Цитата сообщения Лулу_Прада


О нет, мне жизнь не надоела,
Я жить люблю, я жить хочу,
Душа не вовсе охладела,
Утратя молодость свою.
Еще хранятся наслажденья
Для любопытства моего,
Для милых снов воображенья,
Для чувств . . . . . всего.

1836 г. Последний год поэта.

«Барон д'Антес и маркиз де Пина… будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет», — записал Пушкин в январе 1834-го. Это единственное упоминание имени Дантеса в личном дневнике поэта. Француз начал ухаживать за Натали зимой 1836 года, и это ни у кого не вызывало беспокойства. В «мадонну» были влюблены многие. Поначалу действия Дантеса не выходили за рамки светских приличий, и поэт не тревожился за честь супруги. Тем более что у него были иные поводы для беспокойства.

В январе 1836 года в «Московском наблюдателе» была опубликована пушкинская сатира «На выздоровление Лукулла». В главном герое читатели легко узнали министра просвещения и главу цензурного ведомства Сергея Уварова. Опубликовав памфлет, Пушкин заработал не только строгий выговор от государя, но и, по свидетельству современников, недовольство публики. «Пушкин этим стихотворением не много выиграл в общественном мнении, которым, при всей своей гордости, однако, очень дорожит», — написал в дневнике историк и цензор Александр Никитенко. Уваров отомстил за оскорбление: цензором журнала «Современник», который царь разрешил издавать поэту, был назначен А.Л. Крылов — самый придирчивый член петербургского цензурного комитета. И попытка Пушкина изменить это решение лишь ухудшила положение.

Пушкина жестоко жмет цензура. Он жаловался на Крылова и просил себе другого цензора, в подмогу первому. Ему назначили Гаевского. Пушкин раскаивается, но поздно.

Дальше — больше: в «Библиотеке для чтения» была опубликована статья с нападками на Пушкина. Поэт хотел помочь знакомому бедному литератору издать перевод, а потому разрешил поставить на титульном листе свое имя в качестве издателя. В итоге его обвинили в том, что он обманул публику, «дав свое имя напрокат».

На этом фоне Пушкин инициировал три дуэльные истории. В двух случаях ему не понравились отзывы о его стихах, а третьему «противнику», Владимиру Соллогубу, поэт и вовсе припомнил неловкую фразу, сказанную молодым человеком Натали еще в октябре 1835-го. В самом факте вызова на дуэль не было ничего удивительного: Пушкин был инициатором множества поединков, хотя до барьера доходили немногие из них. Но такая «активность» была чрезмерной даже для темпераментного поэта.

1836 год: Три дуэльные истории за год! Ни одна из этих историй не завершилась поединком, но складывается впечатление, что Пушкин словно искал смерти. В конце марта, похоронив мать, он внес в монастырскую кассу деньги за место рядом с ее могилой.
В августе 1836 пишет "поэтическое завещание" :

"Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит".

(Exegi monumentum (лат) - Я памятник себе воздвиг)

В мае 1836 года Натали родила Пушкину четвертого ребенка — Наташу. Все, казалось бы, шло к тому, чтобы мечты поэта о тихой семейной жизни сбылись. И несколько месяцев все действительно было хорошо. Но в августе в поле зрения Пушкиных вновь появился Дантес — и стал ухаживать за Натали с удвоенной силой.

«Мне с ним весело. Он мне просто нравится», — говорила «мадонна» о французе. Друзья Пушкина впоследствии отмечали, что она была откровенна с супругом — возможно, излишне. «Она давала ему во всем отчет и пересказывала слова Дантеса — большая, ужасная неосторожность!» — напишет после смерти поэта графиня Фикельмон.


Он смотрит в сладком умиленье;
Он видит: он еще любим;
Уж он, раскаяньем томим,
Готов просить у ней прощенье,
Трепещет, не находит слов,
Он счастлив, он почти здоров...
Отрывок из «Евгения Онегина», что его отвергла г-жа Пушкина», — записала в дневнике княжна Мария Барятинская, которая одно время сама была увлечена офицером. Князь Трубецкой дружил с французом и, скорее всего, узнал эту новость из первых рук. Казалось бы, после такого однозначного отказа все ухаживания должны были бы прекратиться. Но в дело вмешался Луи Геккерн.

