Совершенно случайно Господь, Который всё обо мне знает, на этих днях (в ожидании возвращения Медведя из монастыря) послал мне потрясающее утешение. Наткнулась на просторах Сети на это кино.
Хотела написать "смотреть всем", но сообразила, что оножэнепорусски.



Ну хоть пролистайте.
А я вам в двух словах расскажунесколько пунктов про это заведение на две с половиной тысячи мест. Информация там звучит от авторов фильмы, от начальства - и от заключенных, или уже освобожденных, европейцев. Отбывших в Фу-Чу года по два-три, за ввоз дури.

Новоначальные заключенные в течение первой недели проходят вводный курс, с инструктором и книжкой в полсотни страниц. Иностранцами (а там их очень много) занимаются отдельно, потому что их обучают базовому японскому – и желающие могут продолжать учиться в течение всего срока. К концу недельного карантина все должны понимать команды, давать уставные ответы, уставно приветствовать всякое начальство и всякого брата-соузника и издавать уставные возгласы и молитву перед началом рабочего дня. Ещё их всех обучают правильно двигаться, маршировать с речевкой, уставно есть, спать, умываться, одеваться и нужду справлять, короче – всему. Вся жизнь не только организована, но и ритуализована. Братия обязана красиво, с тёткостию и молодцеватостию, ходить, поворачиваться, вставать, сидеть, складывать одежды – даже если ты один у себя в камере.

Братия делится на четыре класса – согласно выслуге лет и поведению. Да, некоторые немедленно вспоминают про дедов, черпаков, шнурков и духов, но это, скажу я вам, не совсем то.

Братию кормят согласно нормативам – а нормативы считаются по степени тяжести работ и их физического/умственного характера. Поощрений и наказаний через жрачку нет. Не-японцы могут получать вместо риса хлеб.

Производство – прямо в тюрьме, десятки мастерских различного профиля плюс "надомная" занятость прямо в камере, в т.ч. работа на компьютере. Зарплаты за работу они не получают, но могут получать небольшие государственные премии, назначаемые индивидуально. Во время работы братия практикует безмолвие. Во время совместных трапез тоже. Разговаривать можно только в уставные часы отдыха, прогулок и спорта.

Иностранцы все сидят в одиночках, а свои японцы – в камерах на 4-7 человек.

Обыски в камерах делаются в рабочее время в отсутствие братии. На работе нет ни малейшей возможности заначить или изготовить что-то похожее на оружие (впрочем, там якудза сидят, они и без заначенной отвертки могут сильно повредить всё, что сочтут нужным).

Наказания, конечно же, есть. Самое легкое – это личный выговор от начальства. Т.е. начальник тебе нематными словами говорит, что ты нехороший чел и недостаточно упражняешься в собственном исправлении – это уже наказание. Далее следуют различные степени лишения человеческого общения. Самое тяжкое наказание – сутки уединенной медитации в отдельной комнате прямо сидя на попе.

(и тут у них есть пунктик, покрытый мраком – секретные камеры Хогобо, которые не считаются наказанием, ага, и применяются только к тем, кто демонстрирует намерение к повреждению себя самого или братии).

Парень, который сидит в Фу-Чу третий год за свою марихуану, и другой, который отсидел два года, - оба, совершенно определенно и неоднократно, по собственной инициативе, сравнивают заведение с монастырем, и устав – с монастырским уставом. Сначала, говорят, очень трудно въехать, но с какого-то момента начинаешь находить в этом вкус и прелесть, и соображаешь, что это экономия чувств и сил, и ты в ходе исполнения всех этих плясок принадлежишь себе как никогда, голова своё думает, ты наблюдаешь, сравниваешь, анализируешь, обрастаешь опытом. Для тебя это время не пропадает, ты меняешься, учишься контролировать себя, свой ум, свои желания, я научился – по крайней мере старался научиться (вот это уточнение – пронзительное!) некоторой философии, иному образу мыслей, отношению к жизни-которая-направлена к чему-то иному, нежели она сама, это очень ценный опыт, это внутреннее строительство, это самоотвержение, самоотдача, невидимая брань внутренняя борьба, я хочу бороться и победить, я выйду отсюда другим, я понял, что значит управлять собой, я воспринял это как опыт монашеской жизни, были взлеты и падения, но я стал сильнее, я научился размышлять, я стал сосредоточенней, я научился предстоять одиночеству, это дало мне внутреннюю строгость –
- вот как наши братья по христианскому культурному бэкграунду, независимо один от другого, о своих сроках в этой тюрьме говорят. Вот каким субкультурным языком, хочу сказать.

Ну и на личики можно посмотреть (там, где их показывают). На жесты. На поклоны. На то, как в ходе локальных олимпийских игр победившие команды разделяют радость с начальством. На отдание начальником воинской чести каждому ЗК при водворении его в камеру после рабочего дня. На то, как этот начальник смотрит на вверенного ему заключенного, смотрит во все время интервью.

И, может, это и к лучшему, что кино не по-русски – можно слушать интонации. Интонации никогда не лгут.

Да, я там забыла сказать, почему я увидела это кино как очень своевременное утешение.

Дело в том, что я тут наконец предприняла подвиг, которым до сих пор, к сожалению, манкировала.
Я прочла с начала и до конца со вниманием произведение свт. Игнатия Брянчанинова "О молитве Иисусовой".

