Официальные путеводители и экскурсии Стоунхенджа полны загадочными легендами и мифами, историями и теориями, окружающими самый известный сегодня “доисторический памятник” Англии. Но о том кто, когда и как построил Стоунхендж или мягче говоря, воссоздал этот знаменитый памятник Великобритании, история, почему то умалчивает…


Глянцевые брошюры не рассказывают историю о том, как проводилось систематическое восстановление уникального каменного круга – кромлеха Стоунхенджа на протяжении 20-го века. Это одна из темных и таинственных загадок истории археологии Стоунхенджа, но это и та правда, о которой до сих пор предпочитают умалчивать.

Этот снимок, на котором работники на месте реставрации в 1901 году случайно попал в прессу и вызвал волну негодования в то время, но об этой истории далекой от легенды редко говорится в официальных путеводителях Стоунхенджа.

Полосы газеты «Times» были полны посланий с жалобами, и требованиями прекратить этот вандализм, но первый этап «восстановления» памятника продолжался, не смотря, ни на что. А некоторые маститые журналисты, такие как Джон Раскин, с пафосом заявляли, что «восстановление исторического памятника является ложью».

Ниже, фотографии 1954-1958 г.г

Но сами реконструкторы оправдывались, что они пытаются лишь поставить на место один монолит, который якобы упал во время бури. Якобы речь идет лишь об одном камне, а не о систематическом передвижении практически всех камней. И тем не менее, несмотря на сопротивление общественности, макияж Стоунхенджа, будучи тайной за семью печатями, только набирал обороты. И еще большие работы проводились в 1919 – 1920 годах и с 1958 по 1964.

А это означает, что Стоунхендж, жемчужина в короне наследия промышленности Англии, а не английского наследия истории Великобритании. И многое из того, что посетители видят, приходя сегодня на экскурсии к знаменитому кромлеху, окутанному «тысячелетними» легендами, является не каким-то доисторическим творением, а на самом деле, насчитывает не более 50 лет. Вот вам и дата когда построили Стоунхендж.

Итак, с начала восстановления Стоунхенджа прошло 111 лет. Упавший от урагана менгир выпрямили и усадили на место, да еще и бетоном укрепили. Это в 1901 году. Еще шесть камней в 1919 и 1920-м, еще три камня в 1959-м и четыре камня в 1964-м. В 1958 году откуда-то откапали каменный жертвенник и повторно монтировали центральные трилитоны.

Кристофер Чиппиндеил, куратор Кембриджского университета Музея археологии и истории Кембриджского университета, и автор книги о Стоунхендже, признается: «Почти все камни были перемещены и стоят в бетоне. Не так много, что мы видим в Стоунхендже не было затронуто».

Первая реакция отдельных читателей, продолжающих что-то говорить про "выемку", "реставрацию", "замену" "древних мегалитов", убедила, что без пояснения все-таки не обойтись. На фото, начиная с 1-го, который выше, вы видите белые круги, обозначающие места для будущих "мегалитов". Это "фронт работ" для строителей. Разметка объекта от заказчика, выполненная известью в лунках, на ровном, нетронутом газоне. "Мегалиты" не выдергиваются как морковки, не оставляя ни малейшего следа от этой процедуры.

Далее, если рассмотрите снимки повнимательней, то найдете и военных, и колючую проволоку в окрестностях, и другие детали, говорящие о том, что с определенного момента будущая "циклопическая постройка" древних друидо-атланто-асуро-сириянто-ариев была охраняемым режимным объектом. Увидите "представителей заказчиков", не являющихся чиновниками, строителями, рабочими, окрестными жителями. Найдете "посвященных" с кое-какими закладками, оборудованием.

Стоунхенджу — "космическому порталу", "энергетическому кристаллу" и т.д., и т.п. отводилась важная роль в представлении, связанном с "апокалиптикой", "скачками" и прочим; об этом позаботились при закладке.




















































Спер отсюда

Официальные путеводители и экскурсии Стоунхенджа полны загадочными легендами и мифами, историями и теориями, окружающими самый известный сегодня “доисторический памятник” Англии. Но о том кто, когда и как построил Стоунхендж или мягче говоря, воссоздал этот знаменитый памятник Великобритании, история, почему то умалчивает…


Глянцевые брошюры не рассказывают историю о том, как проводилось систематическое восстановление уникального каменного круга – кромлеха Стоунхенджа на протяжении 20-го века. Это одна из темных и таинственных загадок истории археологии Стоунхенджа, но это и та правда, о которой до сих пор предпочитают умалчивать.

Этот снимок, на котором работники на месте реставрации в 1901 году случайно попал в прессу и вызвал волну негодования в то время, но об этой истории далекой от легенды редко говорится в официальных путеводителях Стоунхенджа.

Полосы газеты «Times» были полны посланий с жалобами, и требованиями прекратить этот вандализм, но первый этап «восстановления» памятника продолжался, не смотря, ни на что. А некоторые маститые журналисты, такие как Джон Раскин, с пафосом заявляли, что «восстановление исторического памятника является ложью».

Ниже, фотографии 1954-1958 г.г

Но сами реконструкторы оправдывались, что они пытаются лишь поставить на место один монолит, который якобы упал во время бури. Якобы речь идет лишь об одном камне, а не о систематическом передвижении практически всех камней. И тем не менее, несмотря на сопротивление общественности, макияж Стоунхенджа, будучи тайной за семью печатями, только набирал обороты. И еще большие работы проводились в 1919 – 1920 годах и с 1958 по 1964.

А это означает, что Стоунхендж, жемчужина в короне наследия промышленности Англии, а не английского наследия истории Великобритании. И многое из того, что посетители видят, приходя сегодня на экскурсии к знаменитому кромлеху, окутанному «тысячелетними» легендами, является не каким-то доисторическим творением, а на самом деле, насчитывает не более 50 лет. Вот вам и дата когда построили Стоунхендж.

Итак, с начала восстановления Стоунхенджа прошло 111 лет. Упавший от урагана менгир выпрямили и усадили на место, да еще и бетоном укрепили. Это в 1901 году. Еще шесть камней в 1919 и 1920-м, еще три камня в 1959-м и четыре камня в 1964-м. В 1958 году откуда-то откапали каменный жертвенник и повторно монтировали центральные трилитоны.

Кристофер Чиппиндеил, куратор Кембриджского университета Музея археологии и истории Кембриджского университета, и автор книги о Стоунхендже, признается: «Почти все камни были перемещены и стоят в бетоне. Не так много, что мы видим в Стоунхендже не было затронуто».