Барон, с которым Дантеса связывали не вполне ясные отношения, был поверенным молодого человека в любовных делах. О своей страсти к Натали француз писал ему еще в начале 1836 года, утверждая, что она отвечает ему взаимностью, но отвергает из-за долга перед мужем.

Исследователи уверены: тогда, зимой и весной 1836-го, Дантес действительно был влюблен в Натали. Она же, кокетничая с ним, оставалась верна супругу. Но в этом любовном многоугольнике есть еще один угол: в одном из первых писем Геккерну француз просит: «Будь снисходителен к моей новой страсти, потому что тебя я также люблю от всего сердца». Позже он написал, что готов пожертвовать своим чувством ради Геккерна, хотя это дается ему нелегко: «Жертва, принесенная ради тебя, огромна. Чтобы так твердо держать слово, надобно любить так, как я тебя». Сложно сказать, является ли это доказательством гомосексуальной связи между отцом и приемным сыном. Важнее другое: Геккерну явно претили чувства Дантеса к Натали, но почему-то он решил стать для них сводником.

В конце октября или ноября — исследователи спорят о точной дате — дипломат поговорил с Натали. «Старик Геккерн сказал госпоже Пушкиной, что он умирает из-за нее, заклинал ее спасти его сына, потом стал грозить местью», — писал об этом Александр Карамзин. Барон был на двадцать лет старше Натали, и неудивительно, что она не сумела дать ему должный отпор, хотя и согласия «спасти» Дантеса также не дала. Тогда отец и сын подстроили свидание в доме Идалии Полетики — троюродной сестры Натали, которая общалась с четой Пушкиных, но ненавидела поэта. Возможно, потому, что когда-то он не ответил на ее любовь.


Мадам <Полетика>, по настоянию Гекерна, пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу <на глаз> с Гекерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней. П.А. и В.Ф. Вяземские. (Рассказы о Пушкине, записанные П.И. Бартеневым)

Натали удалось сбежать, но после этого свидания у отца и сына оказалось оружие против нее: они грозили ей оглаской и бесчестьем — в глазах мужа и света. Натали не решилась рассказать об этом Пушкину. И даже если когда-то у нее и были чувства к Дантесу, теперь ей хотелось забыть эту историю.

«Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена…»


4 ноября 1836 года это анонимное письмо получил не только Пушкин, но и его друзья. Натали больше не могла скрывать от мужа происходящее.

"Эти письма привели к объяснениям супругов Пушкиных между собой и заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерена; она раскрыла мужу все поведение молодого и старого Геккеренов по отношению к ней; последний старался склонить ее изменить своему долгу и толкнуть ее в пропасть. Пушкин был тронут ее доверием, раскаянием и встревожен опасностью, которая ей угрожала… "
(Из письма П.А. Вяземского великому князю Михаилу Павловичу)

После разговора с женой Пушкин не сомневался, что авторами пасквиля были Геккерены. Но никому из друзей поэт не показал, что он задет. «Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя — ангел, никакое подозрение коснуться ее не может», — сказал он Владимиру Соллогубу. Но в тот же день он отправил Дантесу вызов на дуэль.

Но дуэль не входила в планы Геккерена.
"Я ненавижу дуэль. Это — варварство. На мой взгляд, в ней нет ничего рыцарского", — говорил император Николай I. Поединки были запрещены, и выход к барьеру означал бы крах карьеры — как для дипломата, так и для офицера. Вызов был принят, но Геккерн уговорил Пушкина дать его сыну отсрочку.

Не хотела дуэли и Натали. Она попросила Василия Жуковского стать посредником. И когда тот вступил в переговоры с Геккерном, то услышал, что Дантес и правда безумно влюблен… но не в Натали, а в ее сестру — Екатерину.

