А между тем всему виновник — не судия, не силовик, не расхититель, не чиновник — тирана бледный черновик, — а тот, который, стоя рядом, свое справляет торжество и пышет радостью и ядом, поскольку взяли не его. Нерон стараньями своими, — я прибыл в Рим как раз тогда, — всех разделил в тогдашнем Риме на три отряда, три ряда, как это принято в клоаках: один сидел, другой сажал, а третий квакал: "Так их, так их!" — и восхищенье выражал. Определенья тирании по правилам науки, ать, так хорошо дают иные, что даже стыдно добавлять, но признак явного тиранства я обнаружу без труда: не сострадают, а ярятся. "Так вам и надо, господа!". При этом главная досада — отнюдь не в области идей: всем при Нероне так и надо. Кто при Нероне не злодей? Притом в итоге этих оргий, хочу отдельно подчеркнуть, сидящий вовсе не в восторге, да и сажающий — отнюдь: он знает, что грядет расплата для удалого молодца, сначала брат отмстит за брата, а после дети за отца. Но тот, кто лично ли, в печати ль орет "На кол его! На крест!" — тот главный благополучатель, ему нескоро надоест. И то, что при таком раскладе ты станешь следующим сам, — ни в Древнем Риме, ни в Элладе не помешало этим псам: к чему читать морали мертвым? Глаза мертвы, слова пусты. Сегодня я, а там посмотрим! Назавтра я, но прежде ты!

Что я умру — уже не жалко: когда кругом такой лубок, такой бобок, такая свалка, то смерть — как дембель**, видит Бог. С годами все пребудем в нетях — патриций, раб et cetera. Досадна только радость этих — "Давно пора! Давно пора!". Что день грядущий мне готовит — не угадать, да и на кой… Но не хочу давать им повод для псиной радости такой. Не то ужасно, что закроют, — кто в нашем Риме не сидел! — а то ужасно, что завоют, благословляя твой удел, как и положено калекам, гибриду жабы и свиньи: мол, пусть теперь читает зэкам стишки и лекции свои! Да, мы знакомы с этой злобой, ее вкушали с детских лет: а что ж ты думал, ты особый? У нас особых в Риме нет! Оставь пустые отговорки, нам всем видна твоя вина, пойди, понюхай нашей хлорки, покушай нашего говна! А что ж ты думал — вы элиты? Вы золотой запас страны? Поди-ка ели повали ты: у нас, голубчик, все равны. Кто оторвался от народа и думал жить наоборот, тот по закону бутерброда как раз и шлепнется в народ. Иди, умри на лесосеке, валяй, порадуй этих всех, все режиссеры гомосеки (а в Риме кто ж не гомосек?). Порою, слыша эти вопли в такие пасмурные дни, я даже думаю: не в гроб ли? Но и за гробом есть они.

Они там есть, в таком же виде, во весь размах, со всех сторон. И вот я думаю: в Аиде наказан будет не Нерон и не палач, что делал больно, и не солдат, что охранял, — ведь их работа подневольна, за что бы им такой финал? Наказан будет злопыхатель, ты, обладатель мертвых глаз, свидетель, тихий обыватель и потребитель номер раз. Напрасно будешь ты молиться и тщетно каяться во зле, публично будешь ты вариться в кипящем адовом котле, туда спихнут тебя, иуду, в бурнокипящее говно.

Но я злорадствовать не буду.

Мне это счастье не дано.