Первая реакция отдельных читателей, продолжающих что-то говорить про "выемку", "реставрацию", "замену" "древних мегалитов", убедила, что без пояснения все-таки не обойтись. На фото, начиная с 1-го, который выше, вы видите белые круги, обозначающие места для будущих "мегалитов". Это "фронт работ" для строителей. Разметка объекта от заказчика, выполненная известью в лунках, на ровном, нетронутом газоне. "Мегалиты" не выдергиваются как морковки, не оставляя ни малейшего следа от этой процедуры.

Далее, если рассмотрите снимки повнимательней, то найдете и военных, и колючую проволоку в окрестностях, и другие детали, говорящие о том, что с определенного момента будущая "циклопическая постройка" древних друидо-атланто-асуро-сириянто-ариев была охраняемым режимным объектом. Увидите "представителей заказчиков", не являющихся чиновниками, строителями, рабочими, окрестными жителями. Найдете "посвященных" с кое-какими закладками, оборудованием.

Стоунхенджу — "космическому порталу", "энергетическому кристаллу" и т.д., и т.п. отводилась важная роль в представлении, связанном с "апокалиптикой", "скачками" и прочим; об этом позаботились при закладке.




















































Спер отсюда

Официальные путеводители и экскурсии Стоунхенджа полны загадочными легендами и мифами, историями и теориями, окружающими самый известный сегодня “доисторический памятник” Англии. Но о том кто, когда и как построил Стоунхендж или мягче говоря, воссоздал этот знаменитый памятник Великобритании, история, почему то умалчивает…
Читать далее

http://users.livejournal.com/_valerka_/651179.html

Записанная в 1941 году Евдокимом Филипповичем Лысенком –
отцом нашей бабушки Полины Евдокимовны,
хранившаяся в г.Минске у ее сестры Елены и переданной мне в 1974 году зимой,
во время нашей поездки с двоюродным братом Юрой

Александровку основал прадед моего отца Филиппа. Как его имя и отчество – не знаю, но его внучка Мария (родная тетя моего отца), прозванная «Иванчиха», бывшая замужем на Ямном, прожившая около ста с лишним лет, говорила, что ея дед (основатель Александровки) был беглым крестиянином. Где он родился и вырос это осталось неизвестным, хотя у нас и называли его родину – д. Белуго-Дуброву в БССР, но я сомневаюсь в этом, так как будучи в этой деревне, я расспрашивал, то нашей фамилии там не оказалось.
Так вот, на родине этого нашего предшественника был злой помещик, который жестоко избивал своих крестьян, последние не стерпели и сделали заговор убить своего помещика. Во время уборки эти крепостные, выйдя на луг косить, где и решили замысел свой привести в исполнение, т. е. убить помещика. А для того, чтобы не выдал виновных, то все косари дали друг другу клятву, чтобы каждый из них три раза ударил помещика, хотя-бы последний был уже мертв.
Решившись на это, косари покосив понемногу, демонстративно легли каждый на своем покосе, в ожидании помещика, зная, что последний увидев подобную картину, взбесится и начнет избиение.
Так и получилось. Когда туда прибыл помещик и увидел, что его косари не косят, а лежат, он в бешенстве гнева и ничего не подозревая, начал избивать первого попавшегося. Косари только и ожидали, бросились на помещика и тут же его убили, и каждый из косарей выполнил свою клятву.
Вот в этой компании и был молодой юноша в возрасте около двадцати лет – прадед моего отца Филиппа, имя которого, к сожалению, к нашему времени не сохранилось.
Когда там над крестьянами за убийство помещика началась расправа, то юноша тот побежал к уношевским помещикам.
Уношевский помещик, тогда еще бедный, Кулябко-Корецкий (придаточная фамилия – Корецкий присвоена ему за то, что он в имении графа Завадовского в г. Ляличах починял и делал кареты (повозки) был не помещик, а атаман разбойной и воровской организации, поселившейся в местной глуши, где ныне Уношев над речкою Хармынь (где теперь зовется Старопанский сад, возле которого большая и хорошая криница).
В то время от Жовница и до Заборья населения почти не было и вот этот разбойник Кулябко-Корецкий делал набеги и в Белоруссию и в Северную Украину. И вот поэтому самая стоянка этой организации названа «Уношево», т.е. унесли, уносят, уношено и т.д.
Дворянство получили уже потомки того бандита.
Этот период трудно установить, но можно предположить, что происходило около 1750-1780 гг.
Вот к этим Кулябко-Корецким и пристал наш прапрадед. Возможно, боясь преследований за свой поступок (убийство помещика) он и скрыл свою первую родину и семью, если она только была у него какая-либо, ибо об этом никаких преданий не сохранилось.
А вот, что о нем рассказывали: будучи по профессии плотником, он предложил на месте нынешней Александровки, занять озеро и сделать водяную мельницу. Что и было приведено в исполнение.
В то время люди верили, что без человеческой головы, зарытой живьем в плотину, никакая другая плотина не может удержать напор воды. То рассказывали, что в Уношеве была какая-то малоумная девушка. Так вот ее то и зарыли живьем при постройке этой (нашей) плотины. Когда была построена мельница, то наш прапрадед Лысенок и был на ней мельником.



