Добавить любой RSS - источник (включая журнал LiveJournal) в свою ленту друзей вы можете на странице синдикации.
Исходная информация - http://helma.livejournal.com/. Данный дневник сформирован из открытого RSS-источника по адресу /data/rss??ac108cb0, и дополняется в соответствии с дополнением данного источника. Он может не соответствовать содержимому оригинальной страницы. Трансляция создана автоматически по запросу читателей этой RSS ленты. По всем вопросам о работе данного сервиса обращаться со страницы контактной информации.[Обновить трансляцию]
Всі зкучкувалися де??? Правильно! В моїй кімнаті!!!
Тууууут!!! З кухні!!! Чуємо!!! Один ТИДИЩЩЩЩ!!! Другий ТИДИЩЩЩЩ!!!
Біжимо колективно на звук!!!
Кішка Лічінка №1, яка традиційно спить на холодильнику на скринях з приправами та пігулками, жбурнула обидві скрині додолу!!!:)
Якось сьогодні вони там не так стояли, ніж завжди!!!:) Лічінці не до вподоби!:)
Увесь вміст скринь геть розкиданий по всій кухні! Горнятко з питною водою лежить на столі! Вода тече всюди!!!
Тііііііільки все зібрали! Ліквідували наслідки цієї шкоди! Я йду до тамбуру палити!
З двору у хату поспішає кішка КвазиМорда!:) Відчиняю для неї двері! А в кухні її вже зустрічає ссссссобака Ллллєдя!!! Щоб її качка копнула, ту Лллллєдю!:)
Квазя скоче на стіл! В момент стрибка Лєдя чіпляє Квазю за хвіст!!! Квазя сичить, плюється, дрикає руками та ногами!!!
Я з тамбуру чую: - ТИДИЩЩЩЩ!!! Та голосні воплі Ірина Олександрова та Мишка!!!:)
За результатами другої шкоди: - Ліхтарик валяється на підлозі!:) - Тамож - в шмаття бите горнятко!:) В якому також була вода!!! - ВСЕ в склі та в калюжі!!!:)
Все прибираю! Сідаю пити чай!:) Заспокоюючий!:)
Коли підіймаюся з табуретки, розумію, що щось пішло не так! В який момент я встигла підмочити свою репутацію, щоб цього навіть не помітити???:)
Трошки пізніше дотумкую, що це не я вже не контролюю себе!:)
То я просто сіла на табуретку!:) Чохол та поролон на якій геть промокли від двох розлитих горняток води!!!:)
І все це за якихось п‘ять хвилин!!!:)
Вирішуємо з Іринкою відволіктися від кучно згрупованих кОтОклізЬмів та помірятися писюнами!:))) З’ясувати, які такі в нас сатурації з пульсами!:)
Міряю!:) Оооххххеееемііінгуєваю!!!:) Агрегат мені показує 89х96!:))) Такої низької сатурації в мене жодного разу в житті не було!:)
Чіпляю на іншу руку!!!:) 69х98!:)))
Ото я - вівця!!!:) Я ж не с тієї сторони дивилася!:)))
Видихую з полегшенням!:) З такими чудовими показниками збираюся у космос!:)
Схоже, потрібно забитися в якийсь куточок? І не метушитися зовсім?!:) Може, так від мене менше шкоди буде?!:) А то ж ще щось трапиться?!:)
Ще й чергова сирена, пппппіллллляттть, виє! (Нема вже тривоги! Була, коли світло вимикалося!)
Вчора лежу! Світло вимкнено! В хаті темно! Читаю з ліхтариком книжку! В бібліотеці сільській знайшлася книжка донецької авторки Хаткина, Наталья Викторовна «Жінка-осінь». Наташі скільки років нема… А книжка є!
За моїм вікном котик Філя спочатку починає з пристрастю дерти москітну сітку!:) Потім волати, наче потерпілий!!!:)
Пру матюччя!:) Розкопуюсь з теплого пледу, собаки Цуцилії, собаки Лєді, двох Лічінок котів, кішки Жужали!!!
Йду відчиняти двері Філі!:) Зі мною біжить все собаче стадо!:) Заходить в хату, мерзотник чорнодупий. Якщо я вже в тамбурі, чом би і не попалити!:)
Беру цигарку. Філя знов волає та шкррррребе двері вже з хати!:)
- Мені тут темно, боязко та самотньооооо!!! - Філя! Йди в дупу!!! Тільки зайшов!!!
Вийшов!:))) Перша нагулялася Лєдя!:) Повертається додому!:) З Лєдєю щимиться і Філя також!!!:)
- Ти знущаєшся? Чи як??? - Та не знущаюся я!!!:) З Лєдєю в хаті мені норм буде!:) Не лячно і не самотньо!!!:)
То все було вчора! А сьогодні новий день! З такими собі приємними новинами!!!
