Тут я хочу описать опыт своего трехмесячного пребывания в больнице выхаживания недоношенных, так как, сдается мне, что этот мой самый крутой материнский подвиг и большего мне уже не сделать. По крайней мере, не хотелось бы :)

Когда вас переводят из роддома — дети попадают в реанимацию, а ты попадаешь в палату 224. Палата 224 одна в своем роде. Задвинутая в самый дальний угол, она являет собой смесь общаги и коровника. Там размещается 6 матерей у которых дети на интенсивной терапии. На каждую женщину приходится примерно 2 метра пространства — койка, молокоотсос и тумбочка. Койки стоят рядами, душно, шумно, тесно. После роддома, где о тебе отчётливо заботились, как о роженице и человеке, тут ты становишься фигурой третьестепенной, источником молока. Поначалу все ревут.

Режим в больнице подчинен циклу кормления 3, 6, 9, 12 — каждые три часа медсестра приносит стерильные бутылки для молока, 6 женщин обнажают грудь, включают молокоотсосы и сцеживаются. Потом лохматым нестройным стадом мы идем по коридорами, несем эти бутылочки в реанимацию, где кормим и «общаемся» с детьми. Ну, как кормим... Вливаем молоко через пищевой зонд. Общаемся тоже в довольно одностороннем порядке — лица детей закрыты дыхательными масками, трубками, глаза — специальными очками, защищающими от света, все остальное — подгузником, он им доходит до подмышек.

На ночных кормлениях в 12 и в 3 ночи наш отряд напоминает зомби — мы бредем по пустому темному коридору молча, слегка клонясь в разные стороны, не совсем отражая действительность. Самим над собою смешно. Три, шесть, девять, двенадцать.

Взять пакет, вскрыть, включить молокоотсос, сцедить, перелить, надеть халат, идти, снять халат, помыть руки мылом, потом антисептиком, набрать молоко в шприц, подсоединить к зонду, ждать пока молоко перетечет в ребенка, выбросить шприц в специальное ведерко, иголку отдельно, упаковку отдельно, все повторить для второго ребенка, надеть халат, идти, лечь. Иногда можно поговорить с врачами или медсестрами, но особо не о чем — события в неонатальной медицине происходят редко, тут не лечат, а выхаживают, ждут дозревания. Три, шесть, девять, двенадцать, три, шесть, девять, двенадцать. День недели и число не имеет значения. День от ночи тоже отличается весьма условно. Три, шесть, девять, двенадцать.

В принципе страшно, но ты адаптируешься. Соседки по палате помогают. Если попадает две — три женщины с чувством юмора становится даже весело. Каждый вечер в столовой все собираются с чаем, чисто по женски трещат обо всем на свете, хохочут, даже если десять минут назад кто-то рыдал над своим младенцем.

В этот же период ты проходишь через осознание этой новой своей реальности. Из роддома все приезжают с мыслью, что вот сейчас ребеночка быстренько подлечат и через месяц ты счастливая выйдешь с ним из дверей в объятия любящих родственников, как все прочие женщины.

А потом ты выясняешь, что это не лечат — нет лекарства от недозрелости. Что проблемы связанные с ней невозможно предотвратить, потому что они еще не возникли. То есть, если в результате гипоксии повредились двигательно-моторные функции в мозге, то ты не узнаешь о них, пока ребенок не попробует перевернуться, сесть или пойти. Этот меч уже висит над тобой и непонятно когда рухнет. Говорят, более-менее можно выдохнуть в 2,5 года.
Ты узнаешь, что ребеночек скорее всего никогда не будет «как все», что больниц будет много. И самое главное, та фраза, которая меня действительно подкосила «такие детки лежат у нас от трех месяцев»... До этого, двухнедельное заточение «на сохранении» казалось мне пыткой...

Три, шесть, девять, двенадцать.

За окном наступает весна — дуют майские ветры, зацветают яблони. Без тебя. Френдлента разлетается на праздники, чекинясь в аэропортах европейских столиц. Ты — нет. Начинаются первые городские летние события. Ты не пойдешь. Дома разлад — муж не вывовзит режим «работающей матери», говорит, что у них там грязь, нет еды и он устал. Сердце рвется. Мысль об оставленном старшем ребенке приводит к слезам — ты ничего не можешь сделать.

Как всегда спасают другие женщины. Не смотря на скученность, недостаток уединения и разнородность женщины поддерживают и вытаскивают друг-друга. Банкирская жена и проводница, виолончелистка в оркестре и расчетчица на заводе деловито обсуждают диагнозы детей, сроки и обстоятельства рождения, лечения, патологии и мало помалу ты включаешься в эту общность. Понимаешь, что ты не одна, и тут у всех общие проблемы, и все будет хорошо. Разговор неделями ходит по кругу, но есть в этом терапевтический смысл — от многократного повторения начинает казаться, что все и правда наладится.

А еще все грубовато шутят про титьки и дойку. Все время. Три, шесть, девять, двенадцать. На второй неделе (112 сцеживании) мне уже стало казаться, что шутки иссякли, но нет, в этот момент кто-нибудь, что-нибудь да выдавал. В общем было даже весело.

А потом тебя переводят в ОПН — отделение патологии новорожденных. Это мечта и цель всех женщин в 224 палате. Там дети уже лежат в палате с мамой, а мам в палате всего две.
Но про это уже в следующей серии.

https://users.livejournal.com/akme-/297324.html