Мода и свет есть наилучший учитель и лучшая школа всякой школы. Правда, что было время, когда и нищих, но добродетельных почитали. Но ныне свет совсем не тот. Ныне, когда нищ, тогда и бедняк и дурак... Будь ты, каков хочешь, в нутре, хотя десятка шибениц достоин, что в том нужды?.. Только бы ты имел добрую славу в свете и был почетным в числе знаменитых людей, не бойся! Дерзай!.. Не тот прав, кто в существе прав, но тот, кто ведь не прав по исте, но казаться правым умеет и один токмо вид правоты имеет, хитро лицемерствуя и шествуя стезею спасительные оные притчи: «концы в воду». Вот нынешнего света самая модная и спасительная премудрость! Кратко скажу: тот един есть счастлив, кто не прав ведь по совести, но прав есть по бумажке, как мудро глаголют наши юристы!

Григорий Сковорода, из притчи «Убогий жайворонок».

Сочинения. Харьков, 1894

«Я презираю Крезов, не завидую Цезарям, с пренебрежением смотрю на Демосфенов, сострадание чувствую к богатым».

Григорий Сковорода. Сочинения. Харьков, 1894

Сковорода — философ-моралист, он действовал и живым словом, и сочинениями. Понимая значение западно-европейской цивилизации, он вооружался против утилитарного направления умов, заглушавшего все высшие запросы духа. Ответ на эти высшие запросы он нашел в Библии и в древней классической философии, которая предохранила Сковороду как от мистицизма, к которому он был склонен по природе, так и от рационализма XVIII века.

Взгляд Сковороды на Библию представляет собой нечто среднее между чисто ортодоксальным и рационалистическим ее толкованием. Сковорода смотрел на Библию как на поэтическое творение, которое скрывает истину под внешними образами. Черпая философские идеи из древне-классической философии, Сковорода перерабатывал их согласно собственному построению и тенденциям.

В сфере религиозной Сковорода вел борьбу против бездушной обрядности и внешности; он протестовал против узкого понимания православия и христианства.

Практическая философия Сковороды находится в тесной связи с умозрительной: для истинно счастливой жизни нужно знание и мудрость, счастие состоит в душевном мире и сердечном веселии, для достижения его нужно отдаваться на волю Божью, что значит жить согласно с природой.

Сковорода старался сочетать разум и веру; разум должен стремиться к отысканию истины, которая не дана человеку Богом, постепенно открывается им — но наряду с разумом видное место занимает и вера.

Весь мир состоит из трех миров — большого, малого и символического. Большой (космос) — это природа; малый (микрокосмос) — человек; символический — Библия. В каждом мире существует два начала — Бог или вещность и материя или временное. Во всей природе дух господствует над материей.

Еще больше, чем сочинениями Сковорода имел для Украины значение всею своей жизнью: он был человек свободолюбивый, с большей стойкостью нравственных убеждений, смелый в обличении местных злоупотреблений.

В Сковороде как бы олицетворялось умственное пробуждение украинского общества конца XVIII века.


----------------------------------------
www.MARSEXX.ru
----------------------------------------

Г.С. Сковорода. Жизнеописание, сочинения. — М., Евролинц, 2002. — 200 стр.

В настоящем издании впервые с конца XIX века публикуются биографии великого украинского философа Г.С. Сковороды, написанные М. Ковалинским, Я. Верховцем, Н, Стеллецким, В. Эрном, Д. Багалием.

В издании также публикуются труды Г.С. Сковороды — «Басни Харьковские» и «Алфавит, или Букварь мира».

«Хроника жизни Г.С. Сковороды» написана С.Шумовым и А.Андреевым.

© Евролинц, 2002

© С. Шумов, А. Андреев, тексты, 2002

Печатается по изданиям:
М. И. Ковалинский. Жизнь Григория Сковороды, написанная в 1794 году в древнем вкусе. Х, 1894.
Я. Д. Верховец. Г.С. Сковорода — украинский философ-проповедник. СПб., 1899
Н. Стеллецкий. Странствующий украинский философ Г.С. Сковорода. К., 1894
В. Эрн. Г.С. Сковорода. Жизнь и учение. М, 1912
Д. М. Багалий.Украинский странствующий философ Григорий Саввич Сковорода. X, 1923
Г. С.Сковорода.Сочинения. X, 1894

В таком расположении находясь и поставя себя в возможную чистоту сердца, видел я следующий сон¹.

Казалось, что на небе, от одного края до другого, по всему пространству оного, были написаны золотыми великими буквами слова. Все небо было голубого цвета, и золотые слова оные казались не столько снаружи блестящими, но больше внутри сияли прозрачно светом и не совокупно написаны по лицу небесного пространства, но складами, по слогам и содержали следующее и точно таким образом: па-мять — свя-тых — му-че-ник — А-на-ни—я — А-за-ри-я — Ми-са-и-ла. Из сих золотых слов сыпались огненные искры, подобно как в кузнице из раздуваемых сильно мехами угольев, и падали стремительно на Григория С. Сковороду. Он стоял на земле, подняв вверх прямо правую руку и левую ногу, в виде проповедующего Иоанна Крестителя, которого живописцы некоторые в изображениях представляют в таком расположении тела и каковым Сковорода тут же мне вообразился. Я стоял близ его, и некоторые искры из падающих на него, отскакивая, падали на меня и производили во мне некую легкость, развязанность, свободу, бодрость, охоту, веселость, ясность, согревание и неизъясняемое удовольствие духа. Я в исполнении сладчайшего чувствования проснулся.

Поутру, встав рано, пересказал я сие видение странное почтенному и добродетельному старику троицкому священнику Борису, у которого я имел квартиру. Старик, подумав, сказал мне с умилением: «Ах, молодой человек! Слушайтесь вы сего мужа: он послан вам от бога быть ангелом-руководителем и наставником»². С того часа молодой сей человек предался вседушно дружбе Григория, и с сего времени я в продолжение писания сего буду называть его другом по превосходству.

¹ Зри Филона Иудеянина книгу о снах, от духа бываемых, в сочинениях его о святом Писании Ветхого завета и К коринфянам, II послание св. апостола Павла (гл. 12, ст. 1), и Иова, (гл. 33, ст. 15, 16, проч.)

² Где душа наша не обретает никакого основания подлинности, там должна она вверяться мнениям, успокаивающим и возвышающим бытие его, ибо сии мысли ведут нас ясным небом через волны жизни сей.

Представившиеся в великолепном виде написанные на небесах имена трех отроков были тех самых, которых история изображена в том любимом Сковородою Дамаскиновом стихе, который певал он при всяком случае в молодости своей по некоему машинальному побуждению, как о сем упомянуто в начале сего. Ни Сковорода о любимом сем стихе, ни друг его о виденном им никогда друг другу не рассказывали и не знали. По прошествии тридцати одного года, за два месяца до кончины своей, Сковорода, будучи у друга сего в деревне и пересказывая ему всю жизнь свою, упомянул о том стихе Дамаскиновом, что он всегда почти имел в устах его и, сам не зная почему, любил его паче прочиих пений. Друг, сие услыша тогда и приведя на память виденное им во сне за три-десять один год назад, в молчании удивлялся гармонии чудесной, которая в различные лета, в разных местах то одному в уста, что другому после в воображение полагала, в возбуждение сердец их к выполнению и явлению разума и силы истории оной на самом деле, в жизни их. Впрочем, друг его никогда ему о сем виденном не говорил и после.

Ежели по духовному разуму истории образ златой, на поле Деире служимый, есть мир сей, поле Деирово — время, печь огненная — плоть наша, разжигаемая желаниями, похотениями, суестрастиями, пламеня-ми, жгущими дух наш; если трое отроков, не послужившие твари и не брегшие поклониться идолу златому, суть три главнейшие способности человеческие: ум, воля и деяние, не покоряющиеся духу мира сего, во зле лежащего, и не повреждены огнем любострастной плоти, но, прохлаждаясь свыше духом святым, песнословно изображают деву-богоматерь, девственное сердце, непорочность души человеческой; то огонь, падающий изобильными струями на Григория Сковороду из златовидных имен, написанных на небесах, трех отроков израильских, есть тайнообразовательное свидетельство почивающего на нем духа божиего.

Друг его начал давать место в мыслях и в сердце своем мнениям и правилам его и нечувствительно увидел себя на пути светлом чистого ума и несмущенного духа.

Сковорода, захотев возбудить мыслящую силу друга своего поучаться не в книгах одних, но паче в самом себе, откуда все книги родятся, часто в собеседованиях с ним разделял человека надвое: на внутреннего и внешнего, называя одного вечным, а другого — временным; того — небесным, сего — земным; того — духовным, сего — душевным; оного — творческим, сего — тварным. По сему разделению в одном и том же человеке усматривал он два ума, две воли, два закона, две жизни. Первого по божественному роду его именовал он царем, господом, началом; другого же по земному бытию его — рабом, орудием, подножием, тварью. И как первому по преимуществу его принадлежало управлять, начальствовать, господствовать, другой же долженствовал повиноваться, служить, последовать воле оного, то в надлежащее соблюдение порядка сего святейшей природы приучал он себя во всех деяний жизни придерживаться тайного гласа внутреннего, невидимого и неизъясняемого мановения духа, которое есть глас воли божией и которое люди, чувствуя втайне и последуя движению его, ублажаются, не повинуясь же побудителю сему и не памятуя оного, окаиваются. Он, испытав на самом деле святость тайного руководительства сего, возбуждал внимание в друге своем и в прочиих к сему святилищу внутренней силы божией и часто приглашал прислушиваться к изречениям сего прорицалища нетленного духа, которого голос раздается в сердцах непорочных, как друга, в развращенных, как судьи, в непокорных, как мстителя. Он называл его тем первобытным законом человеков, о котором говорит Святое писание: «Нетленный дух твой есть во всех; тем же заблуждающих помалу обличаешь, и в них же согрешают, вспоминая, учишь, да, пременившись от злобы, веруют в тебя, господа!» Он утверждал, что сей был тот самый гений¹, которому, последуя во всем, добродушный Сократ, как наставнику своему, достиг степени мудрого, то есть счастливого.

¹ Древние под названием гения разумели то, что разумеем мы под именем ангела-хранителя. Сократ называл сего гения демоном, ибо демон на эллинском языке значит разумеющий, то есть разумная сила внутренняя человека, а не значит злого духа. Некоторые через гения разумеют изощренное чувствование добра и зла; другие — сильное нравственное чувство. Зри о гении Сократовом сочинение Плутарха особое.

Он говаривал с сильным убеждением истины: «Посмотри на человека и узнай его! Кому подобен истинный человек, господствующий во плоти? Подобен доброму и полному колосу пшеничному. Рассуди же: не стебель с ветвями есть колос, не солома его, не полова, не наружная кожица, одевающая зерно, и не тело зерна, но колос есть самая сила, образующая стебель, солому, тело зерна и проч., в которой силе все оное заключается невидимо. Она производит все то в явление весною, когда вся внешность на зерне согнила, дабы не причтено было плододейство мертвой земле, то есть гниющей внешности, но вся бы слава отдана была невидимому богу, тайною своею десницею вседействующему, дабы он един был во всем глава, вся же внешность прочая — пята. От колоса поступи к человеку. В колосе видел ты солому, полову, кожицу, но не там бог. Где же? В невидимой силе растительной господь бог произрастил нам колос невидимою силою. Посмотри же на телесность человека: не там сила божия! Она в невидимости его закрылась. Подними же от земной плоти мысли твои и уразумей человека в себе, от бога рожденного, не сотворенного в последнее жития время! Сила растительная зерна глава тела всего есть, тайная действительность невидимого бога: познай в себе силу разумную, глагол божий, слово вечное, десницу божию, закон, власть, царство, невидимость, образ отца небесного! Раскрой сердце твое для принятия веры и для обнятая того человека, который отцу своему небесному вместо силы его и вместо десницы его есть во веки веков. Сие семя твое, зерно твое есть пространее небес и земных кругов, видимое сне небо и земля сия в нем сокрываются и тебе ли сне семя сохранить не сможет? Ах! Будь уверен, что и самый нечувственный волос головы твоей, потеряв наличность свою, в нем без всякого вреда закроется, сохранится, ублажится! О семя благословенное, человек истинный, божий! Вся видимость есть подножие его. Сам он в себе носит царство, онебесяя всякого просвещаемого им и восполняя своим всеисполнением, воссев на месте отца небесного вовеки».

Сим немногим известным правилом водясь, он принимал на себя должности, располагал упражнения свои и забавы, переменял нечаянно местопребывания, делал знакомства, вступал в приязни, принимал в дружбу свою и не прежде решался делать что-либо зависящее от единственного выбора воли его, как посоветуясь с внутренним духом, которого он называл иногда Минервою, Ибо, как Минерва, по баснословию, рождена из мозга Юпитерового, так дух наш происходит от бога.

Как бог дает дарования духа не в одну меру, но различно, по различию отраслей всецелого, то людей, вступающих в состояние жизни не по врожденной способности, называл Сковорода людьми без Минервы. Так часто, видя робкого военачальника, грабителя судью, гордого богослова и проч., с досадою говаривал: «Вот люди без Минервы!» Взглянув на изображение царствующей в веке его Екатерины II, находившееся у друга его в гостином покое, сказал он с движением: «Вот голова с Минервою!».

Он мыслил, что счастие человека состоит в том, чтоб, узнав собственную в себе способность, по оной употребить себя в жизни. Так, многие богословы были бы, может быть, лучшими стряпчими по делам, многие ученые — разносчиками, многие судьи — пахарями, военачальники — пастухами, монахи — целовальниками и проч.

Отсюда, заключал он, происходит, что одно и то же самое состояние жизни одного ублажает, а другого окаянствует; одного воинский сан прославляет, а другого посрамляет; одного царский венец приукрашает благословением, славою, бессмертием, а другого низвергает во тьму кромешную с проклятием имени его; одного богословие делает светильником мира, обладателем над сердцами, славным без славы, почетным без почестей, а другого — обманщиком, лицемером, лжецом высокомудр-ствующим; одного учение возвысило до небес, а другого низвело до ада; одному судейство доставило имя благодетеля, а другому — разбойника; одному начальство в похвалу и честь, а другому — в хулу и поношение; одного монашество осветило, а другого очернило и погубило вовеки...

