Короткая усмешка, и меч вылетает из ножен. Теперь берегитесь. Неужели вы не знаете, с кем связались? Свет играет на моем клинке, и клинок кажется отлитым не из стали, а из стекла. Раньше мои противники хохотали над моим мечом, но их хохот продолжался так не долго. Мой клинок отлит из стали и покрыт алмазной пылью. Он острый, и смертоносен настолько, насколько вообще это доступно холодному оружию.
Бросившие мне вызов не живут долго. Я убиваю их, не откладывая, сейчас же. Не даром же меня называют Алмазным Клинком. Я самый сильный из мечников, а там, где не хватает силы, я могу применить хитрость. Я не проиграл еще ни одного боя. Впрочем, хвалиться раньше времени я не хочу. А время еще не пришло. И придет ли, – не знаю.
Мой клинок неплохо послужил мне. И еще послужит. Кто-то придет после меня, и я передам ему этот меч. Но пока я не знаю, кто. И не узнаю, пока не буду повержен. Может быть, именно так люди удостаиваются бессмертия? Если это правда, то, сколько времени мне отведено? Слишком большое могущество, по-моему, – не больно-то хорошо. Могущество непременно приводит к анализу и сомнениям.
Иногда меня приглашают на турниры и праздники – как почетного гостя и самого беспристрастного из судей. Кто-то пытается выяснить, чем я, все-таки, отличаюсь от других бойцов, удачливых, сильных, любящих почести и славу. Я не говорю, чем. Но я точно знаю, почему не могу участвовать ни в одном спортивном турнире, ни в одном дружеском поединке. Когда я наношу удар – этот удар смертельный. Я не меряюсь силой. Я убиваю.
Я буду убивать всегда. И со мной сладить сможет только такой же, как я. Я не уступлю, за здорово живешь, привилегию убивать и не быть убитым. Привилегию убивать и не быть убитым. Все это включает в себя звание лучшего убийцы. Люди иногда называют меня так, когда думают, что я не слышу их. То ли боятся задеть меня, то ли не хотят обидеть. Как будто можно обидеть правдой.
В ранней юности я был парнишкой как все. Тогда у меня не было чудесного оружия. Я знал о бое минимум, достаточный, чтобы удержать мечом на уровне городских обывателей. Это то, что тогда было необходимо. Молодость толкала меня в сети сладострастия. Сейчас я веду жизнь почти затворника. Правда, если мне будет нужна женщина, чтобы развеять тоску – я могу выбрать любую.
Однажды я поднялся с кровати среди ночи. Что-то властно манило меня, и я не мог сопротивляться этому зову. Я едва успел взять меч. Времени одеться у меня не оставалось. Я подошел к зеркалу, и, взглянув в него, не увидел своего отражения. Я увидел в этом зеркале изможденного мужчину с искрящимся клинком в руке. Конечно, он был всего лишь отражением. Но, клянусь, удар, который он нанес мне, был настоящим!
Я не успел даже подумать о защите, но мое тело решило все за меня. я уклонился, и смертельный удар, направленный мне в грудь, распорол бок. Я закричал от боли и не удержался на ногах, так она была сильна. Катался по полу, заливая его кровью, и кричал, зажимая рану руками. Тот, кто ударил меня мечом, рассмеялся и исчез, растаял в воздухе. Я катался по полу, истекая кровью, и выл, а в ушах у меня звучал его смех. Такой жуткий. Такой жестокий.
Я никогда больше не встречал его. Никогда не видел никого, даже чуточку похожего. Зато вспоминал о нем каждый раз, когда подходил к зеркалам. Туда, где меня ждал удар. Новый удар. На этот раз, должно быть, смертельный. Не то, чтобы я боялся смерти. Может быть, все дело в том, что я боялся умереть так: без сопротивления, даже не попытавшись защитить себя.
