Когда в прошлую нашу поездку мы срывались с Каспия,  Лешка был весь на нервяках и все доставал меня вопросами: "Куда мы едем?" . А я не могла объяснить. В Грозном я могла заявиться только в один дом. Но  я совершенно не имела понятия, есть ли он вообще и если есть, живут ли в нем те люди.

Поэтому мы выехали в пять утра, чтобы в случае чего уйти на Кабарду. 

Я не могла объяснить Лешке, куда я еду, потому, что это очень трудно довести до несведующего человека: "Мы едем к соседям моей бабушки, которые были очень дружны с моей матерью и отцом. Настолько близки .что в заборе была калиточка. Но я ничего не знаю о них все двадцать лет и я понятия не имею, где они, что с ними... Но я еду именно туда. И если их там нет - то я понятия не имею, что делать дальше"

Я помню, тогда, пять лет назад, я подъехала к их дому  и еще за воротами уловила запах жилища. Совершенно не изменившийся за двадцать лет и две войны запах дома, запах женщины, которая в нем живет.

И я толкнула калитку, и вошла во двор - навстречу выбежала девчушка, лет шести.

 - Позови взрослых - попросила я, пересохшими от волнения губами.

 - Ба, тебя зовут -  девчушка скрылась в прохладном доме.

А потом вышла Татьяна, материна подруга,  и она смотрела на меня долго, а потом сказала:

 - Ты - кто-то очень близкий, но я не могу понять кто.

 - Я через забор жила. Ольгина дочь.

И она подошла ко мне и обняла. И мне стало так хорошо, так дома... И она мне сказала: "Заходи"

 - Да я не одна и на машине.

 - Ну тогда заезжай - и распахнула ворота...

И мы вывалились к ней в дом и я оказалась дома, в другой реальности. Я оказалась дома, в том мире, в котором могла бы существовать, если бы не эти двадцать лет.

Но это было пять лет назад. За это время многое изменилось. Татьяна умерла этой весной. И я снова ехала в неизвестность.

Я крутила баранку, вечерело, мы въезжали в Грозный. Лешка опять задавал глупые вопросы, а я снова ехала в тот дом. И снова остановилась у калитки и снова вдохнула запах этого дома. И снова толкнула дверь и вошла.

Дом был жилым, но хозяина я искала долго.

 - Не узнаешь?

 - Нет!

 - Я через забор жила, Ольгина дочка.

 - Ленка, я тебя опять не узнал! Заезжайте!

И мы снова заехали. И снова вывалились всем своим увеличившимся семейством. И мы пили чай на кухне, пришла Айна - дочка Татьяны, мы с ней погодки, пришли три ее дочки, Костян расцвел в розарии, а мы с Айной сидели на горячих бетонных ступеньках, в бархате такой родной ночи, под звездами и говорили...

Мужчины на кухне пили чай, я периодически срывалась к нм - поменять чашки, пепельницы... Это удивительное чувство, которое мало кто испытывал.

Когда-то в юности я в числе прочей фантастики прочла небольшой рассказик о том, как некие существа, с разных планет, объединялись в один механизм-корабль и путешествовали между мирами. Сейчас уже не помню дословно, но суть такова, что один из этих кораблей-существ потерпел аварию, на Земле, ессно. И два уцелевших члена-механизма, пусть это будут генератор топлива и навигатор, сидят и размышляют о том, как им повезло, что они потеряли свой член-мотор, как раз на планете, населенной моторами. И как они умыкнули какого-то работягу никчемнейшего, какого-то мусорщика и как этот мусорщик сначала их крыл всяко-разно, пока они его тащили и уговаривали, что, дескать хрен ли тебе тут делать, все равно не в смокинге, не в прожекторах и не в Каннах. И как он крутил пальцем у виска, дескать, вы охренели, какой из меня двигатель. А его уговаривали попробовать. И как он поддался на уговоры, встал на свое место и вдруг понял, что его единственное предназначение- быть двигателем, И что вся его жизнь до этого была такой пустой и никчемной и только на этом месте он обрел силу, свободу и счастье. Что-то в этом духе.