Пушкин, которому Жуковский передал этот разговор, пришел в ярость. Весь светский Петербург знал об ухаживании Дантеса за Натали, и слова о любви офицера к Екатерине могли только рассмешить. Поэт понимал: француз хочет его обмануть. Но все же согласился отозвать вызов.

В итоге Дантес оказался связанным по рукам и ногам: чтобы избежать дуэли и крушения карьеры, ему пришлось пожертвовать свободой. Екатерине повезло больше: некрасивая и небогатая девушка о таком супруге могла только мечтать. Мезальянс шокировал петербургское общество.

"Никогда еще с тех пор как стоит свет, не подымалось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерн-Дантес женится!.. Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы, жены Пушкина…"
(Из письма графини С.А. Бобринской супругу Алексею)

Расплатившись за отказ от дуэли свободой, Дантес не хотел платить еще и честью. Не хотел, чтобы о нем говорили, что он предпочел жениться на нелюбимой, лишь бы избежать пули. Офицер нашел выход: он убедил окружающих в том, что спасал не свою честь, а честь Натали. «Злые языки начали свою работу. Влюбленный ясно увидел приближение той минуты, когда его ангела коснется людская клевета... Тогда, собрав все свое мужество, он объявил во всеуслышание, что женится», — писала в дневнике фрейлина Мария Мердер.

Было ли это правдой? Если поначалу Дантес действительно был влюблен в Натали, то к ноябрю 1836-го он в приватных разговорах называл ее «кривлякой» и «дурочкой». Но на людях продолжал демонстрировать пылкие чувства. В итоге о Пушкине все чаще говорили как о человеке, ставшем помехой истинной любви. И поэт, конечно, не мог этого терпеть. Поэтому отказ от ноябрьской дуэли фактически стал лишь отсрочкой. Очень скоро у Пушкина снова появился повод для вызова.

Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек;
Чтобы двухутренний цветок
Увял еще полураскрытый».
Все это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.

Отрывок из «Евгения Онегина»


«Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может», — сказал Пушкин Владимиру Соллогубу вскоре после помолвки Екатерины Гончаровой с французом. Молодоженов не принимали в доме поэта, но обе четы встречались в свете. И до Пушкина стали долетать слухи, популярные в гостиных высшего общества, — о том, что Дантес пожертвовал собою, женившись на нелюбимой ради Натали.

"Д'Антес провел часть вечера неподалеку от меня. <…> Жениться на одной, чтобы иметь некоторое право любить другую, в качестве сестры своей жены – Боже! для этого нужен порядочный запас смелости. <…> Минуту спустя я заметила проходившего А.С. Пушкина. Какой урод!"
(Из дневника фрейлины М.К. Мердер)

Но по одной из версий, взрыв спровоцировали не слухи, а Луи Геккерн. Предполагается, что в ноябре он явился в дом поэта и вручил Натали письмо от Дантеса, в котором тот заявил, что отказывается от каких бы то ни было видов на нее. Это письмо знаменовало окончательное расставание и было оскорбительно: ведь сам факт такого разрыва связи означал, что эта связь существовала. Натали рассказала обо всем мужу, и Пушкин пришел в бешенство.

21 ноября Пушкин написал два письма: Луи Геккерну и шефу жандармов графу Бенкендорфу. Во втором письме он обстоятельно описал события последних месяцев. «Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю», — написал Пушкин.

Письмо, адресованное Геккерну, было намеренно оскорбительным. В нем поэт обвинил барона и в сводничестве, и в отправлении анонимных писем.

Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома из-за лекарств, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.
(Из письма А.С. Пушкина Луи Геккерну)

Если бы это письмо было отправлено тогда, поединок состоялся бы еще в ноябре. В этом и заключалась задумка Пушкина: оскорбить врага так, чтобы не выйти к барьеру было уже невозможно. Письмо шефу жандармов после дуэли стало бы официальным разъяснением по делу, и из-за него барон и его сын были бы обесчещены в петербургском свете. «Дуэли мне уже недостаточно, и каков бы ни был ее исход, я не сочту себя достаточно отмщенным ни смертью вашего сына, ни его женитьбой», — писал поэт Луи Геккерну. Главной его целью было не стреляться с врагами, а опозорить их.

