Дело не предвещало каких-то проблем. Факты, в отличие от обычных случаев, были неоспоримы, свидетелей, как настоящих, так и подставных, было больше, чем нужно.

— Следователь, давайте вы быстро ему предъявите обвинение и попьем чаю. – как-то тревожно улыбаясь сказал Генеральный Прокурор. – Большие люди просят наказать этого хулигана.

Следователь знал, о каких людях речь.

— Ставьте чайник, господин прокурор. – улыбнулся он и отправился на допрос.

— О. Еще следователь. – обвиняемый тепло улыбнулся следователю.

— Что вы мне улыбаетесь? – взвился Следователь. – Вам смешно? А я вам хочу сказать, что ничего смешного в вашем положении нет. У нас есть показания всех участников... Вам не
отвертеться! Вы виновны.

— В чем это я виновен? – еще шире улыбнулся обвиняемый. – Вы должны предъявить мне обвинение.

— Вы сорвали государственное мероприятие! Тем самым причинили ущерб государству. Это, как минимум, хулиганство. – достаточно уверенно начал Следователь.

— Это были государственные народные гуляния. И я их не сорвал, а украсил. Я пришел к отдыхающим гражданам с оркестром. Мне полагается грамота за активное участие в плановых
культурно-массовых мероприятиях. – заржал как минимум хулиган.

— Оркестр играл что-то непотребное! – продолжил Следователь.

— Это Президентский оркестр. – покачал головой обвиняемый. – Он не может играть что-то непотребное. Мы познакомились на площади после основной части. Вам следует быть осторожнее, господин Следователь, только что вы обвинили государственную комиссию по музыке и творчеству в некомпетентности. На запись, причем. Доверие вещь зыбкая, тем
более к силовикам... Нет, они все достойны доверия, но нужен постоянный контроль. Поэтому предположу, что этот разговор записывается.

— Конечно, записывается. Но вы напоили оркестр!

— Я поздравил с государственным праздником людей, состоящих на государственной службе. Вы же поймите... Вот скажите — Государственное содержание этих людей более чем достойно, не правда ли?

— Безусловно. Это уровень...

— Поэтому, я никак не мог предположить, что они увлекутся бесплатным алкоголем. Зачем пить про запас людям, которые способны сами себе купить алкоголь? Так что я не ограничивал в потреблении государственных служащих. И мы вместе с ними решили поздравить граждан с праздником.

— Хорошо, допустим! Почему вы раздали им разные ноты?

— Я не музыкант, господин следователь. Мы продолжали у меня дома. Там родилась мысль сыграть для граждан. Оркестр сообщил, что сдал все ноты после официальной части церемонимейстеру. И что оркестр не может играть без нот. Я раздал им всем все ноты, которые обнаружились в моем доме. Но их тридцать человек, а я обычный обыватель. У меня нет тридцати копий нот каждой композиции. Я раздал те, что были.

— Шесть копий государственного гимна, три копии оды Президенту, пять копий гимна Парламента, четыре копии гимна Правительства, две — гимна Премьера и десять копий народной песенки про Дурачка с Дудкой?

— Я патриот и интересуюсь национальной культурой. – кивнул обвиняемый. – У меня не было других нот.

— Вы не могли не осознавать, какая какофония получится!

— Почему? Я не музыкант, а обыватель. И на мой взгляд получился чудный танцевальный микс. Ну, уже ближе к площади. Когда мы выходили из дома – все звучало хуже. Но мы собрались,сыгрались, и все стало лучше. Нам очень помогли сочувствующие граждане, которые задали ритм ладошками и радостными криками. Радость переполняла всех, и мы
несли ее всем гражданам на площади.

— Это несанкционированное собрание в общественных местах! – выпалил следователь.

— Это организованное шествие к официальному месту празднования, явка на которое была объявлена обязательной. Вы ведь не станете спорить с указом Правительства?

— Не стану. Но вы... Вы пели! – выпалил Следователь.

— Да? – удивился обвиняемый. – Я бы не назвал это пением. Скорее декламацией. Но это рвалась наружу радость по поводу государственного праздника. Это неподсудно, как мне кажется.

— Но вы раздали слова всем желающим! – продолжил Следователь.

— Да. Я решил, что будет неправильно, если все будут петь или декламировать разное. В этом плане я полностью солидарен с нашим Правительством.

— То есть, вы приготовили слова песни заранее?

— Конечно. Я распечатал пять сотен копий. Не всем хватило, но там еще была ссылка на слова, и граждане могли скачать это все на смартфоны.

— А вот вы и попались! –обрадовался Следователь. – Согласно закону о Песнях, нельзя исполнять композиции, которые не прошли утверждение в госкомиссии по официальным текстам.

— Я помнил об этом законе. Поэтому озаботился тем, чтобы у всех были заверенные тексты. Это не совсем песня, это заголовки новостей с государственного информационного портала, которые подходили по размеру и рифме. Они утверждаются той же комиссией. Так говорится на сайте.

— То есть, вы ничего такого не сделали? Это не вы сделали так, чтобы на площади оказалась куча пьяных людей, которые пляшут и орут заголовки официальных новостей под микс государственных гимнов и народных песен?!

— Я бы, Следователь, не стал бы столь пренебрежительно отзываться о манере празднования, утвержденной нашим мудрым правительством. И люди на площади очень тепло нас приняли и поддержали.

— Это быдло всегда...

— Вы же не о правительстве сейчас?

— Нет, я про...

— Чудно, чудно. Про людей на государственных народных гуляниях? Вы уверены?,

— Прекратите! Я не про них, а про вас!

— Следователь, вы же умный человек. Что вы напишете в обвинительном заключении?

— Вы издевательски... Вы планомерно выставили официальные новости... Вы смешали... Вы не имеете права искажать государственные мелодии!

— Никто не искажал, следователь. Каждый из музыкантов играл свою партию безошибочно. Это же президентский оркестр! Что вы несете?!

— Вы заставили танцевать политическую элиту под это безо...

— Видите? Не нужно использовать слово "безобразие" для официальных новостей и государственных гимнов. Мы никого не можем заставить танцевать. Мы же не министерство церемониальных и праздничных танцев. Мы танцевали сами.

— И смеялись!

— Да. Это праздник! Мы танцевали и смеялись.

— Вы понимаете, что элита... Наше мудрое правительство... Что они — очень умные и культурные люди?! Что им понятно, насколько дикий микс и издевательство вы привели на площать. Но они еще очень коммуникабельны и на стороне народа. И не могут не танцевать и не смеяться там, где народ танцует и смеется?! Вы понимаете, что им пришлось
пережить?! Насколько это оскорбительно для мыслящего человека?!

— Следователь...

— Заткнитесь! Вы выставили лучших людей какими-то трахнутыми клоунами!

— Следователь...

— Я сказал — молчать! Они обязаны были смеяться и радоваться под новости! Танцевать прилюдно!

— Следователь!

— Молчать! – заорал Следователь.

— Я молчу! – покачал головой обвиняемый.

— А кто это говорит тогда!

— Отдел внутреннего контроля, Следователь. Вы арестованы! – на плечо Следователя легла чья-то крепкая ладонь.

— За что?

— Закон о лояльности. Нельзя критиковать официальные мелодии и тексты. Безобразие, какофония, умным людям оскорбительно радоваться под новости... Вы в своем уме?! Пройдемте.

Щелкнули наручники. Следователя вывели из комнаты для допросов.

— Двенадцать. – улыбнулся обвиняемый. – Еще восемь следователей и принесут Грамоту.

https://frumich.livejournal.com/358589.html

Анатолий затянул узел, затем расслабил, после снова затянул. Ни у кого нет опыта в этом деле, а те, кто узнал секрет, наверняка уже не расскажут.  Дернул пару раз веревку, проверяя прочность крюка.

«Ну что? Все?» — подумал Анатолий. – «Вот так вот все будет. Записка есть, двери заперты.»

Анатолий хихикнул – про дверь задумка была подлой. Дверь просто так не сломаешь, а соседей запах будет еще долго преследовать. И поделом им — черствым сволочам.  Анатолий вздохнул и зачем-то перекрестился напоследок.

— Ничего себе. – раздался голос с дивана. – Вот это было совершенно нелогично. Не то, чтобы впервой, но всякий раз удивляет.

Анатолий дернулся от неожиданности так, что табурет под ним зашатался. Обернулся к дивану и табурет зашатался второй раз. На диване сидела вполне себе стереотипная  Смерть. Черный балахон, коса, под капюшоном ничего не разглядеть, но откуда-то пришла уверенность, что оттуда смотрят глаза.

— Голубые глаза. – сообщила Смерть. – Не абы что. Потом покажу.

«Смотреть в лицо смерти» — всплыла откуда-то фраза.

— Именно. – кивнула Смерть. – Туда все и смотрят. Ну, это... Чего тянем? Табуретку толкай и пошли.

— Как толкать? – задал Анатолий абсолютно идиотский вопрос.

— Как больше нравится. – пожала плечами Смерть. – Хочешь – лунную походку исполни. Там и упор на одну ногу, и корпус вперед. Центр тяжести нарушается.

— Я не умею. – пробубнил Анатолий.

— Ну и что. Когда еще попробуешь? – хмыкнула Смерть.  – А так – хоть уйдешь в танце. Красиво, как мне кажется.

Анатолий попробовал исполнить лунную походку.

— Ты не маршируй, дубина. – оценила Смерть. – Ты лунную походку давай. Марширующих уходило знаешь сколько? Давай еще раз.

— Не буду. – заупрямился вдруг Анатолий. – Чего это я, вам на потеху, буду тут исполнять? Я не танцор вообще-то.

— Да ты вообще никто, а не только не танцор. Не танцор, не художник, не друг кому-то, не музыкант, не поэт. – ответила Смерть. – А так – хоть раз попробовал. Хоть лунную походку.

— Да. Именно... – горестно начал Анатолий.

— ...поэтому ты и уходишь. – кивнула Смерть. – Понимаю. Поэтому, давай. Учиться уже поздно, пробовать – глупо. Танцевать – тупо, надрываться в караоке – пошло, напиваться – тоскливо, учиться – поздно. Каждый день одно и то же. Карьеры не будет. Богатства тоже. Путешествий не выйдет. В неполные тридцать пять – уже безысходность и мрак. Лучше башку в петлю и все. Толкай табурет.

— А чего это вы меня списываете?! – возмутился вдруг Анатолий.

— Я?! – поперхнулась Смерть. – Я тебя списываю?! Это уже офигеть совсем, драгоценный. Сам же полез в петлю. Прости за использование устойчивого выражения, конечно, в этой трепетной ситуации.

— Сам полез, сам и слезу! – продолжил кипятиться Анатолий. – А и слезу! Сама говорила – нужно попробовать. Попробую порисовать, например. Морду начальнику набью и уволюсь. Продам квартиру, куплю дом на колесах и остаток денег прожгу на безин. Или проем. Трюфелей поем. И икры. В петлю же всегда успею. Можно пуститься в безумие. В разврат и пьянство. В приключения. Правильно?

Смерть молча кивнула. Как будто даже одобрительно.

— У вас же ничего не случится, если надо будет меня забрать, например, через год? – задал Анатолий  не совсем риторический  в этой ситуации вопрос.

— Абсолютно ничего не случится. – покачала головой Смерть, вставая с дивана.

— Ну и вот. – пришел к решению Анатолий. – Отменяем тогда все.

— Ну и чудно. — согласилась Смерть. — Не то, чтобы у тебя какая-то, прямо неподъемная душа, но все равно. Баба, как говорится, с возу...

Дышать стало сразу как-то легче. Страх куда-то ушел и появилась удивительная легкость и радость.

— И действительно. Взял дурак моду. Тлен, депрессия, уныние. Надо же попробовать все. Вот прямо сейчас вот. Снимаем петлю и идем куда-то. Гулять, например. Пешком. Много. Или, например, в кино... А нет. Точно! Есть же антикафе! Там сегодня настольные и интеллектуальные игры!

Анатолий потянулся руками к петле.

— Да пошел ты в жопу! – закричала Смерть и выбила табуретку. – В пятницу! Тридцатипятилетний! Здоровый весь! При деньгах! На интеллектуальные игры он пойдет! В чад кутежа и развлечений. Дебила кусок.

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/358254.html

— Капитан! Капитан! Капитан! – надрывался матрос из вороньего гнезда.

— Кому там неймется? – пробурчал капитан. – Что горит опять?

— Жалованье горит. Месяц уж матлыхаемся по морю, аки цветок в проруби. – обиделся матрос. – Ну, не надо, так не надо. Не скажу вам тогда ничего.

— Ладно, ладно. Что там у тебя? – сменил тон капитан.

Матрос презрительно плюнул и отвернулся.

— Ну, Яша. Ну, что ты как баба?

— Ай, идите в пень. Сижу тут, укачиваюсь во имя общего дела, а в ответ одно хамство. – продолжил обижаться Яша. – Сами смотрите за горизонт раз так.

— Не так надо, гегемон. – подмигнул капитану боцман и продолжил громко. – Оставьте вы эту обиженку. Да и что он там мог увидеть со своими минус шесть? Чисто внимание к себе привлечь старается.

— Ах так? – еще сильнее обиделся Яша. – А то, что торговый корабль идет. Судя по посадке, груженный. Но вам же неинтересно. Вы же джентльмены неудачи.

— Яша, друг мой. Вся эта информация была бы до крайности интересной, если бы вы смогли озвучить курс корабля.

— А какой может быть курс корабля? – не понял капитан. – Один к одному, вроде. Или к пяти баркасам. Что там может поменяться?

— Какая бездарность! – крикнул Яша. – Курс не понимают. Зюйд это, например.

— Что опять Зюйд? – отозвался с бака матрос Зюйд. – Я вахту отмотал, я могу наконец поспать?

— Яша, в самом деле, тише там. Дайте, в самом деле,  Зюйду поспать. Лучше скажите куда идет корабль?

— Наш — к чертям собачьим идет. – не унимался Яша. – У нас капитан по объявлениям набран. В направлениях плавает.

— Не плавает, а ходит. Наш корабль –  это понятно. – боцман закрыл ладонью рот побагровевшего от злости капитана. — А торговый?

— А торговый – зюйд! – доложил Яша.

— Я сейчас вот поднимусь на гафель и оттуда вам, Яша, расскажу кто из нас торговый! – отозвался матрос Зюйд. – Вы дадите мне поспать или нет?

— Никто! – закричал пират Гафель. – Еще никто не забирался на Гафеля как на трибуну! Не вмешивайте меня в свои склоки, пожалуйста.

