Эта история произошла в одной затерянной высоко в горах психиатрической больнице. Там всегда был жуткий кризис с врачебными кадрами по ряду причин — до ближайшего райцентра было 50 километров, телевизор можно было смотреть только через спутниковую антенну, по радио можно было поймать только каких–то румын, да и мобильная связь туда, естественно, тоже не добралась. Так что в больнице на 300 коек на момент этих событий работало только четыре врача (считая и главного) и один интерн. К тому же, как раз один из врачей ушёл в отпуск, и всё бремя лечебного процесса легло на двух врачей и одного интерна. С интерном и приключилась эта история.
Была суббота. Врач–интерн дежурил. Дежурства по выходным проходили не так, как всюду — дома врачей были расположены сразу возле больницы, в случае чего за докторами прямо домой шли медсёстры или санитарки. В больницу надо было наведываться или для приёма больных, или для пробы продуктов на кухне, или на обход. Обычно последние два мероприятия совмещались дежурными ради экономии времени.

Этот врач, о котором рассказ, был "совой", с утра любил поспать. Привычка вставать утром у него ещё не выработалась — в горной больнице он находися всего неделю, а два месяца интернатуры перед этим он проходил в областном центре, где была не работа, а настоящая шара — пять–десять больных, начало работы в 10 утра и никаких неотложных состояний. Так что пересменку доктор, естественно, проспал. Докторша, которую он должен был менять, пришла к нему домой и разбудила его, барабаня в дверь. Интерн вышел к ней, досматривая на ходу окончание интересного сна.

— Доброе утро, доктор. В больнице всё нормально, происшествий не было, делипиев и острых психозов пока нет. Соматически все здоровы, только вот больной Карпаш из четвёртого корпуса что–то странно выглядит. Там в лёкгих какие–то хрипы очень сильные, похоже, отёк начинается.
— Ага, — сонно ответил врач
— Ну хорошо, я побежала, еду в райцентр!
— Хорошо отдохнуть.
Интерн пошёл спать дальше. Но когда он прилёг, по непонятной причине его сонливое состояние начало понемногу рассеиваться. Что–то не давало ему покоя. До утренней пробы на кухне оставалось полтора часа, поэтому врач разозлился, что сон прошёл. В довершение всего из щёлки в полу показалась любопытная морда мышки, которая поначалу очень любила хозяйничать у доктора в сумке с продуктами, а потом, после соломонового решения оставлять возле её норки каждый день кусочек хлеба или сыра, стала вести себя приличнее. Как раз в то утро возле норки ничего не лежало, и врач уныло поднялся с постели, чтобы дать что–то питомцу, иначе опять пострадала бы сумка с продуктами. И в момент отрезания кусочка хлеба у доктора в голове вдруг чётко зазвучала фраза "отёк лёгких". Остатки сна как рукой сняло. Проклинающий свою сонливость и невнимательность интерн через минуту уже спешил в четвёртый корпус. Как выглядит отёк лёгких, он толком не знал, так как подобных больных не видел ни разу в жизни. Он только помнил, что отёк лёгких — это очень скверная штука, возникающая из–за слабости работы левых отделов сердца и застоя в малом круге кровообращения. По пути в больницу гуляющий по венам адреналин в нарастающей концентрации начал стимулировать память и прояснять соображалку — интерн вспомнил о классических симптомах отёка лёгких, специфических хрипах и падении давления.
В корпусе уже находился главврач больницы Лука Лукич. Он был зол как оса — ещё бы, доктор соизволил придти к тяжёлому больному только спустя добрых минут сорок после пересменки.
— Где вы были, молодой человек?
— Ну… это… дома завтракал…
— А вам ваша коллега ничего не рассказала о больных?
— Ну… говорила, что всё нормально, только вот тут в четвёртом корпусе у кого–то отёк лёгких начинается…
— Да неужели! Отёк лёгких? А вы знаете, что это ургентная ситуация? Так где вас черти носили, милейший?
— Лука Лукич, ну я виноват… Можно идти к больному?
— Не идти, а бегом! Я жду здесь ваше заключение — отёк там или нет.
Интерн, весь красный, пошёл к больному. Тот выглядел плохо, хоть и не было слышно классического клокотания, описываемого в учебниках. Давление 90 на 60. Интерн, хоть и мало что смыслил на тот момент в аускультации, вооружился фонендоскопом и начал слушать лёгкие. Несмотря на отсутствие опыта, сразу стало ясно, что там творится кромешный ад. Через ушки фонендоскопа было слышно что–то похожее на шум джакузи в миниатюре. Врач сломя голову понёсся к Луке Лукичу.
— Лука Лукич! Там это… отёк!
— Ну и что вы ко мне пришли?
— Я не знаю, что ему давать! Мы это учили только один день на шестом курсе, я только приблизительно всё помню!
— Доктор, ну вы доктор или нет?
— Доктор.
— У вас голова есть на плечах?
— Есть.
— Отёк вы диагностировали?
— Вроде да.
— Ну так лечите! Какого чёрта вы тут на меня пялитесь?
— Нет, но откуда…
— У вас, насколько я знаю, есть много очень хороших книжек. Вооружайтесь ими и вперёд…
— А сейчас…
— Что сейчас?