Любопытно, что главным врагом в тот момент Пушкин считал не Дантеса, а его приемного отца. «С сыном уже покончено... Вы мне теперь старичка подавайте», — говорил он Владимиру Соллогубу. Похоже, именно дипломат был для поэта главным автором интриги.

Благодаря Соллогубу эти письма не были отправлены в ноябре. Молодой человек испугался и рассказал обо всем Жуковскому. Тому удалось остановить поэта. «Пушкин точно не отсылал письма, но сберег его у себя на всякий случай», — писал Соллогуб.

То, что такой случай в конце концов настанет, к тому времени понимал даже Николай I. 23 ноября он пригласил поэта на официальную аудиенцию — последнюю в жизни Пушкина. Император взял с него слово не драться ни под каким предлогом и в случае возобновления конфликта обратиться лично к нему.

Так Пушкин получил еще несколько месяцев пусть беспокойной, но жизни. Но ждал взрыва и знал, что его не миновать.

Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

«Элегия», 1830 г.


Декабрь 1836 года был для Пушкина почти счастливым. Публика с восторгом приняла «Капитанскую дочку». Тогда же вышло изящное миниатюрное издание «Евгения Онегина», ставшее для поэта последним прижизненным изданием романа. Все это время Пушкин и Дантес практически не виделись в свете. Но перед свадьбой Дантес вновь стал появляться на приемах общих друзей и демонстративно вздыхать о Натали. Пушкин же, хоть и старался не показывать виду, чувствовал себя неуютно не только в обществе, но и дома.

"Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника короля голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и четырьмя годами моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестру, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской".
(Из письма А.С. Пушкина отцу, конец декабря 1836 г.)

10 января Екатерина и Дантес обвенчались. И обстановка накалилась еще сильнее: из-за зимних праздников обе четы встречались в свете практически ежедневно. Раз за разом окружающие наблюдали, как при свояченице Дантес напускает на себя мрачный вид, а при супруге демонстрирует, что он счастливый муж. Сестры ревновали его друг к другу, и это видел и Пушкин, и весь светский Петербург.

Действительно ли Дантес страдал из-за Натали? В это верили даже друзья Пушкина. Но если и так, он лишь сильнее компрометировал женщину, с которой уже никогда не мог бы быть вместе. Действительно ли Натали тосковала по своему поклоннику или в ней говорило лишь самолюбие? Невозможно судить о ее чувствах, но то, что она вновь взялась за кокетство, заметили в петербургских гостиных.


"Не желая верить, что Дантес предпочел ей сестру, она по наивности, или, скорее, по своей удивительной простоте, спорила с мужем о возможности такой перемены в сердце, любовью которого она дорожила, быть может, только из одного тщеславия".
(Из дневника графини Д.Ф. Фикельмон)

Пушкин отказался принимать у себя молодоженов. Дантес отправил ему два письма — одно поэт вернул нераспечатанным, а на другое ответил устно, что не желает возобновлять отношения.

14 января на обеде у графа Строганова Пушкин якобы дважды предложил Екатерине выпить за его здоровье, но получил отказ.

"Тогда он удалился разъяренный, сказавши ей: «Берегитесь, я вам принесу несчастье!» Моя жена, зная мое мнение об этом человеке, не посмела мне тогда повторить разговор, боясь истории между нами обоими".
(Из письма Жоржа Дантеса полковнику Ал. Ив. Бреверну, февраль 1837 г.)

Об этой истории мы знаем лишь со слов Дантеса. Но то, что Пушкин в те дни был на взводе, замечали и его друзья. Видели они и то, что нервничал поэт не без причины: Дантес после свадьбы ухаживал за Натали так откровенно и дерзко, как не позволял себе прежде.