А ще традиційні ранкові справи!
Там обісраний килимок завантажити в пралку! Тут ключі від гаража відшукати!
Тут яйця зібрати! Там - собачі гівна!:)
Там в крамницю за яблуками зганяти! Тут курку замаринувати та придворну зграю розігнати від тієї курки!:)
Там сміття гору намести! Тут рулети лавашеві в духовку запхати!!!
Тут хліб в хлібопічку завантажити! Тут в черговий раз напхати білизну в пралку!
Надежда Ермакова. БОЛЬШЕ НИКТО НЕ ОБИДИТ МОЮ СИМОНУ
Я – мастер тату, вгоняю людям под кожу краску, вырисовывая самые разные изображения. Работаю с удовольствием – в маленьком салоне почти в самом центре Москвы. «Мы не делаем наколок, мы делаем настоящие шедевры» – наш рекламный слоган. Большинство посетителей – девушки приятной наружности, все они хотят усилить свою сексапильность, нарисовав на ягодицах, лопатках, в зоне пупка или на лодыжке пантеру, розу, скорпиона. Чаще всего решение сделать татуировку принимают осознанно. Совсем другое кино – отчаявшиеся домохозяйки, мы уже подумываем ввести ради них должность штатного психолога. С этими работать сложно – сначала плачут, рассказывая, что муж перестал обращать на них внимание, затем излагают историю всей своей жизни. В девяноста процентах случаев так и уходят ни с чем. Есть и молодые пары, которые сначала увековечивают на своих телах имена друг друга, а спустя год-два приходят поодиночке их сводить. И, конечно же, байкеры – куда же без них.
Родители считают, что я занимаюсь странным делом для человека, окончившего архитектурный вуз. Бабушка плюётся и называет меня маргиналом. Моей девушке в целом всё равно, главное, чтобы зарабатывал достаточно для походов в ночные клубы. Честно говоря, денег вполне хватает сразу на нескольких девушек, чем я часто пользуюсь.
А недавно к нам в салон зашёл совсем нетипичный посетитель – дедушка лет восьмидесяти. Сначала подумали, что он перепутал нас с соседней аптекой, хотя вывеску на двери сложно не заметить. Он остановился и несколько минут пристально всматривался в картинки на стенах. Глядя на него, я вдруг подумал, что хотел бы выглядеть так же в его возрасте: он совершенно не вызывал жалости, которую часто чувствуешь при виде стариков. От него не пахло нафталином, одет был опрятно и аккуратно. Старик снял пальто, подсел к нам с напарником и твёрдо произнёс: – Мне нужно навести наколку.
Только мы приготовились отбарабанить дежурный слоган салона, как дедушка закатал рукав рубашки и показал левую руку, на которой был наколот шестизначный номер. – Это очень дорогая для меня вещь. Сможешь не испортить? – сурово посмотрев на меня, произнёс старик. – Постараюсь, – замешкавшись, ответил я. Тут свои пять копеек решил вставить Пашка, мой сменщик и неизменный напарник: – Кажется, такой номер давали в концлагерях. – Прикуси язык, – шепнул я. – Да пусть. Это хорошо, что знает, – оборвал меня старик. – Тогда зачем вам такая память? Может, лучше свести? – никак не мог успокоиться Пашка.
Повисла пауза. Я боялся взглянуть на старика, мне казалось, что такой вопрос задавать как минимум бестактно. – Нет. Не хочу, – недружелюбно ответил он. Разговор явно не клеился. Я встал, пододвинул клиентское кресло и попросил дедушку пересесть. Он исполнил мою просьбу, затем снова закатал рукав и положил руку на стол. Я стал настраивать лампу – свет упал на татуировку. Обычно работаю в перчатках, а тут мне до жути захотелось дотронуться до цифр голыми пальцами. Пробежала мысль: а смогу ли вообще? Я не решался дотронуться. Противно? Странно? Чувства были смешанные, сам себя не понимал. «Я же не фа…zd, не буду наводить эти цифры», – говорил внутренний голос. Пока вытаскивал всё необходимое, задумался: а чем тогда кололи? Какие были инструменты? Их раскаляли на огне? Совсем ничего об этом не знаю.
Одна мысль опережала другую, и я неожиданно выдал: – Кололи под наркозом? Обезболивали? Старик с ухмылкой ответил: – Ага. Ещё рюмочку шнапса и шоколадку давали. – Шутите? Смешного мало. Откуда мне знать? – с обидой ответил я. – А ты губы вареником не делай, – смягчившись, ответил старик. – Просто удивляюсь, что ничего вам не надо. Мы-то о вас думали, мечтали. А вам и неинтересно совсем, как это было. – Было бы неинтересно, не спрашивал бы.
