Мы после смерти - верю в это -

Опять становимся нетленной

Частицей мыслящего света,

который льётся во Вселенной.

Из нас любой, пока не умер он,

Себя слагает по частям

Из интеллекта, секса, юмора

И отношения к властям.

На дружеской негромкой сидя тризне,

Я думал, пепел стряхивая в блюдце,

Как часто неудачники по жизни

В столетиях по смерти остаются.

Жил человек в эпохе некой,

твердил с упрямостью своё,

Она убила человека,

И стал он гордостью её.

Звоните поздней ночью мне, друзья,

Не бойтесь помешать и разбудить;

Кошмарно близок час, когда нельзя

И некуда нам будет позвонить.

С двух концов я жгу свою свечу,

Не жалея плоти и огня

Чтоб, когда навеки замолчу,

Близким стало скучно без меня.

Когда по смерти душу примут,

я с Богом торга не веду

в раю намного мягче климат,

но лучше общество в аду.

Лишь перед смертью человек

соображает, кончив путь,

что слишком короток наш век,

чтобы спешить куда-нибудь.

Снегом порошит моя усталость,

жизнь уже не книга, а страница,

в сердце - нарастающая жалость

к тем кто мельтешит и суетится.

Живи, покуда жив. Среди потопа,

которому вот-вот наступит срок,

поверь - наверняка мелькнёт и жопа,

Которую напрасно ты берёг.

Мы все умрём. Надежды нет.

Но смерть потом прольёт публично

на нашу жизнь обратный свет,

И большинство умрёт вторично.

Опять стою, понурив плечи,

не отводя застывших глаз:

как вкус у смерти безупречен

в отборе лучших среди нас!

Чем долее наука отмечает

познания успехи сумасшедшие,

тем более колеблясь отвечает,

куда от нас ушли ушедшие.

Поэзия - нет дела бесполезней

в житейской деловитой круговерти,

но всё, что не исполнено поэзии,

бесследно исчезает после смерти.

Я чужд надменной укоризне,

весьма прекрасна жизнь того,

кто обретает смысл жизни

в напрасных поисках его.

Уйду навсегда в никуда и нигде,

а всё, что копил и вынашивал,

на миг отразится в текучей воде

проточного времени нашего.

О жизни за гробом забота

совсем не терзает меня;

вливаясь в известное что-то,

уже это буду не я.

Когда в глазах темно от книг,

сажусь делить бутыль с друзьями;

блаженна жизнь - летящий миг

между двумя небытиями.

Дымись, покуда не погас,

и пусть волнуются придурки -

когда судьба, докурит нас,

куда швырнёт она окурки.

Надо жить наобум, напролом,

наугад и на ощупь во мгле,

ибо нынче сидим за столом,

а назавтра лежим на столе.

Я жизнь люблю, вертящуюся юрко

в сегодняшнем пространстве и моменте,

моя живая трёпанная шкурка

милее мне цветов на постаменте.

По времени скользя и спотыкаясь,

мы шьёмся сквозь минуты и года,

и нежную застенчивую завязь

доводим до трухлявого плода.

Час нашей смерти неминуем,

а потому не позабудь

себя оставить в чём-нибудь

умом, руками или хуем.

Гори огнём, покуда молод,

подругу грей и пей за двух,

незримо лижет вечный холод

и тленный член, и пленный дух.

Не грусти, что мы сохнем, старик,

мир останется сочным и дерзким;

всюду слышится девичий крик

через миг становящийся женским.

Деньгами, славой и могуществом

пренебрегал сей прах и тлен;

из недвижимого имущества

имел покойник только член.

Чтоб жизнь испепелилась не напрасно,

не мешкай прожигать её до тла;

никто не знает час, когда пространство

разделит наши души и тела.

Теперь я понимаю очень ясно,

и чувствую, и вижу очень зримо:

неважно, что мгновение прекрасно,

а важно, что оно неповторимо.

Год приходит, и год уходит,

раздробляясь на брызги дней,

раньше не было нас в природе,

а потом нас не будет в ней.

Наш путь из ниоткуда в никуда -

такое краткосрочное событие,

что жизни остаётся лишь черта

меж датами прибытия-убытия.

Не тужи, дружок, что прожил

ты свой век не в лучшем виде:

все про всех одно и тоже

говорят на панихиде.

Однажды на улице сердце прихватит,

наполнится звоном и тьмой голова,

и кто-то неловкий в несвежем халате

последние скажет пустые слова.

Люблю эту пьесу: восторги, печали,

случайности, встречи, звонки;

на нас возлагают надежды в начале,

в конце - возлагают венки.

Нашедши доступ к чудесам,

я б их использовал в немногом:

собрал свой пепел в урну сам,

чтоб целиком предстать пред Богом.

Дивный возраст маячит вдали -

когда выцветёт всё, о чём думали,

когда утром нигде не болит

будет значить, что мы уже умерли.

Вчера я бежал запломбировать зуб

и смех меня брал на бегу:

всю жизнь я таскаю мой будущий труп

и рьяно его берегу.

Неволя, нездоровье, нищета -

солисты в заключительном концерте,

где кажется блаженством темнота

неслышно приближающейся смерти.

Года пролились ливнями дождя,

и мне порой заманчиво мгновение,

когда в извечный сумрак уходя,

безвестность мы меняем на забвение.

Вы, я слаб весьма по этой части,

в душе есть уязвимый уголок:

я так люблю хвалу, что был бы счастлив

при случае прочесть мой некролог.

Сопливые беды, гнилые обиды,

заботы пустой суеты -

куда-то уходят под шум панихиды

от мысли, что скоро и ты.

Умру за рубежом или в отчизне,

с диагнозом не справятся врачи;

я умер от злокачественной жизни,

какую с наслаждением влачил.