Такое правдивое, но для многих колкое изъяснение скоро навлекло ему брань. Ложь и порок вооружили на него орудия свои в лицах многих. Но рука господня была с ним, и он превозмогал ею все наветы глупых и злых человеков.

Занимаясь много другом своим, возводя ум его выше обыкновенных познаний, наведывался он искоренить в нем предубеждения, напечатленные от невежд и бабьих басней. Приметя, что страх смерти и боязнь мертвых обладали мучительно воображением его, предлагал он ему важные чтения, разрушающие сие ужасное мнение; беседовал часто о начале и расснащении существ каждого в свое основание, говоря, что венцу подобен век: начало и конец в единой точке заключаются. От зерна колос в зерно возвращается, от семени в семя яблоня закрывается1, земля в путь земли идет и дух к духу. «Какое, — так рассуждал он, — есть основание первоначальное тварей?» Ничто. Воля вечная, возжелав облечь совершенства свои в явление видимости, из ничего произвела все то, что существует мысленно и телесно. Сии желания воли вечной оделись в мысленности, и мысленности — в виды, виды — в вещественные образы2. Назначено поприще или круг каждому существу по образу вечного явить силы свои, то есть излияние невидимого во временной видимости, и опять вступить в свое начало, то есть в свое ничто. Край первый и край последний есть едино, и сие едино есть бог. Все твари, вся природа суть приятелище, риза, орудие; все сие обветшает, совьется, изменится; один дух божий, исполняющий Вселенную, пребывает вовеки. Богочеловек наш, говорил он, есть венец наш: не умираем, но изменяемся от смерти в жизнь, от тления в нетление. Умирают и умерли уже, им же бог — чрево их, и слава их — в стыде их. Грядет час и ныне есть, когда мертвые услышат голос сына божиего и, услышав, оживут. Если же и ныне час есть, то почто на утро, на тысячу лет, на несколько веков и кругообращений планет откладываем жизнь, смерть, воскресение, суд, голос сына божиего. Нося уже в себе огонь неугасаемый мучительных желаний и чувствий и червь неусыпаемый угрызений совести, можем ли сказать, что мы еще не осуждены, что голос сына божиего не слышится в нас еще, что труба божия не извела еще к нам судию страшного, праведного, судящего и слышит он сердце наше?

1  Стих, наполненный превысокого понятия, — «свитый боже, святый крепкий, святый бессмертный» — утверждает сию истину. Первая точка — святый боже — знаменует начало, предваряющее всю тварь; вторая — святый крепкий — знаменует начало, создавшее плоть и вселившееся в ней; третья — святый бессмертный — знаменует начало, пребывающее исчезнувшей плоти; зри о сем сочинение его «Потоп змиин», гл. 4.

2 Читай о сем книгу: «De l'origine; usages et abus de la raison et de la foi», t. I, p. 328.

Не довольствуясь беседою о сем, приглашал он друга своего в летнее время прогуливаться поздно вечером за город и нечувствительно доводил его до кладбища городского. Тут, ходя в полночь между могил и видимых на песчаном месте от ветра разрытых гробов, разговаривал о безрассудной страшливости людской, возбуждаемой в воображении их от усопших тел. Иногда пел там что-либо приличное благодушеству; иногда же, удалясь в близлежащую рощу, играл на флейтравере, оставя друга молодого между гробов одного, якобы для того, чтоб издали ему приятнее было слушать музыку. Сей, неприметно освобождаясь от пустых впечатлений, мечтательных страхов, в спокойствии сердечном внутренне воссылал благодарение промыслу божию за ниспослание ему мудрого друга и наставника.

В 1764 году друг его вознамерился поехать в Киев для любопытства. Сковорода решился сопутствовать ему, куда и отправились они в августе месяце.

По приезде туда, при обозревании древностей тамошних, Сковорода был ему истолкователем истории места, нравов и древних обычаев и побудителем к подражанию духовного благочестия почивающих там усопших святых, но не жизни живого монашества.

Многие из соучеников его бывших, из знакомых, из родственников, будучи тогда монахами в Печорской лавре, напали на него неотступно, говоря кругом:

— Полно бродить по свету! Пора пристать к гавани, нам известны твои таланты, святая лавра примет тебя, как мать свое дитя, ты будешь столб церкви и украшение обители.

— Ах, преподобные! — возразил он с горячностью. — Я столботворения умножать собою не хочу, довольно и вас, столбов неотесанных, во храме божием.

За сим приветствием старцы замолчали, а Сковорода, смотря на них, продолжал: «Риза, риза! Сколь немногих ты опреподобила! Сколь многих окаянствовала, очаровала. Мир ловит людей разными сетями, накрывая оные богатствами, почестями, славою, друзьями, знакомствами, покровительством, выгодами, утехами и святынею, но всех несчастнее сеть последняя. Блажен, кто святость сердца, то есть счастие свое, не сокрыл в ризу, но в волю господню!»

Монахи-старцы переменялись в лице, слушая сие; но звон позвал их, и они поспешили на молитву. Один из них просил Сковороду с другом его на завтра прогуляться за обитель. Согласясь, пошли все трое и сели на горе над Днепром. Отец Каллистрат (так назывался он), обняв тут Сковороду, сказал: «О мудрый муж! Я и сам так мыслю, как ты вчера говорил пред нашею братиею, но не смел никогда следовать мыслям моим. Я чувствую, что я не рожден к сему черному наряду и введен в оный одним видом благочестия, и мучу жизнь мою. Могу ли я?..» Сковорода ответствовал: «От человека не возможно, от бога же все возможно».

По прошествии нескольких дней надлежало другу его возвращаться восвояси. Сковорода, будучи упрошен родственником своим, соборным печерским типографом Иустином, остался в Киеве.

Не прошло двух месяцев, как он приехал из Киева опять в Харьков. Украину предпочитал он Малороссии за воздух и воды. Реки почти все цветут в Малороссии, отчего и воздух имеет гнилость. Он обыкновенно называл Малороссию матерью потому, что родился там, а Украину — теткою по жительству его в оной и по любви к ней.

В Харькове был губернатором Евдоким Алексеевич Щербинин — человек, не имевший учебного воспитания, но одаренный природным здравым разумом, любитель наук, талантов, музыки, в которой и сам он был весьма искусен и знающ. Наслышась о Сковороде, призвал он его к себе и, поговоря с ним, сказал ему:

— Честный человек! Для чего не возьмешь ты себе никакого известного состояния?

— Милостивый государь, — ответствовал Сковорода. — Свет подобен театру: чтоб представить на театре игру с успехом и похвалою, то берут роли по способностям. Действующее лицо на театре не но знатности роли, но за удачность игры вообще похваляется. Я долго рассуждал о сем и по многом испытании себя увидел, что не могу представить на театре света никакого лица удачно, кроме низкого, простого, беспечного, уединенного: я сию роль выбрал, взял и доволен.

Губернатор, посмотря на него с удовольствием, полюбил его и сказал предстоящим:

— Вот умный человек! Он прямо счастлив; меньше было бы на свете дурачеств и неудовольствий, если бы люди так мыслили.

— Но, друг мой! — продолжал Щербинин, отведя его особенно из круга. — Может быть, ты имеешь способности к другим состояниям, в общежитии полезным, да привычка, мнение, предуверение...

— Если бы я почувствовал сего дня, — прервал речь Сковорода, — что могу без робости рубить турков, то б сего же дня привязал бы я гусарскую саблю и, надев кивер, пошел бы служить в войско. Труд при врожденной склонности есть удовольствие. Пес бережет стадо день и ночь по врожденной любви и терзает волка по врожденной склонности, несмотря на то что и сам подвергается опасности быть растерзанным хищниками. Ни конь, ни свинья не сделают сего, понеже не имеют природы к тому. Склонность, охота, удовольствие, природа, сила божия, бог есть то же. Есть склонности, есть природы злые, и сии суть явление гнева божиего. Человек есть орудие, свободно и вольно подчиняющее себя действию или любви божией, то есть жизни, или гнева божиего, то есть суда, добра или зла, света или тьмы. Сие напечатлено ощутительно на кругообращении дня и ночи, лета и зимы, жизни и смерти, вечности и времени. Бог есть бог жизни, или любви, и бог суда, или гнева1. Все твари суть грубые служебные органы свойств сих верховного существа; один человек есть благороднейшее орудие его, имеющее преимущество свободы и полную волю избрания, а потому и цену и отчет за употребление права сего в себе держащее. Отсюда, естественно, происходит понятие о правосудии, милосердии и благости в творце. А когда в творце, то и в тварях, наипаче же приближенных к нему даром разума. Отсюда власти, правительства, державы, семейства, общества, состояния, отсюда родители, цари, начальники, воины, судьи, господа, рабы; но один бог во всех и все в нем.

1 Мир сей и человек суть изъявление чудес, которые дух бога невидимого производит вещественно. Сей дух чудес свидетельствует в явлении своем о внутреннем состоянии бытии в любви иди во гневе, в добре или во зле.

Щербинин в сладость послушал его и убеждал его ходить к нему чаще.

Сковорода, держась приличия того лица, которое избрал он представлять на театре жизни, всегда удалялся от знатных особ, великих обществ и чиновных знакомств: любил быть в малом кругу непринужденного обращения с людьми откровенными; предпочитал чистосердечное обхождение паче всяких ласкательных приемов, в собраниях занимал всегда последнее место, ниже всех и неохотно входил в беседу с незнакомыми, кроме простолюдинов.

Любимое, но не главное упражнение его была музыка, которою он занимался для забавы и препровождал праздное время. Он сочинил духовные концерты, положа некоторые псалмы на музыку, так же и стихи, певаемые во время литургии, которых музыка преисполнена гармонии простой, но важной, проницающей, пленяющей, умиляющей. Он имел особую склонность и вкус к акроматическому роду музыки. Сверх церковной, он сочинил многие песни в стихах и сам играл на скрипке, флейтравере, бандуре и гуслях приятно и со вкусом.

В 1766 году по повелению благополучно царствующей Екатерины II к харьковским училищам по предстательству Щербинина прибавлены некоторые науки под названием прибавочных классов. Между прочими назначено было преподавать благородному юношеству правила благонравия. Начальство признало способнейшим к сему Сковороду и пригласило его. Он охотнейше принял сие предложение и не захотел брать определенного за класс сей по окладу жалованья, почитая, что удовольствие, которое находит он быть в сем случае полезным по склонности своей, заменяет ему всякую мзду. По сему поводу написал он в то время сочинение, известное под сим именем: «Начальная дверь к христианскому добронравию для молодого шляхетства Харьковской губернии».

Сочинение сие содержало в себе простые истины, краткие коренные познания должностей, относительных до общежития. Все просвещенные люди признавали в оном чистые понятия, справедливые мысли, основательные рассуждения, чувствительные побуждения, благородные правила, движущие сердце к подобному себе концу высокому.

Но как все то основывалось на познании бога и достойном почтении оного, то епископ белгородский, бывший тогда епархиальным, почитая такое рассуждение в устах светского человека за похищение власти и преимуществ своих, вознегодовал на него с гонением; требовал книжицу на рассмотрение; нашел некоторые неясности для него и сомнения в речах и образ учения, не соответствующий обыкновенному правилу, почему и препоручил своим спросить Сковороду, для чего он преподавал наставления христианского благонравия различным образом от обыкновенного. Сковорода ответствовал: «Дворянство различествует одеянием от черни народной и монахов. Для чего же не иметь оному и понятий различных о том, что нужно знать ему в жизни? Так ли, — продолжал он в ответ, — государя разумеет и почитает пастух и земледелец, как министр его, военачальник, градоначальник? Подобно и дворянству такие ли прилично иметь мысли о верховном существе, какие в монастырских уставах и школьных уроках?» По сем ответе все замолчало.

Сковорода, побуждаясь духом, удалился в глубокое уединение. Близ Харькова есть место, называемое Гужвинское, принадлежащее помещикам Земборским, которых любил он за добродушие их. Оное покрыто угрюмым лесом, в средине которого находился пчельник с одною хижиною. Тут поселился Григорий, укрываясь от молвы житейской и злословии духовенства.

Предавшись на свободе размышлениям и оградя спокойствие духа безмолвием, бесстрастием, бессуетностью, написал он тут первое сочинение свое в образе книги, названное им «Наркисс, или о том: познай себя». Прежние его, до того написанные малые сочинения были только отрывочные, в стихах и прозе.

Продолжая там же свое пустынножительство, написал он другое сочинение, под именем: «Книга Асхань, о познании себя самого», которое приписал другу своему.

Лжемудрое высокоумие, не в силах будучи вредить ему злословием, употребило другое орудие — клевету. Оно разглашало повсюду, что Сковорода охуждает употребление мяса и вина и сам чуждается оных. А как известно, что такое учение есть ересь манихейская, проклята от святых соборов, то законословы и дали ему прилагательное имя манихейского ученика. Сверх того, доказывали, что он называет вредными сами по себе золото, серебро, драгоценные вещи, одежды и проч. Как же бог ничего вредного не сотворил, а все те вещи им созданы, то и заключали, что он богохульник.

Притом поскольку Сковорода удаляется от людей, чуждается обществ и избегает состояния в общежитии, скрывается в леса, то и выводили естественным последствием, что он не имеет любви к ближнему, а потому и назвали его мизантропом, то есть человеконенавистником.

Сковорода, узнав о сем и не желая, чтоб добрые и простодушные сердца соблазнились о нем сими разглашениями клеветы, явился в город и, найдя в одном собрании приличный случай к объяснению правил своих, говорил так1:

— Было время и теперь бывает, что для внутренней моей экономии воздерживаюсь я от мяса и вина. Но потому ли лекарь охуждает, например, чеснок, когда велит поудержаться от употребления оного тому, у кого вредный жар вступил в глаза? Все благосотворено от всещедрого творца, но не всем всегда бывает полезно. Правда, что я советовал некоторым, дабы они осторожно поступали с вином и мясом, а иногда и совсем от того отводил их, рассуждая горячую молодость их. Но когда отец младо-летнему сыну вырывает из рук нож и не дает ему употребления оружейного пороху, сам, однако же, пользуясь оными, то не ясно ли видно, что сын еще не может владеть правильно теми вещами и обращать их в пользу, ради которой они изобретены? Вот почему приняли меня за манихейского ученика. Не ложно то, что всякий род пищи и пития есть полезен и добр; но надлежит брать в рассуждение время, место, меру, особу. Не бедственно ли было бы сосущему грудь младенцу дать крепкой водки? Или не смешно ли работавшему в поте лица весь день на стуже дровосеку подать стакан молока в подкрепление сил его? Как же несправедливо почли меня за манихея, так и недостойно за человеконенавистника и ругателя даров божиих.

