СООБЩЕНИЕ ЛИОЛА







Фрески, фрески — до потолков...
Фрески — лики святых и богов...
Яркой краской в кельях пестря,
вьется роспись монастыря,
то сочно-коврово растет из стены,
то в каменном своде — синь вышины,
то озером тихим, прозрачным до дна.
кажется купола голубизна.
Голубизна со стен расписных
являет лики богов и святых,
и без священника крестит тебя,
и без священника святит тебя.
Фрески... фрески... Нет им числа —
то огромность чела, а то кротость чела.
В назиданье небу, в назиданье земле
Иисус Христос поник на стволе.
Христос, Христос, тяжелее, чем медь,
до каких тебе пор на распятье неметь?
До каких же пор будет падать чело?
Не повезло тебе, не повезло ...
Святая Мария со дна потолка
плывет, светлоока, добра и строга.
Святую Марию увидел бог.
Он, даже распятый, глядит в потолок.
Он выше Марии, он выше других
из фресок к нему обращенных святых.
Он — выше.
Кому ж поклонился сам бог?
Иль над властью господней есть выше порог?
Кому ж поклонился он в звездной тиши?
Иль душа есть выше божьей души?
Или, может, у бога есть тоже бог?
Нет, земля одного ввела в свой чертог
и веками кланялась только ему,
ему одному, ему одному...
Но стойте! Вот чудо еще из чудес —
длинноухий мул глядит с небес,
озирается недовольный мул,
как будто бы все здесь
должны ему,
как будто бы поминальной порцией он
в священном храме был обойден.
Жалким взором мул провожает их,
тех, кто слева и справа, в обличьях святых,
кто мимо него прошагал в пустоту.
Мул из фрески глядит, одинок и сутул,—
тот — чужой, и этот святой — чужой...
Что их лица? И кто знаком с их душой?
Нет, не причастен из них ни один
той земле, где ты вырос, монастырь-исполин,
той земле, где ты краски для фресок обрел,
той земле, в чью историю ты вошел.
Ведь ни этот лик, ни тот, ни другой
никого не напомнит земле дорогой,
на которой Афонский стоит монастырь.
О Афон, неужели ты пуст, как пустырь?
Ну хотя бы в одной бы келье твоей
были лики тебя окружавших людей,
тех, которым земля, где стоишь ты века,
словно мать своим детям, всегда дорога,
и священней она всех богов и святых!
Где те люди на стенах твоих расписных?
Их любовь и беда, их дорога и кров?
Неужели они — не творцы потолков
Или стен твоих вогнутых, как лепестки,
в твоих кельях, где синью сквозят потолки?
Как же мог ты унизить святой свой удел
и на что ты, возвысясь, всю жизнь глядел,
коль лица человеческого не явил?
Ты из всех, кто по этой земле ходил,
одного лишь мула в себе отразил...
Неужели мул был достойней людей?
Не пойму я росписи странной твоей!
Не могу я спокойно на это смотреть.
Что, скажи мне,— рожденье, что — жизнь,
а что — смерть?
О, мог ли ты знать на своих небесах,
как жил мой народ на семи ветрах?
На перекрестке семи дорог,
как жил он веками, знать ты не мог, —
и какие морщины слагались на лбу,
и как пытал он свою судьбу!
Тебе ли знать,
тебе ли видать,
тебе ли чувствовать,
тебе ли сказать?

О нет!
Без веры и дня жить народ мой не мог —
был у него всемогущий бог!
А богом народа была доброта,
труд его, совесть, честь, чистота.
И эта вера была велика
и жить помогала народу века.
Афонский монастырь,
Афонский монастырь,
где к сердцу народа твои мосты?
Чем хвастаешься сегодня, скажи?
Росписью стен, не раскрывшей души?
Светит купол небесный в келейной мгле...
Ты — только фреска на этой земле...