Неслышно жил. Неслышно умер.

Укрыт холодной глиной скучной.

И во вселенском хамском шуме

растаял нотою беззвучной.

В последний путь немногое несут:

тюрьму души, вознесшейся высоко,

желаний и надежд пустой сосуд,

посуду из-под жизненного сока.

Когда я в Лету каплей кану,

и дух мой выпорхнет упруго,

мы с Богом выпьем по стакану

и, может быть, простим друг друга.

Мы шли до края и за край

и в риске и в чаду,

и все, с кем мы знавали рай,

нам встретятся в аду.

Когда однажды ночью я умру,

то близкие, надев печаль на лица,

пуская на всякий случай поутру

мне всё же поднесут опохмелиться

В чёрный час, когда нас кувырком

кинет в кашу из огня и металла,

хорошо бы угадать под хмельком,

чтоб душа навеселе улетала.

Когда земля меня поглотит,

разлука долго не продлится,

и прах моей греховной плоти

в стекло стакана превратится.

Неужели, дойдя до порога,

мы за ним не найдём ничего?

одного лишь прошу я у Бога:

одарить меня верой в него.

Ушиб растает. Кровь подсохнет.

Остудит рану жгучий йод.

Обида схлынет. Боль заглохнет.

А там, глядишь, и жизнь пройдёт.

Время льётся, как вино,

сразу отовсюду,

но однажды видишь дно

и сдаёшь посуду.

Мы не жалеем, что ночами

с друзьями жгли себя дотла,

и смерть мы встретим, как встречали

и видных дам, и шлюх с угла.

А умереть бы я хотел

в тот миг высокий и суровый

когда меж тесно слитых тел

проходит искра жизни новой.

Российская природа не уныла,

но смутною тоской озарена,

и где ни окажись моя могила,

пусть веет этим чувством и она.

Над нами смерть витает, полыхая

разливом крови, льющейся вослед,

но слабнет, утолясь, и тётя Хая

Опять готовит рыбу на обед.

Как любовь изменчива, однако!

в нас она качается, как маятник:

та же Песя травит Исаака,

та же Песя ставит ему памятник.

Евреи слиняли за долей счастливой,

а в русских пространствах глухих

укрылись бурьяном, оделись крапивой

могилы родителей их.

Нет, как я буду умирать,

гадать я не возьмусь;

я обожаю засыпать -

но зная, что проснусь.

Я не считал, играя фартом,

ни что почём, ни что престижно,

и жил с достаточным азартом,

чтоб умереть скоропостижно.

Такой терзал беднягу страх

забытым быть молвой и сплетней,

что на любых похоронах

он был покойника заметней.

Как одинокая перчатка

живу, покуда век идёт,

я в Божьем тексте опечатка,

и скоро Он меня найдёт.

Где скрыта душа, постигаешь невольно,

а с возрастом только ясней,

поскольку душа - это место, где больно

от жизни и мыслей о ней.

Когда и где бы мы ни пили,

тянусь я с тостом каждый раз,

чтобы живыми нас любили,

как на поминках любят нас.

Я курю в полночной тишине,

веет ветер мыслям в унисон;

жизнь моя уже приснилась мне;

вся уже почти; но длится сон.

Я в фольклоре нашёл враньё;

нам пословицы нагло врут,

будто годы берут своё...

То наше они берут!

Всегда бывает смерть отсрочена,

Хотя была уже на старте,

Когда душа сосредоточена

на риске, страсти и азарте

Очень жаль, что догорает сигарета

и её не остановишь ни зато

хорошо, что было то и было это,

и что кончилось как это, так и то.

Идея грустная и кроткая

владеет всем моим умишком:

не в том беда, что жизнь короткая,

а что проходит быстро слишком.

Клевал я вяло знаний зёрна,

зато весь век гулял активно,

и прожил очень плодотворно,

хотя весьма непродуктивно.

Прошёл я жизни школьный курс,

и вот, когда теперь

едва постиг ученья вкус,

пора идти за дверь.

Совсем не зря нас так пугает

с дыханьем жизни расставание:

страх умереть нам помогает

переживать существование.

Кто придумал, что мир так жесток

и безжалостно жизни движение?

о порхали с цветка на цветок,

то вот-вот, и венков возложение.

Мы зря и глупо тратим силы,

кляня земную маету:

по эту стороны могилы

навряд ли хуже, чем по ту.

Когда нас повезут на катафалке,

незримые слезинки оботрут

ромашки, хризантемы и фиалки

и грустно свой продолжат нежный труд.

Когда всё сбылось, утекло,

и мир понятен до предела,

душе легко, светло, тепло;

а тут как раз и вынос тела.

Те, кто на поминках шумно пьёт,

праведней печальников на тризне:

вольная душа, уйдя в полёт,

радуется звукам нашей жизни.

В конце земного срока своего,

готов уже в последнюю дорогу,

я счастлив, что не должен ничего,

нигде и никому. И даже Богу.

В местах не лучших скоро будем

мы остужать земную страсть

не дай, Господь, хорошим людям

совсем навек туда попасть.

Несхожие меня терзали страсти,

кидая и в паденья и в зенит,

разодрана душа моя на части;

но смерть её опять соединит.

К любым мы готовы потерям,

терять же себя так нелепо,

что мы в это слепо не верим

почти до могильного склепа.

В игре творил Господь миры,

а в их числе - земной,

где смерть - условие игры

для входа в мир иной.

О смерти если знать заранее,

.хотя бы знать за пару дней,

то было б наше умирание

разнообразней, но трудней.

Весь век я был занят заботой о плоти,

а дух только что запоздало проснулся,

и я ощущаю себя на излёте -

как пуля, которой Господь промахнулся.