— Боцман, нам надо что-то делать или с фамилиями или с морской терминологией. – прошептал капитан. – По-моему, мы теряем в эффективности. Гафель, закройте рот и идите к ахтерлюку.

— Что опять Ахтерлюк?! – закричали с кормы.

— Ничего, пират Ахтерлюк. Перекличка просто. Вот о чем я говорю, боцман. Куда ни плюнь. – сплюнул капитан. – Так. Товарищи корсары! Давайте все успокоимся. Эти склоки и разнобой мешают нам быть командой. А командой быть очень важно. Это мне коуч, которого мы давеча утопили, рассказывал.

— Ша, все, ша! – понеслось по кораблю. – Сейчас опять какой-то спектакль случится.

— Яша! – позвал капитан.

— Что, Яша? – раздалось с вороньего гнезда. – Я, между прочим, еще жду извинений.

— Яша, оскорбление нанесенное вам велико как мировой океан. – мягко продолжил увещевать капитан. – Я, конечно, принесу свои извинения. Но потом. Потому что это процесс долгий. А торговый корабль уйдет. Поэтому, Яша, сообщите общественности куда и откуда он идет. И давайте безо всяких там Зюйдов.

— Ну, прекрасно. – проворчал Зюйд. – Хоть высплюсь.

— Яша, ну? Вы же там не ломаетесь и не набиваете себе цену? – продолжил капитан.

— Направо он идет. – сдался Яша.

— Вооот. У нас тут намечается прогресс и прорыв. А направо от кого, Яша?

— От меня. – Яша еще был обижен.

— Три тысячи чертей и биологичку в жены. – выругался капитан. – Яша, а направо от вас когда вы лицом куда стоите?

— Это какой-то тупой вопрос. – съязвил Яша. – Когда я стою лицом к торговому кораблю, разумеется.

— Яша, давайте будем разумны. – капитан жестом попросил боцмана отпустить ружье. – А когда вы стоите лицом к носу нашего корабля, куда идет торговый корабль?

— А когда я стою лицом к носу нашего корабля – я понятия не имею куда он идет. Потому что он за кормой, а у меня шея на столько не поворачивается. – прояснил Яша ситуацию.

— Прекрасно, Яша. Прекрасно. Я правильно понимаю, что, когда вы стоите лицом к корме нашего корабля, торговый корабль идет направо?

— Не совсем. – задумчиво сказал Яша. – Он тогда идет направо наискосок.

— Боцман поворот налево на девяносто градусов. – скомандовал капитан.

— Это зюйд? – спросил боцман.

— Это капитан! Зюйд устал и хочет спать. – закричал Зюйд. – Мне дадут уже поспать или нет?

— Боцман, выполняйте. – стиснул зубы капитан.

— Но это же неточный курс. – забубнил боцман.

— Сейчас он еще более неверный, боцман. Мы будем курс постоянно уточнять. – пообещал капитан. – У нас же есть Яша. И надо бы прибавить парусов.

— Будь я проклят! – всхлипнул боцман. – Эй там! А ну, давайте все наверх.

— Это зачем еще? – приготовилась развлекаться команда.

— Поднять брамсели, бом-брамсели и трюмсели ! Бегом!

— Мы не спим – чего нас поднимать!! – закричали братья Брамсели, Бом-Брамсели и Трюмсели. – Что за поклеп такой!

Команда загоготала. Капитан с тоской посмотрел на боцмана и сказал:

— Ей Богу – в последний раз. Вот – честное слово. Пойду в карманники. Или в гоп-стоп. Сил моих нет никаких.

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/357924.html

Софья Абрамовна допила чай, выключила телевизор и решила начинать.

— Сема, что за странные рожи вы корчите в мое трюмо? Вы думаете без них недостаточно страшно?

Сема отскочил от зеркала  и в страхе огляделся.

— Софья Абрамовна, я всегда полагал, что вы радиоактивны, как рентген. И только сейчас ваша способность видеть сквозь стены меня убедила полностью. – принял вызов Сема. – Кстати, вы знаете, что рентген у себя принимать надо не более двух раз в год? А иначе ваши вопросы про потомство все больше теряют шансы на ответы.

— Ша, Сема, ша. – упокоила Софья Абрамовна. – Я просто уже пятнадцать минут не слышу как вы вздыхаете от счастья, от того, что я с вами живу. Вот и сходила посмотреть. Только я не смогла разгадать эту странную пантомиму. В ваших гаражах будет бал-маскарад и вы решили быть сусликом-имбецилом?

— Нет, Софья Абрамовна. – Сема появился на кухне. – Мне надо было с вами поговорить, в связи с чем и возникла необходимость вернуть мое грозное лицо, которое вы напрочь мне отбили своим вероломным визитом к нам.

— Полноте, Семочка. – замахала руками Софья Абрамовна. – Страшнее, чем было когда моя дочь сказала,что согласна выйти за вас, мне уже не будет. Единственное, чем вы меня можете напугать – это шубой. Я женщина воспитанная и не могу считать бестолочью человека, который мне подарил дорогую вещь. С другой стороны, вы все равно будете бестолочью и во мне возникнет диссонанс такой силы, что я могу лишиться дара речи.

— Софья Абрамовна, видит бог – я не считаю это дорогим решением всех моих проблем. Я даже был готов на кредит. Но Яков Моисеевич из мехторга, когда я показал ему вашу фотографию, и огласил все, прямо скажем монументальные размеры, напрочь отказался мне продавать что-либо. Он сказал, что у нас милый, провинциальный городок и бегемот в шубе его украсит слишком сильно. А у него нервы, внуки и забота о будущем этих внуков. В общем, Софья Абрамовна, давайте сразу к делу.

— Ай! Ай! Дайте мне минуточку. Я позвоню вашей маме и скажу, что вы наконец научились выговаривать слово «дело». Пусть у этой бедной женщины наконец-то притупится разочарование.

— Софья Абрамовна. – перешел к делу Сема. – Мне нужен ваш чулок.

— Чулок? – поперхнулась Софья Абрамовна.

— Ай, прекратите делать вид, что вам незнакомо это слово. — поморщился Сема. — Я купаюсь в ванной, когда там свободно от вас с вашей дочерью. Я вижу, что вы там беспардонно развешиваете. И из всего этого богатства я прошу всего один чулок.

— Вы знаете, Семочка, я уже очень хочу попасть на этот ваш карнавал в гаражах. Зачем вам чулок? И зачем вам один? Вы будете не сусликом, а, как раз наоборот, пьяной и небритой русалкой?

— Софья Абрамовна, почему женщина с такой богатой фантазией до сих пор живет у меня, а не пишет предвыборные программы за огромные деньги? – вздохнул Сема. – Все прозаичнее. Мы решили ограбить банк. Нас шестеро. Нам нужна неузнаваемость. Вы сами заставили меня это вам рассказать и не удивляйтесь, если наша банда решит заставить вас замолчать навсегда.

— Ой, ваша шайка не может заставить замолчать никого, включая радиоприемник. Сема, прекратите мне врать. Зачем вам неузнаваемость? Кто вас, с вашими вахлаками из гаражей, способен запомнить? Опять же без масок будет страшнее. Я знаю что я говорю – я же вижу вас каждый день. Только отсутствие денег и моя природная отвага  мешает мне отдать вам сразу все.

— Софья Абрамовна. Мы, конечно, могли бы взять по чулку у своих жен, но это в сумме три пары. Простой экономический расчет говорит нам, что лучше сделать из вашего одного шесть масок и останется еще и на следующий налет. Зачем нам убивать три пары белья для любимых женщин, если можно обойтись половиной пары от того, что завелось в наших печенках два месяца назад?

— Послушайте, молодой Япончик. Чтобы вас не узнали, вам надо у меня попросить сантиметров пятнадцать роста и ровные ноги. У вас тут маленький, провинциальный городок. Подпрыгивающий у окошка кассы вы, мало чем отличаетесь от подпрыгивающего там же вас в изысканном белье на тупой башке. И когда вы решили, что вам кто-то может дать денег от страха, а не из жалости?

— Софья Абрамовна!! – сдался Сема и засопел.

— Что Софья Абрамовна? Я уже много лет, как она. – Софья Абрамовна тоже начала терять терпение. —  Не морочьте мне голову, слизняк! Зачем вам чулок? Не заставляйте меня встать и обнять вас из любопытства. Почему всегда надо доводить до крайностей?

— Не надо обнимать! – побледнел Сема. – Я в прошлый раз, будучи  без сознания, вырвал. Сейчас могу и совсем не вынести.

— Ну?! – прикрикнула Софья Абрамовна.

— Лук я купил. Оптом. Лук держать не в чем. – сознался Сема.

— Так бы и говорили. Зачем гасить в себе единичные проблески хозяйственности? Может надо два чулка?

— Там всего 150 килограмм. Одного хватит. – ляпнул Сема и увидев, как багровеет теща добавил. – Это ж вам все! Пусть от вас пахнет витаминами, а не старостью, как обычно.

— Ой, Сема, провалитесь вы куда-нибудь. – вздохнула теща. – Я устала от вас за эти десять минут, сильнее чем соцфонд от меня за последние десять лет. Возмите чулок там в ванной, хамло трамвайное. Два возьмите. Один под лук, на втором сами повесьтесь. Обрадуйте нас всех. Пусть все овощи висят на одном балконе.

— Молчу, молчу. Спасибо, мать двоюродная. – пискнул довольный Сема и убежал за чулком.

Софья Абрамовна налила себе еще чаю и подумала «А ведь, почти что ничья. Взрослеет парень. Небезнадежный.»

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/357884.html

— Ненавижу это все. Ненавижу! – заорала Людочка и швырнула тряпку в раковину.

Тряпка влетела в кучу посуды, повалив пару чашек. Людочка посмотрела задумчиво на тряпку и снова взорвалась:

— Ты тряпка! Тряпка! Ты понимаешь, какой ты тряпка! – закричала она и убежала плакать в ванную.

Тряпка Александр несколько опешил от такого поворота событий, но выхода уже не было. Пришлось осознавать какой же он тряпка. Аналитическим умом генного инженера Александр понимал, что предпосылки к тому, что он тряпка, формировались достаточно долго.

— Нахрена нужна ваша генная инженерия, когда картофель приходится все так же чистить ножом? – хихикала Людочка еще когда они только познакомились. Тогда, положить ей руку на колено, считалось сильным эротическим переживанием и недвусмысленным признаком полной и безоговорочной взаимности.

— Вот неужели нельзя сделать так, чтобы фасоль варилась полчаса? Ну, чтобы без этих всех замачиваний на сутки? – вздыхала она в день, когда Александра привели знакомиться с родителями Людочки.

— Да, да, Александр. – шумно сопела Ангелина Федоровна, мать Людочки, которой было очень неудобно и за меню праздничного стола и за то, что это меню придумалось уже после прихода влюбленных. – Нельзя же так. Надо же поближе к народу немного.

— А некалорийный хлеб сделать? – вздыхала Людочка, крутясь у зеркала в их первой квартире. – Со вкусом бекона? Чем вы там занимаетесь? Неужели непонятно, что это — важнее всего.

Самое смешное, что Людочка точь-в-точь повторяла то, что говорил директор по развитию их экспериментальной лаборатории. Просто другими словами.

— Вы, остолопы! Задроты книжные! – щерился эффективный менеджер на рабочий коллектив. – Что вы мне тут втираете очки своими графиками, таблицами, фотографиями с микроскопов?! Я, в этом коллективе, представитель вашего основного заказчика! А именно – народа! Народу плевать на ваши хромосомы, эрэнка, дээнка, рыбо, прости господи, нуклеиды. Народу нужен продукт. Вы мне продукт давайте, который можно откусить! А не морочьте мне мозги своими исследованиями, замерами, проверками. Сделал – отдал – продали. Так сегодня все работает! Надо делать бизнес! Ставить цели и делать бизнес. Если наука не делает бизнес – это не наука, а какая-то херня!

С таких совещаний воодушевленный коллектив уходил материться в курилку. Дома уходить было некуда. Убежавший куриный бульон требовал от тряпки Александра поработать тряпкой над варочной поверхностью.

— Все чем вы занимаетесь  — полная и безоговорочная херня! – бубнил Александр, отмывая плиту. – Пока бульон пускает пену и сбегает – вы не занимаетесь ничем! Народу стоит отвернуться и бульон уже на плите. Чтобы этого избежать, народ должен караулить бульон и снимать пену. Вместо того, чтобы духовно развиваться, втыкая в сериал. А вы там сидите и графики рисуете, задроты книжные!

— Ты чудовище! – закричала Людочка и побежала одеваться. – Я еще подумаю –возвращаться ли к тебе?! Ты понял! Тряпка!

Тряпка Александр все понял. Женщине, которая вину за свое ротозейство только что перекинула на отставание технологий, было необходимо успокоить нервы прогулкой, чем-то сладким и пониманием, что обед сварит провинившийся. У него подход научный, стрессоустойчивость, выработанная работой в молодом, дружелюбном коллективе, и ненависть к сериалам. Поэтому бульон не сбегает.

— А правда... – остановился Александр. – А нафига пена? Пена зачем?

— Я в городе пообедаю! – хлопнула дверью Людочка.

— Иди, иди. Там тоже пена. – пробормотал Александр. – Пена... Это же нормально. Это свернувшийся белок. Один из. Или несколько. Надо просто убрать белок. Но не весь. А... А чего... Нормально же...

Александр взял из кастрюли пробы пены и побежал к анализатору.

— Тааак. Актин, миозин, тайтин, небулин... Так, так... А в комплексе?

Александр влетел на кухню, отщипнул пробу мяса и анализатор вновь защелкал.

— Так, так... – бормотал Александр. – Примерно то же... А если сырое?

Александр метнулся к морозильнику и отпилил пробу сырого мяса.

— Ну, конечно! Конечно! – забегал Александр у анализатора. – Надо просто снизить количество... Надо снизить. Для начала на двадцать пять процентов. И увидим.

Александр скормил пробы сырого мяса синтезатору, подвигал бегунки количества белков и вдавил кнопку «Синтез». Синтезатор деловито загудел, приближая современные технологии к нуждам потребителя.

— С первого раза, разумеется, получиться не должно, товарищ гениальный ученый. – вещал Александр. – Но методом последовательных преобразований, методом проб и ошибок мы очертим и пройдем путь, в конце которого победно прозвучит...

— Дзыынь! – прозвенел синтезатор.

Александр открыл и с удивлением уставился на небольшую курицу в синтезаторе.

— Здравствуйте. – опешил Александр.

Курица степенно кивнула, выбралась из синтезатора и уставилась на Александра.

— Не получилось таки. – вздохнул Александр. – Но разработка, прямо скажем, перспективная. Только с пеной – черт знает что.

