Память -- не ткань, а котел реприз,
как в разговорнике инглиш-рашн.
Что-то вроде:

-- Как мне пройти к молчальной?
-- Молчальная на углу.

-- У меня умирает рыбка, -- грустит Наташа.
-- Что-то предпринимаешь? -- спрашиваю.
-- Стучу, -- говорит, -- по стеклу.

Мы с Наташей идём в художку
под майским ливнем.
Здравый смысл верещит "ангина",

но мы не внемлем.
Даже луж не обходим,

гордо шествуем Мокрым Маршем,
из-под всех козырьков и крыш

нам свистят и машут.
Мы едим пломбир и поём --

придаем завершенность действу.

Кстати, даже простуды не будет.

Учитель велит раздеться
(в наши дни тревожное место) и целый час,
бросив Наташе скатерть (ситец),
мне — гардину (атлас),
утюжит нашу одежду, пока мы с довольным видом,
разряженные, как греки, копируем глаз Давида.

Вам неважно, но я скажу.
У меня тогда получился собственный глаз,
а у Наташи — глаз А. Г. Кузнецова,
учителя рисования. Но не этого, а другого.

Нас учили конструкции глаза,

тому, что нельзя начинать с глаза,

как пишется фреска, и как представляться веско.

Мы учились чернила втирать в порезы,

кисть вытирать о студийные занавески

и вылить в вазу с засохшей розой

бурую воду с краской

(мы были домашние дети,

и делали вид, что мы не,

но как-то весной стебелёк сухой

зацвел у нас на окне).

Память -- вода, но не эта, в кране,

когда прикатил, тарелку берешь под пельмени,

и чувствуешь -- липкая.

И думаешь -- мама стареет.

Стоишь и перемываешь весь шкаф,

будто это что-то изменит.

Не та, в допотопной вазе,

не в кране, не в батарее.

А та, у которой мнешься на светофоре,

за пару секунд до того,

как что-то промчится, серее горя --

обрызгает с головой.

Казань, 2020

https://lllytnik.livejournal.com/108306.html