В колонках играет - Линда - Цепи и кольца
Настроение сейчас - Слегка раздражённое

Сделай так, чтоб мне не было темно Автор: Лестат Фэндом: Pandora Hearts Персонажи: Элиот/Лео Рейтинг: PG-13 Жанры: Слэш (яой), Романтика, Ангст Предупреждения: OOC Размер: Миди, 16 страниц Кол-во частей: 1 Статус: закончен Понравилось читателям: +4 Описание: «И цветом неба он цветет, где смерти нет и нет забвенья...» Публикация на других ресурсах: С полной шапкой и ссылкой на autumn-lestat@ya.ru Примечания автора: Написано под песню: David Bowie – «As The World Falls Down». Работа создана для Фандомной Битвы 2013. Тема не оригинальна и, по-сути, повторяет тему работы "Свеча горела на столе", но о Рождестве и Новом Годе можно писать бесконечно. В качестве названия взята строка из песни Линды - "Сделай так". В качестве эпиграфа использованы стихи М.Ю. Лермонтова, "Незабудка". Дописывалось в дедлайн, прямо перед выкладкой, потому возможно много ошибок. буду очень рад указаниям на них, публичная бета включена. Цветок печальный с этих пор Любови дорог; сердце бьется, Когда его приметит взор. Он незабудкою зовется; В местах сырых, вблизи болот, Как бы страшась прикосновенья, Он ищет там уединенья; И цветом неба он цветет, Где смерти нет и нет забвенья... М.Ю. Лермонтов, «Незабудка» Лео торопливо шагал за Элиотом, зябко ёжась и кутаясь в тяжёлый плащ из чёрной шерсти. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара, под ногами скрипел снег, а бодрящий утренний мороз обжигал лицо и студил руки. Перчатки из тонкой кожи не спасали, и пальцы Лео закоченели от холода. Элиот остановился у чайной лавки, присмотрелся к вывеске и толкнул дверь. Тихо звякнул колокольчик. Лео поспешно юркнул внутрь, в спасительное тепло, и снял запотевшие очки. В лавке приятно пахло. Лео прикрыл глаза и медленно втянул носом воздух, пытаясь прочувствовать букет ароматов во всей его полноте. Запахи чёрного чая, жасмина, цитрусовых, бергамота, корицы, имбиря и множество других незнакомых запахов смешивались с кристальной свежестью зимнего воздуха, ворвавшегося в зыбкое тепло вместе с посетителями, и создавали особый, неповторимый аромат Рождества. Торговец, сухопарый мужчина с синеватой от щетины кожей на подбородке, чопорно поприветствовал Элиота: — Добро пожаловать, юный господин, — сказал он; в нём не было острого стремления угодить, он вёл себя с достоинством человека, продававшего отменный товар. Элиот ответил на его приветствие кивком головы и прошёлся вдоль полок, заставленных жестяными банками и свёртками из тёмной желтоватой бумаги. Он не попросил помощи у торговца и выбирал чай по наитию. — Элиот, — позвал Лео. Он рассматривал фигурные сладости — леденцы и шоколад, — склонившись над прилавком и заправив за ухо прядь волос. Очки он держал в руке и протирал стёкла платком. — С чего ты решил, что стоит подарить Ванессе чай? Простовато для богатого герцогского отпрыска. — Иди ты, — беззлобно огрызнулся Элиот, уловив издёвку. — Взгляни на названия. Это дорогие сорта из-за границы. — Твоя сестра не похожа на любительницу чаепитий, — ответил Лео. Он убрал платок в карман, надел очки и взглянул на карамельных котов. Сквозь окна падал скудный солнечный свет и золотил карамель. — Ей присылали на день рождения несколько сортов белого чая. Она была рада. Лео представил Ванессу сидящей за столом, в гордом одиночестве пьющей из маленькой фарфоровой чашки чай, и расцветающей лёгкой улыбкой. Странная и непривычная картина. Лео всегда видел её хмурой и раздражённой. Наверное, ему суждено увидеть эту женщину с улыбкой, лишь спрятавшись где-нибудь за углом. Элиот попросил завернуть семь сортов разного чая и расплатился. Пока он объяснял, куда нужно доставить покупку, Лео подобрался к полкам и приоткрыл крышку одной из жестяных банок. Из неё пахнуло удивительным ароматом лимона, мяты, апельсина и какими-то другими свежими, но незнакомыми запахами. Этот аромат вскружил голову; Лео приподнял крышку выше и глубже вдохнул волшебный запах. Он мог попросить Элиота купить немного этого чая, но молча опустил крышку вниз, на банку. Запах потеряет свою ценность, если Лео обретёт возможность вдохнуть его в любой момент. Но он мог запомнить его, воскрешая ощущение запаха и довольствуясь воспоминаниями. Они вышли наружу, и мороз крепко обнял Лео, вытянув из лёгких весь воздух. Небо было безоблачным и