— И с режимом стерильности – тоже черт знает что. – сообщила курица. – Ну, как мне кажется. Исходя из моих знаний и наличия сознания в целом.

— Которые непонятно откуда взялись! – Александру вдруг стало нехорошо. – Нет, я слышал, что результат может превзойти ожидания. Но чтобы так.

— А что мы пытались произвести? – курица повернула голову, чтобы получился строгий взгляд одним глазом.

— Мясо! – выдохнул Александр. – Просто мясо.

Курица сделала два шага по столу, тюкнула клювом в какую-то царапину и вновь посмотрела внимательно на Александра.

— Ну, не то чтобы вообще ничего не вышло, на мой взгляд. – сообщила она. – Определенно я из мяса, а не из керамзита. Но это... У вас нет мысли, что это несколько общая задача? Нет, какой-нибудь прикладной цели? Ну, чтобы поближе к потребностям народа. Чтобы взять и продать. А?

— Скажешь что-то вроде «книжный задрот» — я тебя под нож пущу! – оскалился Александр. – И про тряпку тоже молчи.

— Да шучу я. – захихикала курица. – Чего пытался-то?

«Хихикающая курица» — пронеслось в мозгу Александра. – «Никого, вроде, не удивишь таким словосочетанием, а у меня будет одним из самых сильных образов».

— Бульон без пены? – спросила курица. – Всего-то?

— О как. Еще и телепатия? – удивился Александр.

— Телепатия антинаучна. – сообщила курица. – По набору проб у анализотора можно сделать вывод. Научный метод же. Эмпиреи – наше все.

— Эксперименты – тот самый метод проб и ошибок, который позволяет нам набрести на гениальную бизнес идею! Только этот метод, в условиях постоянно совершенствующихся технологий принесет нам ту самую жемчужину, которая нас озолотит. – скопировал Александр своего начальника.

— Ахинею не стыдно нести? – строго спросила курица. – То, что вы несете – курам насмех! Экспериментатор хренов.

— Вы бы... Вы... – замялся Александр.

— Самс. – ответила курица. – Можете звать меня Самс.

— Вы бы, Самс... А почему, кстати, Самс? – спросил Александр.

— Я так чувствую. – задумчиво ответила курица. – Из области иррационального, знаете ли. На уровне подсознания.

— Вы знаете, Самс, — ехидно сообщил Александр. – курица, которая болтает про подсознание и иррациональное начало – не так чтобы гигантский прорыв. Короче, вы бы, Самс, прекратили меня чехвостить. Я, как-никак, ваш творец. Отец можно сказать.

— Вы бы... – замялась курица.

— Александр.

— Вы бы, Александр, тоже задумались о том, что вы не первый человек, который по ошибке родил мыслящее существо. – не менее ехидно парировала Самс.

Александр обиженно засопел. Самс гордо расхаживала по столу.

— Полноте, Создатель. – не выдержала курица. – Давайте не будем тратить время на склоки. Ведем себя как стандартная семья. Надо варить бульон, а мы тут выясняем отношения вместо этого. Несите образцы. Только это... Давайте говядину лучше.

— Почему говядину? – не понял Александр.

— Да не по себе мне как-то от предыдущего сырья. – развела крыльями Самс. – Только стерилизуйтесь как-то, что ли. Не хватало нам к говорящей курице получить мыслящую корову. В одной двухкомнатной.

— Сейчас! – побежал было за мясом Александр, но вернулся. – А где гарантия? Кто знает, что там на рынке с мясом было? Кто его трогал...

— Смотри-ка. – обрадовалась курица. – А у нас тут экспериментатор-практик учится думать. На глазах прямо. Несите что есть. Будем отсекать лишнее. Будете звать меня Самс Окама. Не могу же я вашу фамилию брать.

Александр побежал на кухню и, именно с этого момента, время совершенно остановилось. Так всегда бывает когда человек занимается чем-то интересным. Пусть даже он этим занимается с говорящей курицей. Щелкал анализатор. Где-то далеко от запросов офигевали поисковики. От колеса мышки ощутимо пахло паленой резиной.

— Саша, ну ты тупой, что ли?! – надрывалас Самс. – Ну зачем нам бифштекс с рогами? Ну?! Ну куда цитокератин с хитином? Ну, где мозг-то, Саша?!

— Ну, что?! – подпрыгивал Александр – В синтезатор?!

— Да что вы как лабух на свадьбе? – нервничала Самс. – Любую фигню поскорей в синтезатор. Вы же видите вот эту цепочку? Зачем вам сознание и предпрасположенность к депрессии? Думай, Саша. Думай. Вооот так. А это у нас что?

— Это... Это... Забыл. За ожирение отвечает. – пыхтел Александр.

— Ну, процентов десять оставьте. – кивала Самс. – Бульон же.

— Может пять? – заискивающе спрашивал Александр.

— Саша, ну кто из нас курица? Почему вы так боитесь жирка? – негодовала курица.

— Ну что? А теперь? – подпрыгивал Александр.

— Теперь... Теперь. – наконец остановилась Самс. – А теперь мне надо опять все продумать и просчитать. Не мешай мне.

— И где в тебе вмещается столько ума? – попытался польстить Александр.

— В голове. – отрезала Самс. – В суммарном объеме, между прочим, превышает ту часть твоего мозга, которой ты пользуешься. Не мешай я сказала.

Александр, чтобы не мешать, ушел курить на кухню. Он пускал кольца дыма в окно и в голове его билась одна мысль «Как же, все-таки, хорошо. Какой же прекрасный день».

В какой-то момент в комнате загудел синтезатор.

— Как ты справилась с синтезатором? – ворвался Александр в комнату. – У тебя же лапки... То есть, крылья.

— Нет ничего невозможного для курицы с интеллектом. – гордо ответил Самс. – Сходи пока кастрюлю вымой.

Потом они сидели на кухне и яростно спорили о этичности синтеза мыслящих существ, о перспективах синтеза органики, о трендах в развитии технологий. На плите мирно булькал и вкусно пах совершенно прозрачный, наваристый бульон. За разговорами они не заметили как вернулась домой Людочка.

— Саша, я купила тебе зелени к бульону. – вошла на кухню Людочка и уставилась на Самс. – А что тут происходит?

— Бульон тут происходит. – ответила Самс. – Наука пришла на помощь домохозяйкам. Все как заказывали.

— Саша! Это что – геномодифицированная курица?! – закричала Людочка.

— На себя посмотри! – хором ответили Саша и Самс.

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/357195.html

В возвращении из небытия всегда присутствует восхитительный момент, когда человек не помнит абсолютно ничего. Ни одного бита информации. Безмятежное существование сезонного овоща, который, может быть, осознает себя как физическое тело и этого осознания вполне достаточно. Затем резум начинает задаваться вопросами и вся идиллия разрушается.

Кто я? – Макс.

Самоидентификация, безо всякого сомнения, является наиболее амбициозной из всех особенностей человеческого мышления. В истории человечества когда-то были, а может и до сих пор есть миллионы или сотни миллионов Максов, но устойчивая аналогия собственной личности и собственного имени моментально отсекает всех, кроме тебя самого. И на человека валятся картинки своего давнего и недавнего прошлого. Родители. Школа. Огорчения. Успехи. Любовь. Эмоции. Карьера. Друзья. Адрес. Работа. Начальство. Коллеги. Соседи. Все это каким-то необъяснимым образом возвращается разом в только что девственно чистое сознание. Имя, срабатывает как код, запускающий запись в постоянную и оперативную память.

Так стоп. А где я?

И здесь сознание может ответить однозначно – в своей кровати, на скамеечке в парке, у барной стойки и голова вот-вот взорвется дикой болью. А может ответить абсолютно индифферентно – А хрен его знает. Примерно как сейчас. Хрен его знает, в этом конкретном случае, означало абсолютно темное помещение, в котором не просматривалось ничего и в котором...

Стоп, стоп, стоп. А почему я не могу двинуться? – Потому что ты связан, Макс.

Может быть, даже не связан, а закреплен какими-то широкими, эластичными лентами. Не паралич, когда попытка мозга напрячь мышцы не отдается ничем, а именно связан, когда напряжение мышц увеличивает давление на них.

Погоди, я же... – Ты уезжал, Макс.

« - И почему вы решили уехать? – девушка-клерк заполняла бесконечный бланк, согласно утвержденной процедуре.
— Здесь все протухло. – честно ответил Макс. – Это мир, который перестал удивлять.
— Вы уверены? – спросила девушка. – Это не такой уж и маленький мир.
— Это мир, в любой закоулок которого можно добраться за три часа. Это если ты недоволен виртуальной экскурсией с передачей запахов и с эффектом присутствия. Со стерильными, одинаковыми правилами. С одинаковой едой. С бессмысленной работой. – начал было Макс многократно отрепетированный монолог, но девушка его прервала.
— Это мир понятен, давайте мне другой. Я вас правильно понимаю?
— Вы совершенно напрасно пытаетесь давить меня сарказмом. Это тоже как часть этого предсказуемого мира. – спокойно ответил Макс. – Все эти «с жиру беситесь», «упадок мотивации постиндустриального мира», «вечные рефлексии гуманитариев». Все это тоже является основой для моей убежденности в том, что мир разучился удивлять. Мое разочарование основывается не на сиюминутном эмоциональном состоянии. Это плод долгих размышлений и опытов. И, кстати, вы странно пытаетесь продавать путешествия. Ваше начальство знает, что вы саботируете деятельность компании?
— Вот же как. – огорчилась девушка. – А так все перспективно начиналось. Вы ведь не снимаете меня на один из модных гаджетов с целью последующего хайпа в сети?
— А почему снимаю? Может я вас транслирую в прямом эфире?
— Не может. – убежденно сообщила девушка. – Сетевым героям просто необходимо отсмотреть материал, смонтировать его выгодно и только потом выставлять. А вы не выглядите уверенным человеком. Но, давайте вернемся к опроснику. Почему именно другие планеты? На этой планете еще есть области применения. Технологии улучшаются, куча интересных задач. Вы уверены, что вам здесь нечего делать?
— Ой, опять эта песня про прикладников. – поморщился Макс. – Все, чем они занимаются – просто следствие переизбытка энергии. Перевод энергии из одной формы в другую. Задачи о том, как научить роботов выращивать больше еды или производить автомобилей. И даже не так. Как правильно попросить роботов, чтобы они придумали как выращивать больше еды, сами выполнили эту задачу и сами воплотили все идеи. Роль человека сведена до умения задать правильный вопрос роботу. И это уже законченная революция, процесс доводки которой может длиться сколько угодно долго. Но это не означает новизны и не дает ни одного повода мотивировать себя.
— Понятно. – кивнула девушка. – Профессия? Впрочем, дайте угадаю... Аналитик?
— Специалист по мотивации. – вздохнул Макс. – Это тоже должно многое объяснить.
— Это объясняет. – сообщила девушка. – Ожидайте. С вами свяжутся.
— А как вас зовут? – на всякий случай попытался Макс.
Девушка указала на бейдж с надписью «Оператор №7».
— Это все, что вам нужно знать обо мне, Максим, для отслеживания вашего запроса.
— Но...
— И это все, что я лично хочу вам доверить. – холодно сообщила девушка. – До свидания.»

— Со мной связались! Я помню... – Да, Макс. С тобой связались.

«Комиссия выглядела как-то необычно. Вместо людей в обычном разноцветии одежды, причесок и рисунков на теле, сидело трое одинаковых людей. В одинаковой серой одежде, с одинаковыми прическами, примерно одного возраста. Они молча разглядывали Макса с какой-то брезгливостью на лицах.

— Ну, давайте, господа. – не выдержал Макс. – Расскажите о недопустимости бегства, о выдуманных нерешенных вызовах тысячелетия, о том, насколько разнообразна и разнопланова планетарная программа по развлечению социума. О том, что куча ресурсов тратится на то, чтобы никогда не возникало чувство разочарования. О том, что работа давно перестала быть средством выживания и стала средством самовыражения. Давайте бестолково потратим еще немного из моего бестолкового времени, прежде чем перейти к делу. Я не откажусь все равно. Право каждого на участие в колонизации оговорено в Конституции. И я намерен им воспользоваться. Что бы вы не пытались мне сказать.

— Бесполезно, значит... – сказал тот, что сидел посередине. – Вы неверно понимаете смысл этого отбора, Макс. Мы не собираемся вас отговаривать. Нам важно понять вашу прикладную ценность. Вы подали заявление на участие в колонизации. Может так случиться, что вам придется что-то создавать, а, как правило, большинство людей к этому не способны.

— Что за намеки? – оскорбился Макс. – Я, за свою жизнь, создал кучу контента. Я сгенерировал огромное количество идей, стратегий, систем оценки эффективности, методик влияния и коммуникации...

— Мы знаем. – сказал тот, что слева. – Знаем. Но это все немного не то, что нам нужно...

— Нет, нет, нет. – осенило Макса. – Вы лукавите. Раз уж конституционное право на бегство существует и оно гарантировано всем, следовательно, у вас нет каких-либо формальных оснований для оценки пригодности индивидуума к колонизации. Производство давно автоматизировано, так же как и системы принятия решений. У вас нет и не может быть каких-либо оснований и процедур для оценки и ранжирования колонистов.

— Позвольте я объясню. – сказал тип посередине. – На данный момент, как вы понимаете, существует два пути освоения планет. Я уверен, что вы об этом читали. Первый – это Ноевы ковчеги. Мы строим большой транспорт, укомплектовываем его всем, что необходимо для жизни переселенцев во время пути и всем, что может пригодиться для возведения базы. Набираем переселенцев и отправляем их к любой еще не колонизированной планете. И есть второй...

— Да, да. Я читал. Вы телепортируете переселенца на уже колонизированную планету, где развернут приемник для телепортации.

— Совершенно верно. – кивнул человек из комиссии. – И поэтому нам важно знать ваш психотип. Первый вид колонизации предполагает неограниченно долгое пребывание переселенца в коллективе. В большом коллективе, в замкнутом и ограниченном пространстве. Пусть даже и в огромном, но ограниченном. Надо понимать, что интроверты, как правило, выбирают второй метод путешествия. И у нас есть сомнения...

— Мне второй. – уверенно сказал Макс. – Я интроверт и не очень люблю людей.

— Интроверт. Проклятые времена. – поморщился тип справа. – Все беглецы, как правило, интроверты. За исключением носителей модных идей и проповедников. Но, поскольку сейчас модно быть интровертом, самоидентификации, в этой части, мы, простите, не доверяем. Вы – специалист по взаимодействию, специалист по моделированию социальных реакций. Вы могли бы преуспеть в коллективе. Стать лидером колонии, например.