Фамилия Лысенок или с его первой родины, или он уже здесь себя так называл – так же не известно.
Но он уже здесь женился и при мельнице был построен хуторок (дворик), в котором он жил семейно. У него было три сына: Самуил (прозванный по местному Самусь), Иван и Василь и одна дочь (имени не знаю), которая девушкой родила сына Алексия – деда наших Иванченков, которому и дана фамилия матери – Лысенок. Вот почему Иванченки и носят нашу фамилию.
Сколько тот прапрадед жил, этого я уже не помню, вернее позабыл. Но рассказ про его кончину помню хорошо.
Это было так: помещик приказал ему занять озеро и устроить водяную мельницу на речке Хармынь в Уношеве, на месте, где ныне проходит дорога из с.Уношева на бывшее имение, прозванное «На горе». Прапрадед наш поручив земляные роботы пригонникам, чернорабочим крепостным, а сам, как специалист-плотник, руководил устройством става мельницы. Когда был построен фундамент мельницы из толстых дубовых бревен, в вышину до двух или трех венцов, то помещику почему-то работа эта не понравилась и он приказал разорить все сделанное до основания.
Так как виновником в этих работах являлся наш прадед, как руководитель, и чтобы помещику не было ущерба в хозяйстве, последний снял всех рабочих, приказал одному ему разорити построенный фундамент. И вот он один, в течении одного дня, все это раскидал, но к вечеру у него со рта и носа пошла кровь и он уже не мог идти домой в Прудок (так в то время назывался хуторок, где ныне Александровка), а его повезли.
Когда его привезли домой, то его жена, увидев мужа окровавленным, с испуга упала и тут же умерла, а к утру умер он и сам.
О случившемся заявили помещику, последний поехал в Прудок проверить это лично и, убедившись, смилостивился (?). Приказал сделать из своих досок два гроба, в которых и похоронили покойников на кладбище, ныне уже опустевшем, которое находиться возле Ленинской коммуны. В Александровке в то время кладбища еще не было.
Оставшиеся после их смерти дети, продолжали жить в Прудке.
В каком возрасте остались эти дети сиротами после смерти родителей точно не известно, но по видимому они были взрослыми.
Самуил занял отцовское место на мельнице: т.е. был мельником. Иван и Василий, по рассказам, умерли еще молодыми, так что потомства от них не осталось.
Самуил, продолжая жить, имел четверых детей: двух сыновей - Тимофея (мой дедушка) и Семена (дедков и Меляненков дед) и двух дочерей, одну из которых я лично знаю и от которой слышал много рассказов о старине. Если бы ея рассказы да теперь мне, а то слишком рано было.
Самуил был человек очень сильный. Про него было много курьезных рассказов. Его дочь, которую я застал в детстве (баба Иванчиха) рассказывала, что помещик с целью, что-бы Самусь не украл с мельницы муки детям на кулеш, прислал на мельницу контроля – молодого еврейчика Моисея Рочинского, который не пробыл на мельнице и двух недель.
Самусь, что-бы избавиться от нежелательного ему контроля (ковшевного), который действительно стеснял его на мельнице, стал рассказывать Моисею про разные страшные видения, которые будто-бы ему приходилось видеть на мельнице. И что от этих страхов он, Самусь, избавляется только крестом и христианскими молитвами. Еврей, конечно, не верил в это. Вот он в одну из темных ночей оставляет ковшевого на мельнице, сам уходит будто-бы ужинать. А на самом деле, он притворив дверь мельницы, наложил снаружи чеп на пробой, сам опустился возле рына под мельницу и оттуда так напугал своего контроля, что тот, видя, что никакие свои молитвы не помогают, снял шапку и начал креститься, ибо в дверь выйти нельзя было. И лишь после этого Самусь свою шутку прекратил.
Ковшевный назавтра же оставил мельницу, объявил помещику о нежелании быть контролем. Сознаться же в истине ему было стыдно, потому что он молился по-христиански.
И Самусь стал хозяином мельницы.
Самусь также до глубокой старости не дожил. Овдовевшая его жена, бабушка моего отца Филиппа, взяла к себе в примаки из деревни Дубенца Тимофея Брыля, от которого у нее родился сын, уже не Лысенок, а Захария Брыль (дед Алексея – храмца). Вот этим Тимофеем Брылем занято кладбище в Александровке, а до этого все наши прадеды и прабабы хоронились на Уношеве.
Мой дедушка, Тимофей Самуйлович, старший сын у отца, родился приблизительно в 1813-1814 гг. Это вот почему: мой отец Филлип Тимофеевич, родился в 1833 году, а он старший сын у родителей, а когда дедушку взяли в солдаты на 25 лет, то моему отцу был один год, а отцов брат, мой дядя Герасим (отец Горащенков) родился, когда дед уже был в солдатах. Гераська моложе моего отца на два года.
Приблизительно с 1810 года стала пополняться наша деревня. С Понебля прибыл Лысый Иван Терехович – прапрадед Полиного Вани. У него было два сына: Николай – прадед Вани и Лаврик. Прибыл Ефрем – дед Ворожбитов и Малах Дударев – дед Малашенков из Ямного; Тытаренки и Старяленки. Помещик Кулябко-Корецкий бывшему Прудку дав имя «Александровка» в честь своего сына Александра, умершего еще младенцем.
Мой дедушка Тимофей Самуйлович был женатым на Акулине, отчества не знаю, урожденной Кобаевой из деревни Ямное, где и теперь есть наши дальние родственники. На военной службе он находился в городе Кельцы за Варшавой, в кавалерийском полку.
Прослужив одиннадцать или двенадцать лет, и получив за образцовую службу годичный отпуск, он с Кельцев в Александровку пришел пешком. Больше он на военную службу не вернулся, так как во время этого отпуска трагически погиб на родине.
Про его смерть рассказывали так:
Женили Лысого Николая Ивановича (прадед Полиного Вани), то дед в числе своей семьи, т.е. братьев Семена и Захарьи (по отцу не родный), от которых он еще не отделен был, принимал участие в свадьбе. Это было в феврале месяце. Жену Николаю брали с Ямного (тогда еще на Уношеве) Кочуровну. Свадебный обычай был такой: на второй день после брака жених, невеста, родные и все гости со стороны жениха едут к невестиным родителям с семью хлебами (пирогами) и там, у свата и его гостей гуляют целый день до поздней ночи.
Венчание молодых было в воскресение, а в понедельник нужно было поехать на Уношев. Рано утром в понедельник дедушка выразил свое желание поехать на Уношев с женой. Но у бабушки в это время был маленький ребенок – девочка, которой к этому времени еще не исполнилось шесть недель, а по законам того времени, такая женщина ( не очищенная) не имела права ни ходить в церковь и не участвовать в общественных гульбищах. Пока дедушка запрягал лошадь, то его мать спрятала бабушку на огороде в бане. Пока он искал жену, все гости уехали вместе, а он отстал и поехал с женой и маленькой дочкой после.
В пути их застал снежный буран, по рассказам – небывалый. Те, которые поехали сообща и ранее, кое-как пробились на Уношев, где стали пить и гулять. А дедушка, сбившись с дороги, заблудился. Это выяснилось лишь поздним вечером, когда свадебные вернулись с Уношева и стали спрашивать: почему Тимофей не поехал. А когда узнали, что он уехал вслед за ними, тогда только пошли в розыски.
Дойдя до Уношева там звонили в колокол, трубили в пастушьи трубы, но все было напрасно. В этих поисках мой отец, еще мальчиком, принимал участие. Отец рассказывал, что на обратном пути в Александровку, когда уже небо прояснилось, они заметили в дали дороги черную точку. Они обрадовались, но там оказалась заметенная по шею лошадь и два человека: русский и еврей, уже окоченевшие. Они их забрали домой и, к счастью, отогрели спиртом и снегом. Они оказались с Антоновки.
Наши были найдены лишь назавтра утром мертвыми. Бабушка с ребенком под Уношевым, влево от Александровской дороги. И дедушку – под Чертовкой. Тогда Чертовки еще не было. Характерным, из рассказов, было то, что у дедушки поверх мундира был его военный (короткий) полушубок, который оказался на бабушке. А он был в одном мундире.
После их смерти сиротами остались: мой отец – Филипп и дядя Герасим. Когда делились их дядьки Семен и Захария, то разделили и сирот. Филиппа взял Захария, а Герасима – Семен. Гераську отдали в зятья к Василию Титаренку, к Радькововй сестре – Ходосьи, а Филиппа женил Захария Брыль и моя мать – Елена Семеновна, которая была из Понебеля, третьей дочерью Грибкова Семена Михайловича. Старшая сестра матери была замужем в Александровке за Степаном Васильевичем Левшой (Титаренком). Это родная мать Исську, а мне – тетя (моя самая любимая тетя). Тетя осталась вдовой, великолепно вырастила детей – Матрену, Татьяну, Кондрата, Ефрема и Федора.. Все эти три брата и сестра Татьяна поселились на Д.В.К.
Миша должен помнить мою эту тетю. Когда мы и Верочка приезжали из Ляличь, то с Понебля подвозили к себе домой старушку, то это тетя и есть.
У моих родителей Филиппа и Елены было четверо детей: старшая Матрена, родившаяся в 1860 или в 1861 г. (точно не помню), Иосиф, родился весной 1863 года, Евдокия (Дунюшка родилась в 1875 году) и Евдоким, родился 28 июля (10 августа) 1873 года.
Из них Матрена была замужем в деревне Федоровка за Посканным Андреем Ефимовичем, умерла в декабре 1934 года. Дети у них были: Вася, Иван, Дмитрий, Кондрат, Анна, Федор и Агафья. В живых остались: Дмитрий, ныне на приисках в Забайкалье; Анна и Агафья в деревне Федоровке.
Иосиф был женат дважды. От первого брака имел четверо детей: Дарью, Семена, Александра и Ивана. Из них в живых одна Дарья. От второго брака – Федор, Алексей и Егор. Где они теперь – не знаю.
По профессии Иосиф был замечательным плотником, строителем мельниц. Был очень трудолюбивым, простым и гостеприимным.
Евдокия была замужем за Храмцовым Яковом Ивановичем. Дети у них были – сыновья: Василий, Николай, Иван, Михаил и Федор, из коих Николай и Иван умерли; и дочери: Мария, Фекла, Акулина, Евдокия и Ксения. Из них Мария и Фекла умерли.