1 Сие самое объяснении он описывает в письме к некоторому другу своему.

Когда бог определил мне в низком лице быть на театре света сего, то должно уже мне и в наряде, в одеянии, в поступках и в обращении со степенными, сановными, знаменитыми и почтенными людьми соблюдать благопристойность, уважение и всегда помнить мою ничтожность пред ними. Сие сам я стараясь сохранить и прочим советовал делать так же, отчего и попал я в оклеветание. Оглагольники мои, если бы приписывали мне обыкновенные слабости или пороки, то сносно было бы мне; но сии языковредные, представляя меня развращающим нравы, делают меня еще душегубителем, то есть еретиком, и под сим видом запрещают, отговаривают, отсоветывают вступать со мною в знакомство, в беседу, в обращение. Я говаривал молодым людям советоваться со своею природою, чтоб они на зрелище жизни могли сохранить благопристойность, приличную искусным действующим лицам; а если кто взял роль, не совсем сродную ему, то старайся бы как можно удачнее оную представить и поступать без соблазнов, дабы хотя несколько жалобы между людьми и роптания пред богом на состояния свои уменьшились.

Слушавшие тут друг на друга взглядывали, и никто ни слова не сказал ему на сие. Сковорода, поклонясь всем, отправился тогда же в уединение.

В Изюмском округе, Харьковской губернии, имели жительство дворяне Сошальские, которых брат меньший просил тут же Сковороду пожить у него, предлагая ему спокойное пребывание в деревне его, где все по вкусу и охоте своей он мог найти, как и самого хозяина, ищущего любви его. Сковорода поехал с ним в деревню его Гусинку, полюбил место и хозяев и поселился в недалеком расстоянии от деревни, в пасеке их. Тишина, безмятежно, свобода возбудили в нем все чувства тех драгоценных удовольствий, которые опытом известны одним мудрым и цело-мудрым. «Многие говорят (так писал он к другу своему): что делает в жизни Сковорода? Чем забавляется? Я же во господе возрадуюсь, возвеселюсь о боге, спасе моем! Радование есть цвет человеческой жизни, — продолжал он, — оно есть главная точка всех подвигов; все дела каждой жизни сюда текут. Суть некие, как без главной точки живущие, без цели, без пристани плывущие. Но о развращенных я не говорю: свое всякому радование мило. Я же поглумлюсь, позабавлюсь в заповедях вечного. Все исходит в скуку и омерзение, кроме сей забавы, и пути ее — пути вечные.

Между сим круг жизни друга его доходил до той точки, на которой означается1 двупутие Геркулесово. Он вознамерился ехать в столицу для службы: в 1769 году отправился туда и прибыл в ноябре.

Свет представился ему во всей великости своих прелестей. Потоп мыслей покрыл разум его, и бездна желаний отверзлась пред сердцем его. Но, приучась от наставника своего — Сковороды относиться во всех своих предприятиях к мановению внутреннего духа, силою его пробудился от обаятельного удивления и, три года проживя в столице, всегда хранил под державою его, соблюл душевное спокойствие. Блажен, если бы неуклонно во все текущие лета последовал сему великого совета ангелу!

В1770 году Сковорода, согласясь, с Сошальским поехал в Киев. Родственник его, Иустин, был начальником Китаевской пустыни, что подле Киева. Сковорода поселился у него в монастыре и три месяца провел тут с удовольствием. Но вдруг приметил в себе внутреннее движение духа непонятное2, побуждающее его ехать из Киева: следуя сему по своему обыкновению, просит он Иустина, чтоб отпустил его в Харьков. Сей уговаривает его остаться. Григорий непреклонно настаивает, чтоб отправить его. Иустин заклинает его всею святынею не оставлять его. Сей, видя нерасположение Иустина к отпуску его, пошел в Киев к приятелям попросить, чтоб отправили его в Украину. Те удерживают его, он отговаривается, что ему дух настоятельно велит удалиться из Киева. Между сим пошел он на Подол, нижний город в Киеве. Прийдя на гору, откуда сходят на Подол, вдруг, остановись, почувствовал он обонянием такой сильный запах мертвых трупов, что перенесть не мог, и тотчас поворотился домой3. Дух убедительнее погнал его из города, и он с неудовольствием отца Иус-тина, но с благоволением духа отправился в путь на другой же день.

1 Геркулесу предстали Минерва и роскошь и звали его каждая в свой путь: сие называется двупутие Геркулесово.

2 Душа мужа возвещать некогда более может, нежели семь блюстителей высоких, сидящих на страже (Книга премудрости, Сирах, гл. 37, ст. 18).

3 Ксенофонт и Платон описывают различные происшествия, где Сократов дух, так называемый гений, предсказывал такие вещи, которых не можно истолковать из обыкновенных известных естественных сил души. Когда его осудили на смерть и друзья его советовали, чтобы он написал оправдательную речь, — «Я несколько раз принимался писать оную, — сказал Сократ, — но гений всегда мне в том препятствовал. Может быть, угодно богу, чтобы я умер ныне легкою смертью, пока не приду в старость, многоболезненную и немощную уже».

Приехав через две недели в Ахтырку-город, остановился он в монастыре у приятеля своего — архимандрита Венедикта. Прекрасное местоположение и приязнь добродушного монаха сего успокоили его. Тут вдруг получили известие, что в Киеве оказалась моровая язва, о которой в бытность его и не слышно было, и что город заперт уже.

Сердце его дотоле почитало бога, как раб; оттоле возлюбило его, как друг. И о сем он рассказывал другу своему так: «Имея разожженные мысли и чувства души моей благоговением и благодарностию к богу, встав рано, пошел я в сад прогуляться. Первое ощущение, которое осязал я сердцем моим, была некая развязанность, свобода, бодрость, надежда с исполнением. Введя в сие расположение духа всю волю и все желания мои, почувствовал я внутри себя чрезвычайное движение, которое преисполняло меня силы непонятной. Мгновенно излияние некое сладчайшее наполнило душу мою, от которого все внутреннее мое возгорелось огнем, и, казалось, что в жилах моих пламенное течение кругообращалось. Я начал не ходить, но бегать, как бы носим некиим восхищением, не чувствуя в себе ни рук, ни ног, но будто бы весь я состоял из огненного состава, носимого в пространстве кругобытия. Весь мир исчез предо мною; одно чувствие любви, благонадежности, спокойствия, вечности оживляло существование мое. Слезы полились из очей моих ручьями и разлили некую умиленную гармонию во весь состав мой. Я проник в себя, ощутил как сыновнее любви уверение и с того часа посвятил себя на сыновнее повиновение духу божиему».

По прошествии двадцати четырех лет пересказывал он сие другу своему с особенным чувствованием, давая знать, сколь близ нас есть бог, сколько промышляет о нас, хранит нас, как наседка птенцов своих, под крылья свои собрав, если мы только не удаляемся от него во мрачные желания воли нашей растленной.

----------------------------------------
www.MARSEXX.ru
----------------------------------------

Г.С. Сковорода. Жизнеописание, сочинения. — М., Евролинц, 2002. — 200 стр.

В настоящем издании впервые с конца XIX века публикуются биографии великого украинского философа Г.С. Сковороды, написанные М. Ковалинским, Я. Верховцем, Н, Стеллецким, В. Эрном, Д. Багалием.

В издании также публикуются труды Г.С. Сковороды — «Басни Харьковские» и «Алфавит, или Букварь мира».

«Хроника жизни Г.С. Сковороды» написана С.Шумовым и А.Андреевым.

© Евролинц, 2002

© С. Шумов, А. Андреев, тексты, 2002

Печатается по изданиям:
М. И. Ковалинский. Жизнь Григория Сковороды, написанная в 1794 году в древнем вкусе. Х, 1894.
Я. Д. Верховец. Г.С. Сковорода — украинский философ-проповедник. СПб., 1899
Н. Стеллецкий. Странствующий украинский философ Г.С. Сковорода. К., 1894
В. Эрн. Г.С. Сковорода. Жизнь и учение. М, 1912
Д. М. Багалий.Украинский странствующий философ Григорий Саввич Сковорода. X, 1923
Г. С.Сковорода.Сочинения. X, 1894

Григорий Саввич Сковорода родился 22 ноября (3 декабря) 1722 года в селе Чернухи Полтавской губернии. Мать — Пелагея, отец — малоземельный казак Савва Сковорода.

В сентябре 1734 года Григорий поступил в Киево-Могилянскую академию, полный курс учебы в которой занимал 12 лет.

В 1742 году Григорий был принят певчим в Императорскую придворную капеллу.

В июле 1744 года Григорий продолжил учебу в Киево-Могилянской академии. Его профессорами были М. Козачинский и Г. Конисский.

В 1750 году Григорий, окончивший полный курс академии, в составе особой группы полковника Гавриила Вишневецкого три года пробыл в Европе — пешком прошел по Венгрии, Австрии, Чехии; вероятно, и по Польше, Германии и Италии; в этот период Григорий изучил и совершенствовал знание латинского, греческого, еврейского и немецкого языков.

В 1753 году Григория Сковороду пригласили читать курс поэтики в Переяславскойлеминарии. Начал писать стихи и трактаты.

В 1754 году Григорий стал домашним учителем в селе Каврай у помещика Степана Томары.

В 1755 году Григорий Саввич был в Москве, в Троице-Сергиевой лавре. С 1755 по 1758 году Григорий Саввич жил в селе Каврай.

С 1759 по 1769 год Григорий Саввич был учителем поэзии, синтаксиса и греческого языка в Харьковском коллегиуме. Там он написал учебный курс «Начальная дверь ко христианскому добронравию».

С1769 года Григорий Саввич странствовал по Украине, подолгу жил у своих учеников и почитателей, отказываясь от предлагаемых ему должностей, также жил и в крестьянских избах, уча людей нравственности как своим образом жизни, так и своими произведениями. Написал философские работы — диалоги «Алфавит, или Букварь мира», «Кольцо», «Потоп Змиин» и другие.

Григорий Саввич Сковорода скончался 29 октября (9 ноября) 1794 года в селе Ивановке (ныне Сковориновка) Харьковской губернии.

Сочинения Г.С. Сковороды при его жизни не издавались, их распространяли в рукописных копиях. Первые издания его трудов относятся к середине XIX века.

В данном издании работы Г.С.Сковороды публикуются по трудам:

«Сочинения Григория Саввича Сковороды, собранные и редактированные профессором Д.И.Багалеемк Харьков, 1894.

«Харьковские басни». Написаны во второй половине 60-х годов XVIII века и весной 1774 года. Рукопись не сохранилась. Первая публикация осуществлена в 1837 году со списков XVIII века.

«Разговор, называемый Алфавит, или Букварь мира». Диалог написан в 1774 году. Оригинал рукописи хранится в Государственном Историческом музее в г. Москве. Впервые был опубликован в 1894 году.

----------------------------------------
www.MARSEXX.ru
----------------------------------------

Г.С. Сковорода. Жизнеописание, сочинения. — М., Евролинц, 2002. — 200 стр.

В настоящем издании впервые с конца XIX века публикуются биографии великого украинского философа Г.С. Сковороды, написанные М. Ковалинским, Я. Верховцем, Н, Стеллецким, В. Эрном, Д. Багалием.

В издании также публикуются труды Г.С. Сковороды — «Басни Харьковские» и «Алфавит, или Букварь мира».

«Краткая хроника жизни Г.С. Сковороды» написана С.Шумовым и А.Андреевым.

© Евролинц, 2002

© С. Шумов, А. Андреев, тексты, 2002

Печатается по изданиям:
М. И. Ковалинский. Жизнь Григория Сковороды, написанная в 1794 году в древнем вкусе. Х, 1894.
Я. Д. Верховец. Г.С. Сковорода — украинский философ-проповедник. СПб., 1899
Н. Стеллецкий. Странствующий украинский философ Г.С. Сковорода. К., 1894
В. Эрн. Г.С. Сковорода. Жизнь и учение. М, 1912
Д. М. Багалий.Украинский странствующий философ Григорий Саввич Сковорода. X, 1923
Г. С.Сковорода.Сочинения. X, 1894

Михаил Ковалинский, ученик и друг Г.С. Сковороды, знал его лучше всех остальных совеременников.

Автограф рукописи хранится в Институте литературы имени Т.Г. Шевченко Национальной Академии Наук Украины. Впервые опубликована в журнале «Киевская старина» (1886 год, т. XVI)

Non omnis moriar (Horatius).

Во всем существующем есть нечто главное и всеобщее: в нечленов-ных ископаемых — земля; в растительных — вода; в животных — огонь; в человеке — разум и так далее.

Каждое бытие составляет особый круг, или мир свой, с различиями, делимостями, раздроблениями до непостижимости.

Каждая главность, или всеобщность, сих кругов имеет над собою и в себе главнейшее, всемирное, верховное, единое начало: все тем были.

Сие, распространяясь, разделяясь в способности, силе, свойствах, постепенности, осуществляет невидимые бытия разнообразно и, в снисхождении своем сгущаясь, составляет в человеке мысленность, в животных — чувство, в растительных — движение, в нечленовных ископаемых — существование.

Человек, то есть воплощенная способность мыслящая, в сем начале живет, движется и есть.

Сия всеглавнейшая, всемирная, невидимая сила едина — ум, жизнь, движение, существование, — изливаясь из непостижимости в явление, из вечности — во всеобширность времени, из единства исключительного—до беспредельной множественности, образуя круг человечества, уделяет оному от плавности своей благороднейшее преимущество — свободную волю.

На сей главизне, корне, начале основывается власть правительств, держава владык, сила царей, любовь родителей, честь мудрых, слава добродетельных, память праведных.