— Я не хочу. – презрительно протянул Макс. – Я и здесь мог бы стать лидером любого из сообществ. Но я переселяюсь не из-за карьеры. Я...

— И все же, мы бы посоветовали ковчег. Наши методики оценки говорят, что ковчег вам подходит больше телепорта. – попытался убедить тот, что посередине.

— Послушайте, клерки. – Макс уже не скрывал презрения. – Методы оценки психотипов мне известны более, чем вам. Так же как и методы анализа девиаций поведения человека, занятого рутинной и бессмысленной работой. Вы пытаетесь нагнать важности на свою, совершенно бессмысленную, давно автоматизированную и формальную функцию. Это позволяет вам тешить свое эго, прикрывая совершенную никчемность своей работы. Ничем иным нельзя объяснить ваше важное надувание щек. Я прекрасно знаю, что нет никаких законных оснований для того, чтобы отказать мне в участии в программе переселения. И что нет никаких оснований для того, чтобы принудить меня выбрать тот или способ переселения. Я отчетливо знаю, что это мой выбор и ничей другой. И я выбираю телепорт.

— Вы знаете что...

— Да, я знаю, что более девяноста процентов выбирают телепорт. И если бы вы умели думать, вы бы поняли почему. Потому что радость от встречи новых лиц, от знакомств присутствует в обоих способах перемещения. А шанс удивиться новому миру в еще молодом возрасте есть только в случае телепорта. И поэтому выбор очевиден для большинства людей. Вам, в вашей программе не помешал бы специалист по мотивации. Может быть, тогда вы перестали бы заниматься ерундой и стали бы, по-настоящему, эффективным звеном распределения колонистов.

— Вы не даете нам сказать. – покраснел тот, что сидел посередине. – Мы хотели предложить вам...

— Нет, друзья. Нет. Я не пойду к вам специалистом по мотивации. – устало покачал головой Макс. – Ваше предложение лестно, но это уже было тысячи раз. Я переселяюсь.

— Я должен был попытаться. – развел руками клерк.

— Я понимаю...Как там тебя зовут?

— Все что вам нужно знать – есть на бейдже. – сказал клерк и указал на надпись «Глава департамента свободного выбора».

— Да. И это все, что вы хотите рассказать мне про себя. – вздохнул Макс.

— Именно. – хором сказали все три клерка.»

— А потом я...

– А потом ты улетел, Макс. Ты пришел, тебя раздели догола, завели в камеру телепорта и потом все выключилось.
— Да. Погодите. Это же голос не в моей голове. Кто здесь? Где я?
— Ты улетел, Макс. Зажмурься, я включу свет.

Даже сквозь веки, свет ослепил Макса. Немного привыкнув, он открыл глаза. Ярко освещенная комната без мебели, он сам, привязанный к чему-то вроде кресла, датчики на голове... Это же камера телепорта. И тот тип в сером из департамента свободного выбора.

— Алекс. – представился он. – Ты, помнится, хотел знать мое имя.
— Я не улетел? Почему я привязан? – где-то глубоко в душе возник страх.
— Ты улетел, Макс. Мы не обманываем колонистов. – сказал Алекс. – Ну, про переселение, по крайней мере.
— Так значит я уже долетел? – всколыхнулась надежда.
— И что, по-твоему, тогда здесь делаю я? – усмехнулся Алекс. — Нет. Это Макс уже долетел. Он уже там. А ты здесь.
— Какой Макс? Я не понимаю...
— В этом болезнь современного общества, Макс. Оно ничего не понимает и не хочет понять. И не желает думать. – Алекс отошел к стене и сел на пол, опершись спиной о стену. – Ты можешь попытаться подумать.
— О чем подумать? – сглотнул Макс. – Я... Развяжите меня. Вы не имеете права.
— Нет, Макс. Ты не стараешься. У меня есть все права. А у тебя уже никаких. – Алекс достал пачку сигарет и щелчком выбил из нее сигарету. — Со всеми твоими правами улетел, если это можно так назвать, Макс.
— Но. Макс же – это я и есть. – страх сменился ощущением непоправимого
— Ладно. Давай я попробую подсказать. – Алекс разминал сигарету, не глядя на Макса. — Макс, как по-твоему, зачем нам, человечеству, играться с ковчегами, если у нас есть телепорт?
— Но на новых планетах нет камеры приема... – начал было, но осекся Макс.

— Ты разочаровываешь меня. Кто нам мешает отправить туда маленький корабль с роботами, который установят камеру и построят базу? – Макс следил как длинные пальцы Алекса разминают сигарету. — Зачем нам городить огород с ковчегами? Ковчег может не долететь – столкнуться с метеоритом или астероидом. Зачем нам рисковать?
— Не понимаю...
— Хорошо. Давай по-другому. Почему ты голый?
— Вы не можете передавать физические... – и тут Макса осенило. — Стойте! Вы не можете телепортировать материю и физические тела! Но человек же...
— Именно, Макс. – мы не можем телепортировать материю. И это не очень большой секрет – все описано в тех книгах прикладников, которые вы не читаете. – пожал плечами Алекс. — Мы можем передавать только информационный код от передатчика к приемнику. Изначально эта пара называлась считывателем и принтером. От этого названия отказались, когда получилось считывать и записывать сознание и память. По сути, телепорт – это распределенный ксерокс. И ты сейчас в считывателе.
— То есть, там сейчас копия...
— Полная копия тебя. А ты оригинал. А теперь ты спросишь что с тобой будет.
— Да. Что теперь со мной...
— Ну ты сам посуди – твоя копия сейчас обладает всем, чем ты обладал до считывания, плюс новый опыт.
— У меня тоже здесь есть новый опыт! – возразил Макс.

— Безо всякого сомнения. Но подумай – у нас теперь образовалось две идентичные личности. Первая, то есть, ты, связана, у тебя неполный набор опыта, по сравнению с дубликатом, нарушение прав на участие в колонизации, лишение свободы передвижения, нарушение свободы выбора – современное общество не позволяет себе таких вольностей с гражданами. И есть твой дубликат. Он получил все что хотел, его выбор исполнен, его права не нарушены. Кого, по твоему мнению, закон выберет правообладателем, а кого уничтожит?
— Постой. Как уничтожит? – в висках Макса застучало.
— А зачем обществу две копии одной личности, претендующие на равные права? – равнодушно спросил Алекс, пытаясь губами поймать подброшенную сигарету. — Выбор общества должен быть прагматичен.
— Но мы с дубликатом не пересечемся больше. – залепетал Макс. -У вас же нет телепорта оттуда сюда. Я читал. Потому что программа направлена...
— Да. Потому что программа направлена на сокращение численности населения планеты Земля. – Алекс наконец-то поймал сигарету и был доволен собой. – Основная мысль в том, что здесь населения должно стать меньше, а там больше. Незачем было бы делиться технологиями, позволяющими вернуться сюда. Ты ведь социолог, ты понимаешь, что немногочисленное общество может за короткий период выработать принципы совместного проживания и социального устройства, значительно отличающиеся от наших, которые отшлифованы тысячелетиями гуманизма. Да и условия других планет могут позволить колонистам эволюционировать в биологически превосходящий вид. Сложи условия.

— Я понимаю. Это риск. Можно получить расу сверхлюдей, не следующих нашим принципам устройства общества и не уважающих фундаментальные права человека, что в принципе грозит порабощением материнской планеты. – на эти темы Макс мог говорить всегда и везде. — В теории. Но на нашей стороне технологии. И... И поэтому вы не делитесь ими с колонистами.
— Да. Это билет в один конец. – кивнул Алекс и закурил. – Для всех отъезжающих. Возврат возможен только в том случае, если колонисты создадут свои технологии. Ну или, хотя бы, разберутся в наших.
— Не кури здесь. Закон запрещает курить в присутствии другой личности без согласия... — Макс вновь осекся.
— Ты быстро умнеешь. – без улыбки сказал Алекс и затянулся. – С точки зрения закона — здесь нет другой личности. А теперь скажи мне – почему мы уверены, что колонисты не вернутся в течении обозримого времени?
— Потому что... Потому что у них нет технологий. – Макс понял, что ляпнул совершенную глупость.
— Нет, Макс. Я еще раз подскажу – я глава департамента свободного выбора. Того самого, бесполезного, на твой взгляд отдела. – Алекс внимательно посмотрел на Макса.

— Вы... Вы фильтруете. – догадка была настолько страшной, что Макс замолчал.
— Именно. Мы... Ты читал про эпоху разделенных государств? – спросил Алекс.
— Да.
— По сути, мы паспортный и таможенный контроль. Они следили за тем, чтобы из страны не вывезли ценность. Мы следим, за тем, чтобы случайно не выпустить человека, способного на создание технологии. Мы не выпускаем прикладников. Не выпускаем людей, способных к созиданию. Как мы их уговариваем – это другой вопрос.
— Но это преступление! Это запланированная деградация общества переселенцев... — какая-то мысль крутилась в голове Макса, мешая возмущаться.

Алекс подошел поближе и начал внимательно всматриваться в лицо Макса.
— Ты, Макс, нефункционален. Как социолог, в том числе. – вздохнул он. – Это не запланированная деградация. Мы формируем общество переселенцев из заведомо деградировавшей части общества. Из балласта. Из бесполезных и лишних людей. Когда-то давно вопрос ставился об уничтожении. Моментальном или постепенном. Потом энергетическая проблема была решена и победил гуманизм. Он решил почти все проблемы, кроме основной. Перенаселения. Которую все равно надо было решать. И которую...
— И которую вы решаете. – закончил Макс.
— За счет бесполезных людей, которых уже ничего не удивляет и не радует. – кивнул Алекс. – И, как социолог, ты понимаешь – там, в колониях, все может измениться. Помимо того, что мы решаем свои проблемы, это может как-то починить вас всех. Ну, а теперь, давай прощаться, Макс. Это будет быстро и без боли. Как выключить свет.
— Постой! – закричал Макс. — А что если я соглашусь на ковчег? Это решает и вашу проблему, и позволяет вам не убивать человека. Я просто улечу на следующем ковчеге.
— Не выйдет, Макс. – покачал головой Алекс. – Не было никаких ковчегов. Мы отправляем роботов. И их не будет никогда. Скажешь сам почему?
— Это просто последний фильтр, которым вы определяете полезных людей. – прошептал Макс.
— Да. Людей, готовых удивляться и радоваться. Путешественников и авантюристов. – кивнул Алекс. — Прощай Макс.
— Стой! Последний вопрос. – Макс почти смирился с неизбежным. – Зачем вы меня разбудили? Ведь можно было убить меня, не возвращая в сознание. Что это? Последний фильтр?
— Нет, Макс. – покачал головой Алекс, протягивая руку к пульту управления. – Это просто мой способ удивляться и радоваться. Прощай.

И свет выключился.

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/356909.html

— И тогда стиль модерн прочно войдет в вашу повседневную жизнь и будет несказанно радовать вас, уважаемые радиослушатели. – проникновенно сказало радио мне.

Я обиделся и выключил радио. Потому, что со мной разговаривать о стиле модерн и называть меня же уважаемым – это, мильпардон, диссонанс полный и несрастухи какие-то. Неувязочка.

Разве ж это уважение ко мне, как к радиослушателю? Это ж все равно, что вот, допустим, мы соберемся, с друзьями выпить водки много. И в какой-то момент возникнет вопрос старый как этот мир. Вопрос выдержанный и проверенный временем как вопрос «Ты меня любишь?». Кто-то спросит меня:
— Фрум, ты меня уважаешь?
А я ему вместо обыкновенного мужского — «Конечно, уважаю.» скажу:
— Видите ли, стиль модерн прочно вошел в нашу повседневную жизнь. Очень вас уважаю.
Как вы думаете — почувствует ли человек всю глубину моего уважения?
Хрен там. Обидится и скажет:
— Сволочь ты, Фрум. Как есть сволочь. К тебе как к человеку, с почтением полным, а ты, как мурло какое-то, про модерны всякие говоришь и морду от народа воротишь.
Поэтому, уважаемые, сделать вид, что мне, нормальному человеку и неспециалисту в дизайне, досконально известно, что такое стиль модерн, или классика, или, прости господи, отличия барокко от рококо и прочих коко — это не уважение вовсе, а грубая, неприкрытая лесть. Или издевка.

И порой фраза «стиль модерн прочно вошел в нашу повседневную жизнь» — звучит в переводе на человеческий язык как «Жил ты как быдло и помрешь как быдло.». Не познав стиля модерн, сталбыть.

А чего хорошего в модерне этом?
Это щас кто-то не знает что такое модерн? Ща расскажу.

Это как, к примеру пришли вы домой, обувь сняли, в комнату проследовали, и видите, что жена ваша спит на вашем любимом диване. А вам теперь из за этого новостей смотреть не на чем, материться по поводу событий в мире надо сидя на полу и в момент «Таковы были новости на сегодня, а вас еще ждут новости спорта и прогноз погоды», заснуть можно только на полу.

Ваша реакция? Кто сказал «освободить диван!»?
Правильно. Это если ты знаешь стиль модерн и можешь точно определить, что это именно диван и есть. А если ты его совсем не знаешь — как ты узнаешь, что она спит на диване? Никак! Ты скажещь «Ой. А че ты спишь в этом гигантском клоунском ботинке фиг знает какого размера не поймешь какого цвета и расположенного по центру комнаты? И где тут диван, а?».

А потом тебе скажут, что ты быдло, и ты расстроенный пойдешь на кухню, наденешь темные очки, возьмешь пепельницу, сядешь на пол от греха подальше, потому что не уверен, что то, что напоминает тебе стол и стул, на самом деле стол и стул, и закуришь.

И тут же получишь скандал, потому что это не пепельница, а терелка для первого, а ты в нее пепел трусишь. Ага. Для чего очки темные? – спросите вы. Для того! Кухня-то у тебя модерновая. Из хромированной дюрали. В такой кухне зажигалкой чиркнуть — можно столько зайчиков в глаза нахватать, что сварщик 2-го разряда за всю жизнь не получает.

Шасть! — в ванную руки вымыть! А крана нет. И мыла нет. И полотенца тоже нет.
То есть умом ты понимаешь, что все это где-то есть, но опознать не можешь.
И уже не уверен — умывальник это или толчок. Или, вообще, это ванна, а умывальник у тебя — два на два на полу с низкими бортами. Потому что не исключено, что те, кто стиль модерн знают, любят рыло мыть лежа, а ванную принимать частями.

То руку сунул, то ногу, то ж... живот, то локоть, то то что нормальный человек в эту погребальную урну, которая предположительно ванна, впихивать постыдится, ибо это неуважение ко всем покойникам планеты Земля.