***
О себе мне говорить не приходиться. Скажу кое что вкратце о своей жизни. С раннего детства я ясно помню все, что окружало меня. Моя мать говорила, что она кормила меня грудью до двух лет, и вот я помню два случая, когда принимал материнскую грудь. Один раз возле нашего гумна, а другой – на лавке в бывшей нашей маленькой хатке.
Сестру Матрену помню в ея возрасте 15-16 лет. Она была очень красивая, с русыми большими волосами, а потом она заболела оспой, которой и было обезображено ея лицо.
Дуня, как меньшая, нянчила меня и я был сильно привязан к ней. Замечаю, что Иосиф и сестры очень любили и жалели меня, и я также любил их. А Дуня, почему-то – особенно.
Брат стал брать меня еще малым в поле, где я беспощадно разорял, вернее – грабил, птичьи гнезда. Я научился пахать сохой, когда мне было восемь лет.
Отец наш жил тогда очень бедно. Хлеба своего до нови у нас никогда не было, о сале и думать не приходилось, а если и было, то с палец толщиной, и то расходовалось зимою, к лету не оставалось. И поэтому, когда пасешь лошадей и товарищи начинают жарить сало на ловце, у меня навертывались слезы и становилось жалко и стыдно. И я, будто бы по делу отходил от костра. Правда, коровы у нас были хороши и молока хватало.
Почему отец жил бедно, я не знаю, работник он был неплохой, хорошо пахал, хорошо косил и умел, хотя немного, плотником. Нрава был крутого, деспотичен в своей семье. До конца стоял на том, что только нравилось ему. Будь это даже хуже того, что кто-либо из семьи предлагал лучшее. Был до конца прост, гостеприимчив и жалостлив.
Раньше я своего отца не любил и, работая вместе с ним - скучал. Тогда, как вместе с братом я был рад и весел, хотя он иногда покрикивал на меня за мои недостатки.
Мать моя была нрава мягкого, хорошего и простая. Я не знаю, но из рассказов ея родители – отец Семен Михайлович и мать Ксения были хорошие. Дед Семен имел пасеку, у них был единственный сын, который умер юношей. Сестру этого деда – Феодору Михайловну, прожившую около ста лет, я хорошо помню. Она кое-что рассказывала про французскую войну (1812г.), но для меня это осталось тусклым .
Восполняя в памяти пережитое, я остановлюсь на отце – почему вот он был таким. И может быть я ошибаюсь, но прихожу к выводу, что он, оставшись круглым сиротою у дяди, по отцу не родного, жил в чужой семье. Имелась ли там надлежащая забота о нем, и ласки, которых мы хотели не только в детстве, но и в старости… Может он поэтому и хвалил крепость нрава. Потому, что работая с чужими людьми и выполняя свое дело аккуратно, с ним считались как с равным. А дома он был всегда чужой. Матрена и Иосиф родились еще в доме Брыля. Брыль был богатым. По законам того времени, мой отец имел право на 1/3 хозяйства Брыля, а из рассказов он не получил ничего. Например из 50 семей пчел дядя дал ему только три.
Когда Иосифа женили, мне было одиннадцать лет. После этого раздоры в семье усилились, хотя они и раньше были. И вот Иосиф не прожил и двух лет женатым и вынужден был покинуть свой дом и жить самостоятельно.
Этот период был для меня тяжелым.
Во-первых, я очень жалел брата, а во-вторых, я был еще бессилен в работах, в которых я должен был заменить брата. В четырнадцатилетнем возрасте я научился косить. Сестра Дуня к этому времени вышла замуж и мы остались втроем: отец мать и я.
Разлуку с Дуней я оплакивал очень горько. Сердился даже на всех тех людей, которые участвовали в ее свадьбе.
В таком невеселом положении я прожил до военной службы.
Года за два до призыва на военную службу я познакомился с одной девушкой в Хормынках. Любила ли она меня так, как я ее любил – сказать не могу, но я любил ея всей душой, по-детски. При встрече с ней я забывал про все невзгоды и получал воодушевление на завтрашний день. Если ея лицо соприкасалось с моим, я ощущал какой-то божественный восторг. Любовь эта наша была святая. Вспоминая это, я вижу себя в белой свитке и валенной марчелке (посмейсь, Миша) и она так же. Но все же мы договорились пожениться с нею. Будучи верен невесте, я, как добрый дурень, посылаю отца и Иосифа сватать эту девушку. Но увы! Родители этой девушки не соглашаются на наш брак. Это было зимой 1894 года. А осенью предстоял мой призыв в «солдаты». И вот этот факт был поставлен в препятствие нашему браку со стороны ея родителей. Может это с приличия. А по-моему – это наша бедность. Но все же дружба наша продолжалась, пока я не ушел на военную службу. На память она дала мне шелковый платок и крестик, который я возвратил ей, вернувшись со службы, так как она в мое отсутствие вышла замуж в Антоновку.
Мои сваты ходили еще в Понебель и в Антоновку, но нигде за меня не отдали. И этим я был доволен, так как к этим сватовствам я относился безучастно.
В своем школьном возрасте, грамоте я проучился всего пять недель у свекра нашей Дуняшки – Ивана Семеновича (спасибо ему, любил меня), от которого я научился по славянскому букварю только слогов.
Лет в семнадцать я сдружился с сыновьями на Уношеве, от которых я научился петь и читать в церкви. И вот читать Часы, Апостол и Деяние было моей гордостью.
Про военную службу мало приходится говорить, но я там был впереди своих земляков. И из пройденной мною жизни, только период военной службы является светлым пятном.
По возвращению домой я попадаю в бездну скуки и невзгод. Хозяйство отца и без того бедное, вконец разорено. Нигде не было крепкой крыши. Коров, овец и свиней не было. Была только одна телка с отмороженными на всех ногах копытами.
Парни и девушки моего возраста все были женатыми. И это досады придавало мне еще больше. Самому же жениться мне и думать нельзя было.
В таком положении я живу еще два года. Вот ваша мать, будучи девушкой, пробовала иногда кое-что помогать работать у нас. Отец был доволен ея работой. И один раз в ея отсутствии похвалил ея, что она хорошая работница.
Мне это врезалось в память. И хотя, признаюсь, я не любил ея, но стал слегка ухаживать за ней. Но тут опять беда. Мой отец и Радько, как сваты (Гараська брат моего отца, а Гаращиха – сестра Радьки) не любили друг друга. Но все же я упросил своего отца пойти к Радьку сватать будущую вашу мать, а Радько отказался выдать дочь.
Это для меня было низким и обидным. И я решил не складывать оружия перед противником, а действовать до конца. Зная, что она привязана ко мне, я умышленно стал якобы «цураться» ея. Этого она не стерпела и первая предложила мне, чтобы я опять послав сватов к ея отцу. Но я категорически отверг это и поставил вопрос так: если ты, Фекла, хотишь за меня, то остав дом своего отца и перейди к нам. И вот она перетащила свое какое-никакое барахлишко к Иосифу (они жили рядом) и сама перешла к нему, заявив, что больше к отцу не пойдет. Правда, я несколько раз ходил к нему с просьбою, чтобы он дал свое согласие на наш брак, но он был неумолим.
Мой отец, вернувшись из сватов от Радьки ни с чем, еще больше озлился на всех их, и так же стоял против нашего брака. И вот при каких обстоятельствах 5 июля 1900 года состоялся наш брак. По законам того времени на брак требовалось благословение родителей жениха и невесты. Но мы этого не получили.
Дальнейшая наша жизнь тебе уже известна. Добавлю только, что через семь дней после нашего брака отец меня отделил, дав 1/2 надела, коня и 1/2 гумна и только теперь отдал причитающуюся часть имущества мне и Иосифу.
Замерзшие дедушка и бабушка с их ребенком погребены на Александровском кладбище.
Признаюсь, что частички характера отца присвоены и мною. Но все же лучших примеров в жизни мною взято от отца, чем от матери.
Дальше историю нашего рода продолжайте сами. Если что непонятного или потребуется какие-либо пополнения, спрашивайте – я постараюсь ответить. Диаграмма прилагается.

