Второе отлучение Льва Толстого

Почему замалчивается столетие со дня смерти писателя

Владимир Ильич Можегов - публицист.

Для кого-то гений, творец и учитель, для кого-то великий грешник и враг Церкви.

"Лев Толстой в аду". Фрагмент стенной росписи из церкви села Тазова Курской губернии. 1883. 

В начале ХХI века со Львом Толстым случилась странная метаморфоза: его имя оказалось вычеркнуто из списка национальных «икон». Российские журналисты в массе своей молчат, западные с удивлением замечают, что упоминание имени Толстого стало неполиткорректным, утверждают, что великий писатель стал в России «неличностью» по Оруэллу, и называют происходящее «вторым отлучением». Действительно, столетие со дня смерти Толстого, отмечаемое во всем мире, на его родине совершенно игнорируется.

Впрочем, ничего удивительного в этом, кажется, нет. Живи Толстой сегодня, и за свои резкие выпады против Церкви, призывы к упразднению государства и мысли о безнравственности всякого патриотизма он вполне мог бы заработать уголовную статью за «экстремизм» и «разжигание». Но даже и после смерти Толстой остается опасен. «Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой, несомненно, колеблет трон Николая и его династии. Его проклинают, Синод имеет против него свое определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописях и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост», – писал в свое время Александр Суворин. «Львом, при рыке которого оживает спящая пустыня» называл Толстого знаменитый петербургский юрист Анатолий Кони. «Так стоит ли будить столь опасного зверя?» – размышляет власть и делает вывод, достаточно очевидный. Но приведет ли «второе отлучение» Толстого к желаемому результату? И не окажутся ли правы публицисты, утверждающие, что в начале ХХI века мы вступили в пространство «опасных дат», каждая из которых может стать источником новых потрясений? Вопросы далеко не праздные. Тем более нам важно сегодня разобраться в сути конфликта Толстого с государством и Церковью.

Превращение

Прежде всего признаем очевидное: учение Толстого действительно антицерковно – и по букве, и по духу. Сам Толстой, отвечая на определение Святейшего Синода, отлучающее его от Церкви, говорил: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо... То, что я отвергаю непонятную троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо». С той же неумолимой последовательностью Толстой отвергает крещение младенцев, допущение разводов, освящение браков разведенных, прощение грехов на исповеди и прочие таинства Церкви, которые называет не иначе как «низменным, грубым колдовством». В елеосвящении и миропомазании, в почитании икон и мощей он видит одно только «колдовство». Церковное причастие называет обоготворением плоти. Священников сравнивает с разбойником, который «убивает целую семью, чтобы унести старую поддевку и 40 коп. денег», и отзывается о них не иначе как об обманщиках, движимых выгодой и жаждой наживы.

Таким образом, знаменитый обер-прокурор Синода Константин Победоносцев имел все основания сказать Толстому: «Вера Ваша одна, а моя и церковная другая… наш Христос – не Ваш Христос...»

Вера Толстого

Парадокс в том, что при всем невыносимом рационализме и истребительном упрощенчестве религии Толстого вера его питалась живыми и верными интуициями. Не много в мировой литературе встретишь таких глубоких и ярких описаний веры, как в «Войне и мире». «Бог – во мне» – вот ее краеугольный камень. Негодование писателя против официальной Церкви растет из осознания вопиющего противоречия этой глубокой интуитивной веры и царящего в мире насилия, Нагорной проповеди Христа и реальности Церкви, оправдывающей государственные казни. «Все, чему меня учили, что меня окружает с детства (дать отпор обидчику, отмстить насилием за оскорбление), построено на законе «зуб за зуб», отвергнутом Христом», – пишет Толстой в «Исповеди»… «Все, чему учит нас Церковь, – лишь беспрекословному повиновению царям и начальникам, лишь насилию, войне и казням «по воле Богом поставленных властей». Вместо Бога, которого знает всякая человеческая душа («Царство Божие внутрь вас есть»), церковники придумали внешнего Бога-Идола и подчинили его тотальной власти весь мир, а для самих себя определили место его жрецов и вельмож», – утверждает своими обвинениями Толстой. И нельзя не видеть точности его наблюдений, бьющих в самое сердце «симфонии» Церкви и власти.