А в спальне у тебя бетонная кровать и комод из оцинкованной жести.

Да -неудобно и холодно спать!

Да — если забыться и на кровать прыгнуть — можно уйти на больничный с множественными травмами и сотрясением всего, что в голове осталось.

Да — если носок ящиком комода прижмешь получаешь чистый ровный срез и из носка — нарукавник и еврейскую кипу для куклы барби. Да!

Но зато ни у кого такого в спальне нет, и ты не быдло, а живешь в стиле модерн.

И плевать, что твое пальто в гардероб влазит только в три сложения, потому что гардероб напоминает не привычный шкаф, а ларец для побрякушек, скаредной, незамужней фарцовщицы лет 50-ти.

Зато у тебя 12 гардеробов разбросано по комнате. Один под пальто, один под плащ, один для робы рабочей, остальные для полотенец. Зато стиль модерн!

Обувь на прикаминной полке, камин напоминает морду тягача «Урал», унитаз из горного хрусталя посреди прихожей для зонтика. Действующий унитаз не всегда находят гости, оттого в санузел после праздника заходить так же страшно, как раскрыть зонтик.

Ну и что! Зато Модерн. Зато нестандартно и живенько. Зато использование непривычных материалов для вполне привычных вещей.

Вот. Теперь понятно? И что тебе понятно, а?
Ты ж копни глубже, дорогой.
Дерутся в Думе, депутат с двумя сроками, президент дирижирует оркестром – по-твоему по-прежнему бардак и позор для страны?
Ничего ты не понял, милчеловек! Это использование нестандартных материалов для таких вполне обычных вещей как Дума, депутат и президент.
То бишь это стиль модерн и нам все завидуют. Понятно?

Ой, ой. Или этот стиль называется андеграунд? Или фьюжн? Или я утрирую?
Или это неадекват какой-то с моей стороны? Ха! Это попытка недизайнера покритиковать дизайн. То есть самый, что ни есть — стиль Модерн! Или андеграунд.

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/356485.html

Лошадь последний раз шумно выдохнула, дернула копытом и затихла. Люца подошел к животному, внимательно осмотрел его, стянул шляпу с головы и торжественно произнес:
— Все. Орлика у нас нету.
— Как нету? – сказала Паша — толстая, вздорная и очень глупая жена Люцы. – Вот же лежит конь! Что ты придумываешь всякую ерунду? Как тебе не стыдно?
— Это бывший конь. Умер Орлик. – скорбно ответил Люца.
— Вай! Вайвайвай. – завыла Паша. – Как же мы теперь будем? Айайайай. Умеееееер.
— Умер! – кивнул дед Савушка и снял шляпу.
— Ничего себе! – удивилась семья. – Дед проснулся.

Семье было отчего удивляться. Последние десять лет никто не видел Савушку бодрствующим. Он вечно спал. Он посасывал трубку, ел, стоял, сидел, переставлял ноги, но все это делал не просыпаясь и не открывая глаз. Сыновья Люцы, сорванцы Коська и Ваша семи и трех лет от роду соответственно, для смеха не раз хотели написать на спине и шляпе деда пару неприличных слов и даже запаслись для этого куском извести, но потом решили отложить эту смешную шутку до времен, пока не овладеют умением писать хотя бы неприличные слова.

— Не проснулся, – покачал головой Люца. – Это он во сне говорит. Ты зачем сказала слово «умер»? Видишь, он шляпу снял. Теперь не наденет, пока в нее пару монеток не положить.
— Отец умер, документы сгорели, дом сгорел, нужна операция, – забубнил Савушка, держа шляпу в руках.
— Возьми, добрый человек! – сказал Коська и кинул в шляпу камешек.
— Спасибо, спасибо, – поклонился Савушка. – Чтоб у тебя из почек такой вышел!
— На, папа, – кинул монетку в шляпу Люца.
Савушка ловко надел шляпу и запыхтел трубкой.
— Ишь ты, – восхитилась Паша. – Зарабатывает, даже когда спит. Не то что сын его.
— И слава небесам, что спит, – сказала старшая дочь Люцы Зоя – Одной беды нам предостаточно. Не хватало еще дедушку разбудить. Тогда точно всем тошно станет.
— Тебе-то уж точно, – сказал Люца, глядя на круглый живот дочери. – Как поймет, что мужа твоего в природе не существует... Как догадается, что отец твоего ребенка неизвестен даже тебе – тут-то тебе и хана. Убьет на месте. К гадалке не ходи.
— Мама! Он опять! – глаза Зои наполнились слезами. – Он мне к тебе ходить не разрешает.
— А как ты хотел?! – закричала негодующе на Люцу Паша. – У нее отец – пьяница! И голодранец! Кто ребенка в жены возьмет?! У нее нету ничего! Ей одеть нечего! А когда девушка голая ходит – как она может не забеременеть?! А?! Что ты на нее кричишь, безлошадный?! У него семью везти не на чем, а он дочери мораль читает. Тьфуй!

Люца по привычке не слышал крика супруги. Он знал, что цыганские жены кричат больше по обычаю, чем по существу. Но слово «безлошадный» больно припечатало Люцу. Он без-ло-шад-ный! У него кибитка с нехитрым скарбом, вечно спящий отец, беременная дочь, двое сыновей и супруга с необъятным, как степь, задом. И ни одной живой лошади.

«Хоть сам впрягайся в кибитку», — подумал Люца и вдруг понял, что это и есть единственное решение. Он надел на себя хомут и попробовал сдвинуть кибитку. Кибитка поддалась неожиданно легко.

— Пошли, табор! – сказал Люца. – Папка у вас еще – ого-го какой жеребец! И хозяйственный! У него всегда кибитка смазана, как положено. Легкая, как пушинка! Потому что колеса как положено смазаны!
— Потому что у нас имущества – не больше трех килограм! – поддела пораженная мужеством супруга Паша. – Ты действительно потащишь все на себе?
— Я пешком не пойду! – сказала Зоя. – Я от пеших прогулок запросто родить могу. В поле прямо. Оставляйте меня здесь лучше. Я вас потом догоню. С ребенком.
— Садись в кибитку, золотце мое! Папа потащит и тебя. Ему не тяжело, – разрешила Паша и добавила шепотом для Люцы. — Если мы оставим ее тут, она нас догонит не с одним ребенком, а с целым выводком. Пусть лучше в кибитке едет.
— Пусть, – пожал плечами Люца. – Садись в кибитку.
— Папа у нас сильный!! – закричали радостно Ваша и Коська. – Папа не только Зою, папка может всех детей потащить! Правда, папка?!
— Залезайте, – буркнул Люца. – И деда Савушку возьмите. Он все легче своей трубки весит.
— Давай оставим его? – жарко задышала в ухо Паша – Как раз тот редкий случай, когда можно его оставить. Тебя никто не осудит! Никто!
— С ума сошла, женщина?! – закричал Люца. – Это же отец мой! Он меня на плечах до десяти лет таскал, если я уставал идти! Семья!! Семья – вот что главное! С ума сошла!
— Все, все! Не ори! – примирительно сказала Паша. – Пусть все садятся и едут. А я сзади подталкивать буду. Я ведь жена твоя!
— На тебе пахать можно! – с чувством воскликнул Люца.
Комплимент получился неудачным даже по цыганским меркам. Паша обиженно засопела и сказала:
— Дай ручку, красавец. Погадаю тебе. Всю правду скажу.
— Знаю, знаю. – поднял руки Люца. – Умру в нищете послезавтра от голода по дороге в казенный дом. Пошли уже, а? Стемнеет скоро.

И они пошли. Люца шел, увязая по щиколотку в дорожной пыли, позади поскрипывала кибитка и Пашины суставы.
«Теплая, наверное, — думал Люца про пыль. – В детстве по такой босиком ходил. Идешь, а нога в теплую пыль опускается. А если топнуть сильнее – фонтанчиками между пальцев выбрызгивает. А если пробежаться по ней – сзади пыль поднимается и мат тех, кто сзади, идет. Чихают и матерятся. Как там отец кричал – чтоб тебе столько детей иметь сколько раз я тебе по шее дам. И все пылили перед тобой! Смешно было... А еще – чтоб тебя паровоз с иконами задавил!»
— Паша! – закричал Люца. – Чтоб тебя паровоз с иконами задавил! Почему мне так тяжело стало!
— Тут в горку просто! – бодро откликнулась Паша. – Не останавливайся, крепыш! А то потом трудно будет трогаться.

«В горку, наверное, — думал Люца. – Вот ведь штука какая. Вроде и незаметно, а как тяжело стало. Бедный Орлик. А какой конь был, а... Как стрела летел. А я его за шею обнимал. Снизу трава как полоса зеленая, а грива в лицо так... А когда буянить начинал – всхрапывал, зубами схватить пытался, копытом двинуть. А я на него – тпррру, задрыга! Чтоб тебе хлеба с солью по ошибке вместо рта с другой стороны запихнули!»...
— Паша! Чтоб тебе хлеба с солью в одно место! – закричал Люца. – Ты что там храпишь, задрыга?!
— Тихо ты. Детей разбудишь, – сонно ответила Паша. – Я тут. Толкаю. Не останавливайся, крепыш!

Люца остановился, вынул из хомута голову и посмотрел назад. Верная супруга мирно спала в кибитке, дыша полной своей грудью и изредка всхрапывая.
«Всхрапывает, как Орлик. Когда еще живой был», — умильно подумал Люца, но для порядка сказал:
— Могла бы и сказать, что в кибитку лезешь. Мне же тяжело. Хочешь, чтоб я умер?!
— Сын умер, дом сгорел, коня убили, подайте на коня кто сколько может, – забормотал в кибитке Савушка.
— На, папа, – кинул в шляпу монетку Люца. – Спи себе.
— Спасибо, сынок, – пробормотал папа из кибитки.

Люца лег в траве у дороги, раскинув руки, и принялся разглядывать звезды.
«Ишь, как ночь опустилась быстро. Как будто кто-то кептарь на солнце накинул. И звезды. Как будто господь бог белую крупу рассыпал на черном полу. Или крошки. Крошки – они разные по размеру. Большие и маленькие. А я их в ладонь собирал и Орлику выносил. А тот во дворе стреноженный стоял и как будто не спал никогда, а всегда крошек ждал. С ладони подбирает а сам всхрапывает и фыркает потихоньку. Как Паша во сне. Всхрапывает и фыркает. Она ведь не только на лицо лошадь, наверное. А красивая была когда-то. Как Орлик. Умер который... Я теперь сам себе Орлик, наверное... И в небо потихонечку падаю. Или звезды падают на меня...»
— Иииигогоо, – послушалось тихое ржание.
— Не может быть! – проснулся Люца. – Паша, ты совсем уже что ли?
— Я толкаю, толкаю! – отозвалась Паша. – Не останавливайся только. Я тут.
Люца подошел к кибитке. Паша спала, сидя, на ноге ее примостил голову Савушка, посасывающий погасшую трубку в ночном режиме. Дети лежали на полу кибитки и мирно сопели.
— Фхррр, – всхрапнули где-то и заржали тоненько – Иииигого.
— Мать честная! Это же не Паша, – всплеснул руками Люца. – Это же конь! Настоящий! Где-то же есть он. Где-то там.

И Люца пошел куда-то туда на фыркание и ржание. Шел, не таясь, покуривая трубочку.
«А чего мне таиться? — думал Люца. – Я же только посмотреть иду. Или вообще мимо. Откуда они знают, куда я иду? Поймают и скажут: «Агааа! Коня воровать идешь, цыган?» А я скажу: «Как вам не стыдно? Если цыган ночью идет, не таясь, с трубкой – так он сразу коня воровать идет?» Вот так я им скажу. Если увидят и спросят. Им всем стыдно будет. А я им скажу: «Я вольный цыган. Хожу, трубку курю. Гуляю где хочу. Луна светит как фонарь – чего бы не погулять? Мне завтра на работу не надо – могу ночь напролет гулять. Все видно как днем».

— Баммм! — ударило что-то Люцу по голове.
— Как вам не стыдно?! – на всякий случай закричал Люца. – Я просто посмотреть иду! А вы бьете сразу!
Ветка дерева, об которую Люца ударился головой, издевательски молчала.
— И не стыдно тебе? — погладил Люца кору дерева. – Некого тебе разве бить, кроме цыгана безлошадного? Богатых бей лучше. У них головы больше и болят меньше.
«А, наверное, правильно меня веткой ударило, — думал Люца. – Если ты цыган и ночью идешь на коня смотреть – на всякий случай пригнись. А вдруг конь понравится очень и придется не только смотреть на него? А если тайком идти – может и не придется никому отвечать ни на что. Не увидит никто потому что. Не будут же они спрашивать что-то у того, кого не видят вообще? Очень трудно увидеть смуглого цыгана черной ночью. Если он не улыбается».
Люца улыбнулся, и луна заиграла на золотозубой улыбке цыгана.

«А если вообще ползком? — продолжил думать Люца. – Совсем меня видно не будет. Только если близко кто-то подойдет, увидеть сможет. И то могут и не увидеть. Подумают, что тряпка валяется какая-то. Большая такая тряпка. И ошибутся! Потому что Люца – не тряпка. Люца за конем идет ночью. Посмотреть хотя бы. Ну или не просто посмотреть».

Люца выполз на пригорок и от увиденного ахнул. В лунном свете паслись несколько стреноженных коней. Чуть подалее горел костер и слышался чей-то могучий храп.
«Сторож. Заснул бедный. В ночное вышел и заснул. Уставший наверное, — сочувственно думал Люца, подползая к лошадям. – Пахали, наверное, весь день. Устал вот и спит. Крепко так спит... Когда Паша моя так храпит – ее разбудить невозможно. Хоть танцуй на ней – не проснется. А утром проснется – а коня одного не хватает. Ругать наверное будут беднягу. Коня проспал – шутка ли. Вот этого, например, проспал» .

Люца с нежностью посмотрел на крайнего коня и пополз к нему.
«Этому точно надоело у крестьян жить. Видишь как грустно смотрит... Он, наверное, сейчас вспоминает как жеребнком скакал за табором. Как продали его потом. Как пахать заставляли. Глаза какие грустные у него. В них луна купается... Подползу и в глаза посмотрю коню. И станет понятно сразу – мой он или не мой».
Конь испуганно фыркнул и отшатнулся, когда рядом с ним, как из под земли вырос Люца.
— Тихо, тихо, мой хороший, – прошептал Люца и обезоруживающе улыбнулся коню. – Вот смотри, что у меня есть...
Он достал из кармана краюху хлеба.
— Вот. Тебе нес специально, – зашептал Люца. – Ешь, ешь. Ешь и пойдем. На волю пойдем вдвоем. Я и ты. Будем вместе ходить повсюду. Ты с кибиткой, а я рядом. А в кибитке – семья. А когда устанешь – будем отдыхать. Я тебе песни петь буду.