Продолжая подготовку, я пересилил страх и стал водить пальцем по татуировке, прощупывать кожу. Это важный момент – понимаешь, насколько грубая или, наоборот, тонкая кожа в том месте, где нужно вводить иглу. Я не мог сосредоточиться. Комбинация цифр постоянно лезла в сознание: 180560. Видимо, у меня было испуганное лицо, поэтому старик спросил: – Хочешь знать, как это было? – Хочу. Правда, хочу.
Он откашлялся, помолчал. Затем, глядя в сторону, заговорил: – Я попал в Аушвиц-Биркенау в июле сорок четвёртого. Мне было четырнадцать. Настоящий ев…ский ребёнок – никчёмный, не приспособленный к жизни. Мама решала за меня всё: что и когда есть, какой свитер надеть. До войны я был толстым, это было заметно даже в лагере. Один из немцев сказал, что меня убивать не стоит, смогу долго пропахать, жира хватит на несколько месяцев. Больше всего я боялся провиниться – тогда бы меня загнали в камеру пы…ок. Это такой вертикальный бетонный пенал, чтобы протиснуться туда, нужно было пройти через узкую дверь. Даже самый худой взрослый мог находиться там только стоя. Там многие умирали, я бы точно не выдержал. Постоянно представлял жуткую картину: пытаюсь протиснуться в эту дверь, а немцы смеются и, упираясь сапогом мне в лицо, проталкивают внутрь. Старик ненадолго замолчал, будто вспоминал какие-то детали, а может быть, думал о том, способны ли мы с напарником вообще понять его слова. Временами я забывал, что Пашка сидит рядом, мне казалось, что всё рассказывалось только для меня. – Со мной в лагере была только мама, отца забрали уже давно, и мы могли только предполагать, что с ним. В сентябре мне исполнилось пятнадцать, и именно в день рождения сделали вот эту наколку. У каждого узника был такой номер. Я плакал от боли, обиды, страха – ев…еям по Закону вообще нельзя уродовать тело какими-либо изображениями, об этом мне рассказывал дедушка. А ещё он говорил, что любого, кто обидит евр…я, Бог сильно накажет. А ведь я верил, фантазировал, как сильно все они будут мучиться, что всё им вернётся в десятикратном размере. Представлял, как их лица будут изуродованы татуировками, и даже получал от этого удовольствие.
Несмотря на моё настроение, мама попросила меня пройти по бараку и благословить всех на долгую жизнь: у нас считается, что именинник обладает особым даром, особым счастьем. Я подходил к каждому, все старались сделать радостные лица, ведь у меня был праздник. Иногда мне даже кажется, что я спас многих тем, что искренне просил у Бога вызволения для них. Дойдя до угла барака, увидел девочку. Тогда мне сложно было определить, сколько ей лет, не слишком-то в этом разбирался. Она усердно пыталась стереть с запястья свой номер – тёрла землёй и грязной тряпкой. Рука была в крови от свежих уколов татуировочной иглы. " Что ты делаешь? – воскликнул я. – Ты же умрёшь от заражения крови!" У нас в семье много поколений медиков, поэтому я понимал, о чём говорил.
"Ну и что? Лучше сдохнуть, чем быть таким уродом", – продолжая тереть, ответила она. "Какой же ты урод? Ты очень красивая", – неожиданно для себя выпалил я. Эти слова прозвучали очень нелепо в устах такого неуклюжего толстого парня. А ведь она действительно была очень мила. До этого момента я никогда не задумывался о том, какой должна быть красивая девочка. Мне всегда казалось, что моя жена будет точно такой же, как мама – милая, добрая, всегда любящая отца. До вой…ы мама была слегка полновата, маленького роста, с округлым носом, прямыми каштановыми волосами. У этой девочки была совсем другая внешность: рыжие кудрявые волосы, тонкая шея, тонкие черты лица, вздёрнутый нос и зелёные глаза. Обратил внимание на её длинные белые пальцы, они были просто созданы для пианино. Я подсел к ней, и мы вместе стали рисовать на земле. Она знала, что у меня сегодня праздник, я чувствовал, что со мной ей не так одиноко. Несмотря на неразговорчивость, мне всё же удалось кое-что выспросить. Её звали Симона, ей шёл пятнадцатый год. В бараке у неё никого не было – родителей не…цы забрали несколько месяцев назад как переводчиков, оставив Симу с бабушкой, которая вскоре умерла.