— Ну… может фуросемида ему дать с аспаркамом? Чтобы хоть начать жидкость выводить, пока я за книгами сбегаю…
— Уж извините, мы тут занялись самоуправством и назначили фуросемид, дексаметазон и кардиотоники, пока ваше сиятельство трапезу принимало. Больше ничего не назначали, дабы не смазать вам клиническую картину… Марш за книгами!
Интерн побежал домой. Взял книгу Сумина "Неотложные состояния" и конспект занятий по кардиологии за шестой курс. На ходу читая, побежал обратно. К приходу он уже хоть приблизительно знал, что делать.
— Нитроглицерин, Лука Лукич, надо нитроглицерин! Надо уменьшить приток крови к сердцу! И дофамин надо дать!
— Чего вы ко мне пристали? У вас есть больной? Есть. Листок назначения есть? Есть. Вам одолжить ручку?
— Но я же…
— Вы будете лечить больного или нет?
Интерн понял, что помощи от главврача он не дождётся. Дал указание медсёстрам кормить больного нитроглицерином каждые пять минут, а также добавить фуросемида, преднизолона и рибоксина. Сам же начал думать, как назначить больному дофамин. Загвоздка была в том, что в книге Сумина было написано, сколько должно вводиться дофамина в микрограммах на килограмм веса в минуту. А надо было рассчитать, какой приготовить раствор, и с какой скоростью в каплях в минуту его вводить. После нескольких минут сумбурного сражения с калькулятором интерн получил неожиданно простое решение — надо было разбавить 20 милилитров (четыре ампулы) стандартного раствора дофамина в 200 мл физраствора, вводить сначала со скоростью 10 капель в минуту, потом при условии отсутствия побочных явлений постепенно нарастить до 40–50 капель в минуту. Когда молодой врач закончил рассчёты, то он увидел первую улыбку за весь день на строгом лице Луки Лукича.
А дальше понеслись напряжённые минуты борьбы с патологией. Много бед тогда свалилось на интерна — то больного мучительные десять минут била аритмия, то от нитроглицерина адски голова разболелась, и пришлось воспользоваться дедовским методом — перетянуть жгутами конечности для снижения нагрузки для сердца, то медсёстры не сразу нашли кислородную подушку, то ещё что–то. Но тем не менее, через три часа состояние больного наконец–то стабилизировалось, давление выровнялось, и бульканье в лёгких сошло на нет.
Больной, прекрасно понимавший тяжесть своего состояния, готов был целовать ноги интерну. Радостная улыбка не сходила с его лица, а глаза светились огнём жизни. Интерн же переживал смесь эмоций — от радости и гордости за свой успех до жгучего стыда за нерасторопность. Он пошёл к Луке Лукичу, который, как только у больного наметилась положительная динамика, ушёл домой отдыхать.
— Лука Лукич! Всё нормально!
— Я знаю, молодой человек, я только что звонил в корпус. Ну что же, с боевым крещением вас! Но в другой раз будьте более внимательны к больным, пожалуйста, и поднимайте свою задницу в таких случаях пораньше. Всё, идите и отдыхайте — заслужили. Если что, медсёстры вас вызвут.
Врачу не особо отдыхалось. Он до глубокой ночи бегал проверять, как там больной. Когда тот уснул глубоким сном младенца, а медсестра в свою очередь заверила, что будет всю ночь проверять пациента, то тогда уже и интерн отправился отдыхать. Как назначать дофамин и лечить отёк лёгких, он после этого дня выучил на всю жизнь. Сердце молодого врача переполняло чувство благодарности к незнакомому профессору Сумину, написавшему очень толковую и доходчивую книгу по неотложке, и к профессору Ришко, преподававшему кардиологию у них на шестом курсе и весьма доступно объяснившему патогенез и приоритеты лечебного процесса при отёке лёгких.
Прошло две недели. Интерн теперь был намного ответственнее, не позволяя себе больше подобных проколов. Однажды он пришёл на работу и застал в родном четвёртом корпусе жуткую кутерьму. Медсёстры носились туда–сюда — явно кому–то из больных было плохо. Врач побежал туда, где всё происходило. По спине пробежал холодок — это была палата того самого злосчастного Карпаша. Интерн услышал резкий голос Луки Лукича, приказывавшего медсёстрам выйти из палаты, и прорвался туда.
Больной лежал с остекленевшими глазами, а его нос, непривычно заострившийся, был пепельного цвета. На кровати возле больного сидел Лука Лукич, грустно упёршись подбородком о ручку палки, при помощи которой он ходил. Главврач поднял глаза на вошедшего.
— А, это ты… Можешь присесть — он умирает. Ничего тут не сделаешь…
— Как это? Когда?
— Да вон, теперь только. Я десять минут перед тобой как пришёл, мне было надо истории забрать отсюда в свой кабинет. Медсёстры сказали, что он где–то в без пятнадцати восемь жаловался на боль в сердце, пришёл за нитроглицерином, они ему дали. Через пять минут я пришёл, они мне сказали, я к нему, а тут такое…
— Как же так…
— Вот так бывает, молодой человек. Острый инфаркт миокарда, мгновенная смерть. Не судьба была ему жить, видать…