Множественность вносит различие, а сие предполагает неравенство и несовершенство; свободная воля предполагает выбор; сей же — нравственную способность, могущую познать добро, истину, совершенство, любить оное и искать предпочтительно. Отсюда происходит подвиг искания, и подвижник истины называется мудрый, а дело его — добродетель.

Парфянин и мидянин, иудей и эллин, раб и свободный равно участвуют в сем преимуществе всемирного, верховного, единого начала.

Подвиг, то есть правильное употребление свободной воли, делает разделения; и сей подвиг в выборе истинного, доброго, совершенного есть правда, воздающая всякому свое: полная — полным и тщетная — тщетным. Почему мудрый и праведный есть то же.

Поставленный между вечностью и временем, светом и тьмою, истиною и ложью, добром и злом, имеющий преимущественное право избирать истинное, доброе, совершенное и приводящий то в исполнение на самом деле, во всяком месте, бытии, состоянии, звании, степени есть мудрый, есть праведный.

Таков есть муж, о котором здесь предлежит слово.

Григорий, сын Саввы, Сковорода родился в Малой России, Киевского наместничества, Лубенской округи, в селе Чернухах, в 1722 году. Родители его были из простолюдства: отец — казак, мать — такого же рода. Они имели состояние мещанское, посредственно достаточное, но честностью, правдивостью, странноприимством, набожеством, миролюбивым соседством отличались в своем кругу.

Сей сын их, Григорий, по седьмому году от рождения приметен был склонностью к богочтению, дарованием к музыке, охотою к наукам и твердостью духа. В церкви ходил он самоохотно на клирос и певал отменно, приятно. Любимое же и всегда почти твердимое им пение его было сей Иоанна Дамаскина стих: «Образу златому, на поле Деире служиму, трие твои отроцы не брегоша безбожного веления» и проч.

По охоте его отец отдал его в Киевское училище, славившееся тогда науками. Григорий скоро превзошел сверстников своих успехами и похвалами. Митрополит Киевский Самуил Миславскии, человек отличной остроты разума и редких способностей к наукам, будучи тогда соучеником его, оставался во всем ниже его при величайшем соревновании своем.

Тогда царствовала императрица Елизавета, любительница музыки и Малороссии. Дарования Сковороды к музыке и отменно приятный голос его подали случай быть ему выбранным ко двору в певческую музыку, куда и отправлен был он при вступлении на престол государыни.

Он не долго находился там. Императрица скоро предприняла путешествие в Киев и с нею весь круг двора. Сковорода, прибыв туда, при возвратном отбытии двора в С.-Петербург, получив увольнение с чином придворного уставщика, остался в Киеве и опять начал учиться.

Круг наук, преподаваемых в Киеве, показался ему недостаточным. Он возжелал видеть чужие края. Скоро представился повод к сему, и он воспользовался им всеохотно.

От двора отправлен был в Венгрию к Токайским садам генерал-майор Вишневский, который для находившейся там греко-российской церкви хотел иметь церковников, способных к службе и пению. Сковорода, известен знанием музыки, голосом, желанием быть в чужих краях, разумением некоторых языков, представлен был Вишневскому одобрительно и взят им в покровительство.

Путешествуя с генералом сим, имел он случай с позволения его и с помощью его поехать из Венгрии в Вену, Офен, Пресбург и прочие окольные места, где, любопытствуя по охоте своей, старался знакомиться наипаче с людьми, ученостью и знаниями отлично славимыми тогда. Он говорил весьма исправно и с особливою чистотою латинским и немецким языком, довольно разумел эллинский, почему и способствовался сими доставить себе знакомство и приязнь ученых, а с ними новые познания, каковых не имел и не мог иметь в своем отечестве.

Возвратясь из чужих краев, наполнен ученостью, сведениями, знаниями, но с пустым карманом, в крайнем недостатке всего нужнейшего, проживал он у своих прежних приятелей и знакомых. Как и сих состояние не весьма зажиточно было, то искали они случая, как бы употребиться ему с пользою его и общественною. Скоро открылось место учителя поэзии в Переяславе, куда он и отправился по приглашению тамошнего епископа.

Сковорода, имея основательные и обширные знания в науках, нежели каковые тогда были в училищах провинциальных, написал рассуждение о поэзии и руководство к искусству оной так новым образом, что епископу показалось странным и несообразным прежнему старинному обычаю. Епископ приказал переменить и преподавать по тогдашнему обыкновенному образу учения. Сковорода, уверен будучи в знании своем и точности дела сего, не согласился переменить и отставить написанные им правила для поэзии, которые были проще и вразумительнее для учащихся, да и совсем новое и точное понятие давали об оной. Епископ требовал от него письменного ответа образом судебным через консисторию, для чего он не выполнил повеления. Сковорода ответствовал, что он полагается на суд всех знатоков в том, что рассуждение его о поэзии и руководство, написанное им, есть правильное и основанное на природе сего искусства. При том в объяснении прибавил латинскую пословицу: « Alia res sceptrum, alia plectrum», то есть: иное дело пастырский жезл, а иное пастушья свирель.

Епископ, обратив незнание свое в непослушание его и самомнение о учености своей в гордость и высокоумие его, дал своеручное повеление на докладе консистории следующее: «Да не живет в доме моем творящий гордыню». По сему Сковорода выгнан был из училища переяславского не с честью. Сей был первый опыт твердости духа его.

Недостатки стесняли его крайне, но нелюбостяжательный нрав его поддерживал в нем веселость его.

Он перешел из училища жить к приятелю своему, который знал цену достоинств его, но не знал стеснения нужд его. Сковорода не смел просить помощи, а приятель не вздумал спросить его о надобности. И так переносил он нужды скромно, молчаливо, терпеливо, безропотно, не имея тогда, как только две худые рубашки, один камлотный кафтан, одни башмаки, одни черные гарусные чулки. Нужда обрабатывала в нем сердце полезнейше и насеяла в нем семена терпения такие, которых плодами у красясь жизнь его сделала его мудрым и счастливым.

Не в далеком расстоянии имел жительство малороссийский знаменитый дворянин Стефан Томара, которому потребен был учитель для сына его. Сковорода одобрен был ему от знакомых и приглашен им в деревню Каврай, где и поручен был ему сын в смотрение и науку.

Старик Томара от природы имел великий разум, и по службе обращаясь с иноземцами, приобрел нарочитые знания, однако придерживался много застарелых предубеждений, свойственных грубого воспитания людям, которые смотрят с презрением на все то, что не одето гербами и не расписано родословиями.

Сковорода начал больше возделывать сердце молодого воспитанника своего и, рассматривая природные склонности его, помогать только природе в ращении направлением легким, нежным, нечувствительным, а не безвременно обременять разум его науками — и воспитанник привязался к нему внутреннею любовью.

Целый год продолжалось обращение его с сыном, но отец никогда не удостаивал учителя ни одним словом разговора, хотя всякий день за столом он с воспитанником бывал у него. Чувствительно было такое унижение человеку, имевшему в низкой простоте благородное сердце. Но Сковорода сносил все то и, несмотря на презрение, на уничижение его, исправлял должность свою по совестной обязанности. Договор был сделан на год, и он хотел сдержать слово свое.

В одно время, разговаривая он с воспитанником своим и видя любовь его к себе, а посему и обращаясь с ним откровенно и просто, спросил его, как он мыслит о том, что говорили. Воспитанник на тот случай отвечал неприлично. Сковорода возразил ему, что он мыслит о сем, как свиная голова. Служители тотчас донесли госпоже, что учитель называет шляхетского сына их свиною головою. Мать раздосадовала, разжаловалась супругу, требовала мщения за таковую дерзость. Старик Томара, зная внутренне цену учителя, но уступая настоянию жены, отказал ему от дому и должности и при отпуске его, в первый раз заговоря с ним, сказал ему: «Прости, государь мой! Мне жаль тебя!»

Тогда уже судьба начинала приуготовлять сердце его к несправедливостям людским, которые имел он испытать в продолжение жизни. Сковорода остался без места, без пропитания, без одежды, но не без надежды.

Убог, скуден, нужден приехал он к приятелю своему, одному сотнику переяславскому, человеку добродушному и страннолюбивому. Тут нечаянно представился ему случай ехать в Москву с Калиграфом, отправлявшийся в Московскую академию проповедником, с которым он, как приятель его, и поехал, а оттуда в Троице-Сергиеву лавру, где был тогда наместником многоученый Кирилл, бывший после епископом черниговским. Сей, увидя Сковороду, которого знал уже по слуху, и нашед-ши в нем человека отличных дарований и учености, старался уговорить его остаться в лавре для пользы училища, но любовь его к отечественному краю отвлекала его в Малороссию. Он возвратился опять в Переяслав, оставя по себе в лавре имя ученого и дружбу Кирилла.

Дух его отдалял его от всяких привязанностей и, делая его пришельцем, пресельником, странником, выделывал в нем сердце гражданина всемирного, который, не имея родства, стяжаний, угла, где главу приклонить, сторицею больше вкушает удовольствий природы, удовольствий простых, невинных, беззаботных, истинных, почерпаемых умом чистым и духом несмущённым в сокровищах вечного.

Не успел приехать он в Переяслав, как разумный Томара поручил знакомым своим уговаривать его, чтоб опять к сыну определился он учителем. Сковорода не соглашался, зная предрассудки его, а паче домашних его, но приятель его, будучи упрошен от Томары, обманом привез его в деревню к нему ночью спящего.

Старик Томара не был уже тот гербовый вельможа, но ласковый дворянин, который хотел ценить людей по внутреннему достоинству их. Он обласкал его дружески, просил быть сыну его другом и руководствовать его в науках. Любовь и откровенное обхождение сильнее всего действовали всегда на Сковороду. Он остался у Томары с сердечным желанием быть полезным, без договора, без условий.

Уединение руководствует к размышлениям. Сковорода, поселясь в деревне, подчиня докуку нужд необходимых попечению любимого и возлюбившего его господина, обеспеча себя искренностью его, предался любомудрию, то есть исканию истины.

Часто в свободные часы от должности своей удалялся в поля, рощи, сады для размышления. Рано поутру заря спутница ему бывала в прогулках его и дубравы — собеседники глумлений его. Лета, дарования душевные, склонности природные, нужды житейские звали его попеременно к принятию какого-либо состояния жизни. Суетность и многозаботливость светская представлялась ему морем, обуреваемыми беспрестанно волнами житейскими и никогда плывущему к пристани душевного спокойствия не доставляющими. В монашестве, удалившемся от начала своего, видел он мрачное гнездо спершихся страстей, за неимением исхода себе задушающих бытие смертоносно и жалостно. Брачное состояние, сколько ни одобрительно природою, но не приятствовало беспечному его нраву.

Не реша себя ни на какое состояние, положил он твердо на сердце своем снабдить свою жизнь воздержанием, малодовольством, целомудрием, смирением, трудолюбием, терпением, благодушеством, простотою нравов, чистосердечием, оставить все искательства суетные, все попечения любостяжания, все трудности излишества. Такое самоотвержение сближало его благоуспешно с любомудрием.

Душа человеческая, повергаясь в состояния низших себя степеней, погружаясь в зверские страсти, предаваясь чувственности, собственной скотам, принимает на себя свойства и качества их: злобу, ярость, несытость, зависть, хитрость, гордость и проч.; возвышаясь же подвигом доброй воли выше скотских влечений, зверских побуждений и бессловесных стремлений, восходит на высоту чистоты умов, которых стихия есть свет, разум, мир, гармония, любовь, блаженство, и от оных заимствует некоторую силу величественности, светлости, разумения высшего, пространнейшего, далечайшего, яснейшего и превосходнейшей святости в чувствия, которыми, преисполняясь внутренне¹, являет² в воображении³ состояние бытия человеческого иногда одобрительно, иногда наказательно, увещательно, предварительно и указательно.

¹ Премудрости Соломона, гл. 18, ст. 17 и 19.

² Тацит, философ, политик, ученый, писатель, описывая обстоятельства Цинны с Армениумом, не пропустил упомянуть виденного Цинной сна. Читай о сем летопись Тацита (гл. I, 45, арт. и гл. II, арт. о Германикусе).

³ Сократу часто снился один сон; оный казался ему в различных видах, но всегда приказывал одно: «Сократ, прилагайся к музыке и упражняйся к оной!» Как совершеннейшая музыка есть философия, то Сократ, последуя сновидению, больше и больше побуждался прилежать к оной, обращая всю любовь и ревность к мудрости. Так он толковал сон свой. Критон, друг Сократов, пришел объявить ему, что завтра по приговору суда должен он умереть. Сократ сказал ему: «Так и быть сему, но не завтра. Мне снился сон в сие же утро, что женщина необыкновенной красоты явилась мне в длинных ризах и, назвав меня по имени, говорила: "Через три дня прибудешь ты в плодоносную твою Пифию"».

Сковорода видел опыт сего порядка и силы природы в себе самом и описывает сие в оставшихся по нем записках своих так:

«В полночь, ноября 24 числа, 1758 года, в селе Каврай казалось во сне, будто я рассматриваю различные охоты жития человеческого по разным местам. В одном месте я был, где царские чертоги, наряды, музыки, плясания; где любящиеся то пели, то в зеркала смотрелись, то бегали из покоя в покой, снимали маски, садились на богатые постели и проч. Оттуда повела меня сила к простому народу, где такие же действия, но особенным образом и порядком производились. Люди шли по улице со скляницами в руках, шумя, веселясь, шатаясь, как обыкновенно в черном народе бывает; так же и любовные дела сродным себе образом происходили у них. Тут, поставя в один ряд мужской, а в другой женский пол, рассматривали, кто хорош, кто на кого похож и кому достоин быть парою. Отсюда вошел я в постоялые дома, где лошади, упряжь, сено, расплаты, споры и проч. слышал. Наконец, сила ввела меня в храм некий обширный и прекрасный: тут якобы в день сошествия святого духа служил я литургию с дьяконом и помню точно, что возглашал сие громко: «Ибо свят ты, боже наш» и проч. до конца. При сем по обоим хорам пето было протяжно: «Святый боже...» Сам же я, с дьяконом пред престолом до земли кланяясь, чувствовал внутренне сладчайшее удовольствие, которого изобразить не могу. Однако и тут человеческими пороками осквернено. Сребролюбие с кошельком таскается и, самого священника не минуя, почти вырывает в складку. От мясных обедов, которые в союзных почти храму комнатах отправляемы были, в которых из алтаря многие двери находились, во время литургии дух шибал до самой святой трапезы. Тут я видел следующее ужасное зрелище. Как некоторым не доставало к еде птичьих и звериных мяс, то они одетого в черную ризу человека, имевшего голые колена и убогие сандалии, убитого, в руках держа при огне, колена и икры жарили и мясо с истекающим жиром отрезая и отгрызая, жрали; и сие делали как бы некие служители. Я, не стерпя смрада и свирепства сего, отвратил очи и вышел. Сей сон не меньше усладил меня, как и устрашил».

