Июль - такая пора, когда идешь в магаз за бытовой химией, а возвращаешься с холодным пивом. Не доместос же пить вечером.

А вечер сегодня был серый с золотыми нитками. По пути в магаз я сделала крюк. Если есть улицы, зовущиеся сердцем города, где-то должна быть его печень. Там я и прогулялась. Потертые дома с апоплексическим румянцем, размытые дороги, непроходимость кустарников, мусорная мозаика. На ветках выгорает белье, на лавках - люди, и они уже никуда не торопятся. Женщина с перламутровыми веками сказала своему спутнику:
- Я ту суку как увижу - приказываю себе: молчи... молчи! Но не здороваться же тоже нельзя. Говорю "привет" - и всё... (махнула рукой) Дальше уже такие слова говорю, шо Тютчеву вашему не снились.

Сразу вспомнила, что у меня был знакомый С. - огромный, носатый, сумрачный. Выпив пару стаканов, он расцветал. Но затем наступал неизбежный стакан, после которого его буйно рвало. (Как-то он, посмотрев на отражение в утреннем зеркале, сказал: "Вечно блюющий эсминец".)
Как будто этого мало, к тридцати годам С. был еще и четвертый раз женат. Однажды он признался, что снова неудачно. "А зачем все время жениться", - спросил кто-то вяло. С. обвел всех выцветшими за ночь глазами и сказал:
- А я вот понял. Я понял, почему у меня вообще все так!
- Оптимизм? Мазохизм? Склероз...изм?
- Нет же! - с негодованием ответил он. - Просто не люблю останавливаться.
И вдруг теперь я понимаю это желание завершить каждый цикл. Спокойнее смотреть на вращение колеса, чем на падение кирпича (впрочем, смотря на кого).

Память о цикличности помогает принять то, что июль - полумертвое лето. Ввинчивая взгляд в зеленое безумие, я уже осознаю, какая это тающая роскошь. Такая же, как когда папа говорил "мы гулять" - и можно было посмотреть в окно, а там крупный мужчина вел дерзкую соплю на поводке, и перед ними лежало зимнее поле. (Я помню всех, всё, даже тот невозмутимый снег. Одно за другим ложится, как еловые лапы, в яму, и с каждым годом она теряет глубину и становится все мягче.)

На самом деле, мне нравится, как тут все устроено. Конечность, уязвимость, пронзительность, непостижимость - четыре колеса, на которых легко катиться с горячей июльской горы в темные ебеня. Всякая печаль - лишь рябь на воде. Я дошла до магазина, а там над овощными россыпями женщина выговаривала подростку, что он плохо готовится и не поступит в музучилище. "Ты же родился с музыкой в сердце", - прошипела она, потрясая тощим кулачком. "Я родился с гитарой в жопе", - отвечал подросток.
Жизнь хороша тем, что элегическое настроение долго не носится.

Лет десять назад мы с Максом решили пересмотреть "Гардемарины, вперед". Я видела только в детстве и очень предвкушала, особенно песню "Как жизнь без весны", помня, какой там щемящий видеоряд с болотами, рассветами, березами.
И вот мы у экрана, начинается песня, в груди тесно. А у нас тогда был старый ламповый монитор. С первым же куплетом на него влез кот Бурёнчик и сел с кислым лицом. Всю песню он уныло смотрел в окно, драматически качнул головой на словах "увы, не предскажешь беду", кивнул со знанием дела на "дороги любви у нас нелегки", мёл худым хвостом по щекам Софьи и Алёши. Мы изнывали от ржача до последнего звука. Словом, легко быть счастливым в мире, где эволюция соорудила такие славные качели от осознания к смеху.

https://antrum.livejournal.com/364730.html