Записанная в 1941 году Евдокимом Филипповичем Лысенком –
отцом нашей бабушки Полины Евдокимовны,
хранившаяся в г.Минске у ее сестры Елены и переданной мне в 1974 году зимой,
во время нашей поездки с двоюродным братом Юрой

Александровку основал прадед моего отца Филиппа. Как его имя и отчество – не знаю, но его внучка Мария (родная тетя моего отца), прозванная «Иванчиха», бывшая замужем на Ямном, прожившая около ста с лишним лет, говорила, что ея дед (основатель Александровки) был беглым крестиянином. Где он родился и вырос это осталось неизвестным, хотя у нас и называли его родину – д. Белуго-Дуброву в БССР, но я сомневаюсь в этом, так как будучи в этой деревне, я расспрашивал, то нашей фамилии там не оказалось.
Так вот, на родине этого нашего предшественника был злой помещик, который жестоко избивал своих крестьян, последние не стерпели и сделали заговор убить своего помещика. Во время уборки эти крепостные, выйдя на луг косить, где и решили замысел свой привести в исполнение, т. е. убить помещика. А для того, чтобы не выдал виновных, то все косари дали друг другу клятву, чтобы каждый из них три раза ударил помещика, хотя-бы последний был уже мертв.
Решившись на это, косари покосив понемногу, демонстративно легли каждый на своем покосе, в ожидании помещика, зная, что последний увидев подобную картину, взбесится и начнет избиение.
Так и получилось. Когда туда прибыл помещик и увидел, что его косари не косят, а лежат, он в бешенстве гнева и ничего не подозревая, начал избивать первого попавшегося. Косари только и ожидали, бросились на помещика и тут же его убили, и каждый из косарей выполнил свою клятву.
Вот в этой компании и был молодой юноша в возрасте около двадцати лет – прадед моего отца Филиппа, имя которого, к сожалению, к нашему времени не сохранилось.
Когда там над крестьянами за убийство помещика началась расправа, то юноша тот побежал к уношевским помещикам.
Уношевский помещик, тогда еще бедный, Кулябко-Корецкий (придаточная фамилия – Корецкий присвоена ему за то, что он в имении графа Завадовского в г. Ляличах починял и делал кареты (повозки) был не помещик, а атаман разбойной и воровской организации, поселившейся в местной глуши, где ныне Уношев над речкою Хармынь (где теперь зовется Старопанский сад, возле которого большая и хорошая криница).
В то время от Жовница и до Заборья населения почти не было и вот этот разбойник Кулябко-Корецкий делал набеги и в Белоруссию и в Северную Украину. И вот поэтому самая стоянка этой организации названа «Уношево», т.е. унесли, уносят, уношено и т.д.
Дворянство получили уже потомки того бандита.
Этот период трудно установить, но можно предположить, что происходило около 1750-1780 гг.
Вот к этим Кулябко-Корецким и пристал наш прапрадед. Возможно, боясь преследований за свой поступок (убийство помещика) он и скрыл свою первую родину и семью, если она только была у него какая-либо, ибо об этом никаких преданий не сохранилось.
А вот, что о нем рассказывали: будучи по профессии плотником, он предложил на месте нынешней Александровки, занять озеро и сделать водяную мельницу. Что и было приведено в исполнение.
В то время люди верили, что без человеческой головы, зарытой живьем в плотину, никакая другая плотина не может удержать напор воды. То рассказывали, что в Уношеве была какая-то малоумная девушка. Так вот ее то и зарыли живьем при постройке этой (нашей) плотины. Когда была построена мельница, то наш прапрадед Лысенок и был на ней мельником.