"Он мало говорил с ней, но находился постоянно вблизи, почти не сводя с нее глаз. Это была настоящая бравада, и я лично думаю, что этим Геккерн намерен был засвидетельствовать, что он женился не потому, что боялся драться".
(Из письма барона Густава Фризенгофа А.П. Араповой)

Но друзья осуждали Пушкина, а не Дантеса, и поверили его врагу, а не ему самому. В то время даже в доме Карамзиных — ближайших друзей поэта — считали, что он влюблен в Александрину Гончарову, а супругу ревнует лишь «из принципа». Никто не может сказать точно, были ли эти подозрения справедливыми. Но, лишившись поддержки друзей, Пушкин чувствовал себя все более одиноким. Для решающего шага ему не хватало лишь повода.

Им стал дерзкий каламбур Дантеса, отпущенный 23 января. К сестрам ездил один мастер по педикюру — тогда их называли мозольными операторами. Дантес в беседе с Натали отметил по-французски: «Он мне сказал, что мозоль жены Пушкина прекрасней, чем моей». Но в французском языке слово «мозоль» созвучно слову «тело». Шутка прозвучала непристойно. Натали сама рассказала о ней мужу, не подумав о последствиях.

Примерно в те же дни произошла последняя встреча Пушкина с царем,
и разговор зашел о Натали. Поэт поблагодарил Николая I за то, что тот посоветовал его супруге вести себя в обществе сдержаннее и не давать повода для сплетен. Царь спросил: «Разве ты и мог ожидать от меня другого?» И Пушкин ответил честно: «Не только мог, государь, но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женою...» Такая смелость в общении с государем была присуща поэту всегда, и она, как ни странно, кажется менее важной, чем сам факт подобных советов Натали от царя. Упрекать придворных дам в чересчур легкомысленном поведении было для государя обычным делом. Но, как писала в «Пушкинских штрудиях» Ахматова, «это значит, что по-тогдашнему, по-бальному, по­зимнедворскому жена камер-юнкера Пушкина вела себя неприлично». Стало ли это последней каплей или поэт к тому времени уже решился на дуэль? Сложно ответить на этот вопрос, но такая беседа с императором не могла не ранить его еще сильнее.

Утром 25 января он написал письмо Луи Геккерну. Оно было похоже на послание, что он так и не отправил в ноябре.

"Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее — чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец".
(Из письма А.С. Пушкина Луи Геккерну, январь 1837 г.)

Вечером 25 января письмо уже было отправлено, и о нем узнали друзья поэта. «Я вам уже сказал, что с молодым человеком мое дело было окончено, но с отцом — дело другое. Я вас предупредил, что мое мщение заставит заговорить свет», — сказал Пушкин Вере Вяземской. Но друзья или не решились вмешаться, или не понимали, к каким последствиям это письмо приведет.
Луи Геккерн получил послание Пушкина утром 26 января.

"Говорят, что, получив это письмо, Гекерен бросился за советом к графу Строганову и что граф, прочитав письмо, дал совет Гекерену, чтобы его сын, барон Дантес, вызвал Пушкина на дуэль, так как после подобной обиды, по мнению графа, дуэль была единственным исходом".
(Из воспоминаний К.К. Данзаса)

Геккерн не мог выйти к барьеру из-за своего официального статуса, и вместо него это решил сделать Дантес. Офицер попросил быть его секундантом сотрудника французского посольства виконта д’Аршиака. Тот привез Пушкину письменный вызов. Поэту было все равно, с кем стреляться — с отцом или сыном.

Оставалось найти секунданта. Пушкин не хотел приглашать на эту роль кого-то из близких друзей, боясь, что его начнут отговаривать. Первым, к кому он обратился, стал секретарь английского посольства Артур Меджнис. Тот согласился, надеясь переубедить поэта, но отказался, когда понял, что это невозможно. К утру 27 января у Пушкина все еще не было секунданта, а около девяти часов от д’Аршиака пришло письмо, в котором тот требовал, чтобы поэт как можно скорее его прислал. Нервы Пушкина были на пределе, и он ответил язвительным письмом.