Кризис официальной Церкви к концу XIX века стал очевиден не одному Толстому. «Церковь в параличе», – говорит Достоевский, «Церковь покинута Духом Истины и Любви», – утверждает Владимир Соловьев. Даже такой истый славянофил, как Иван Аксаков, с горечью вопрошает: «Наша Церковь… представляется теперь… какою-то колоссальною канцелярией… по образцу и подобию государства… Какой преизбыток кощунства в ограде святыни, лицемерия вместо правды, страха вместо любви, растления при внешнем порядке… Соответствует ли такой образ Церкви образу Церкви Христовой? Если же не соответствует, то она уже не есть Христова, – а если не Христова, то что же она?»

Весь этот сложный узел, завязанный тысячелетним браком Церкви и империи, и вызвал поход Толстого против государственного «левиафана» и его ответный удар.

Отлучение

В конце февраля 1901 года Российское телеграфное агентство сообщило об отлучении от Православной Церкви известного писателя Льва Толстого. Новость мгновенно облетела мир, дав пищу газетам и журналам на многие месяцы. Хотя в Российской империи специальным правительственным циркуляром запрещалось печатать известия, выражающие сочувствие писателю, новость горячо обсуждалась в каждом русском доме – от царских палат до крестьянских лачуг, где были хорошо известны двухкопеечные издания толстовского «Посредника». Вся Россия раскололась на два непримиримых лагеря – сочувствующих Толстому и проклинающих его.

Что стояло за этими событиями? Мысль об отлучении Толстого не была новой. Синод во главе с его обер-прокурором Константином Победоносцевым склонялся к этой идее еще в 1880-е годы, когда из-под пера Толстого стали выходить строки вроде таких: «Православная Церковь! Я теперь с этим словом не могу уже соединить никакого другого понятия, как несколько нестриженых людей, очень самоуверенных, заблудших и малообразованных, в шелку и бархате, с панагиями бриллиантовыми, называемых архиереями и митрополитами, и тысячи других нестриженых людей, находящихся в самой дикой, рабской покорности у этих десятков, занятых тем, чтобы под видом совершения каких-то таинств обманывать и обирать народ» («Исследование догматического богословия»). Однако Александр III на предложение Синода, как говорят, заметил: «Ну уж нет; мученического венца я на него не надену». Тем дело и кончилось.

После смерти Александра III Победоносцев вновь начинает говорить о необходимости отлучения Толстого. Власть еще колебалась, но дело решил выход в свет в 1899 году романа «Воскресение», полного беспощадного публицистического пафоса. Лицемерие и ложь церковных обрядов есть отражение лжи и лицемерия всего уклада государственной жизни, утверждал Толстой своим романом, прототипами героев которого стали многие известные лица. Сам Победоносцев был выведен в нем крайне отвратительным типом по фамилии Топоров. Вся российская действительность представлялась Толстому «живым трупом» (как называлась драма писателя), а единственным выходом из тупика оставалось, говоря словами героя той же драмы, «разрушить эту пакость». Определенно, враг насилия и поборник непротивления Толстой звал к «ниспровержению основ». Этот метафизический парадокс должен был получить свое разрешение, и ответ не замедлил себя ждать.

В 1900 году первоприсутствующим в Синоде становится давний недоброжелатель Толстого митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский). Взбешенный нападками Толстого, Победоносцев давно уже был готов расквитаться. Николай II, с детства находившийся под влиянием Победоносцева, по своему обыкновению предал дело на волю «мистического течения судьбы». Инициатива отлучения исходила от митрополита Антония, текст написал лично Победоносцев. Отредактированное Синодом и одобренное царем определение за подписью семи архиереев было торжественно провозглашено 24 февраля 1901 года. Толстой здесь назывался «лжеучителем» и обвинялся в ниспровержении всех церковных догматов. «Посему Церковь не считает более его своим членом до тех пор, пока он не раскается и не восстановит своего общения с нею», – говорилось в документе. Текст отлучения завершала молитва о покаянии и вразумлении писателя.

Еще раз отметим взвешенность формулировок Синода, немало контрастирующих с гневным обличительным тоном самого Толстого. Вот, например, что писал он царю в декабре 1900 года: «Из всех этих преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека, это дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам, злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю – Победоносцевым». Кстати, и анафема Толстому, вопреки расхожему мнению, официально так и не была провозглашена. С другой стороны, понятно, что Синод, за которым стояла вся мощь государства, мог позволить себе быть холодно-сдержанным. Героическому же одиночке Толстому в его схватке с государством и Церковью оставалось лишь вызывать огонь на себя.