Люца перерезал веревки, которыми был стреножен конь и тихонечко повел его к высоким кустам в ложбине. Конь тихо шел за Люцой и благодарно тыкался мордой ему в плечо.
— Я назову тебя Орликом, – прошептал Люца коню, когда они обогнули пригорок. – Вот только посмотрю, как ты скачешь, и назову.
Люца вскочил на коня, и конь рванул по нескошенному лугу с неимоверной быстротой.
— Йййииииххххааа!! – восторженно закричал Люца. – Давай, Орлик! Давай! Ветер нас боится!!..

...К самому рассвету Люца с Орликом вернулись к кибитке. Семья уже бодрствовала. Все проснулись и с интересом рассматривали что-то.
— Огого, семья!! — гордо закричал Люца и пустил Орлика вскачь. – Смотри, кто к вам едет!
Семья не обернулась на крик. Не обернулись они и тогда, когда Люца подскакал к ним.
— Да что с вами, а? – спросил Люца подходя ко всем.
— Ай-ай-ай-ай!!! – заголосила Паша показывая на стоящую на кирпичах кибитку. – Ты где ходишь, недоразумение?!! У нас колеса украли, а он где-то ходит!! Тоже мне сторож!! Что ты за мужчина, а?!

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/356103.html

«Самый ценный подарок, который ты можешь преподнести кому-либо – это твое время, потому что ты отдаешь то, что никогда не сможешь вернуть» — написал один, безо всякого сомнения, хороший человек.

И все верно. Романтика – она как мудрость. Просто романтика в оправданиях не нуждается. Это за мудрость то извиняться, то по морде получить придется. Потому что бесит. А романтика, как правило, не тревожит. Она всем нравится.

Ну, а чего ты, в самом деле? Все у пылающего камина, а ты о том, что дров нет. Колупай кочергой, говори о том, что любишь огонь. Ты ведь любишь огонь?
Все любят огонь. Это романтика. Это запах ночи, это потрескивание в печи. Или потрескивание в керосиновой лампе, если выкрутить фитиль. За это, конечно, прилетало от старших. Стекло коптится да и лопнуть может. Им, старшим, понятнее все – у них в жизни электричества меньше было. А тебе стало тускло с тех пор, как погасли лампочки. Это время такое было. Нестабильное. Нестабильное настолько, что электричество всего два часа в день. В разное время, без объявлений и графиков. Чтобы никому не было удобно, наверное. Самые ушлые оставляли автомобильные аккумуляторы на зарядном устройстве, а потом от них освещали по вечерам дом. Ну, как освещали – хотя бы одну комнату.

Но на аккумулятор нужны были деньги. И на зарядное устройство. И на оплату электричества потом. А денег не было. Почти ни у кого не было. Помню, как мы сидели в подвале у Вани и пили вино. Лампа в доме нужна была, поэтому в подвале сидели со свечами. Съезд пьющих пономарей такой.

Закусывали, чем придется. Время злое было и неясное, особо на стол никто не метал без повода. Поэтому Ваня нарезал зимнюю редьку на маленьком столике на мелкие ломти. Вино, сводящее холодом зубы, соленый ломоть редьки и свечи. Даже разговаривали и смеялись в полголоса. Темнота, она давит. И помогает. Я заметил в какой-то момент, что Ваня как-то странно копошится. «Тссс!» — сказал он, заметив, что я за ним наблюдаю. И продолжил копошиться. Этот гад чистил за спиной картошку из ящика и, уже очищенную, нарезал ее как редьку. Соли было много, вина было много и в нас, и в бочке. Никто не заметил подмены. И потом, когда решили расходиться и уже курили во дворе, внезапно дали электричество. А у всех губы белые от крахмала. Губы белые, морды красные, языки и зубы синие от вина. И хозяин, гад, гогочет. Впрочем, все гоготали. За компанию не так обидно, когда над тобой шутят.
— А что Серега? – спросил кто-то. – Его почему нет?
— Серега... – замолчал Ваня и сплюнул.

Серега был когда-то одним из компании. Но спился и выбыл. Он работал инкассатором за копейки в банке, который потом выкупили за копейки и разорили. Так бывает. Время такое было.
Но Серега спился не потому, что банк разорили. Оно как-то само вышло. У него была работа, рискованная, но денег не приносящая. Как говорил тогда Серега: «Если меня остановят бандиты, я отдам сумки, оружие, машину и с криками «Пацаны, я всего двадцать баксов получаю» пойду домой с поднятыми руками». На безденежье вдвоем с женой как-то пытались поднять детей. Птицефабрика, где работала жена закрылась, Серегиной зарплаты — на две недели от силы, если питаться одними крупами, с хозяйством как-то не задалось исторически.
Неиллюзорный, реальный голод отправил Серегину жену зарабатывать. Сиделкой. В Турцию. Тогда женщины туда ездили. В магазине продавцом или за стариками ухаживать.

А Серега запил. Как-то незаметно так для себя и для окружающих. Исчез стопор, который по вечерам мог гаркнуть «Куда пошел?! Вот только попробуй мне. Только попробуй». На вино денег не надо. Есть свое в бочках, есть у соседа, у друзей. Сначала по вечерам только. Зима в городе без электричества не оставляет выбора. А что еще делать, когда читать нечего и все телевизоры заткнулись навсегда. Только разговаривать с кем-то. А разговор – его без вина и не бывает вовсе. Тем более, что и запретить некому. Поэтому понемногу, чтобы время убить, для сна и чтобы согреться.

И чтобы не думать о том, что наговорили о жене добрые люди, которые вернулись из Турции. Кто его знает – может и правду наговорили. Женщина из темного, голодного города вдруг уехала в город у моря в чистый и богатый дом. И вроде всё там, на родине, осталось — и дети там, и душа болит, но возвращаться не хочется. Темно, грязь, постоянные думы, чем кормить, во что одеть, и за этим типом следить, чтобы не пил. И подсознание подло подсовывает оправдание – деньги же шлю каждый месяц. Выбор прост и безжалостен – либо вчетвером на Серегины двадцать баксов, либо она тут, отдельно, но им триста каждый месяц. Это и одеться, и обуться, и поесть. А самой не надо ничего, потому что спит в хозяйском доме и на хозяйских харчах живет. Есть припрятанный полтинник на обратную дорогу и ладно. А еще, если выехать, в паспорт штамп влепят о запрете на въезд на пять лет. Потому что виза всего на месяц была, а хозяевам домашнюю прислугу легализовывать интереса нет. И тогда плакали заработки и город у моря. И жизнь, которой не жила никогда. А если сын старика к тебе лезет – ну, что с того. Не убудет. Да и не узнает никто.

Но всегда все узнают. Может сын старика где-то похвастал в кругу друзей, у одного из которых была прислуга из того же города. Ну, или наврали. Тоже запросто. Просто чтобы ударить человека, которому ни за что шлют бешенные триста долларов ежемесячно. Все равно в городе без электричества скучно и делать нечего.

Вот Серега и запил. Сначала по чуть-чуть. Потом умер отец. Затем, через пару месяцев, мать. Жена выслала денег на поминки, но сама не приехала. Штамп, мол, в паспорте влепят и все такое. Не знаю, что больше срубило Серегу – смерть стариков или что она не приехала. А может и то, и другое ударило. И тогда Серега запил всерьез. Благо на работу с утра не надо – инкассация с четырех. Сумки приготовить, машину заправить, теток из бухгалтерии позадирать и поехал по маршруту. И на маршруте мог упасть стопарь, другой. Экипаж такой: один за рулем, один на заднем сидении с автоматом на сумках, Серега по точкам бегает. А точки – гастрономы, в которых разливают из-под прилавка. Можно попросить – нальют. Ты же свой, ты каждый вечер здесь. А может компания знакомая. И они каждый вечер тут, и ты каждый вечер тут. Пока там сумку пломбируют, пока деньги допаковывают – есть время. И настроение. А потом по возвращении, старший сумки в сейф кинет, оружие примет, и можно не спеша домой. Еды детям до работы приготовил, старшая умничка малого покормит и спать уложит. Можно за стаканчиком поговорить то там, то сям. И с утра поправиться, если есть чем. А если нет – найти где-нибудь.

А потом вдруг как-то все полетело к чертям. Оказалось, выхлоп похмельный и запах винной бочки въелись намертво. Оказалось, все всё видели. Первое предупреждение, второе, да пошли бы вы нахрен со своими двадцатью баксами, увольнение. И сезонно, вроде, подработать можно, и выйдет не меньше. Помочь перенести, выкопать, перекопать, наворовать кукурузы, нарубить дров – чаще вином, конечно, но иногда продуктами, иногда деньгами. Но деньгами редко. Не было их в городе без электричества. Да и зачем особо уродоваться – эта пришлет из Турции. Потом эта начала присылать своим родителям, потому что Серега пропьет. А у родителей разве заберешь? Продуктами носят. Продукты Серега на вино не менял никогда. И из дома ничего не продавал. Это как черта такая, за которую ходить нельзя.

И уже все тебя стыдятся. Клеймо пьющего на тебе. Те, кто раньше наливал и звал поговорить, теперь морщатся и говорят «Иди, Сереж, иди». Они же лучше. Они не спились, а ты скатился. Максимум, сигарету дадут. Уже дети по улице стараются идти так, чтобы не было похоже, что они с тобой. И эти из банка ограничиваются коротким: «Как дела? Нормально? Вот и молодец». И ты вроде зовешь их по стаканчику посидеть, а не идет никто. Они знают, что ты с двух стаканчиков перестанешь разговаривать, но ты-то этого не знаешь. Для тебя-то это по-другому все. Это просто люди не хотят, чтобы у тебя было с ними как раньше. Не пускают тебя в твое недавнее благополучное прошлое и в свое, отдельное от тебя, настоящее. А ты все видишь. Ты ведь спился, а не ослеп.

И понимаешь, что ты сам уже не тот. Выпило тебя вино. С половиной мешка картошки от тещи шел – едва не помер. Хорошо, пацаны с улицы помогли дотащить. И вроде все как раньше – хлеб детям печешь, вещи стираешь, еду готовишь, а уже не так все. Один остался. Хоть с собакой разговаривай. И разговариваешь. А старшая плачет: «Пап, иди в дом. Ну, пожалуйста. Ну, хватит. Увидят же».

И он шел. Дети же. А он кругом виноват – и мать их отправил куда-то и год ее уже нет рядом. И сам он уже не пример давно. Спился же. И сделать ничего не может. Поздно. Я же помню его традиционное — «Завязывать я решил, тезка. Хватит. Вот увидишь. Дай сигарету, пожалуйста. Вот увидишь как завяжу». Помню, потому что слышал много раз. И вряд ли мог выдавить из себя что-то, кроме фальшивого недоверчивого: «Молодец, тезка. Давай. Увидимся».
Дети, как последние живые люди, которые с тобой разговаривают. Пусть даже и не потому что хотят, а потому что отец. Поэтому и зайти проверить как спят, поцеловать спящих, пока не отворачиваются.

И убрать керосиновую лампу со стола. Чтобы спросонья не встал кто-то и не смахнул случайно на пол. На шкаф убрал, не услышав как потрескивает фитиль. Позабыв, что потолки доской крашеной обшиты. И ушел куда-то. То ли подработать, то ли поискать, с кем поговорить за стаканчиком.

В банк он пришел на следующий день с безумным взглядом уже мертвого человека. Да, с выхлопом. Может со вчера, а может отпаивали. Денег собирал на похороны. Она выехала, привезет завтра, но все организовать сегодня надо. Дали, конечно все, кто смог. И разговоры пошли – мол, сам виноват. Пил же. Как так можно? Сразу пошли. Тогда, помню, Ваня встал злой и заорал – «да нам стыдно. Нам. Мы отвернулись от человека. И на похороны скинулись, чтобы от совести откупиться. При нас человек кончился». И заплакал.
Серега на похоронах плакал отдельно. В стороне стоял. Не настолько он спился, чтобы не понимать, кто виноват. И к гробам проститься подходил с опаской. Вздрагивая. Как будто ожидал удара. Как будто может кто-то ударить сильнее.

А потом Серега кончился. Через девять дней сердце остановилось. На улице нашли. Никто не знает, где он жил эти девять дней. Не видели его. Можно сказать про алкоголь, про изношенность организма. Но, наверное, просто сердцу незачем биться стало.

Я не ходил на похороны. Я сидел в темной квартире без электричества, в городе без электричества и пил с огнем из керосинки. Точно таким же, который все забрал у Сереги. Огонь я всегда любил – его все любят. А Серегу, получается, нет. Не любят и не любили.
И фиг знает, что дарить в этом случае из того, что не вернешь. Серегу, детей его или мой шанс не отвернуться от них всех. И насколько это бесценно.

Можно подарить уверенность, что все сделал правильно. Ее тоже не вернешь никогда. Как и уверенность в том, что тогда на кухне под безумный пляс огонька в керосинке получится заглушить водкой голос, называющий тебя Каином. Слышимый явственно. По сей день слышимый.

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/356038.html

Я не люблю плов. Нет, я понимаю, что это звучит как очень мощный каминг-аут. Покруче, чем если бы я признался, что веган или что гей. Но эпатировать – наше все, и поэтому сразу скажу: Я не люблю плов. В плове мне кажется нелогичным тратить роскошную баранину на рисовую кашу. Баранина – это баранина. Рис – это гарнир. Налопаться от пуза баранины мне кажется более перспективным мероприятием, чем съесть пару кусков вкусного мяса с жирным рисом. Но это, безусловно, какие-то мои личные предпочтения. Казалось бы. На первый взгляд.
Потому что с пловом все работает не так.
Человек, живущий на границе Евросоюза, имеет право не любить все что угодно – рыбу, суши, креветки, салаты, стейки. Но не имеет права не любить плов.

— КАК? КАК МОЖНО НЕ ЛЮБИТЬ ПЛОВ?! – возмущается очередной кулинар и сразу начинает вас вербовать — Просто ты НИКОГДА не ел ТОТ САМЫЙ ПЛОВ.

Здесь надо понимать, рецепт ТОГО САМОГО ПЛОВА – это клад, с которого государство должно забирать свои семьдесят пять процентов. Потому, что нигде нет того самого рецепта. В интернетах все не то. И этот с телевизора, когда рассказывал, как готовить плов, все обладатели настоящего рецепта поседели от ужаса и чуть не сдохли от хохота. Потому, что все готовится абсолютно не так.