"Я не имею ни малейшего желания посвящать петербургских зевак в мои семейные дела; поэтому я не согласен ни на какие переговоры между секундантами. Я привезу моего лишь на место встречи. Так как вызывает меня и является оскорбленным господин Геккерен, то он может, если ему угодно, выбрать мне секунданта; я заранее его принимаю, будь то хотя бы его егерь. Что же касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским, обычаям этого достаточно".
(Из письма А.С. Пушкина Оливье д’Аршиаку)

Но д’Аршиак требовал соблюдения правил, и Пушкин должен был подчиниться. Он попросил стать секундантом своего лицейского товарища Константина Данзаса. Рассказав ему все, поэт сказал: «Если дело не окончится сегодня же, то при первой встрече с Геккерном, отцом или сыном, я плюну им в лицо». Данзас не мог отказать другу.

Встреча была назначена на четыре часа пополудни. Место — Черная речка. Оружием стали пистолеты, ради покупки которых Пушкину пришлось заложить столовое серебро.

Перед отъездом поэт ответил на полученное утром деловое письмо. Попрощался с Александриной — Натали не было дома. Встретился с Данзасом в кондитерской, где выпил лимонаду или воды. А по пути к месту дуэли чуть было не встретился с супругой.

Данзас вез Пушкина к месту дуэли самой короткой дорогой. Была половина пятого вечера, стоял пятнадцатиградусный мороз, а снегу намело по колено. Закутавшись в медвежью шубу, Пушкин сел на сугроб. На вопрос, удобно ли выбранное место, он ответил: «Мне совершенно все равно, постарайтесь только сделать все это поскорее».



Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул в первый раз курок.
Вот порох струйкой сероватой
На полку сыплется. Зубчатый,
Надежно ввинченный кремень
Взведен еще…

Отрывок из «Евгения Онегина»


Около пяти часов вечера 8 февраля (27 января)
Местом поединка Пушкина с Дантесом стала местность вблизи так называемой Комендантской дачи на левом берегу Чёрной речки. Это была довольно большая территория, где повар Александра I Ф. И. Миллер построил деревянные дома и сдавал дачи на лето.
В 1833 и 1835 годах здесь снимала дачу семья Пушкиных.

Место было избрано для поединка потому, что центр Петербурга имел хорошее сообщение с Чёрной речкой в любое время года, в частности — зимой. Кроме того, существует мнение, что секунданты выбрали для дуэли это место ещё и потому, что маршрут к нему проходил через людный Каменный остров, и они надеялись на обстоятельства или встречи с людьми, которые могли бы помешать поединку.

Около пяти часов вечера 8 февраля (27 января) 1837 г.
Снегу в тот день было по колено. Время поединка: 17:30 — 18:30.

"…Весьма сильный ветер, который был в то время, принудил нас искать прикрытия в небольшом сосновом леску. Множество снега мешало противникам, то мы нашлись в необходимости прорыть тропинку в 20 шагов, на концах которой они встали...
...Данзас дал сигнал, подняв шляпу. Пушкин в то же время был у своего барьера, когда барон Геккерн сделал четыре шага из пяти, которые ему оставались до своего места. Оба соперника приготовились стрелять..."
(Из письма д'Аршиака камергеру Павлу Вяземскому)

"...Я подал ему пистолет в обмен того, который был у него в руке и ствол которого набился снегом при падении раненого. <...> Обмен пистолета не мог подать поводу во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить, пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, забившийся в дуло пистолета Александра Сергеевича, усилил бы только удар выстрела, а не отвратил бы его..."
(Из письма Данзаса камергеру Павлу Вяземскому)

Пушкин был ранен в живот, Дантес — в руку. Все было кончено через два дня ...



Я видел смерть; она в молчанье села
У мирного порогу моего;
Я видел гроб; открылась дверь его;
Душа, померкнув, охладела...
Покину скоро я друзей,
И жизни горестной моей
Никто следов уж не приметит;
Последний взор моих очей
Луча бессмертия не встретит,
И погасающий светильник юных дней
Ничтожества спокойный мрак осветит.

Отрывок из «Элегии»




стихи А.С.Пушкина
http://pushkin.tass.ru/v_ozhidanii_vzryva/
http://pushkin.tass.ru/k_bareru/