Я пишу жизнь человека сего в христианском веке, стране, народе и исповедании. Да прочтут книгу христианства — Святое писание и увидят, что человек столько же способен быть прозорливцем, во плоти ангелом, богочеловеком, как и зверем, неразумливый да не разумеет!

Сковорода начал чувствовать вкус в свободе от суетностей и пристрастий житейских в убогом, но беспечальном состоянии, в уединении, но без расстройки с самим собою. Лжемудрствующее самолюбие, сия приукрашенная дочь внешнего разума, не могло обаять сердце его. Величественное свойство мыслящего бытия — волю углубил он со всем умствованием ее и желаниями в ничтожность свою и поверг себя в волю творца, предавшись всецело жизни и любви божией, дабы промысл его располагал им, как орудием своим, куда хочет и как хочет.

Когда человек исходит из круга самомнения, самопроизволения, самолюбия своего, почитая все то землею пустою, непроходною и безводною, тогда чистый дух святой занимает все чувства его и восстановляет царские истины, то есть возжигает в нем способности внутреннего чувства огнем любви своей. Тогда высокое познание и разумение по мере расположения внутреннего и внешнего возникает из средоточия всех вещей, как тончайший, проницательнейший огонь, с неизъясняемым удовольствием поглощаясь бездною света. В таком состоянии чувствие человека взирает на дух вседержителя с радостью и поклонением, и сим-то образом смиренное самоотвержение человеческое может созерцать то, что есть в вечности и во времени, ибо все близ его, все окрест его, все в нем есть.

Григорий, наполняясь живыми чувствиями истины, изображал то пером в сочинениях простых, но сильных. Между прочими написал он стихи¹: «Оставь, о дух мой вскоре!..» Старик Томара, прочтя оные и узнав от него, что то была забава его, сказал ему: «Друг мой! Бог благословил тебя дарованием духа и слова».

¹ Сии стихи и многие другие находятся у друга его.

Все время бытности его у Томары проходило в обучении сына его словесным наукам и языку, а себя — благочестию и самодовольству.

Наконец молодому воспитаннику его надлежало поступить в другой круг упражнений, пристойных по свету и по роду, а Сковороде судьба предуготовила звание издалече.

В Белгород прибыл на епископский престол Иоасаф Миткевич — муж, исполненный благосердия, добродетелей, учения. Сему архиерею был известен по законоискусству и по старой приязни игумен Гервасий Якубович, находившийся тогда в Переяславе. Иоасаф пригласил Гервасия разделить с ним епархиальные труды и дружественную жизнь. Гервасий приехал в Белгород и, видя ревность Иоасафа к наукам, представил ему о Сковороде одобрительнейше. Епископ вызвал его к себе через Гервасия. Сковорода немедленно прибыл и по воле Иоасафа принял должность учителя поэзии в Харьковском училище в 1759 году.

Отличный образ его мыслей, учения, жизни скоро обратил к нему внимание всего общества тамошнего. Он одевался пристойно, но просто; пищу имел, состоящую из зелий, плодов и молочных приправ, употреблял оную ввечеру, по захождении солнца; мяса и рыбы не вкушал не по суеверию, но по внутреннему своему расположению; для сна отделял он времени своего не более четырех часов в сутки; вставал до зари и, когда позволяла погода, всегда ходил пешком за город прогуливаться на чистый воздух и в сады; всегда весел, бодр, легок, подвижен, воздержан, цело-мудр, всем доволен, благодушествуют;, унижен пред всеми, словоохотен, где не принужден говорить, из всего выводящий нравоучение, почтителен ко всякому состоянию людей, посещал больных, утешал печальных, разделял последнее с неимущими, выбирал и любил друзей по сердцу их, имел набожество без суеверия, ученость без кичения, обхождение без лести.

Год протек, и он, оконча срочное время, приехал к Иоасафу для препровождения обыкновенного в училищах времени отдохновения. Епископ, желая удержать его более при училище, поручил Гервасию, как приятелю его, уговаривать его, чтоб принял он монашеское состояние, обещая довести его скоро до сана высокого духовенства. Гервасий начал советовать Сковороде, предлагая желание архиерея, благовидность польз его, предстоящую ему в сем поприще честь, славу, изобилие всего, почтение и, по его мнению, счастливую жизнь.

Не таковы долженствовали быть предложены побуждения для сердца Сковороды. Он, выслушав сие, возревновал по истине и сказал Гервасию: «Разве вы хотите, чтобы и я умножил число фарисеев? Ешьте жирно, пейте сладко, одевайтесь мягко и монашествуйте! А Сковорода полагает монашество в жизни нестяжательной, малодовольстве, воздержности, в лишении всего ненужного, дабы приобрести всенужнейшее, в отвержении всех прихотей, дабы сохранить себя самого в целости, во обуздании самолюбия, дабы удобнее выполнить заповедь любви к ближнему, в искании славы божией, а не славы человеческой». Гервасий убеждал его милостию архиерея, дружбою своею, пользою церкви, но Сковорода, тверд духом и правилами, возразил ему в ответ: «Благодарствую за милость, за дружбу, за похвалу; я не заслуживаю ничего сего за непослушание мое к вам при сем случае». Гервасий, зная недостатки его и думая, что он, нуждаясь содержанием и знакомством в чужой стороне, должен будет согласиться на предложение его, оказал ему остуду. Григорий, приметя сие, решился скоро. На третий же день, дождавшись в передней выхода его, подошел сказать ему всесмиреннейше: «Прошу вашего высокопреподобия на путь мне благословения». Гервасий, не глядя на него, благословил его с досадою, а Сковорода, с миром отойдя, тотчас отправился к новому приятелю своему в деревню Старицу, в окрестности Белгорода.

Старица было место, изобильное лесами, водотечами, удольями, благоприятствующими глубокому уединению. Сковорода, поселясь там, паче всего прилежал к познанию себя и упражнялся в сочинениях, относительных к сему. В лишениях своих, призывая в помощь веру, не полагал оной в наружных обрядах одних, но во умерщвлении самопроизволения духа, то есть побуждений, от себялюбия происходящих; в заключение всех желаний своих в волю всеблагого и всемогущего творца по всем предприятиям, намерениям и делам. Он единственно занимался повелевать чувству своему и поучать сердце свое не дерзать господствовать над порядком промысла божия, но повиноваться оному во всей смиренности.

Отец Гервасий донес епископу об отзыве Сковороды на предложения его и об отбытии его. Добродушный Иоасаф не подосадовал, но только пожалел о нем. Между тем Григорий продолжал пустынножительство в Старице.

Нигде столь не обозревает себя человек, как в уединении, и не напрасно сказано древним мудрецом¹: уединенный должен быть или царь, или зверь. Перебороть скуку, проклятое исчадие недовольства, занять ум и сердце упражнениями достаточными, ублажить их есть дело не инако, как мудрого, обладающего собою царя уединенного, священника божиего, понимающего вездесущее и всеисполнение духа господнего и поклоняющегося ему духом.

Сковорода, провожая там дни свои в бодрости духа, веселости, беспечалии, благонадежности, часто говаривал при посещающих его: «О свобода! О наука!»

Слух о необыкновенной жизни его и назидательном собеседовании привлек многих искателей знакомства его. Он, посещая некоторых по деревням, вздумал навестить Харьков. Некто из познакомившихся с ним, сделавшись приятелем его, просил, чтоб, будучи в Харькове, познакомился он с племянником его, молодым человеком, находившимся там для наук, и не оставил бы его добрым словом.

Сковорода приехал в Харьков, жил у знакомых своих несколько уже недель. В одно время, пришедши посетить училище и видя тут некоторых незнаемых им, спросил, не находится ли тут такой-то, племянник NN. Молодой тот человек случился на сие время быть там, и знакомые Сковороде сказали, что он самый тот есть. Сковорода, посмотря на него, возлюбил его и возлюбил до самой смерти. После увидел сей молодой человек, что случай таковой был устроен для него перстом божиим издалече.

¹ Надобно иметь великое основание разума или совсем оного лишенным быть, чтоб содержать себя долгое время в уединенной жизни. Снести себя, ужиться самому с собою, смотреть на себя спокойными глазами, быть довольным сердцем своим, не искать себя вне себя есть ключ истинного блаженства.

Добрый пастырь Иоасаф, не теряя из виду Сковороды, желал всячески привлечь его опять в Харьковское училище и извлечь из дарований его пользу, которую он чувствовал во всей цене ее. Зная, что он не любит принужденности, пригласил его дружески и предложил ему должность учителя, какую хочет. Довольно было убедить Сковороду, чтоб дать только ему на выбор дело — то или другое. Он, имея в виду пользу, намереваемую для молодого нового друга своего, которого в сердце почитал уже таковым, как после сам о сем изъяснялся, рад был призыву епископа и взял предложение его всеохотно, с тем чтоб преподавать ему класс, ниже прежнего, синтаксический. Сверх того, взялся обучать эллинскому языку.

Прибыв из Белгорода в Харьков и вступя в должность, нашел он любимого своего молодого человека, который, однако, не знал и не смел мыслить, чтоб мог быть достойным дружбы его, хотя любил и удивлялся философской жизни его и внутренне почитал его.

Григорий часто начал посещать его и, по склонности молодого человека, занимать его музыкой и чтением книг, служивших поводом к разговорам и нравоучению. Открыв в молодом человеке сердце, какового желал он, и способности природные, каковые любил он, обратил внимание свое на удобрение разума его и духа.

Молодой сей человек, будучи воспитываем до сего полуучеными школьными учителями, частью монахами, в руках которых тогда святилища наук находились, которые и положили ему в голову мнения о вещах странные, часто слыша от Сковороды противное тому и не могши согласить в понятии своем новых правил со старыми, видя же на самом деле жизнь его добродетельную, целомудрую, примерную, сомневался сам в себе и сожалел душевно, что такой добродетельный муж имел несогласные с учеными мнения и правила, особливо же до нравоучения и духовных знаний относительно, а посему и в заблуждениях находился.

Все книгочии-наставники его, да и весь свет, словом и делом внушали ему, что счастие человеческое состоит в том, чтобы иметь всего много: много чего есть, много чего пить, много во что одеваться и в утехах праздно веселиться. Сковорода один начал говорить ему: чтоб быть истинно счастливым, то все оное не нужно; что ограничение желаний, отвержение излишеств, обуздание прихотствующей воли, трудолюбие, исправление должности, в которую промысл божий поставил кого, не за страх, но за совесть, суть пути к счастию. Сковорода говорил сие и жил так.

Велемудрые учили его, что добродетель гражданская одна есть ничто пред верховным существом, что Марк Аврелий, Тит, Сократ, Платон и прочие славные в древности великими делами и сердцем люди должны быть несчастливы, потому что не имели исторического знания о вещах, случившихся после них. Сковорода утверждал, что во всех оных мужах действовал дух вышний, а посему и недостойны они осуждения, но почтения и подражания в любви к истине. И если бог есть истина, то они были верные служители его.

Философы, учившие молодого человека, толковали ему, что к такому, например, жизни состоянию больше и особенно привязано благословение божие, а к иному меньше или же и проклятие, что ведение таинств и выполнение обрядов тайноводства есть совершенство и высокость человека. Сковорода учил, что все состояния суть добры и бог, разделяя членов общества, никого не обидел; проклятия же налагает он только на сынов противления, которые, не вняв себе и не последуя званию природы, вступают в состояния по страстям, по обманчивым видам, по прихотям. И понеже не испытали они в себе склонности врожденной, то и предал их верховный раздаятель дарований в неискусен ум, да творят неподобное и будут прокляты, то есть несчастливы. Сковорода учил, что совершенство человека состоит в делании истинной пользы ближнему и что таинства и обряды тайноводства относительны к слову, а царствие божие есть в силе или в деле.

Молодой человек, напоен будучи измлада предуверениями, слушая Сковороду, восчувствовал в себе возбужденную борьбу мыслей и не знал, чем разрешить оную. Прочие учителя его внушали ему отвращение к Сковороде, запрещали иметь знакомство с ним, слушать разговоров его и даже видеться с ним. Он любил сердце его, но дичился разума его; почитал жизнь, но не вмещал в ум рассуждений его; уважал добродетели, но устранялся мнений его; видел чистоту нравов, но не узнавал истины разума его; желал бы быть другом, но не учеником его.

Трудно изгладить первые впечатления.

Сковорода продолжал преподавать синтаксис и эллинский язык общественно, а любимого своего молодого человека обучал особенно греческому языку и чтению древних книг, из которых любимейшие им были следующие писатели: Плутарх, Филон Иудеянин, Цицерон, Гораций, Лукиан, Климент Александрийский, Ориген, Нил, Дионисий Ареопа-гитский, Максим Исповедник, а из новых относительные к сим; глава же всем — Библия. Сила, содержание и конец учебного их упражнения было сердце, то есть основание блаженной жизни.

Предприняв перевоспитывать его и желая больше и больше дать ему впечатлений истины, писывал он к нему письма почти ежедневно, дабы, побудя его к ответствованию, хотя кратко, на оные, приучить его мыслить, рассуждать, изъясняться справедливо, точно, прилично.

Предрассудки, возбуждаемые различием мнений, не позволяли сомнениям в юноше искорениться. Странное происшествие истребило оные до основания, и сие так описано в поденных записках сего молодого человека:

«1763 года, будучи я занят размышлениями о правилах, внушаемых мне Сковородою и находя в уме моем оные несогласными с образом мыслей прочиих, желал сердечно, чтоб кто-либо просветил меня в истине.