Они-то точно знают. Их научил в 1978 году НАСТОЯЩИЙ узбек, который работал в Тюмени водителем и там они и встретились. С тех пор другой плов в горло не лезет и не плов вовсе. Поэтому вас зовут на Плов. И будут учить. Вы человек вежливый, любознательный, с ослабленным чувством самосохранения и потому сразу соглашаетесь.
Вы приезжаете, у кулинара глаза горят желтым огнем безумия и вас ведут готовить плов по древнейшему узбекскому рецепту.
Для начала демонстрируется собственно баран. Баран – это Сережа. Сережа – это Баран. Очень приятно.

— Эээ. Синий цвет этого барана подсказывает нам, что он может быть древнее рецепта. Может просто протушим в луке на протяжении пары дней? Он раньше все равно не дойдет. – делаете вы последнюю попытку отказаться от самого вкусного плова в мире.
— Я купил его с курдюком!! — продолжает безумствовать кулинар, тыча вам в лицо чем-то желтым и вонючим.
— Кулинар-бай, уберите от меня этот шайтан-продукт, пока мы тут все не провонялись во веки веков. Если этот курдюк от вот этого вот синего барана, да простит его Аллах, что он прожил так долго, мы сейчас мало что исправим в плане запахов.
Но кулинара уже не остановить.
— Ты не понимаешь!! – орет он и начинает безжалостно рубить синее животное. – Это древний рецепт.
— Давай хотя бы пленки, сухожилия и подкожный жир срежем. Поверь мне, это как раз те места, где откладывается баранье упрямство и его скотская манера спать на прокисающей соломе. Мы получим такое же жесткое мясо, но оно будет однородно жестким и менее вонючим. Тем более что у нас же есть КУРДЮК, который нам запаха даст — мама не горюй.
— Да зачем! Это же традиционный рецепт, – вещает кулинар. — Как ты себе представляешь древних узбеков, которые занимались такой ерундой?! Надо нарезать и в казан! Сурово и безжалостно. Все получится.
— Ну, начнем с того, что я вообще смутно представляю безумного узбека, который купил бы такую баранину на плов. Что древнего, что современного. Подозреваю, что за попытки продать такое мясо за деньги в те времена могли повесить продавца за шею.
— Ты не понимаешь! (Это кулинарная мантра, похоже).
После этого кулинар зачем-то льет в казан оливковое масло. В воздухе резко начинает пахнуть древним Узбекистаном.
— Это рецепт из зажиточной семьи, походу. Они там понтовались перед остальными падишахами-нищебродами наличием оливкового масла.
— Ну, нет, – признается кулинар. – Зато так курдюк не пригорит и растопится.

На этих словах даже у древнего узбека глаза должны были стать шире белорусских.
— Вас обманули, граф, – сообщаю кулинару. – Вам подсунули какой-то элитный курдюк. Потому что обычный в руках должен плавиться. Зачем бы ему пригорать? Нет, в случае со свиными шкварками я слышал, что так делают иногда. Но это только потому, что мягкий жир жалко топить на шкварки.

— Нене. Это рецепт предков! — бубнит, кулинар и продолжает колдовать под искреннее изумление древних узбеков.
В масло кидается курдюк, целиком.
— Каску купи, дуралей. — говорю я и отскакиваю.

Дальше страдалец обваривает себе руки жиром. Потому что курдюк целиком в горячем масле покрывается корочкой, и чтобы он отдал жир — эту корочку надо прокалывать, а это брызгается. Затем туда же свежемытое мясо — руки варятся второй раз. Потому что вода, попадая в жир, немного нервничает. Да что там мясо — я нервничаю, кулинар нервничает, древние узбеки тоже, наверное, взволнованы.
В общем мы все в ахуе, но нам уже интересно.
— А лук? – напоминаю я. — Лук не надо?
— Сначала древние узбеки жарили мясо, — отвечает уверено пловодел. — Мясо надо жарить быстро, потому что в Древнем Узбекистане было жарко. Мухи, насекомые, вот это вот все.
Мы с Древними Узбеками записываем обоснование. Мало ли спросят, а мы запутаемся.
— Вроде как лук обжаривается везде сначала, чтобы ароматизировать масло и прибить запах мяса, – пытаешься намекнуть на разумное. – Хотя, конечно, древние узбеки всего этого могли и не знать.

Затем мясо достается на тарелку, на пол, на тарелку, даептвоюмать, на тарелку, на руку, брызгается зараза, опять на тарелку, снова на пол. Лук отправляется ароматизировать жир с маслом, которые, после обжарки мяса, цветом напоминают олифу. Там лук благополучно приобретает ярковыраженный коричневый цвет. К нему добавляется мясо. Ненадолго вынималось. Не успело и остыть. К этому всему добавляется морковь. Непременно порезанная соломкой. Это критично. Только соломка. Иначе все пропало.
— А почему? – бесхитростно задаешь вопрос кулинару и древним узбекам. – Почему параллелепипед круче цилиндров или тупо тертой моркови?
Кулинар с древними узбеками погружаются в глубокую задумчивость. Видимо, чтобы не давать банальных ответов. Минуты через две консилиум приходит к мысли, что так вкуснее.
— Пробовали всяко. И кольцом или полукольцом и теркой, но вот чуем – не наше. Соломкой – самое оно. Милее и все тут.
Я предположил, что у древних узбеков не было терки, но это было расценено как ересь и кощунство. Морковь, главное не поломать. Мешать надо, а ломать нет. Это какой-то удивительный квест, когда человек с нежностью глядит в казан и культяпками машет так осторожно, что Алан Чумак рыдает от зависти.
В этот момент от кулинара можно ожидать чего угодно. Человек творит потому что, и в трансе. Предчувствия нас не обманули — в казан вдруг выливается какое-то количество пива. Где-то далеко в ужасе кричат Древние Узбеки. Ты, памятуя о первозданном синем цвете мяса, искренне надеешься, что древний Узбекистан был пивной державой, и именно в этом секрет ТОГО САМОГО РЕЦЕПТА. Баранина в пиве – вполне себе еда.
— Ну нет, узбеки так не делали, но мне так нравится больше, — сообщает кулинар.
В этот момент не остается никаких сомнений, что это и есть ТОТСАМЫЙРЕЦЕПТ.
— Мясо надо на медленном огне — многозначительно выдает чувак и накрывает все крышкой.
Мало кто понимает, что именно в этот момент крышкой накрылся ужин.
— Повар-ага, а повар-ага? У тебя же баран древний как культура Узбекистана. Дай сильный огонь и подливай воды все время. Пока мясо не начнет прокалываться хотя бы ножом. К черту подробности – хотя бы шилом. Оно ж от вилки отпрыгивает.
— Не разбираешься и не лезь! — говорит кулинар и оставляет все так.

Ну, ок. Специи (НАДО ОБЯЗАТЕЛЬНО ЗИРУ!!! И ЧАБРЕЦ), соль там, паприку разную. Сначала задумываешься о неразрывной связи Древних Узбеков и Чабреца, но способность удивляться умерла еще на вступлении оливкового масла.
Ну да хрен с ним. Булькает. Булькает часа два.
— Может воды долить, раз уж у нас тут такой кулинар-байрам? Она ж выкипает, согласно законам физики.
— Нельзя. – Сурово отмахивается кулинар. — Это испортит вкус. Я сначала налил больше, чем надо. И пива опять же.
— То есть, ты сначала обжарил мясо, потом попытался его отварить?
Окей. Ждем, волнуемся.
Потом влага падает до минимального уровня. (Не спрашивайте у меня, что это такое. Это на узбекском, наверное.)
Мы засыпаем рис (какой-то очень особенный, а то не выйдет ничего). Мыть рис надо поминая предков. Всех. И своих, и древнеузбекских. Это биополе, карма и память воды. Наверное.
Засыпаем рис и заливаем... Сюрпрааайз!!! Водой. Которую нельзя было доливать, а то все испортится. Рис, кстати, перемешивать нельзя. Какая-то целебная сила древних узбекских баранов умеет подниматься строго вверх. И по бокам не расширяется. Поэтому мясо внизу, рис поверх мяса. Это нарушать нельзя, а то многочисленные несчастья падут на род твой. Пастбища твои оскудеют, а бараны уйдут в бизнес-тренеры.
В этот момент ты даже не знаешь, кем больше восхищаться — узбеками с такими безумными рецептами, или своим бесстрашием, не дающим тебе убежать с кухни.
Ждём, волнуемся. Самый ответственный момент оказывается. Если воды мало — рис останется сырым. Доливать, понятное дело, запрещают древние узбеки. Какие-то вредные были, наверное.
Потом надо туда воткнуть чеснок целиком. Советовал в зубцах — ну, запах распределится ровнее и эти белые тонкие ошметки шелухи не надо будет есть. Но нет. Древние узбеки на посту и бдят. Потом все выключается, укрывается почему-то полотенцем, а не ватным халатом. И вот, наконец, все это расчехляется и благоговейно достается стремная рисовая каша с жестким мясом.

Где-то далеко злобно хохочут Древние Узбеки, сотрясаясь в танце Лазги.
— Ну как тебе? – гордо спрашивает Кулинар-Бабай.
— В первый раз такой ем, – честно признаюсь я.
— Вот. Это настоящий плов. Запомни этот вкус.
— Клянусь. – Я снова не кривлю душой ни на грамм.

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/355750.html

Все шло штатно, схватки были регулярны, роженица послушно тужилась, доктор дышал перегаром в маску. Ребенок родился и все пошло как-то не так. Младенец не закричал, а огляделся как-то осмысленно и сказал врачу:

— Верх ногами как-то тут неуютно у вас. У меня есть мысль, что это вы меня держите за ноги. Давайте-ка меня перевернем.
Доктор как-то совладал с собой и не выронил новорожденного. Он перевернул его и дал оглядеть родзал номер два.

— Уныленько как-то. Не фонтан. – сообщил младенец. – Еще медсестры валяются на полу. Неаккуратно как-то.
— Она только что в обморок упала. – сообщил врач. – Так-то она себя по-другому ведет. Я, кстати, ее понимаю. Не пил бы вчера – тоже бы упал, наверное.
— Алкоголь, да. Он способствует. – кивнул младенец. – Удивление от мира притупляет. Наверное. Я-то еще не знаю об этом ничего.
— Доктор, доктор! Кто у меня?! – заволновалась роженица.
— Это сложный вопрос. – честно признался доктор.
— Сеня у вас родился, мамаша. – сообщил младенец. – Мальчик. Пятьдесят четыре сантиметра. Три семьсот. Вы молодец.
— Почему он не кричит, почему?! – закричала роженица.
— А чего мне орать-то? – удивился младенец. – Тут достаточно тепло. Светло. Прибрано. Ну, если медсестру вынести – вообще порядок будет. Доктор вежливый. Хоть и пьющий подлец.
— Да мы по чуть-чуть буквально. В ночи. – начал оправдываться доктор. – Скучно было... А кстати, да. Вы не кричите. А у меня процедура. Надо шлепнуть по попе, чтобы закричал.
— Ты порно не пересмотрел? – сурово спросил младенец. – Это зачем еще?
— Чтобы начать дышать. – сообщил доктор. – Нас так учили.
— А без побоев вам не дышится? – ехидно поинтересовался младенец. – Без криков как-то начинать путь по жизни? Не?
— Ну, это инструкция же... – замялся хирург.
— А мозг? – сурово спросил новорожденный. – А подумать головой?

— Ааааа! – закричала с пола очнувшаяся медсестра и отключилась обратно.
— Доктор, почему мой ребенок так странно кричит?! – заволновалась роженица. – Как будто усатая женщина килограмм на семьдесят. Не скрывайте от меня ничего, доктор!
— На себя посмотри! – сказала с пола медсестра, пригладила усы и вновь потеряла сознание.
— Какая она у вас странная. – сказал младенец. – Пульсирующая в сознании.
— Да, да. – согласился доктор. – Больше ничего странного в этой комнате нет. Я прямо чувствую как я седею под шапочкой.
— Чего вдруг? – спросил младенец. – Чего бояться-то?
— Да, как вам сказать, то... В общем, люди рождаются, как правило, бессознательными, слепыми, бессловесными. Я боюсь, как бы ваши родители от вас не отказались, даже. О крещении и думать не приходится.

— Потому что я мыслю и говорю? – удивился младенец. – А так разве не удобнее?
— Удобнее, конечно. Можно спросить – как вы себя чувствуете, например.
— Голод ощущаю, например. – признался младенец. – Ну и желтушка будет. Куда без нее?
— Это да. – согласился доктор. – Но чтобы я вас передал на кормление, я боюсь, вам надо прекратить разговаривать и немного покричать. А то молоко может пропасть.
— Какой, сука, прекрасный мир. – сказал новорожденный. – Поговорил – пропали продукты, поорал тупо — покормили. Так всегда будет?
— В общем, да. –сказал доктор. – Так что? Заткнемся и поорем? Это больше ей надо. Ей сейчас ваша уникальность ни к чему.
Доктор кивнул в сторону роженицы.
— Ну тогда, да. Нафиг уникальность. – согласился младенец. – Мать же. Мать – это святое.
Он подмигнул доктору, сморщился и закричал, как любой новорожденный.
— Какой хорошенький! – бодро сказал доктор, подходя к роженице. – Поздравляю вас, мамаша.

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/355582.html

Полки стояли на площади в парадной форме. Был бы ветер – торжественности было бы больше, но внешний воздух уже пятый месяц был ядовит и обошлось без развевающихся знамен. Скорбные, по своему обыкновению, толпились как попало, но почему-то молчали, а не галдели, как обычно. Экраны показывали мерзкую возню нечисти снаружи.

Старейшина обвел взглядом остатки гарнизона, набрал воздуха и заговорил:
— Выжившие. Мы проиграли эту войну. Мы сделали все что могли, но Битву мы проиграли. У нас были надежды, мы сделали все что смогли, но враг оказался сильнее.
Тяжелый вздох пронесся над площадью.
— Мы помним тот день, когда затрубили всадники. В тот день человечеству повезло. Наш Генерал был на посту и Завоевателя и Голод удалось убить сразу.
Генерал ухмыльнулся:
— Никто не будет трубить на режимном объекте. Никто! Пулю в лоб хоть Дьяволу.