Поэтому я пришел в клан воинов и попросил: научите меня защищаться и нападать. Большинство из них только рассмеялось в ответ, а некоторые сразу же мне отказали. И только один, один из всех, не рассмеялся и не отказал. Это был уже очень пожилой мужчина, с которым все окружающие обращались как с величайшей драгоценностью. Они не только охраняли его и стремились выполнить все его желания… Никто и слова не смел сказать поперек. Они перед ним лебезили! Потом, чуть позже, уже став своим в их обществе, я узнал, что он был главой клана воинов.
Почему он принял меня, почему не отверг? Как мог он в юном, неуверенном в себе щенке увидеть воина, которому не известны будут поражения? Должно быть, все дело в том, что он был стар и был мудр. Он стал моим наставником и и никогда не жалел об этом. Я тоже… Тоже не жалел.
Мой меч сделали по особому заказу. Но это было уже после того, как я стал мастером. Однажды мне приснился этот меч, и я понял, что мое оружие, которым я защищаю свою жизнь, должно быть именно таким. Смертоносным. Блестящим. Я тоже хотел быть таким, как мой меч. Смертоносным… Блестящим… Но пока…
Пока я чувствую себя всего лишь смертельно опасной игрушкой в руках судьбы. Я не вижу для себя достойных соперников, но продолжаю прилежно убивать каждого, кто бросает мне вызов. Секрет такого нечеловекролюбия прост… Хоть и никому не известен. В бою, рано или поздно, сквозь черты моего соперника проступают черты того, первого, что чуть не убил меня. благодаря кому я потерял свое имя и стал Алмазным Клинком.
Это был жестокий бой. Ничего удивительного для того, кому приходится зарабатывать на жизнь в поединках с мечом в руках. Мало кто выходит против профессионалов, специально подготовленных бойцов. Но если против тебя вышел «господин неизвестный», нужно держать ухо в остро, и не ждать милостей от природы.
Как все это происходит в первый раз? Ты проходишь последнее испытание, остаешься при этом живым, и при соблюдении этих условий тебя официально признают мастером меча. Проходит церемония посвящения, довольно формальная и никакой особой смысловой нагрузки не несущая. Потом твое имя вносят в списки, и ты с треметом ждешь первого поединка.
С матером меча в поединке может встретиться любой, кто возжаждет этого, надо сказать, вредного для здоровья развлечения. Если твое имя есть в списке, – ты не можешь не ответить на вызов, от кого бы он ни пришел.
Два мастера меча могут встретиться в поединке, только если их наймут защищать честь и достоинство… Тогда им приходится честно биться друг против друга, и выживает сильнейший. Но, на мой взгляд, все-таки это глупо – убивать своих, чтобы исполнить прихоти каких-то тупых, самодовольных и напыщенных людишек, у которых только и достоинств – веселый звон монет в кошельке.
У меня начало было таким же, как и у других, подобных мне, молодых, свежеобученных. Только вот первым делом я заказал себе меч. Его делали около трех месяцев, и доставили всего за несколько часов до того, как приперся герольд с радостным сообщением, что господин такой-то (имярек) вызывает меня на бой до смертельного исхода.
Нельзя было определенно сказать, рад я был этому, или не рад. Исход первого поединка бросает отблеск на всю твою оставшуюся жизнь, сколько бы там ее не осталось. Однако обычно нас, молодых, только внесенных в списки, не выбирают для боя до смерти. Чаще всего приходят приглашения на бой до первой крови.
Но что тут скажешь? Я принял вызов (Я просто не мог его не принять). Я явился на поединок. Я скрестил мечт с неизвестным мне искателем приключений. А потом… Ну, бой, само срьрй, в начале не требует напряжения всех моральных и физических сил, и можно переброситься несколькими словами со своим противником.
Впрочем, как раз мы-то не болтливы. Мы обычно понимаем, что нужно поберечь дыхание, если точно решил выстоять и победить в бою. А вот мой соперник решил не ограничиваться только лишь одним ритмичным дыханием, и заговорил… Лучше бы уж он молчал!
Он обвинял меня во всех грехах, первым из которых было предательство (это при том, что я своего соперника видел впервые в жизни). Чем больше он говорил, тем ярче становилась картина, изображающая причины нашей сегодняшней встречи. Но судите сами, был ли я хоть в чем-то перед ним виноват?