----------------------------------------
www.MARSEXX.ru
----------------------------------------

Г.С. Сковорода. Жизнеописание, сочинения. — М., Евролинц, 2002. — 200 стр.

В настоящем издании впервые с конца XIX века публикуются биографии великого украинского философа Г.С. Сковороды, написанные М. Ковалинским, Я. Верховцем, Н, Стеллецким, В. Эрном, Д. Багалием.

В издании также публикуются труды Г.С. Сковороды — «Басни Харьковские» и «Алфавит, или Букварь мира».

«Хроника жизни Г.С. Сковороды» написана С.Шумовым и А.Андреевым.

© Евролинц, 2002

© С. Шумов, А. Андреев, тексты, 2002

Печатается по изданиям:
М. И. Ковалинский. Жизнь Григория Сковороды, написанная в 1794 году в древнем вкусе. Х, 1894.
Я. Д. Верховец. Г.С. Сковорода — украинский философ-проповедник. СПб., 1899
Н. Стеллецкий. Странствующий украинский философ Г.С. Сковорода. К., 1894
В. Эрн. Г.С. Сковорода. Жизнь и учение. М, 1912
Д. М. Багалий.Украинский странствующий философ Григорий Саввич Сковорода. X, 1923
Г. С.Сковорода.Сочинения. X, 1894

Поживя несколько у отца Венедикта, отправился он опять в Гусинку к Сошальским, где и занялся упражнениями сочинений.

В 1772 году, в феврале месяце, друг его поехал в чужие края, и, быв во Франции в разных городах, прибыл в 1773 году в Швейцарию, в город Лозанну.

Между многими умными и учеными людьми, каковых в Лозанне нашел он, находился там некто Даниил Мейнгард, человек отменного разума природного, имевший дар слова, ученость редкую, обширные познания, благонравие философское. Он столько похож был чертами лица, обращением, образом мыслей, даром слова на Сковороду, что можно бы почесть его ближайшим родственником его. Друг Сковороды познакомился с ним, и они друг друга столько полюбили, что Мейнгард, имея у себя подле Лозанны прекрасный загородный дом, сад и величайшую библиотеку, просил его располагать оным всем в свое удовольствие, и сей пользовался всегда, как и многими сведениями от него.

Возвратясь из чужих краев и увидясь со Сковородою в 1775 году, рассказал ему друг его ту удивительную встречу, по которой он нашел в Лозанне похожего человека на него чертами лица, свойствами, образом мыслей и дружбою к нему. Сковорода возлюбил его заочно и с того времени начал подписывать на письмах и сочинениях своих имя свое так: Григорий вар (евр. сын) Савва Сковорода, Даниил Мейнгард.

И добрая и худая слава распространилась о нем во всей Украине, Малороссии и далее. Многие хулили его, некоторые хвалили, все хотели видеть его, может быть, за одну странность и необыкновенный образ жизни его, немногие же знали его таковым, каков он в самой точности был внутренне.

По разным обстоятельствам живал он у многих: иногда местоположение по вкусу его, иногда же люди по Минерве его привлекали его проживать некоторое время; непременного же жилища не имел он нигде, почитая себя пришельцем на земле во всем разуме слова сего.

Полюбя Тевяшова, воронежского помещика, жилу него в деревне и написал у него сочинение «Икона Алкивиадская», которое и приписал ему в память признательности своей к дому сему. Потом имел пребывание в Бурлуках у Захаржевского, ради приятных положений природы жительствовал у Щербинина в Бабаях, в Ивановке у Ковалевского, у друга своего в Хотетове, в монастырях Старо-Харьковском, Харьковском училищном, Ахтырском, Сумском, Святогорском, Сеннянском и проч. по несколько времени. Иногда жил у кого-либо из сих и у других, совершенно не любя их пороков, но для того только, дабы чрез продолжение времени, обращаясь с ними, беседуя, рассуждая, нечувствительно привлечь их в познание себя, в любовь к истине, в отвращение от зла и примером жизни заставить любить добродетель. Впрочем, во всех местах, где жил он, избирал всегда уединенный угол, жил просто, один, без услуги.

Харьков любил он и часто посещал его. Новый тамошний начальник, услышав о нем, желал видеть его. Сковорода пришел к нему по приглашению его. Губернатор, увидя его в первый раз и несмотря на него пристально, спросил его:

— Господин Сковорода! О чем учит Библия?

— О человеческом сердце, — ответствовал он. — Поваренные ваши книги учат, как удовольствовать желудок; псовые — как зверей давить; модные — как наряжаться; Библия учит, как облагородствовать человеческое сердце.

Некто из ученых спросил его тут же, что есть философия.

— Главная цель жизни человеческой, — отвечал Сковорода. — Глава дел человеческих есть дух его, мысли, сердце. Всяк имеет цель в жизни, но не всяк главную цель, то есть не всяк занимается главою жизни. Иной занимается чревом жизни, то есть все дела свои направляет, чтобы дать жизнь чреву; иной — очам, иной — волосам, иной — ногам и другим членам тела; иной же — одеждам и прочим бездушным вещам; философия, или любомудрие, устремляет весь круг дел своих на тот конец, чтоб дать жизнь духу нашему, благородство сердцу, светлость мыслям, как главе всего. Когда дух в человеке весел, мысли спокойны, сердце мирно, то все светло, счастливо, блаженно. Сие есть философия.

Из Харькова опять отправился он в Гусинку, любимое свое пустынножительство.

Любомудрие, поселясь в сердце Сковороды, доставляло ему благосостояние, возможное земнородному. Свободен от уз всякого принуждения, суетности, искательств, попечений, находил он все своя желания исполненными1 в ничтожестве оных. Занимаясь сокращением нужд естественных, а не распространением, вкушал он удовольствий, не сравненных ни с какими счастливцами. Когда солнце, возжегши бесчисленные свечи на смарагдо-тканной плащанице, предлагало щедрою рукою чувствам его трапезу, тогда он, принимая чашу забав, не растворенных никакими печалями житейскими, никакими воздыханиями страстными, никакими рассеянностями суетными, и вкушая радования высоким умом, в полном упокоении благодушества говаривал: «Благодарение всеблаженному богу, что нужное сделал нетрудным, а трудное ненужным!»

1 Между всеми упражнениями есть наихудшее — желать; оно есть противность премудрости (Юнг. Ночь, IV).

Когда усталость в размышлениях заставляла его переменить упражнения свои, тогда он приходил к престарелому пчельнику, недалеко жительствовавшему в пчельнике, брал с собою в сотоварищество любимого пса своего, и трое, составя общество, разделяли между собою вечерю.

Ночь была ему местом упокоения от напряжений мысленных, нечувствительно изнуряющих силы телесные, а легкий и тихий сон для воображения его был зрелищем зрелищ, гармониею природы представляемых. Полуночное время имел он обычай всегда посвящать на молитву, которая в тишине глубокого молчания чувств и природы сопровождалась богомыслием1. Тогда он, собрав все чувства и помышления в один круг внутри себя и обозрев оком суда мрачное жилище своего земного человека, так воззывал оные к началу божиему: «Восстаньте, ленивые и всегда книзу поникшие ума моего помыслы! Поднимитеся и возвыситеся на гору вечности!» Тут мгновенно брань открывалась, и сердце его делалось полем рати: самолюбие, вооружась с миродержителем века, светским разумом, собственными бренности человеческой слабостями и всеми тварями, нападало сильнейше на волю его, дабы пленить ее, воссесть на престоле свободы ее и быть подобным вышнему. Богомыслие, вопреки, приглашало волю его к вечному, единому, истинному благу его, вездесущему, всеисполняющему, и заставляло его облачиться во все оружие бо-жие, дабы возмог стать противу козней лжемудрия. Какое борение! Сколько подвигов! Восшумели и смутились: надлежало бодрствовать, стоять, мужаться. Небо и ад борется в сердце мудрого, и может ли он быть празден, без дела, без подвига, без пользы человечеству? Так за полуночные часы проводил он в бранном ополчении против сил мрачного мира.

Воссиявшее утро облекало его во свет победы, и в торжестве духа выходил он в поле разделять2 славословие свое со всею природою.

1 Достойнейшее молитвоприношение богу ость искание истины чистым сердцем: в сем состоит богомыслие.

2 Веселие мудрому мужу должностию есть: безбожно бо богобоязливому печалиться (Юнг. Ночь, IV).

Сей был образ жизни его! «Не oрю же, но сею, не покупаю, не воинствую, — так писал он к другу своему из пустыни, — отвергаю же всякую житейскую печаль. Что же делаю? Се, что, всегда благословя господа, поем воскресение его. Учусь, друг мой, благодарности: се мое дело! Учусь быть довольным о всем том, что от промысла божия в жизни мне дано. Неблагодарная воля есть ключ адских мучений; благодарное же сердце есть рай сладостей. Ах, друг мой! Поучайся в благодарности, сидя в доме, идя путем, засыпая и просыпаясь; приемли и обращай все во благо: доволен сущими; о всем приключающемся тебе не воздавай безумия богу; всегда радуясь, о всем благодаря, молись».

Можно было жизнь Сковороды назвать жизнью. Не таково было тогда состояние друга его.

Обращение в великом свете, удаля его мало-помалу от его самого, заведя в лестные внешности, усыпя в нем доверие ко внутреннему голосу духа, простуди жар истинного любомудрия, возжгло в нем разум светский и возбудило свойства, собственные сему кругу бытия.

Свет облагоприятствовал его своими дарами, наложа на него усыпление, дал ему жену, друзей, приятелей, благодетелей, преданных знакомых, свойственников, житейские связи и выгоды. Но дары сии напоены были соком корня их и свойствами начала их. Он увидел в счастии превращение, в друзьях — измену, в надеждах — обман, в утехах — пустоту, в союзах — самовидность, в ближних — остуду, в своих — лицеприятие.

Таковы были последствия светского круга, в который шпал он, оставя сам себя.

Удручен, изможден, истощен волнениями света, обратился он в себя самого, собрал рассеянные по свету мысли в малый круг желаний и, заключа оные в природное свое добродушие, прибыл из столицы в деревню, надеясь там найти берег и пристань житейскому своему обуреванию.

Свет и там исказил все. В глубоком уединении остался он один, без семейства, без друзей, без знакомых, в болезни, в печалях, в беспокойствах, без всякого участия, совета, помощи, соболезнования. Тогда он, возведя очи свои на зрелище света, на круг обстоятельств своих, на заблуждения свои, которых он сделался жертвою, и видя, что не на камне основан был храм житейского счастия его, в сердечном чувстве сожаления, ободрясь добродушием своим, воспел оную преисполненную истины песнь:

«О Иерихон проклятый, как ты меня обманул!» и проч.

Промысл божий воззрел на него в развалинах бытия его, воздвигнул дух мудрого, сердце друга, и Сковорода ссмидесятитрехлетний, по девятнадцатилетнем несвидании, одержим болезнями старости, несмотря на дальность пути, на чрезвычайную ненастную погоду и на всегдашнее отвращение к краю сему, приехал в деревню к другу своему, село Хотетово, в двадцати пяти верстах от Орла, один разделить с ним ничтожество его.

Бодрость духа, веселость нрава, мудрая беседа, свободное сердце от всякого рабства света, суетности, пристрастия, торжество благодушия, утвержденное на семидесятилетних столбах жизни и увенчиваемое при исходах века спокойствием вечности, возбудили в друге его усыпленные силы разума, восперили чувства его, возвысили желания, устроили волю к воле вседержителя.

Сковорода привез к нему сочинения свои, из которых многие приписал ему; читывал оные сам с ним ежеденно и между чтением занимал его рассуждениями, правилами, понятиями, каковых ожидать должно от человека, искавшего истины во всю жизнь не умствованием, но делом и возлюбившего добродетель ради собственной красоты ее.

Речь доходила тут до разных толков или сект. Всякая секта, говорил он, пахнет собственностью, а где собственномудрие, тут нет главной цели или главной мудрости. Я не знаю мартынистов, продолжал он, ни разума, ни учения их; ежели они особничествуют в правилах и обрядах, чтобы казаться мудрыми1, то я не хочу знать их; если же они мудрствуют в простоте сердца, чтоб быть полезными гражданами обществу, то я почитаю их; но ради сего не для чего бы им особничествовать. Любовь к ближнему не имеет никакой секты: на ней весь закон и пороки висят. Закон природы, как самонужнейший для блага человеческого, есть всеобщий и напечатлен на сердце каждого, дан всякому существу, даже последней песчинке. Благодарение всеблаженному богу, что труднее сделал ненужным, а нужное нетрудным!

Искание философского камня или превращение всех вещей в золото и соделание состава из оного, дабы продлить человеческую жизнь до нескольких тысяч лет, есть остаток египетского плотолюбия, которое, не могши продлить жизни телесной, при всех мудрованиях своих нашло способ продолжать существование трупов человеческих, известных у нас под именем мумий. Сия секта, говорил он, меряя жизнь аршином лет, а не дел, несообразна чем правилам мудрого, о котором пишется: «Пожив мало, исполнил лета долгие». Сверх того, она ласкательствует соблазнительно суетности человеческой, похотоугодиям, гордости, зависти, любостяжанию; дает в мыслях перевес тленности, в сердце повод к саддукейству.

Друг его доводил беседу до истории святого Писания2. «Многие, — сказал Сковорода, — не разумея меня или не хотя разуметь, клевещут, якобы я отвергаю историю Ветхого и Нового завета, потому что признаю и исповедаю в оной духовный разум, чувствую богописаный закон и усматриваю сущее сквозь буквальный смысл. Я пополняю сим историю, а не разоряю, ибо, как тело без духа мертво, так и святое Писание без веры; вера же есть невидимых извещение. Когда я хвалю доблесть воина, неустрашимость, мужество, храбрость его, то сим не уничтожаю нарядов его, ни оружия его. Наряд, убранство, оружие воина есть история, а разум и слава сей историк есть дух воина, дело его. Когда я, смотря на прекрасный храм, превозношу похвалами симметрию, пропорцию, великолепие, то, относя сие к искусству создателя, к красоте целого, отвергаю ли, исключаю ли кирпич, известь, железо, песок, воду, каменщиков, ваятелей и проч., как будто бы ничего того не бывало? Я удивляюсь разуму храма, но тем не отметаю наружности оного.