Фамилия Лысенок или с его первой родины, или он уже здесь себя так называл – так же не известно.
Но он уже здесь женился и при мельнице был построен хуторок (дворик), в котором он жил семейно. У него было три сына: Самуил (прозванный по местному Самусь), Иван и Василь и одна дочь (имени не знаю), которая девушкой родила сына Алексия – деда наших Иванченков, которому и дана фамилия матери – Лысенок. Вот почему Иванченки и носят нашу фамилию.
Сколько тот прапрадед жил, этого я уже не помню, вернее позабыл. Но рассказ про его кончину помню хорошо.
Это было так: помещик приказал ему занять озеро и устроить водяную мельницу на речке Хармынь в Уношеве, на месте, где ныне проходит дорога из с.Уношева на бывшее имение, прозванное «На горе». Прапрадед наш поручив земляные роботы пригонникам, чернорабочим крепостным, а сам, как специалист-плотник, руководил устройством става мельницы. Когда был построен фундамент мельницы из толстых дубовых бревен, в вышину до двух или трех венцов, то помещику почему-то работа эта не понравилась и он приказал разорить все сделанное до основания.
Так как виновником в этих работах являлся наш прадед, как руководитель, и чтобы помещику не было ущерба в хозяйстве, последний снял всех рабочих, приказал одному ему разорити построенный фундамент. И вот он один, в течении одного дня, все это раскидал, но к вечеру у него со рта и носа пошла кровь и он уже не мог идти домой в Прудок (так в то время назывался хуторок, где ныне Александровка), а его повезли.
Когда его привезли домой, то его жена, увидев мужа окровавленным, с испуга упала и тут же умерла, а к утру умер он и сам.
О случившемся заявили помещику, последний поехал в Прудок проверить это лично и, убедившись, смилостивился (?). Приказал сделать из своих досок два гроба, в которых и похоронили покойников на кладбище, ныне уже опустевшем, которое находиться возле Ленинской коммуны. В Александровке в то время кладбища еще не было.
Оставшиеся после их смерти дети, продолжали жить в Прудке.
В каком возрасте остались эти дети сиротами после смерти родителей точно не известно, но по видимому они были взрослыми.
Самуил занял отцовское место на мельнице: т.е. был мельником. Иван и Василий, по рассказам, умерли еще молодыми, так что потомства от них не осталось.
Самуил, продолжая жить, имел четверых детей: двух сыновей - Тимофея (мой дедушка) и Семена (дедков и Меляненков дед) и двух дочерей, одну из которых я лично знаю и от которой слышал много рассказов о старине. Если бы ея рассказы да теперь мне, а то слишком рано было.
Самуил был человек очень сильный. Про него было много курьезных рассказов. Его дочь, которую я застал в детстве (баба Иванчиха) рассказывала, что помещик с целью, что-бы Самусь не украл с мельницы муки детям на кулеш, прислал на мельницу контроля – молодого еврейчика Моисея Рочинского, который не пробыл на мельнице и двух недель.
Самусь, что-бы избавиться от нежелательного ему контроля (ковшевного), который действительно стеснял его на мельнице, стал рассказывать Моисею про разные страшные видения, которые будто-бы ему приходилось видеть на мельнице. И что от этих страхов он, Самусь, избавляется только крестом и христианскими молитвами. Еврей, конечно, не верил в это. Вот он в одну из темных ночей оставляет ковшевого на мельнице, сам уходит будто-бы ужинать. А на самом деле, он притворив дверь мельницы, наложил снаружи чеп на пробой, сам опустился возле рына под мельницу и оттуда так напугал своего контроля, что тот, видя, что никакие свои молитвы не помогают, снял шапку и начал креститься, ибо в дверь выйти нельзя было. И лишь после этого Самусь свою шутку прекратил.
Ковшевный назавтра же оставил мельницу, объявил помещику о нежелании быть контролем. Сознаться же в истине ему было стыдно, потому что он молился по-христиански.
И Самусь стал хозяином мельницы.
Самусь также до глубокой старости не дожил. Овдовевшая его жена, бабушка моего отца Филиппа, взяла к себе в примаки из деревни Дубенца Тимофея Брыля, от которого у нее родился сын, уже не Лысенок, а Захария Брыль (дед Алексея – храмца). Вот этим Тимофеем Брылем занято кладбище в Александровке, а до этого все наши прадеды и прабабы хоронились на Уношеве.
Мой дедушка, Тимофей Самуйлович, старший сын у отца, родился приблизительно в 1813-1814 гг. Это вот почему: мой отец Филлип Тимофеевич, родился в 1833 году, а он старший сын у родителей, а когда дедушку взяли в солдаты на 25 лет, то моему отцу был один год, а отцов брат, мой дядя Герасим (отец Горащенков) родился, когда дед уже был в солдатах. Гераська моложе моего отца на два года.
Приблизительно с 1810 года стала пополняться наша деревня. С Понебля прибыл Лысый Иван Терехович – прапрадед Полиного Вани. У него было два сына: Николай – прадед Вани и Лаврик. Прибыл Ефрем – дед Ворожбитов и Малах Дударев – дед Малашенков из Ямного; Тытаренки и Старяленки. Помещик Кулябко-Корецкий бывшему Прудку дав имя «Александровка» в честь своего сына Александра, умершего еще младенцем.