Совершенно случайно Господь, Который всё обо мне знает, на этих днях (в ожидании возвращения Медведя из монастыря) послал мне потрясающее утешение. Наткнулась на просторах Сети на это кино.
Хотела написать "смотреть всем", но сообразила, что оножэнепорусски.



Ну хоть пролистайте.
А я вам в двух словах расскажунесколько пунктов про это заведение на две с половиной тысячи мест. Информация там звучит от авторов фильмы, от начальства - и от заключенных, или уже освобожденных, европейцев. Отбывших в Фу-Чу года по два-три, за ввоз дури.

Новоначальные заключенные в течение первой недели проходят вводный курс, с инструктором и книжкой в полсотни страниц. Иностранцами (а там их очень много) занимаются отдельно, потому что их обучают базовому японскому – и желающие могут продолжать учиться в течение всего срока. К концу недельного карантина все должны понимать команды, давать уставные ответы, уставно приветствовать всякое начальство и всякого брата-соузника и издавать уставные возгласы и молитву перед началом рабочего дня. Ещё их всех обучают правильно двигаться, маршировать с речевкой, уставно есть, спать, умываться, одеваться и нужду справлять, короче – всему. Вся жизнь не только организована, но и ритуализована. Братия обязана красиво, с тёткостию и молодцеватостию, ходить, поворачиваться, вставать, сидеть, складывать одежды – даже если ты один у себя в камере.

Братия делится на четыре класса – согласно выслуге лет и поведению. Да, некоторые немедленно вспоминают про дедов, черпаков, шнурков и духов, но это, скажу я вам, не совсем то.

Братию кормят согласно нормативам – а нормативы считаются по степени тяжести работ и их физического/умственного характера. Поощрений и наказаний через жрачку нет. Не-японцы могут получать вместо риса хлеб.

Производство – прямо в тюрьме, десятки мастерских различного профиля плюс "надомная" занятость прямо в камере, в т.ч. работа на компьютере. Зарплаты за работу они не получают, но могут получать небольшие государственные премии, назначаемые индивидуально. Во время работы братия практикует безмолвие. Во время совместных трапез тоже. Разговаривать можно только в уставные часы отдыха, прогулок и спорта.

Иностранцы все сидят в одиночках, а свои японцы – в камерах на 4-7 человек.

Обыски в камерах делаются в рабочее время в отсутствие братии. На работе нет ни малейшей возможности заначить или изготовить что-то похожее на оружие (впрочем, там якудза сидят, они и без заначенной отвертки могут сильно повредить всё, что сочтут нужным).

Наказания, конечно же, есть. Самое легкое – это личный выговор от начальства. Т.е. начальник тебе нематными словами говорит, что ты нехороший чел и недостаточно упражняешься в собственном исправлении – это уже наказание. Далее следуют различные степени лишения человеческого общения. Самое тяжкое наказание – сутки уединенной медитации в отдельной комнате прямо сидя на попе.

(и тут у них есть пунктик, покрытый мраком – секретные камеры Хогобо, которые не считаются наказанием, ага, и применяются только к тем, кто демонстрирует намерение к повреждению себя самого или братии).

Парень, который сидит в Фу-Чу третий год за свою марихуану, и другой, который отсидел два года, - оба, совершенно определенно и неоднократно, по собственной инициативе, сравнивают заведение с монастырем, и устав – с монастырским уставом. Сначала, говорят, очень трудно въехать, но с какого-то момента начинаешь находить в этом вкус и прелесть, и соображаешь, что это экономия чувств и сил, и ты в ходе исполнения всех этих плясок принадлежишь себе как никогда, голова своё думает, ты наблюдаешь, сравниваешь, анализируешь, обрастаешь опытом. Для тебя это время не пропадает, ты меняешься, учишься контролировать себя, свой ум, свои желания, я научился – по крайней мере старался научиться (вот это уточнение – пронзительное!) некоторой философии, иному образу мыслей, отношению к жизни-которая-направлена к чему-то иному, нежели она сама, это очень ценный опыт, это внутреннее строительство, это самоотвержение, самоотдача, невидимая брань внутренняя борьба, я хочу бороться и победить, я выйду отсюда другим, я понял, что значит управлять собой, я воспринял это как опыт монашеской жизни, были взлеты и падения, но я стал сильнее, я научился размышлять, я стал сосредоточенней, я научился предстоять одиночеству, это дало мне внутреннюю строгость –
- вот как наши братья по христианскому культурному бэкграунду, независимо один от другого, о своих сроках в этой тюрьме говорят. Вот каким субкультурным языком, хочу сказать.

Ну и на личики можно посмотреть (там, где их показывают). На жесты. На поклоны. На то, как в ходе локальных олимпийских игр победившие команды разделяют радость с начальством. На отдание начальником воинской чести каждому ЗК при водворении его в камеру после рабочего дня. На то, как этот начальник смотрит на вверенного ему заключенного, смотрит во все время интервью.

И, может, это и к лучшему, что кино не по-русски – можно слушать интонации. Интонации никогда не лгут.

Да, я там забыла сказать, почему я увидела это кино как очень своевременное утешение.

Дело в том, что я тут наконец предприняла подвиг, которым до сих пор, к сожалению, манкировала.
Я прочла с начала и до конца со вниманием произведение свт. Игнатия Брянчанинова "О молитве Иисусовой".