Так вот. В этом доме, я совершенно отчетливо вдруг поняла, что мое место здесь. У плиты, у мойки, у обеденного стола, с тряпкой и шваброй.

Не конкретно в этом доме, а на этой земле. В радиусе 50 км.

Я не знаю, как описать это чувство удивительного покоя, правильности и еще бог знает чего... Наверное, так снисходит благодать в церкви, на верующих.

Все те две недели, которые я провела в Грозном, я вставала в шесть, ложилась в двенадцать, готовила на ораву, делала какие-то вкусняшки, драила дом, намывала окна, по ходу каталась в горы, наматывая не особо много, по своим меркам, но тем не менее... По триста раз на день подавала чай, нарезала хлеб и сыр, строгала салаты и при этом не испытывала ни малейшей усталости. Более того, дня через три в зеркале я заметила разительные перемены - блеск в глазах, другой поворот головы, другая осанка...

Я пила воду из-под крана и не могла напиться, мне было вкусно. Мне было вкусно на нашей улице видеть знакомые лица и говорить, что  я внучка Романа Давидовича. Не просто Лена, кем я являюсь в Москве, а Лена - дочь Ольги и Виктора, внучка Романа Давидовича.

На моей земле, из моего рода была только я и мои дети. Никто из уехавших двадцать лет назад не вернулся больше, но я почти физически ощущала за своей спиной мощь рода.

Как это оказалось важно,что есть на земле место, которое помнит разбитые коленки твоей матери, бубнеж твоего отца, дым сигарет твоего деда и прадеда, твои детские обиды и надежды...

Со мной говорили люди, знавшие моего деда и прадеда. Моего отца и мою мать. Меня окружали вещи, к которым приложили руки мои сродичи: дом, который построил мой дед, выдержал прямое попадание снаряда. Деревянная веранда-пристройка сгорела, а саманный дом, обложенный кирпичом - устоял. Маленький домик, под черепицей, в котором жила моя прабабушка, а потом  какое-то время мы с мамой и папой - тоже стоит. И виноградная беседка, и уличный кран, который дед делал, со сливом и бетонной раковиной - стоит! И в сливе живет жаба, как тридцать лет назад. И груша, на которую мне запрещали лазить, дескать, она старая, может обломиться - стоит и плодоносит. И березка у калитки, которую мой отец посадил - вымахала, хоть ей и не климат.

А это писала моя мама, наверное, классе в третьем:

А это -  куст белой розы, точнее - все, что от него осталось, после войн - пересадили новые хозяева. И вот он вполне себе набирает силу снова. У бабушки было два огромных куста: белый - он летом беспардонно протягивал свои плети, с душистыми шарами, прямо в окна времянки. И красный - он вился над входом на веранду, которая сгорела во время войны.

Маленький домик-времянка, с печуркой-голландкойВ окошечки ломился огромный куст белой розы, а в его тени скромно цвела дицентра. Вот эти два окошка буквально тонули в громаде розового куста.

А это моя тетка писала - родная сестра матери, наверное классе во втором:

Дом, который выстоял

Ну и остатки воронки, видимо. Все происходило в первую войну.

Дом, который выстоял. Береза, которую посадил мой отец. виноградник... Еще прадеда.

Я не чувствовала скорби, абсолютно. Даже видя запустение некогда шумного двора. Нынешние хозяева дедовского дома предлагали заходить в любое время, и все время говорили: "Приехала молодая хозяйка". А я совершенно без надрыва души поправляла: "Теперь это ваш дом и ваша земля". Но, тем не менее, меня буквально силком заставили набрать помидор с "моего огорода", накопали мне картошки, открыли старую заколоченную калитку между домами - вдруг мне захочется побродить по двору без никого. Моя душа пела. Мне казалось, что я, как тот двигатель из рассказа, наконец-то нашлась. Было твердое ощущение, что я должна замкнуть круг, цепь, что я тут должна быть именно сейчас. И должна что-то сделать. Не шесть лет назад, не пять, а сейчас.