Мой дедушка Тимофей Самуйлович был женатым на Акулине, отчества не знаю, урожденной Кобаевой из деревни Ямное, где и теперь есть наши дальние родственники. На военной службе он находился в городе Кельцы за Варшавой, в кавалерийском полку.
Прослужив одиннадцать или двенадцать лет, и получив за образцовую службу годичный отпуск, он с Кельцев в Александровку пришел пешком. Больше он на военную службу не вернулся, так как во время этого отпуска трагически погиб на родине.
Про его смерть рассказывали так:
Женили Лысого Николая Ивановича (прадед Полиного Вани), то дед в числе своей семьи, т.е. братьев Семена и Захарьи (по отцу не родный), от которых он еще не отделен был, принимал участие в свадьбе. Это было в феврале месяце. Жену Николаю брали с Ямного (тогда еще на Уношеве) Кочуровну. Свадебный обычай был такой: на второй день после брака жених, невеста, родные и все гости со стороны жениха едут к невестиным родителям с семью хлебами (пирогами) и там, у свата и его гостей гуляют целый день до поздней ночи.
Венчание молодых было в воскресение, а в понедельник нужно было поехать на Уношев. Рано утром в понедельник дедушка выразил свое желание поехать на Уношев с женой. Но у бабушки в это время был маленький ребенок – девочка, которой к этому времени еще не исполнилось шесть недель, а по законам того времени, такая женщина ( не очищенная) не имела права ни ходить в церковь и не участвовать в общественных гульбищах. Пока дедушка запрягал лошадь, то его мать спрятала бабушку на огороде в бане. Пока он искал жену, все гости уехали вместе, а он отстал и поехал с женой и маленькой дочкой после.
В пути их застал снежный буран, по рассказам – небывалый. Те, которые поехали сообща и ранее, кое-как пробились на Уношев, где стали пить и гулять. А дедушка, сбившись с дороги, заблудился. Это выяснилось лишь поздним вечером, когда свадебные вернулись с Уношева и стали спрашивать: почему Тимофей не поехал. А когда узнали, что он уехал вслед за ними, тогда только пошли в розыски.
Дойдя до Уношева там звонили в колокол, трубили в пастушьи трубы, но все было напрасно. В этих поисках мой отец, еще мальчиком, принимал участие. Отец рассказывал, что на обратном пути в Александровку, когда уже небо прояснилось, они заметили в дали дороги черную точку. Они обрадовались, но там оказалась заметенная по шею лошадь и два человека: русский и еврей, уже окоченевшие. Они их забрали домой и, к счастью, отогрели спиртом и снегом. Они оказались с Антоновки.
Наши были найдены лишь назавтра утром мертвыми. Бабушка с ребенком под Уношевым, влево от Александровской дороги. И дедушку – под Чертовкой. Тогда Чертовки еще не было. Характерным, из рассказов, было то, что у дедушки поверх мундира был его военный (короткий) полушубок, который оказался на бабушке. А он был в одном мундире.
После их смерти сиротами остались: мой отец – Филипп и дядя Герасим. Когда делились их дядьки Семен и Захария, то разделили и сирот. Филиппа взял Захария, а Герасима – Семен. Гераську отдали в зятья к Василию Титаренку, к Радькововй сестре – Ходосьи, а Филиппа женил Захария Брыль и моя мать – Елена Семеновна, которая была из Понебеля, третьей дочерью Грибкова Семена Михайловича. Старшая сестра матери была замужем в Александровке за Степаном Васильевичем Левшой (Титаренком). Это родная мать Исську, а мне – тетя (моя самая любимая тетя). Тетя осталась вдовой, великолепно вырастила детей – Матрену, Татьяну, Кондрата, Ефрема и Федора.. Все эти три брата и сестра Татьяна поселились на Д.В.К.
Миша должен помнить мою эту тетю. Когда мы и Верочка приезжали из Ляличь, то с Понебля подвозили к себе домой старушку, то это тетя и есть.
У моих родителей Филиппа и Елены было четверо детей: старшая Матрена, родившаяся в 1860 или в 1861 г. (точно не помню), Иосиф, родился весной 1863 года, Евдокия (Дунюшка родилась в 1875 году) и Евдоким, родился 28 июля (10 августа) 1873 года.
Из них Матрена была замужем в деревне Федоровка за Посканным Андреем Ефимовичем, умерла в декабре 1934 года. Дети у них были: Вася, Иван, Дмитрий, Кондрат, Анна, Федор и Агафья. В живых остались: Дмитрий, ныне на приисках в Забайкалье; Анна и Агафья в деревне Федоровке.
Иосиф был женат дважды. От первого брака имел четверо детей: Дарью, Семена, Александра и Ивана. Из них в живых одна Дарья. От второго брака – Федор, Алексей и Егор. Где они теперь – не знаю.
По профессии Иосиф был замечательным плотником, строителем мельниц. Был очень трудолюбивым, простым и гостеприимным.
Евдокия была замужем за Храмцовым Яковом Ивановичем. Дети у них были – сыновья: Василий, Николай, Иван, Михаил и Федор, из коих Николай и Иван умерли; и дочери: Мария, Фекла, Акулина, Евдокия и Ксения. Из них Мария и Фекла умерли.