Правительственные и черносотенные публицисты, горячие головы по всей России восприняли определение Синода как команду начать травлю писателя. «Тебя давно ждет виселица», «Смерть на носу», «Покайся, грешник», «Еретиков нужно убивать», – писали Толстому защитники Церкви и престола. Некая Маркова из Москвы прислала в Ясную Поляну посылку с веревкой и сопроводительным письмом: «Не утруждая правительство, можете сделать сами, нетрудно. Этим доставите благо нашей родине и нашей молодежи». И подпись «русская мать». В «Тульских Епархиальных Ведомостях» появилась корреспонденция о следующем «чуде»: «Многими лицами, и в том числе пишущим сии строки, замечено удивительное явление с портретом Л.Н.Толстого. После отлучения Толстого от Церкви определением богоучрежденной власти выражение лица графа Толстого приняло чисто сатанинский облик: стало не только злобно, но свирепо и угрюмо... Впечатление, получаемое от портрета гр. Толстого, объяснимо только присутствием около его портретов нечистой силы (бесов и их начальника диавола), которым усердно послужил во вред человечеству трехокаянный граф». Из монастыря Глинская пустынь сообщали о написанной на монастырской стене злободневной фреске, изображающей Толстого, окруженного многочисленными грешниками и подписью: «Искоренитель религии и брачных союзов». Сообщалось, что возле картины толпятся богомольцы, а кто-нибудь из братии им разъясняет: «Еретик он и богоненавистник! И куда смотрят! Рази так нужно? В пушку бы его зарядил – и бах! Лети к нехристям, за границу, графишка куцый!..»

 
Определение Синода было торжественно провозглашено 24 февраля 1901 года и опубликовано в официальной печати. 

Сплошной поток проклятий и угроз в адрес Толстого не прекращался до самой его смерти. 14 июля 1908 года, в преддверии 80-летнего юбилея великого писателя, московская газета «Новости дня» опубликовала молитву, будто бы сочиненную самим Иоанном Кронштадтским: «Господи, умиротвори Россию ради Церкви Твоей, ради нищих людей Твоих, прекрати мятеж и революцию, возьми с земли хулителя Твоего, злейшего и нераскаянного Льва Толстого и всех его горячих последователей...»

В то же время со всех концов мира и уголков России в Ясную Поляну летели письма и телеграммы с выражением горячей поддержки писателя, по городам России прокатились многолюдные демонстрации в его честь. Прошла волна открытых заявлений о выходе из православия. Вопреки ожиданиям Синода отлучение Толстого привело к необычайному распространению и популярности его идей, что вынужден был признать и сам Победоносцев.

Было немало людей, особенно близких к власти, которым дело представлялось в достаточно ясном свете. Юрисконсульт кабинета Его Величества Н.А.Лебедев писал: «Прочитал сейчас указ Синода о Толстом. Что за глупость. Что за удовлетворение личного мщения. Ведь ясно, что это дело рук Победоносцева и что это он мстит Толстому... Теперь что же. Может быть, десятки тысяч читали запрещенные произведения Толстого в России, а теперь будут читать сотни тысяч… По смерти похоронят Толстого, как мученика за идею. На могилу его будут ходить на поклонение... Что меня огорчает, так это отсутствие в епископах духа любви и применения истин христианства… Они наряжаются в богатые одежды, упиваются и объедаются, наживают капиталы, будучи монахами, забывают о бедных и нуждающихся... Удалились от народа, построили дворцы, забыли келии, в которых жили Антонии и Феодосии… служат соблазном своим распутством... «Дом мой домом молитвы наречется», они же сделали его вертепом разбойников… Все это горько и прискорбно...»

Однако подлинные последствия этих событий едва ли в полной мере осознаны и ныне. Сегодня исследователи признают, что отлучение Толстого имело эффект разорвавшейся бомбы, расколовшей страну сверху донизу – от царских палат до крестьянских лачуг. Это и понятно. Толстой слишком велик. Никому из смертных не удавалось с такой гениальной мощью явить в слове живую душу мира, душу России. А отлучение души от тела ни для кого еще не проходило бесследно. «Симфония» русской власти трагическим расколом отразилась в «зеркале русской революции». Трещина, прошедшая по телу страны, открыла дорогу большевикам, которым суждено было отлучить от власти и саму Церковь.

Независимая газета