1 Читай о сем сочинение его «Потоп змиин», главу третью, в конце.

2 Читай о сем сочинение его под именем «Жена Лотова», примечание 4-е.

Читая святое Писание в намерении научиться в нем богопочитанию, богобоязливости, любви ближнего, повиновению начальству, покорности ко властям предлежащим, усовершению сердца во всех отношениях его, когда я найду, например, историю, что Аарон-первосвященник золотого тельца иудейского, сделанного ими в небытность его и поклоняемого от них, бросил в огонь и растопил, то я не останавливаюсь тут на химической работе, помня всегда, что Библия не есть наука химии, но книга священная, поучающая святости нравов человека, способного внимать учению ее. Я научаюсь из сей истории, что сердце человеческое не может быть без упражнения и что когда удаляется от оного мысль священная, понятие истины, дух разума, то оное мгновенно повергается в занятия подлые, неприличные высокому роду его, и чтит, величает, боготворит презренное, ничтожное, суетное. Сей разум истории назидает меня много больше и споспешествует внутреннему моему усовершению, нежели как если бы я, узнав, как золото переделывать мгновенно изо всего и все претворять в оное, занялся хотением или упражнением богатиться или химичествовать. Я верю и знаю, что все то, что существует в великом мире, существует и в малом и, что возможно в малом мире, то возможно и в великом по соответствии оных и по единству всеисполнение исполняющего духа. Но для сего не добиваюсь я знать, как и когда Моисей разделил море жезлом в великом сем мире, в истории, а поучаюсь, как бы мне в малом моем мире, в сердце, разделить смесь склонностей, природы непорочной и растленной, и провести полю мою непотопленно по пути житейского бытия, дабы доставить себе в свое время свободу мыслей, то есть веселие духа, или так называемое счастие в жизни.

Не туда ли взывают нас оные слова, часто провозглашаемые в храмах наших: «Премудрость прости»? Что бо есть простое, если не дух? Что сложное, что смесь, состав, соткание, если не плоть, история, обряд, наружность? Сими словами высокими побуждаемся к возвышению мыв-лей наших выше видимого обряда служения, выше буквального смысла, выше исторического богопочитания. Распространи разумение слов сих по всему кругу Вселенной, по всему лицу бытия твоего и увидишь невидимого, силу божию, дух господень, воскресение. Что бо есть воскресение, если не простота, очищенная от тленного состава, от множественности, от разделимостей.

Но сии исторические христиане, обрядные мудрецы, буквальные богословы, человеки, духа не имея, хулят то, чего не разумеют».

Иногда разговор его с другом касался смерти. Страх смерти, говорил он, нападает на человека всего сильнее в старости его. Потребно благовремение заготовить себя вооружением против врага сего, не умствованиями — они суть не действительны, — по мирным расположением воли своей к воле творца. Такой душевный мир приуготовляется издали, тихо в тайне сердца растет и усиливается чувством сделанного добра по способностям и отношениям бытия нашего к кругу, занимаемому нами. Сие чувство есть венец жизни и дверь бессмертия. Впрочем, преходит, образ мира сего и, как сон встающего, уничтожается.

Имел ли ты когда, продолжал он, приятные или страшные сновидения? Чувствования сих мечтательных удовольствий или страха не продолжались ли только до пробуждения твоего? Со сном все кончилось. Пробуждение уничтожило все радости и страхи сонной грезы. Так всякий человек по смерти. Жизнь временная есть1 сон мыслящей силы нашей. В продолжение сна сего радости и печали, надежды и страхи касаются в мечтании чувства нашего. Придет час, сон кончится, мыслящая сила пробудится, и все временные радости, удовольствия, печали и страхи временности сей исчезнут. В иной круг бытия поступит дух наш, и все временное, как сон встающего, уничтожится. Жена когда родит, младенец вступает в новый порядок вещей, новое поприще бытия, новую связь существ вместо той, в какой находился он в бытность свою во чреве матери. И какое тут различие?2 Чрево матери — и великий мир сей! По вступлении младенца из того в сей все предшедшее, теснота, мрак, нечистоты отрешаются от бытия его и уничтожаются.

Знаю, что многих умы ищут равновесия в награждениях и наказаниях, полагая на свои весы меру и число дела человеческие и суд божий. Друг мой! Величайшее наказание за зло есть делать зло, как и величайшее воздаяние за добро есть делать добро. Любовь добродетели подобна свету огня. Зажги огонь — тотчас свет осияет глаза твои; возлюби, восчувствуй охоту к добродетели — тотчас сердце твое осветится веселием. Исполни, произведи в дело добродетели любовь, то корень сердца твоего напоишь туком блаженства. И каких благословенных плодов можешь ожидать от сего! Любовь к порокам подобна потушенному огню: погаси огонь, тотчас тьма покрыла очи твои; не знаешь, куда идешь, нет тебе различия вещей; мир не существует для тебя лучшею и величайшею частью: се наказание уже постигло тебя с самым действом. Да не соблазняют тебя казистые удовольствия развратных! Загляни внутрь их3: тут огонь мучений не угасает и червь угрызений не усыпает. Если бог везде, то может ли беззаконник быть без него? Нет! Ах, нет! Бог есть в нем, судия его, мститель, терние его, огонь и жупел, дух бурен, часть чаши их. Дух и вечность есть то же. Посему разумей жизнь вечную и муку вечную.

1 Для сего святой Павел разбуживает, говоря: «Восстань, спящий, и воскресни от мертвых», и пробудившиеся видели славу его.

2 Если бы младенец мог мыслить во утробе матери своей, то можно ли бы уверить его, что он, отделившись от корня своего, на вольном воздухе приятнейшим светом солнца наслаждаться будет? Не мог ли бы он тогда думать напротив и из настоящих обстоятельств его доказать невозможность такого состояния? Столько же кажется невозможной жизнь по смерти заключенным в жизнь времени сего.

3 Угрызения совести суть духи черные мучения и уязвляющие змеи, молнии, проницающие ясные истины, суть ад. Сия истина вверена на сохранение последнему часу человека (Юнг. Ночь, IV).

Говорили иногда о превратностях света. Они суть то, чем быть должны, сказал он тут: тут весна, лето, осень, зима суть свойства, не отделяемые от круга света, подобно как утро и вечер от круга дневного. Все во времени содержимое должно быть коловратно, конечно, переменно: не разумен, не счастлив, кто ищет, кто требует постоянства и вечности в нем! Когда же нет постоянства в нем, то и любовь к нему должна иметь конец; отсюда печали, воздыхания, слезы отчаяния. Не говори мне о высоких чувствительных душах! Слезы их суть излияние природы, а не пристрастий1 и есть некое утешение плакать в свой час.

Вечность, ах вечность едина, есть беспечалие, постоянство, надежда. Положим сердца наши в силу ее и уделим себе от сокровищ ее в бренной сей временности телесного бытия2. Вечность и время един состав суть, но не едино: одно — свет, другое — тьма; одно — добро, другое — зло; одно — глава, другое — хвост.

Услыша в окрестности места о прибытии Сковороды к другу своему, многие желали видеть его, и для того некоторые приехали туда в село Хотетово.

Из начальства правления орловского молодой человек, подойдя к нему, приветственно сказал:

— Г. С.! Прошу полюбить меня.

— Могу ли полюбить вас, — отвечал Сковорода, — я еще не знаю. Другой из числа таковых же, желая свести с ним знакомство, говорил ему:

— Я давно знаю вас по сочинениям вашим; прошу доставить мне и

личное знакомство ваше. Сковорода спросил его:

— Как зовут вас?

— Я называюсь так, именем и прозванием NN, — отвечал сей. Сковорода, остановись и подумав, сказал ему:

— Имя ваше не скоро ложится на моем сердце.

Простота жизни, высокость познаний, величайший к долголетний подвиг Сковороды в любомудрии опытном раздирали ризу лицемерия высокомудрствующих и обнажали пустоту их. Они, прикрывая зависть свою и наготу сердца листвием сожаления, говорили другим: «Жаль, что Сковорода ходит около истины и не находит ее!» В то время, когда сей увенчиваем уже был знаменами истины, они, обвешаны знамениями соблазнов, гордо и бесстыдно являлись в личине истины.

1 Est quaedam flere voluptas.

2 Две сии половины составляют одно: голод и сытость — пищу; зима и лето — плоды; тьма и свет — день; смерть и жизнь — всякую тварь («Потоп змиин», гл. 5).

Старость, осеннее время, беспрерывная мокрая погода умножили расстройку в здоровье его, усилили кашель и расслабление. Он, проживя у друга своего около трех недель, просил отпустить его в любимую им Украину, где он жил до того и желал умереть, что и сбылось. Друг упрашивал остаться у него, зиму провести и век свой скончать со временем у него в доме. По он сказал, что дух его велит ему ехать, и друг отправил его немедленно.

Напутствуя его всем потребным, дав ему полную волю по нраву его выбрать, как хочет он, куда, с кем, в чем ехать ему, представил ему для дороги в случае надобности нужный запас, говоря:

— Возьмите сие; может быть, в пути болезнь усилится и заставит где остановиться, то нужно будет заплатить...

— Ах, друг мой! — сказал он. — Неужели я не приобрел еще доверия к богу, что промысл его верно печется о нас и дает все потребное во благо-временность?

Друг его замолчал с приношением своим.

1794 года, августа 26 числа, отправился он в путь из Хотетова села в Украину. При расставании, обнимая друга, сказал: «Может быть, больше я уже не увижу тебя. Прости! Помни всегда во всех приключениях твоих в жизни то, что мы часто говорили: свет и тьма, глава и хвост, добро и зло, вечность и время. Дух мой признал тебя способнейшим принять истину и любить ее».

Приехав в Курск, пристал он к тамошнему архимандриту Амвросию, мужу благочестивому. Проживя несколько тут из-за беспрерывных дождей и улуча вёдро, отправился он далее, но не туда, куда намеривал. В конце пути своего почувствовал он побуждение ехать в то же место, откуда поехал к другу» хотя совершенно не расположен был. Слобода Ивановка помещика Ковалевского было то местопребывание, где несколько времени жил он прежде и куда прибыл скончать течение свое.

Болезни старостью, погодою, усталостью от пути приблизили его к концу его. Проживя тут больше месяца, всегда почти на ногах еще, часто говаривал с благодушием:

«Дух бодр, но тело немощно». Помещик, видя изнеможение его крайнее, предложил ему некоторые обряды для приуготовления к смерти. Он, как Павел-апостол1, почитая обряды обрезания ненужными для истинно верующих, ответствовал, подобно как Павел же иудеям обрядствующим. Но, представя себе совесть слабых, немощь верующих и любовь христианскую, исполнил все но уставу обрядному и скончался октября 29 числа, поутру, на рассвете, 1794 года. Перед кончиною завещал предать его погребению на возвышенном месте близ рощи и гумна и следующую сделанную им себе надпись написать:

1 К римлянам, гл. 3, ст. 28.

Мир ловил меня, но не поймал1.

Имеются многие сочинения его, из которых лучшие доставил он, писанные псе рукою своею, другу своему и о всех приложил список своеручный при письме к другу следующего содержания:

Число творений моих:

1. Наркисс, узнай себя.

2. Симфония: рек — сохраню пути моя.

3. Симфония: аще не увеси.

4. Неграмотный Марко.

5. Алфавит мира: о природе.

6. Разговор «Кольцо».

7. Древний мир.

8. Жена Лотова.

9. Брань архангела Михаила с Сатаною.

10. Икона Алкивиадская.

11. Беседа I. Сион.

12. Беседа II. Сион.

13. Беседа III. Двое.

14. Диалог: Душа и Нетленный Дух.

15. Благодарный Еродий.

15а. Убогий Жаворонок.

16. О христианском добронравии, или катехизис.

17. Асхань, о познании себя.

1 Высокомудрствующие не оставили преследовать его злословием даже и во гроб, проповедуя в сонмищах и везде, что Сковорода оставил надпись сию по себе из гордости и кичения. Много потребно иметь дерзости, чтобы осмелиться уверять о сем! Чтобы более сказать к нему и ввести его в презрение и возвышение себя, то они стараются важно утверждать и изыскивают способы уверять, что Сковорода был способен к порокам. Дабы пред очами людей заменить добродетельную жизнь мнимовысокими своими знаниями таинств и правил, то они разгласили, якобы Сковорода при кончине своей увидел заблуждения свои, состоявшие в непоследовании толку их, признал оные, просил прощения через одного из братства и раскаивался. Но как известная святость жизни Сковороды и честные правила его, имеющие целью любовь истины и добродетели, а концом красоту и совершенство духа, были, так сказать, спицею в око лицемерам сим, то и неудивительно, что они пускают всякого рода ядовитые стрелы в память его; однако сим самым в чувствах простых и правдолюбивых сердец душа его приобретает вящую красоту страждущей невинности и, сквозь мрак смерти и клевету злобных душ сияя внутренним спокойствием, представляется в умах богорожденных достигающим совершенства мудрого мужем.

Переводы:

1. О старости (Цицерона),

2. О божием правосудии.

3. О смерти.

4. О хранении от долгов. (Плутарховы сочинения)

5. О спокойствии душевном.

6. О вожделении богатств.

7. О уединении... (Сидрония).

Кроме сочинений и переводов сих, многие на российском, латинском, эллинском языке, находятся письма его весьма поучительные, писанные к другу и прочим; многие стихословия и другие сочинения, которых собрание частью хранится у друга его.

Как он писал для своей стороны, то и употреблял иногда малороссийские наречия и правописание, употребляемое в произношении малороссийском: он любил всегда природный язык свой и редко принуждал себя изъясняться на иностранном; эллинский предпочитал всем иностранным.

Друг его написал сие на память добродетелей его, в благодарность сердцу его, в честь отечества, в славу бога.

1795 г., февраля 9, в селе Хотетове.

Надгробная надпись:

Григорию Саввичу Сковороде, в боге скончавшемуся 1794 года, октября 29-го дня.

Ревнитель истины, духовный богочтец, И словом, и умом, и жизнию мудрец; Любитель простоты и от сует свободы, Без лести друг прямой, доволен всем всегда, Достиг на верх наук, познавши дух природы, Достойный для сердец пример, Сковорода.