Скорбные заулыбались. Они почему-то любили Генерала. «Всем нравятся военные! Всем!» — любил говорить Генерал. – «Особенно безумным».
Старейшина кивнул Генералу и продолжил:
— С самого начала войны нам пришлось догонять врага. Они выпускали червей — мы придумывали ультразвуковые пушки. Они взлетали в небо – мы строили новые зенитные комплексы. Они отравляли воду – мы учились ее синтезировать. Да! Мы были успешны. Но мы всегда были на шаг позади. И платили за это огромную цену. Жизнями, людьми, городами, континентами.
Над площадью снова пролетел тяжелый вздох.
— Наши аналитики слишком поздно пришли к выводу, что, согласно Воле Бога нашего, не об оружии истребления должны были думать мы, но о средствах защиты. И мы вели страшные бои, вместо того, чтобы защищать своих людей. Той мерзости, что видели мы, хватило бы с лихвой на то, чтобы свести с ума все поколения отживших свое до нас. От первобытных времен до просвещённых веков. И поэтому, сегодня, более семидесяти процентов из нас перешли к Скорбным.
Скорбные загалдели и заулыбались Генералу. Генерал поднял руку, призывая к тишине.

— Сегодня мы закончим войну. – продолжил Старейшина. – Мы закончили Крепость. Крепость теперь абсолютно автономна. Ну, то есть, понятное дело, наши внешние стены поглощают вещество, преобразуя его в энергию, но внутри Крепости, благодаря энергии, есть все, что необходимо для жизни. До тех пор, пока снаружи есть хоть немного вещества, мы сможем существовать. История не предлагает ничего нового, сограждане. Наша Крепость, по сути является Ковчегом. На котором мы планируем переждать смутные времена. И мы уже два месяца, как готовы к отключению от внешнего мира, но нам пришлось ждать, чтобы не сделать заточение бесконечным. Но об этом лучше скажут Аналитики...
От аналитиков вышел Каст. Он споткнулся раза три по пути к трибуне и, в лучших традициях гуманитариев, начал с того, что уронил графин с водой.
— Мы проанализировали ход войны и события до Апокалипсиса. – начал говорить Каст. – Дело в том, что Враг слишком быстро изменялся. Он мутировал и во время войны, и до нее. Человечество не успевало до конца продумать что-то, а Враг уже знал что этому противопоставить. Мы только начинали говорить о послушании, как о добродетели, как появлялись одержимые, которые своим поведением опровергали постулат и откладывали его внедрение. Мы придумывали огонь, выжигающий нечисть и практически сразу получали огнеупорных упырей. В Священых Писаниях было сказано о том, что это Дьявол ведет в бой свое войско. И в нашей модели мы поняли, что это действительно он. Это стратегия и тактика. Принимая на веру изначальную порочность Врага, мы пришли к выводу, что у него могут быть помощники, но никто из них не должен что-то решать, поскольку это вопрос доверия. И тогда, исходя из логики, мы пришли к выводу, что у нас не получится создать из Крепости спору человечества до тех пор, пока Враг не лишится главного стратега. С другой стороны, это, безусловно, было совершенно безумной идеей, опровергающей все каноны. Но, пример с Завоевателем и Голодом тоже опровергал идею о бессмертии Добра и Зла. И тогда мы решили рискнуть. И вчера у нас получилось.

Генерал выступил вперед и сказал:
— Приманка. Правила переговоров работают, когда есть с кем договариваться. И сразу — пуля в лоб. Это всегда решает проблему. Даже глобальную.
Скорбные залопотали и заулыбались Генералу. Генерал поклонился скорбным, чем сорвал аплодисменты всех.
— Спасибо, Генерал. – поклонился Каст. – Ваш подвиг будет вечен. То, как взбесилась нечисть снаружи, говорит о том, что наши расчеты были верны. Сегодня нечисть, штурмуя стены, убивает друг друга, чего не наблюдалось ранее. С другой стороны, теперь снаружи Крепости абсолютный Хаос. И мы бы не стали дожидаться каких-либо неконтролируемых мутаций нечисти, которые смогут повредить наши стены. Поэтому нам придется уходить под землю. Для этого мы попросту отключим преобразователи энергии на стенах и потолке и включим преобразователи под полом. Крепость уйдет под землю и мы сможем выждать любое необходимое время. Необходимое для оздоровления и подготовки. Наши исследования говорят о том, что потомство Скорбных будет умственно полноценным. И мы считаем, что необходимо выждать достаточно длинный период для оздоровления поверхности снаружи. Оздоровление не может быть принесено нами. Потому что...
— Мы больше не воюем! – гаркнули полки.
— Спасибо, Каст. Спасибо, солдаты. – взял слово Старейшина. – Теперь мы начнем погружение.
Под полом загудели преобразователи. Крепость дрогнула. И тут вдруг громом ударило по ушам всех выживших:

— Стойте!! Остановитесь, безумцы! Я приказываю!
Старейшина осенил себя знаком и прошептал:
— Дождались. Пришел таки. Снизошел.
Из белого свечения появился не очень высокий человек в гвардейской форме. Скорбные повалились на колени. Солдаты и Генерал стоя смотрели на Божество.
— Вы идиоты! – гневался Бог. – Кто вам сказал, что вы проиграли?! Кто, я спрашиваю?!
— Логика. – ответил Старейшина. – Наше оружие слишком слабо. И мы не успеваем его совершенствовать. Мы проигрываем.
— Ваше! – заорал Бог. – Ваше! Кто вам вообще сказал, что вам нужно ваше оружие?! Я дал вам свое. Дал достаточно для победы.
— Где оно?! – закричал Генерал. – Где?! Что это?!
— С вами, придурки, с вами. – начал остывать Бог. – Человек божий. Что это еще может быть... Недоумки, честное слово... Как есть недоумки...
Божество широким шагом подошло к одному из Скорбных и что-то зашептало на ухо. Скорбный улыбнулся во весь рот, кивнул и пошел к шлюзу.
— Стой! – закричал Генерал. – Стой!
— Пропустить, я сказал! – заорал Бог. – Пропустить!
Экраны показали, как Скорбный в шлюзе спокойно ждет пока откроется внешняя дверь. Дверь открылась, Скорбный вдохнул ядовитого воздуха и выпал из шлюза. На него тут же бросилась какая-то белесая тварь и по глазам ударила яркая вспышка. Какое-то время экраны подстраивались под яркость и показали выжженое поле без нечисти.
— Внешний воздух не был ядовитым целых десять секунд. – доложил Каст. – Этого не может быть. Хотя, мы помним такие вспышки в Первой волне Битвы. Мы тогда не успевали спасать больных. То есть, мы не должны были... Этого не может быть! Это...

— Да кто вы такие, чтобы рассказывать мне, что должно быть, а чего нет?! – закричал Бог. – Битву они прекращают. Кто вы такие?! Кто вам сказал, что вам может быть понятен смысл и замысел? Битва должна быть выиграна. И вам придется биться до конца. Квадрат за квадратом. Больных они спасают. Богословы и толкователи. Показываю еще раз...
Бог шагнул к толпе Скорбных. Скорбные так и стояли на коленях, только сильнее вжали головы в плечи.
— Стой! – гаркнул Генерал. – Нельзя!
— Да кто вы такие... – бормотал Бог. – Замысел есть и стратегия есть. Ты посмотри на них. Образ и подобие...
Неожиданно громко прогремел выстрел штурмовой винтовки. Бог с удивлением посмотрел на красное пятно на своей груди.
— Да как ты... — начал было говорить он, но тут Генерал снес ему голову вторым выстрелом.
— Хоть Дьяволу. Хоть Богу. – сказал Генерал и закинул винтовку за плечо. – Мы не воюем больше.
— Мы больше не воюем! – гаркнули полки.
Скорбные поднялись с колен и заулыбались Генералу.

— Ой, что сейчас будет... – застонал Каст, впрочем, без особого ужаса и даже, как-будто, с облегчением.
— У нас будет время подумать. Продолжайте погружение. – скомандовал Старейшина. – У аналитиков теперь будет куча работы. Подумать только... Генерал!
— Я! – гаркнул Генерал, щелкнул копытами и обвил ноги хвостом, согласно уставу.
— Вы убили Бога, чума на ваши оба рога! Вы хоть понимаете это? Как мы теперь? Праведники? Или уже нет? Что вы натворили?! Как теперь мир?
— Что-то придумает ваш мир. – устало ответил Генерал. – Мир, Старейшина, вообще, имеет скотское обыкновение постоянно что-то придумывать. И не факт, что нам это понравится.

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/355171.html

— Елена, я могу поинтересоваться, почему в ювелирном вы у прилавка стоите не более десяти минут, а в вино-водочном отделе супермаркета вы зависаете уже сорок минут? – ласково поинтересовалась Светлана у подруги.
— Здесь выбор больше, Светлана, чем в ювелирном. – ласково ответила Елена. – В свои пятьдесят вы могли бы и знать, что правильный выбор алкоголя украшает женщину сильнее, чем какие-то там брильянты. Вас, например, уже алмаз Кулинан украсит хуже, чем литр спирта.
— Не всем так повезло с генами, Елена. Я литр ну никак не ушатаю, в отличие от вас. – улыбнулась во все свои зубы Светлана. – И мне до пятидесяти месяца на три дальше, чем вам.
— А на вид не скажешь. – парировала Елена. — Никто и не говорит о вас, Светлана. Красота в глазах смотрящего, знаете ли. Чтобы вы показались красивой, человеку нужно не менее литра чистого алкоголя. Смиритесь с этим, Светлана.
— Вы, Елена, не могли бы на время спрятать свой раздвоенный язык? Мы ведь теряем время. Закуску я уже купила, а вы тут с алкоголем тупите, как в случае с тем аргентинцем в хамаме.
— А вот это вот, Светочка, уже удар подлый. Тот аргентинец вполне себе подходил под общую статистику. Найти мужчину всей своей жизни и застесняться.

Света и Елена как по команде всхлипнули. Елена по аргентинцу, Светлана по Николаю Борисовичу, статному брюнету, донесшему ей сумку до подъезда.

— Тварь же такая. – утирая слезы сказала Света. – Ты ж телефонами обменяйся, а сумку я и сама бы донесла... Так. Отставить мелнхолию. У нас ни в одном глазу, а рыдаем мы уже как после четырех портвейнов. Кстати, о портвейне... Давай купим коньяку?

— А вы знаете, дамы, что коньяк здесь отвратительный. – любезно проконсультировал дам совершенно посторонний мужчина. – Пойло какое-то, а не коньяк.
Светлана с Еленой оглядели достаточно прилично одетого молодого человека с ухоженной хипстерской бородкой. У мужчины в корзинке сиротливо болтались сыр с плесенью и хлебцы из сои.
— Как вы удачно зашли мужчина. Что вы говорите?! Неужели это плохой коньяк? Прям отвратительное-отвратительное пойло? – удивилась Елена, в которой это отвратительное пойло в последний раз было вчера. – Мы же просто не разбираемся. Не пьем практически, но сегодня у нас небольшой повод и мы затрудняемся с выбором.
— Да. – закивала Светлана. – У моей подруги сегодня двадцатилетие брака. Решили отметить.
— Вы прекрасно выглядите! – удивился мужчина Елене.
— В нашей семье традиционно отдают девочек замуж в десять лет. – пояснила Елена. – Меня Еленой зовут. А это Светлана – моя крестная мать.
— Вы прекрасно выглядите! – удивился мужчина Светлане.
— Да. Сначала я хотела назвать Елену Сколиозой. Но священослужитель меня отговорил. Это жуткая, в натуре, история. – закивала Светлана. – Так что вы там про бух... про алкоголь говорили?

— Вы знаете, тут выбора вообще нет. – задумчиво сообщил мужчина. – А вы что предпочитаете?
— В это время суток? – уточнила Елена. – Или вообще? Светлане, например, все равно. Хоть боярышник.
— Ну, чем бы вы хотели отметить... А давайте от закуски отталкиваться? – предложил мужчина и двинулся к тележке.
— Нет, нет. – Светлана грудью загородила мойву, маринованные огурцы, нарезку сала, два батона хлеба, полкило докторской и всякие мелочи типа майонеза и горчицы. – Давайте от повода. У нее двадцатилетие брака. За столом соберутся все – муж-пропойца, пятеро детей, тяжело больная бабушка и одноногий свекр. Чем мы можем порадовать таких разных, но, тем не менее, родных людей?
Мужчина ожидаемо на грудь отвлекся и до тележки не дошел.

— Какой, вы говорите, повод? – спросил мужчина у груди Светланы.
— Я. Я тут повод. – Елена аккуратно, пальчиком, повернула голову мужчины к своей груди. – Не такой большой и обвисший, но все-таки повод.
— хмм... – сказал мужчина в декольте Елены. – Какой-то надуманный повод. Водки, может, возьмете?
— Ну не хам?! – вздохнула Елена. – Главное, хотела же водки... Теперь придется чего-то другое думать.
— Нет. Не хам. Не хам! – сообщила Светлана. – Мужчина разбирается. Лен, давай его с собой возьмем? Консультантом. А то за добавкой в ночи пойдем, а спросить-то и не у кого.
— Зачем мне, Светочка, в доме консультант по алкоголю? У меня есть ты. – возразила Елена. – У тебя на лице коктейльная карта. Особенно под глазами. А молодость тебе могу и я напомнить. Внешним видом своим.

— Вечно ты, Лена, против моего личного счастья. – нахмурилась Светлана. – Я ж не виновата, что у меня и грудь, и стать, и врожденная элегантность. Это же не я сделала тебя замухрышкой, на которую даже хипстеры в вино-водочном не клюют.
— Я не хипстер. – обиделся молодой человек.
— А кто вы? – изумились подруги в один голос.
— Я маркетолог-фрилансер. – гордо сказал мужчина. – И зовут меня Алексом.
— И после этого вы не хипстер? – опять хором осведомились подруги.
— Вы знаете, я пойду лучше. От вас почему-то каким-то негативом несет. А вы что хотите то и бухайте. Хоть жигулевское крепкое. – окончательно обиделся молодой человек и ушел к овощному отделу.
— Слабенький какой-то. – вздохнула Елена. – Ранимый весь. Прям обнять и плакать.
— А нечего было три звезды пойлом обзывать. – ответила Светлана. – Знатоки кругом. В подворотню с божоле нуво идут. В пивной розе требуют. С бокалом шампанского на рэп тусу прутся. Аппендикс в здоровом организме эволюции. О! Кстати, про эволюцию. Шампанского может?
— Точно! – обрадовалась Елена. – И два коньяка.

Когда они выкладывали на кассе всю гору еды, три бутылки шампанского, два коньяка и двухлитровые «Жигули» на утро, Светлана встретилась взглядом с обиженным маркетологом-фрилансером, который укладывал свои покупки в рюкзачок.
— Накаркал! – осуждающе сообщила Светлана маркетологу. – Надо ж было про жигули ляпнуть! Теперь пропал вечер. Т

Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.

https://frumich.livejournal.com/355039.html