Мой соперник кричал, что я вероломно разрушил его судьбу одним своим появлением. Это его должен был обучать мой наставник, и вопрос был почти решен, разумеется, положительно, если бы не мое подлое появление.
Мой учитель почему-то решил взять меня, а его прогнал прочь. Поэтому сейчас я умру. Я не достоин жить, потому что я вор и предатель. Да, и мне пришлось все это выслушать, не сказав ни слова в ответ. Да и что я мог бы сказать? Только то, что мне просто повезло? И стал бы он меня слушать?
Теперь я понимаю, как тяжело шулерам достается их хлеб. Сохранять невозмутимое выражение лица при любом повороте обстоятельств? Я так еще не умел, и я дрогнул.
Конечно, со временем мы учимся безразличию к чужим речам, и теперь даже самые страшные и самые верные обвинения не заставят меня даже глазом повести, разве что вызовут легкую улыбку на губах. Но тогда я был молод, пылок и довольно-таки эмоционален. Именно поэтому вина, которую мне приписали, заставила меня содрогнуться.
Мой противник словно ждал этого. Во всяком случае, он нанес свой удар, который, при худшем стечении обстоятельств, мог бы стать для меня смертельным, когда я содрогался от отвращения.
Его удар был прекрасно рассчитан и шел прямо в сердце… Если бы он не споткнулся, разумеется. Странно, такая глупая случайность, и все прекрасно просчитанные планы летят кувырком. Наверное, он очень-очень хотел меня убить, этот несостоявшийся мастер меча. И он, должно быть, не рассчитывал пасть в этом бою.
Что и говорить, опыта у меня было маловато. Особенно если вспомнить, что это был мой первый поединок. Когда он споткнулся и стал падать, мне казалось, он двигался так медленно, что я в любом случае успел бы заскочить ему за спину и нанести удар. Я так и сделал.
Вообще-то это было неправильно – быть в спину. Я впервые выкупал свой сверкающий меч в крови, вероломно убив человека, который считал себя моим врагом. Но я просто не мог позволить себе дать ему встать. Меня трясло от ярости. Обвинения, брошенные моим соперником мне в лицо, были несправедливы, и потому еще более обидны.
Он упал на живот, но медленно перевернулся на бок. Это усилие стало последним в его жизни. Он смотрел на меня, как смотрит уже очень пожилой родственник на юную невесту своего тоже юного потомка – понимая, что его время прошло безвозвратно. Глаза моего павшего противника уже подернулись смертельной поволокой, но он все еще не был мертв, он всего лишь стоял на пороге смерти.
Вот тогда он и сказал, что никогда не умрет окончательно. Что он будет в теле каждого моего соперника, с которым я буду драться до смерти, и с каждым разом мне придется снова и снова убивать его, и с каждым разом это будет труднее. Когда-нибудь я не выдержу этого противостояния и паду.
У меня хватило силы духа рассмеяться ему в лицо, но в глубине души я знал, сердцем чувствовал, что его проклятье сбудется. Но знал я так же и то, что я сделаю, что смогу, чтобы отсрочить исполнение этого проклятия. Сейчас у меня все есть для этого. Я нахожусь в пике силы, снискал себе славу опасного противника, и у меня есть алмазный клинок, чье призванье – раз за разом убивать одного и того же противника, который возвращается ко мне, с кем бы я ни начинал поединка.
О том, как закончился тот, первый поединок, никто не узнал. Я потратил немного времени, чтобы исполнить все посмертные формальности и похоронить бренные останки. Пришлось выдать себя за родственника усопшего, но это было не так уж трудно. Многие знали, что мой противник шел на поединок. И хорошо, что до самого поединка наши противники просто не знали нас в лицо. Поединок закончился, я убил того, кто меня вызвал… Что ж, я победил, а какой ценой – не все ли равно?