С того дня мы стали тянуться друг к другу. По крайней мере, мне так казалось. Сима была скрытной, возможно, так проявлялась защитная реакция. Порой я подумывал больше к ней не подходить: пусть бы посидела в одиночестве и поняла, нужна ей моя поддержка или нет. Всё изменилось, когда Сима заболела, у неё началась горячка. Я сидел рядом и молился, вспоминая всё, чему меня учил дед: как правильно обращаться к Богу, как давать Ему обещания. И тогда я пообещал Небесам, что если она выживет, я стану для неё всем – братом, мужем, отцом, всеми теми, кого у неё отняла вой…а. Приму любую роль, какую она сама для меня выберет. Я был готов у…ить любого, кто хоть как-то обидит мою Симону. Я был никто по сравнению с ней, умной, талантливой, неземной.
Она выжила. Из нашего барака почти все выжили, нас спасли в конце января сорок пятого. Не буду рассказывать об ужасах, всю жизнь стараюсь забыть их. Хочется помнить только минуты счастья, ведь они тоже были. Мы стали жить одной семьёй: я, мама и наша Сима. Конечно, мы были как брат с сестрой, о другом сначала не могло быть и речи. Но внутренне я знал, что когда-нибудь мы обязательно поженимся.
Мама умерла, когда нам было восемнадцать – она заболела туберкулёзом ещё до лагеря. Спустя два года мы с Симой поженились. На свадьбе не было никого, кроме нас и раввина, который заключил наш брак перед Богом в подсобном помещении одного из городских складов Кракова. Какое-то время мы ещё пытались найти родителей Симы, но безрезультатно. Создали хорошую семью, родили троих детей. Все трудности, а их было много, переносили вместе, сообща. Вечерами она играла для меня на пианино. В эти минуты не было на свете людей счастливее. Только в одном Сима подвела меня – ушла первой, шесть лет назад.
Сегодня мой день рождения – тот самый день, когда мне и ей сделали наколки. И в память о жизни, которую мы прожили вместе, я хочу навести этот номер, чтобы он был ярче. Чтобы не стёрся.
Он закончил. А мы молчали. Я не знал, что сказать, и уместно ли говорить что-либо. Сделал то, что должен был, – навёл номер. Ещё никогда я так не старался сделать татуировку. Ни о каких деньгах за работу, конечно же, не могло быть и речи. Я первый раз был благодарен посетителю просто за то, что он пришёл, за то, что в какой-то степени открыл мне и моему напарнику глаза на жизнь. Я впервые задумался о том, что вторая половинка – это не просто красивое тело и лицо, а человек, с которым придётся прожить до конца. Вечером, убирая инструменты в ящик, я вдруг снова вспомнил эти шесть цифр, они частично совпадали с датой рождения моего отца. Я снял трубку и позвонил ему. Просто захотелось услышать его голос.
… Я постійно про це думаю…
Як покоління наших старих ненавиділо фа…zdов. Вони їх не називали фа…zdами. Називали німцями. Всі німці для них були фа…zdами…
Скільки пройшло десятиріч, поки про ту ненаві…ть забули? Пробачили? І тепер вже Німеччина допомагає нам в боротьбі з фа…zмом???
Коли ми, коли особисто я, зможемо пробачити? І забути???
І як не перескочити в тих емоціях тонку грань? Не почати нена…дітити всіх без виключення «доброзичливих» сусідів???
У більшості з нас майже рік внутрішнє 24 лютого. Такий собі "день сурка" з жахливими варіаціями. 24 лютого, коли довелось їхати з дітьми в невідомість. І наступне 24 лютого, коли фізично не лишилось дому, в який можна повернутись. І ще одне 24 лютого, коли загинув найкращий друг. Отой, смішний і незграбний. А потім ще один, вічний воїн. І знов 24 лютого, коли зник зв'язок з родичами. І знов, і знов, і знов...
Ми всі знаємо, що війна не вічна. І що у нас є шанс прожити довше, ніж вона буде нівечити наші міста і серця. І кожен з нас чекає того дня, коли день сурка закінчиться.
Але парадокс в тому, що цей, наступний, мирний день ми бачимо не 25-го лютого, а 23-го. Нам здається, що ми знов зможемо увійти у свій зруйнований дім, де все буде так, як залишилось в спогадах. Що той смішний та незграбний друг знов з'явиться на порозі з пляшкою віскі . А той, іншій, як завжди буде сидіти тихо в своєму куточку та мовчати про щось, лише йому зрозуміле. І діти будуть радісно кричати : "дивись, літак у небі!" І метро знов стане зручним транспортом, а не бомбосховищем.
Але правда в тому, що 23-го лютого вже не буде ніколи. А як жити в 25-му, ми не знаємо. І чи зможемо навчитись - невідомо ...