М.К.
----------------------------------------
www.MARSEXX.ru
----------------------------------------

Г.С. Сковорода. Жизнеописание, сочинения. — М., Евролинц, 2002. — 200 стр.

В настоящем издании впервые с конца XIX века публикуются биографии великого украинского философа Г.С. Сковороды, написанные М. Ковалинским, Я. Верховцем, Н, Стеллецким, В. Эрном, Д. Багалием.

В издании также публикуются труды Г.С. Сковороды — «Басни Харьковские» и «Алфавит, или Букварь мира».

«Хроника жизни Г.С. Сковороды» написана С.Шумовым и А.Андреевым.

© Евролинц, 2002

© С. Шумов, А. Андреев, тексты, 2002

Печатается по изданиям:
М. И. Ковалинский. Жизнь Григория Сковороды, написанная в 1794 году в древнем вкусе. Х, 1894.
Я. Д. Верховец. Г.С. Сковорода — украинский философ-проповедник. СПб., 1899
Н. Стеллецкий. Странствующий украинский философ Г.С. Сковорода. К., 1894
В. Эрн. Г.С. Сковорода. Жизнь и учение. М, 1912
Д. М. Багалий.Украинский странствующий философ Григорий Саввич Сковорода. X, 1923
Г. С.Сковорода.Сочинения. X, 1894

Написана в 1766 году

для молодого шляхетства

Харьковской губернии,

а обновлена в 1780 году

ПРЕДИСЛОВИЕ

Благодарение блаженному Богу о том, что нужное сделал нетрудным, а трудное ненужным.

Нет слаще для человека и нет нужнее, чем счастье; нет же ничего и легче этого. Благодарение блаженному Богу.

Царствие Божье есть внутри нас. Счастье в сердце, сердце в любви, а любовь же в законе вечном.

Это постоянное вёдро и незаходящее солнце, тьму сердечной бездны просвещающее. Благодарение блаженному Богу.

Что было бы тогда, если бы счастье, пренужнейшее и любезнейшее для всех, зависело от места, от времени, от плоти и крови? Скажу яснее что было бы тогда, если бы счастье заключил Бог в Америке, или на Канарских островах, или в азиатском Иерусалиме, или в царских чертогах, или в соломоновском веке, или в богатствах, или в пустыне, или в чине, или в науках, или в здравии?.. Тогда бы и счастье наше и мы с ним были бы бедные. Кто б мог добраться к тем местам? Как можно родиться всем в одном каком-то времени? Как же и поместиться в одном чине и состоянии? Какое же то и счастье, утвержденное на песке плоти, на ограниченном месте и времени, на смертном одре человека? Не это ли есть трудное? Эй! Трудное и невозможное. Благодарение же блаженному Богу, что трудное сделал ненужным.

Ныне же желаешь ли быть счастливым? Не ищи счастья за морем, не проси его у человека, не странствуй по планетам, не волочись по дворцам, не ползай по шару земному, не броди по Иерусалимам... Золотом можешь купить деревню, вещь трудную, как обходимую, а счастье, как необходимая необходимость, везде и всегда даруется.

Воздух и солнце всегда с тобой, везде и даром; все же то, что бежит от тебя прочь, знай, что оно чуждо и не почитай за твое, все то странное есть и лишнее. Что же тебе нужды? Тем-то оно и трудное. Никогда бы не разлучилось с тобой, если бы было необходимое.

Благодарение блаженному Богу.

Счастье ни от небес, ни от земли не зависит. Скажи с Давидом: "Что мне есть на небе? И от тебя что захотеть на земле?"

Что же есть для тебя нужное? То, что самое легкое. А что же есть легкое? О, друг мой, все трудное, и тяжелое, и горькое, и злое, и лживое есть. Однако что есть легкое? То, друг мой, что нужное. Что есть нужное? Нужное есть только одно: "Едино есть на потребу".

Только одно есть для тебя нужное, одно же только и благое и легкое, а прочее все труд и болезнь. Что же есть одно единое? Бог. Вся тварь есть рухлядь, смесь, сволочь, сечь, лом, крушь, стечь, вздор, и плоть, и плетки... А то, что любезное и потребное, есть едино везде и всегда. Но едино все горстью своею и прах плоти твоей содержит.

Благодарение же блаженному Богу за то, что все нас оставляет и все для нас трудное, кроме того, что потребное, любезное и единое.

Многие телесные необходимости ожидают тебя, и не там счастье, а для сердца твоего одно нужно, и там Бог и счастье, недалеко оно. Близко есть. В сердце и в душе твоей.

Б тот ковчег ведет и наша десятиглавная беседа, будто чрез десять дверей, а я желаю, чтобы душа твоя, как Ноева голубица, не обретши нигде покоя, возвратилась к сердцу своему, к тому, что почивает в сердце своем, чтобы сбылось Исайино: "Будут основания твои вечные родом родов, и назовешься созидателем оград, и пути твои посреди успокоишь".

Сего желает Григорий, сын Саввы Сковороды.

ТВЕРДЬ БЕСЕДЫ

"Истина Господня пребывает вовеки". "Вовеки, Господи, слово твое пребывает". "Закон твое посреди чрева моего". "Слово плотью было и вселилось в нас". "Посреди вас? стоит, его же не знаете".

ГЛАВА 1-я О БОГЕ

Весь мир состоит из двух натур: одна — видимая, другая — невидимая.

Видимая натура называется тварь, а невидимая — Бог. Сия невидимая натура, или Бог, всю тварь проницает и содержит; везде и всегда был, есть и будет. Например, тело человеческое видно, но проницающий и содержащий тело ум не виден.

По сей причине у древних Бог назывался ум всемирный. Ему ж у них были разные имена, например: натура, бытие вещей, вечность, время, судьба, необходимость, фортуна и пр.

А у христиан знатнейшие ему имена следующие: дух, Господь, царь, отец, ум, истина. Последние два имени кажутся свойственнее прочих, потому что ум вовсе не веществен, а истина вечным своим пребыванием совсем противна непостоянному веществу. Да и теперь, и в некоторой земле называется Бог Иштен. Что касается видимой натуры, то ей также не одно имя, например: вещество, или материя, земля, плоть, тень и пр.

ГЛАВА 2-я О ВЕРЕ [ВСЕЛЕНСКОЙ]

Как теперь мало кто разумеет Бога, так не удивительно, что и у древних часто публичной ошибкой почитали вещество за Бога и затем все свое богопочитание отдали в осмеяние.

Однако же все века и народы всегда согласно верили в то, что есть тайная, по всему разлившаяся и всем владеющая сила.

По сей причине для чести и памяти его по всему шару земному общенародно были всегда посвящаемы дома, да и теперь везде все то же. И хотя, например, подданный может ошибкой почесть камердинера вместо господина, однако ж о том никто не спорит, что есть над ним владелец, которого он, может статься, и в глаза не видывал. Подданный его есть всякий народ, и равно каждый признает пред ним рабство свое. Такова вера есть обща и проста.

ГЛАВА 3-я О ПРОМЫСЛЕ ОБЩЕМ

Блаженная натура, или дух, весь мир, будто машинистова хитрость часовую на башне машину, в движении содержит и, по примеру попечительного отца, сам бытием есть всякому созданию. Сам одушевляет, кормит, распоряжается, починяет, защищает и по своей же воле, которая всеобщим законом или уставом зовется, опять в грубую материю, или грязь обращает, а мы тое называем смертью.

По сей причине разумная древность сравнила его с математиком или геометром, потому что непрестанно в пропорциях или размерах упражняется, вылепливая разные фигуры, например: травы, деревья, зверей и все прочее; а еврейские мудрецы уподобили его горшечнику.

Сей промысел есть общий, потому что касается благоденствия всех тварей.

ГЛАВА 4-я О ПРОМЫСЛЕ, ОСОБЕННОМ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА

Этот чистейший, всемирный, всех веков и народов всеобщий ум излил нам, как источник, все мудрости и художества, к проведению жизни нужные.

Но ничем ему так не должен всякий народ, как тем, что он дал нам новую высочайшую свою премудрость, которая его есть портрет и печать.

Она столько же превосходит все прочие разумные духи, или понятия, сколько наследник лучше служителей.

Она весьма похожа на искуснейшую архитектурную симметрию, или модель, которая, по всему материалу нечувствительно простираясь, делает весь состав крепким и спокойным, все прочие приборы содержащим.

Так слово в слово и она, по всем членам политического корпуса, из людей, не из камней состоящего, тайно разлившись, делает его твердым, мирным и благополучным.

Если, например, какая-то фамилия, или город, или государство по такой модели основано и учреждено, в то время бывает она раем, небом, домом Божьим и пр. А если один человек создаст по ней житие свое, в то время бывает в ней страх Божий, святыня, благочестие и пр. И как в теле человеческом один ум, однако разно по рассуждению других частей действует, так и в упомянутых сожительствах, этой премудростью связанных, Бог через различные члены в пользу общего производит действия. Она во всех наших всякого рода делах и речах душа, польза и краса, а без нее все мертво и грустно. Родимся мы все без нее, но для нее. Кто к ней природней и охотней, тот благородней и острей, а чем больше кто с нею имеет участие, тем действительнейшее, но непонятное внутрь чувствует блаженство или удовольствие. От нее одной зависит особенный в созидании рода человеческого промысел. Она-то есть прекраснейшее лицо Божье которым он со временем, отпечатаясь в душе нашей, делает нас из диких и безобразных монстров, или уродов, людьми, то есть зверьками, к содружеству и к помянутым сожительствам годными, незлобивыми, воздержанными, великодушными и справедливыми.

А если уже она вселилась в сердечные человеческие склонности, в то время точно есть то же самое, что в движении часовой машины темпо (tempo), то есть правильность и верность. И тогда-то бывает в душе непорочность и чистосердечие, как бы райский некий дух и вкус, пленяющий к дружелюбию.

Она различит нас от зверей милосердием и справедливостью, а от скотов — воздержанием и разумом; и не иное что есть, как блаженнейшее лицо Божье, тайно на сердце написанное, сила и правило всех наших движений и дел. В то время сердце наше делается чистым источником благодеяний, несказанно душу веселящих; и тогда-то мы бываем истинными, по душе и по телу человеками, подобны годным для строения четырехугольным камням, с которых живей Божий дом составляется, в котором он особенно царствует милостью.

Трудно неоцененное это сокровище проникнуть и приметить, а для одного этого любить и искать его нелегко.

Но сколько она снаружи неказиста и презренна, столько внутри важна и великолепна, похожа на маленькое, например, смоковное зерно, в котором целое дерево с плодами закрылось, или на маленький простой камушек, в котором ужасный пожар затаился. Для оказалости намечали ее всегда признаками, и она, будто какой-то принц, имела свои портреты, печати и узлы, разные в разных веках и народах. Ее-то был узор, например, змей, повешенный на колу перед жидами.

Ее герб — голубь с масличной в устах ветвью. Являлась она в образе льва и ягненка, а царский жезл был ее ж предметом и прочие. . Таилась она и под священными у них обрядами, например, под едением пасхи, под обрезанием и прочим.

Закрывалась она, будто под разновидным маскарадом, и под гражданскими историями, например, под повестью о Исаве Иакове, о Сауле и Давиде, и пр., и одним тайным своим присутствием сделала те книги мудрыми.

А в последовавшие уже времена показалась она в образе мужском, сделавшись богочеловеком.

Каким же способом Божьим эта премудрость родилась от отца без матери и от девы без отца, как-то она воскресла и опять к своему отцу вознеслась и пр.? Пожалуйста, не любопытствуй. Имеются и в данной, как и в прочих науках, праздные тонкости, в которых одних может себе занять место та недействительная вера, которую называют умозрительною. Поступай и здесь так, как на опере, и довольствуйся тем, что глазам твоим представляется, а за ширмы и за хребет театра не заглядывай. Сделана эта завеса нарочно для худородных и склонных к любопытству сердец, потому что подлость чем в ближайшее знакомство входит, тем пуще к великим делам и персонам учтивость свою теряет.

Зачем тебе спрашивать, например, о воскрешении мертвых, если и сам дар воскрешать мочь ничем не полезен бездельной душе — ни воскрешающей, ни воскрешаемой? От таких-то любопытников породились все расколы, суеверия и прочие язвы, которыми вся Европа беспокоится. Важнейшее дело Божье есть: одну беспутную душу оживотворить духом своих заповедей, чем из небытия произвести новый земной шар, населенный беззаконниками.

Не тот верен государю, кто в тайности его вникнуть старается, но кто волю его усердно исполняет.

Вечная сия премудрость Божья во всех веках и народах неумолчно продолжает речь свою, и она не иное что есть, как повсеместного естества Божьего невидимое лицо и живое слово, тайно ко всем нам внутрь гремящее. Но не .хотим слушать советов ее, один за лишением слуха, а самая большая часть — по несчастному упрямству, от худого зависящему воспитания, прислушивались к нетленному этому голосу премудрые люди, называемые у жидов пророками, и с глубочайшим опасением приказ тот исполняли.

Она начало и конец всех книг пророческих; от нее, через нее и для нее все в них написано.

По сей причине разные себе имена получила. Она называется образ Божий, слава, свет, слово, воскресение, жизнь, путь, правда, мир, судьба, оправдание, благодать, истина, сила Божья, имя Божье, воля Божья, камень веры, царство Божье и пр. А самые первейшие христиане назвали ее Христом, то есть царем, потому что одна она управляет к вечному и временному счастью все государства, всякие сожительства и каждого порознь. Да и, кроме того, у древних царственным называлось все, что верховным и главным почиталось.

Предвидел было Авраам блаженный свет ее и, на ней утвердившись, сделался со всей фамилией справедливым, а с подданными благополучным. Однако она и прежде Авраама всегда у своих любителей жила. А Моисей, с невидимого образа Божьего будто план сняв, начертил его просто и грубо самонужнейшими линиями и, по нему основав жидовское общество, сделал последнее благополучным и победительным. Он по-тогдашнему написал было его на каменных досках и так сделал, что невидимая премудрость Божья, будто видимый и смертный человек, чувственным голосом ко всем нам речь свою имеет.




www.MARSEXX.ru Григорий Саввич Сковорода. Писания (разное)