Сапоги

Серо было этой осенью. Промозгло. Серо настолько, что казалось, солнце уже никогда не выглянет. Так и угаснет свет. Растворится в сумраке кронштадтских улиц. И снег не выпадет. Оттого и лица у людей были хмурые, недружелюбные.

А тут идет по улице молодой священник и улыбается. И так улыбается, что светло вокруг него. Кто-то улыбнется ему в ответ, подойдет под благословение, иной же нырнет в сырую тень проулка, как будто света испугается, третий будет долго смотреть ему вслед, словно забыл спросить чего…

Архип и Федор, завидев священника, тоже юркнули в арку двора.

— О! Щас нам Бог на четверть подаст! — сказал Архип. — Давай, Федор, скидавай свои сапоги!

— Чего? — не понял Федор.

— Скидавай сапоги, а то не успеем.

— Дак, а чего? — не понял Федор.

— Видел же, отец Иоанн идет, ему до дому чуть осталось. Выйдешь навстречу босиком, он ни за что мимо не пройдет. Свои отдаст. Сымай, ты и одет похуже. На босяка сойдешь.

— Да грех это! — дошло до Федора.

— Какой грех? — скривился испитым лицом Архип. — Ты человеку добро помогаешь делать. Батюшка у нас юродивый. Утром бы успели к раздаче у дома, так по три копейки бы кажному взяли… Проспали. Давай же! — Архип уже стягивал с товарища сапоги. — Давай. Я тут схоронюсь, а ты просто иди навстречу. — И почти вытолкнул босого Федора на улицу.

Федор какое-то время стоял, удивленно рассматривая свои грязные босые ноги, бахрому заношенных штанин, почувствовал, как холод брусчатки пробирает и поднимается вверх.

— Иди! — крикнул из арки Архип.

И Федор пошел, опустив голову, глядя на свои неухоженные ноги. И очень ему вдруг захотелось, чтобы батюшка не заметил наготы его ног. Так захотелось, что аж душу защемило, похмелье отступило, будто его можно было вылечить стыдом. И шел он, словно крался, вдоль стен. Авось проскочит…

Не проскочил.

— Ты что, любезный, босиком? Ноябрь на дворе… — услышал он голос священника над своей грешной головой.

— Да вот… — более и сказать не мог ничего.

— Потерял, пропил, сняли? — только-то и спросил батюшка.

— Сняли, — механически повторил последнее услышанное слово Федор.

— Ну прости их, — сказал отец Иоанн, — может, им нужнее.

— Угу… — Федор не подымал глаз.

— Вот что, мне тут совсем немного осталось. Бери-ка мои! У меня новые. Вчера подарили. Точно тебе говорю. Размер у нас, похоже, один. Бери-бери!.. — священник уже стягивал с себя сапоги.

— Дак это… батюшка… — Федор не поднимал глаз.

— Одевай! Так оба мерзнем, а так — один обутый будет. Одевай. — И сам стал одевать Федору свои сапоги. — А мне тут с квартал осталось. Пойду. И ты иди с Богом. Да не напивайся более. Перекрестил и пошел.

Когда Архип подошел к Федору, тот плакал. Так и стоял, как оставил его отец Иоанн. И плакал. Слезы капали на новые сапоги, подаренные священником.

— Ну, чего я говорил?! — радовался Архип. — Пошли, в лавке у Морозова поменяем.

— Грех это, — всхлипнул Федор.

— Да чего ты?! — не понимал Архип, — Догони и отдай, раз так! Помрем с похмелья! Может, нам Бог его руками подал? Чуешь? То-то… Грех — это, вон, карманники — в Андреевском-то соборе уже и не по одному карманы чистят. Теснота там на службах такая, что рука сама в чужой карман лезет. А мы не крадем! Мы по милости взяли… Пошли… — Архип подтолкнул Федора, — пошли. Там, вона, обратно переоденешь… да пошли быстрее к Морозову, он новые сапоги для кого из своих рабочих возьмет.

И вправду — сапоги на бутыль-четверть и еще на кое-какую снедь сторговали. И ушли пить сначала в дворницкую к Архипу, а уж когда, как водится, внутрь попало, то остальное, коли душа просит, найти проще. И сапоги батюшкины забылись…

И забылись бы совсем, коли Архип на последние двадцать копеек не подхватил бы извозчика до трактира "Мыс Доброй Надежды", где надеялся встретить одного своего старого собутыльника из бывших матросов. И встретил ведь! И дальше гулянка пошла. Пили под корюшку на развернутом листе "Кронштадтского вестника". И Федора уже подхватило и понесло, и голову закружило, да вот когда очередной раз ставил рюмку на стол, встала она, как нарочно, на объявление в газете о том, что в доме трудолюбия будет читаться слово протоирея Иоанна Ильича Сергиева против неумеренного употребления спиртных напитков. И снова Федор увидел, как руки священника надевают на его грязные ноги новые ладные сапоги.

— Господи… — только-то и смог прошептать, и никакой алкоголь не мог более приглушить голос совести.

Сам по себе трезветь начал. И от вида водки затошнило даже.

— Пойду я, — сказал тихо Архипу, который травил какую-то байку матросам.

— Чего? — изумился Архип.

— Пойду, — твердо ответил Федор и поднялся. — Без меня дальше.

— Так это?.. — Архип не знал, что сказать.

— Не серчай. Чего-то мне худо…

— Ну так. От водки бывает. Но водкой же и лечится, — вставил хмельной друг Архипа.

— Н-не… Пойду я…

И пошел сквозь трактирный гомон и дымную хмарь, но и на серой холодной улице ему не хватало воздуха. В Андреевском соборе ударил к вечере колокол. Федор вздрогнул, вздохнул глубоко, насколько позволяла грудь, и пошел, пошатываясь, в сторону храма… Околоточный, что спешил в трактир на шум начинающейся драки, посмотрел на него с подозрением, но останавливать не стал. Зато остановился рядом извозчик.

— Двадцать копеек в любую сторону, — сказал он привычное.

— Нету у меня… Я в храм… — почти прошептал Федор. — Надо мне. Худо…

— К батюшке? На общую исповедь? — спросил извозчик. — Садись, и мне, пожалуй, пора съездить. Садись, денег не возьму, а то упадешь где-нибудь, замерзнешь.

— Да что же это такое, Господи? — изумился Федор и полез в коляску.

* * *

Оригинал записи и комментарии на LiveInternet.ru

http://odno-okno.livejournal.com/945063.html