Мы обычно даже в своей среде не слишком распространяемся о том, как проходили наши поединки, и потому никто не обратил особого внимания на то, что я не желаю говорить, как убил своего первого противника. Это была моя победа, и моя воля, рассказывать о ней или нет.
В принципе, среди мастеров меча существовало две реакции после первой победы: либо победитель рассказывал о своем поединке всем и каждому, либо молчал, как будто не произошло ничего особенного. Первых выслушивали со вниманием, потому что это было им нужно, но больше уважали вторых.
Был только один человек, перед которым я не смог бы скрывать истину, и, спроси он, я рассказал бы ему правду. Это был мой учитель. Но только... Он не стал меня ни о чем спрашивать. Он вообще редко теперь показывался в нашей среде, и нового ученика у него еще не было... Мне говорили, что он горюет о каком-то своем дальнем родственнике, попавшем в беду и погибшем из-за собственного неблагоразумия.
Обычно тренерами становятся те мастера меча, которым, несмотря на собственную профессию, удается дожить до зрелости, того времени, когда глаз и рука становятся чуть менее точны, зато голова содержит множество накопленных за бурную жизнь интересных и полезных сведений.
Каждому новому тренеру очень рады, потому что государство желает иметь в год определенное количество платных, и, к тому же, хорошо подготовленных мальчиков для битья (то есть нас). Система поединков снижает общую агрессию общества и потому общество склонно скорее увеличивать квоту на свеженьких мастеров меча, чем снижать ее.
Поэтому, когда появляется новый тренер, уменьшается давление на всех остальных тренеров. Надо сказать, что любой из знакомых мне тренеров, а знаю я их немало, хочет подготовить будущих самоубийц с мечом получше, и лишнее время в такой подготовке – не последний фактор. По большей части выживание подготовленных мастером бойцов – это всего лишь вопрос престижа, но для нашей братии престиж стоит так много... И все равно, при любых условиях, тренеры почти никогда не берут в ученики родственников, сколь бы дальним не было это родство.
Мне просто повезло. Повезло, что дядя был обязан отцу столь многим. Я вырос шалопаем, и все равно где-нибудь свернул бы себе шею, влезая, с юношеской непосредственностью, в дела, вовсе не для меня предназначенные. Дядя же обучил меня хоть и опасному, но достойному ремеслу, и сделал человеком, понимающим понятия «долг» и «ответственность». Я очень благодарен ему за это, и я в долгу перед ним.
Надеюсь только, что у меня не найдется каких-нибудь близких родственников, из ребенка которых, следуя своему долгу, я буду делать бойца, всегда готового к смерти. Конечно, если я доживу до преклонного возраста и решу стать тренером. Это не так уж легко – превращать жизнерадостных недорослей в боевые машины.
Только... Что-то подсказывает мне, что я вряд ли смогу отдать свой долг так, как мой учитель и дядя. Я с трепетом жду каждого смертельного поединка, как любовник ждет нового свидания. Я знаю, что опять лицо моего нового соперника превратится в лицо того, первого, и мне снова нужно будет его убить.
Когда-нибудь я сдам, и паду от руки очередного противника, пошедшего, по каким-то своим причинам, на смертельный бой (таких много, слишком много встречается на моем пути, должно быть, их притягивает моя слава непобедимого бойца), и последним, что я увижу, наверняка будет лицо моего первого, такого давнего противника, которого я убил в спину. И тогда победа, наконец, останется за ним.
Впрочем... Не обязательно меня ждет такой финал. Может быть, они не успеют. Может быть, я выйду в отставку и стану учить молодых, или, если мои услуги на этом поприще не понадобятся (всякое бывает, хотя пока тренеры мастеров меча всегда находятся при деле), займусь чем-нибудь для души, чем-то, на что сейчас у меня никогда не хватает времени. Стану выращивать цветы, или просто просиживать день-деньской в кресле, читая книги.
Но сейчас пока глупо задумываться о будущем. Сейчас я силен, бодр, и у меня есть мой меч. Поэтому я готов снова и снова с мечом в руках встречать моего единственного, по сути, настоящего соперника – свою память.