***
О себе мне говорить не приходиться. Скажу кое что вкратце о своей жизни. С раннего детства я ясно помню все, что окружало меня. Моя мать говорила, что она кормила меня грудью до двух лет, и вот я помню два случая, когда принимал материнскую грудь. Один раз возле нашего гумна, а другой – на лавке в бывшей нашей маленькой хатке.
Сестру Матрену помню в ея возрасте 15-16 лет. Она была очень красивая, с русыми большими волосами, а потом она заболела оспой, которой и было обезображено ея лицо.
Дуня, как меньшая, нянчила меня и я был сильно привязан к ней. Замечаю, что Иосиф и сестры очень любили и жалели меня, и я также любил их. А Дуня, почему-то – особенно.
Брат стал брать меня еще малым в поле, где я беспощадно разорял, вернее – грабил, птичьи гнезда. Я научился пахать сохой, когда мне было восемь лет.
Отец наш жил тогда очень бедно. Хлеба своего до нови у нас никогда не было, о сале и думать не приходилось, а если и было, то с палец толщиной, и то расходовалось зимою, к лету не оставалось. И поэтому, когда пасешь лошадей и товарищи начинают жарить сало на ловце, у меня навертывались слезы и становилось жалко и стыдно. И я, будто бы по делу отходил от костра. Правда, коровы у нас были хороши и молока хватало.
Почему отец жил бедно, я не знаю, работник он был неплохой, хорошо пахал, хорошо косил и умел, хотя немного, плотником. Нрава был крутого, деспотичен в своей семье. До конца стоял на том, что только нравилось ему. Будь это даже хуже того, что кто-либо из семьи предлагал лучшее. Был до конца прост, гостеприимчив и жалостлив.
Раньше я своего отца не любил и, работая вместе с ним - скучал. Тогда, как вместе с братом я был рад и весел, хотя он иногда покрикивал на меня за мои недостатки.
Мать моя была нрава мягкого, хорошего и простая. Я не знаю, но из рассказов ея родители – отец Семен Михайлович и мать Ксения были хорошие. Дед Семен имел пасеку, у них был единственный сын, который умер юношей. Сестру этого деда – Феодору Михайловну, прожившую около ста лет, я хорошо помню. Она кое-что рассказывала про французскую войну (1812г.), но для меня это осталось тусклым .
Восполняя в памяти пережитое, я остановлюсь на отце – почему вот он был таким. И может быть я ошибаюсь, но прихожу к выводу, что он, оставшись круглым сиротою у дяди, по отцу не родного, жил в чужой семье. Имелась ли там надлежащая забота о нем, и ласки, которых мы хотели не только в детстве, но и в старости… Может он поэтому и хвалил крепость нрава. Потому, что работая с чужими людьми и выполняя свое дело аккуратно, с ним считались как с равным. А дома он был всегда чужой. Матрена и Иосиф родились еще в доме Брыля. Брыль был богатым. По законам того времени, мой отец имел право на 1/3 хозяйства Брыля, а из рассказов он не получил ничего. Например из 50 семей пчел дядя дал ему только три.
Когда Иосифа женили, мне было одиннадцать лет. После этого раздоры в семье усилились, хотя они и раньше были. И вот Иосиф не прожил и двух лет женатым и вынужден был покинуть свой дом и жить самостоятельно.
Этот период был для меня тяжелым.
Во-первых, я очень жалел брата, а во-вторых, я был еще бессилен в работах, в которых я должен был заменить брата. В четырнадцатилетнем возрасте я научился косить. Сестра Дуня к этому времени вышла замуж и мы остались втроем: отец мать и я.
Разлуку с Дуней я оплакивал очень горько. Сердился даже на всех тех людей, которые участвовали в ее свадьбе.
В таком невеселом положении я прожил до военной службы.
Года за два до призыва на военную службу я познакомился с одной девушкой в Хормынках. Любила ли она меня так, как я ее любил – сказать не могу, но я любил ея всей душой, по-детски. При встрече с ней я забывал про все невзгоды и получал воодушевление на завтрашний день. Если ея лицо соприкасалось с моим, я ощущал какой-то божественный восторг. Любовь эта наша была святая. Вспоминая это, я вижу себя в белой свитке и валенной марчелке (посмейсь, Миша) и она так же. Но все же мы договорились пожениться с нею. Будучи верен невесте, я, как добрый дурень, посылаю отца и Иосифа сватать эту девушку. Но увы! Родители этой девушки не соглашаются на наш брак. Это было зимой 1894 года. А осенью предстоял мой призыв в «солдаты». И вот этот факт был поставлен в препятствие нашему браку со стороны ея родителей. Может это с приличия. А по-моему – это наша бедность. Но все же дружба наша продолжалась, пока я не ушел на военную службу. На память она дала мне шелковый платок и крестик, который я возвратил ей, вернувшись со службы, так как она в мое отсутствие вышла замуж в Антоновку.
Мои сваты ходили еще в Понебель и в Антоновку, но нигде за меня не отдали. И этим я был доволен, так как к этим сватовствам я относился безучастно.
В своем школьном возрасте, грамоте я проучился всего пять недель у свекра нашей Дуняшки – Ивана Семеновича (спасибо ему, любил меня), от которого я научился по славянскому букварю только слогов.
Лет в семнадцать я сдружился с сыновьями на Уношеве, от которых я научился петь и читать в церкви. И вот читать Часы, Апостол и Деяние было моей гордостью.
Про военную службу мало приходится говорить, но я там был впереди своих земляков. И из пройденной мною жизни, только период военной службы является светлым пятном.
По возвращению домой я попадаю в бездну скуки и невзгод. Хозяйство отца и без того бедное, вконец разорено. Нигде не было крепкой крыши. Коров, овец и свиней не было. Была только одна телка с отмороженными на всех ногах копытами.
Парни и девушки моего возраста все были женатыми. И это досады придавало мне еще больше. Самому же жениться мне и думать нельзя было.
В таком положении я живу еще два года. Вот ваша мать, будучи девушкой, пробовала иногда кое-что помогать работать у нас. Отец был доволен ея работой. И один раз в ея отсутствии похвалил ея, что она хорошая работница.
Мне это врезалось в память. И хотя, признаюсь, я не любил ея, но стал слегка ухаживать за ней. Но тут опять беда. Мой отец и Радько, как сваты (Гараська брат моего отца, а Гаращиха – сестра Радьки) не любили друг друга. Но все же я упросил своего отца пойти к Радьку сватать будущую вашу мать, а Радько отказался выдать дочь.
Это для меня было низким и обидным. И я решил не складывать оружия перед противником, а действовать до конца. Зная, что она привязана ко мне, я умышленно стал якобы «цураться» ея. Этого она не стерпела и первая предложила мне, чтобы я опять послав сватов к ея отцу. Но я категорически отверг это и поставил вопрос так: если ты, Фекла, хотишь за меня, то остав дом своего отца и перейди к нам. И вот она перетащила свое какое-никакое барахлишко к Иосифу (они жили рядом) и сама перешла к нему, заявив, что больше к отцу не пойдет. Правда, я несколько раз ходил к нему с просьбою, чтобы он дал свое согласие на наш брак, но он был неумолим.
Мой отец, вернувшись из сватов от Радьки ни с чем, еще больше озлился на всех их, и так же стоял против нашего брака. И вот при каких обстоятельствах 5 июля 1900 года состоялся наш брак. По законам того времени на брак требовалось благословение родителей жениха и невесты. Но мы этого не получили.
Дальнейшая наша жизнь тебе уже известна. Добавлю только, что через семь дней после нашего брака отец меня отделил, дав 1/2 надела, коня и 1/2 гумна и только теперь отдал причитающуюся часть имущества мне и Иосифу.
Замерзшие дедушка и бабушка с их ребенком погребены на Александровском кладбище.
Признаюсь, что частички характера отца присвоены и мною. Но все же лучших примеров в жизни мною взято от отца, чем от матери.
Дальше историю нашего рода продолжайте сами. Если что непонятного или потребуется какие-либо пополнения, спрашивайте – я постараюсь ответить. Диаграмма прилагается.