бледно-голубым, лишь на востоке над домами тянулась тусклая пепельно-розовая полоса — тень рассвета. Светало в это время года поздно. По улицам змеились потоки людей, и тишина казалась невообразимо далёкой — воздух был насыщен гулом голосов и звоном колокольчиков на упряжи лошадей. Где-то вдалеке звучала странная дребезжащая музыка, и в ту сторону направился Элиот. Лавируя между людьми, нагруженными покупками, они нашли источник резавшей слух музыки. То были цыгане. Двое мужчин играли на музыкальных инструментах, издававших звон, а три цыганки танцевали. Их фривольно распущенные волосы ниспадали на непокрытые плечи, и жгуче-чёрный цвет локонов резким контрастом выделялся на фоне истоптанного, но ослепительного снежного покрывала, сверкавшего в лучах рассветного солнца. Пёстрые юбки кружились и взметывались вверх, точно крылья тропических бабочек, каких Лео видел в книгах. Цыганки танцевали, взмахивая своими широкими рукавами, и одна из них пела, а две других весело улыбались, и в их тёмных глазах блестела заразительная радость. Цыганки были смуглы, в их ушах звенели массивные золотые серьги, а на шеях переливались перламутром нити бус. Вокруг них с шапкой в протянутой руке бегал щуплый чернявый паренёк, на вид чуть старше шестнадцати лет. Люди щедро бросали монеты. Цыганки были обуты в лёгкие летние туфли; они ударяли каблуками, и снег летел во все стороны, точно пенистые водяные брызги. Лео встречал в Риверре цыган лишь однажды, и тогда они показывали маленьких обезьян в клетках и позволяли подержать их на руках за пару монет. Те цыгане оставили на память о себе неприятный осадок, но эти люди вызвали иные эмоции. Лео никогда не видел столь резкого, рваного и стремительного танца. Так танцует пламя. Музыка дополняла этот танец. Дребезжащие звуки и переливы струн незнакомых Лео инструментов вгоняли в транс, заставляя заворожено следить за каждым резким движением, за каждым взмахом руки или поворотом головы. Столько раскованности, столько огня, столько яростной страсти в этом танце. Танцы для Лео — нечто чуждое и ненужное, но сейчас он с неловкостью почувствовал удивительную причастность к происходящему, будто танцевали только для него, или же он сам, даже стоя на месте, танцевал вместе с остальными. Музыка смолкла, и щуплый цыган побежал к музыкантам, на ходу копошась в шапке и позванивая монетами. Цыганки остановились. Они тяжело дышали, вздымая и опуская затянутые в цветной ситец груди, и их кожа лоснилась от пота. Несколько горожан стояли поодаль, наблюдая за ними, очевидно, в ожидании продолжения танцев. Цыганок звали Ягори, Шанита и Рада, как понял Лео из их речи. Рада, самая молодая, с изогнутыми, густо намазанными сажей чёрными бровями и ярким красным ртом бросала в сторону Элиота пылкие взгляды, проводила кончиком языка по губам, встряхивала волосами, словно сметая с них незримую пыль. Лео покосился на покрасневшего Элиота, взял его под руку и потащил за собой в другую сторону. — Желаешь познакомиться поближе? — спросил он, оборачиваясь. Цыганки махали им руками и кричали что-то вслед. — Глядишь, к утру ты бы стал мужчиной. — Я и так мужчина, — ответил Элиот, а потом понял смысл слов Лео и на его щеках вновь расцвёл яркий румянец. — С ума сошёл?! — А что? — Лео взмахом руки остановил проезжавший мимо экипаж и открыл перед Элиотом дверцу. — Она тебе не понравилась? — назвав особняк Найтреев, Лео запрыгнул следом за Элиотом внутрь, прикрыл дверцу и стянул с рук перчатки. Он едва чувствовал пальцы и торопился согреть их дыханием. — Цыганки известны своим горячим нравом и свободными взглядами на некоторые вещи. Она бы тебе не отказала. — Умолкни! — Элиот торопливо отвернулся к окну. Он сдвинул в сторону занавеску и в экипаж пролился мягкий золотистый утренний свет. — Да что такого? — Лео потёр ладони друг о друга, попытался пошевелить пальцами и дыхнул на них. Собственное дыхание показалось обжигающе-горячим. — Я дворянин, — ответил Элиот с недовольством и раздражением в голосе. — Какого чёрта я буду связываться с девицей-бродяжкой, может, уже много лет назад потерявшей честь? — Со мной же ты связался, хотя твои родственники были против. Элиот откинулся назад и скрестил руки на груди. На его длинном голубом шарфе подтаивал густой иней, рождённый дыханием Элиота на морозе. — Глупое сравнение. Ты — мой слуга. — А цыганка — любовница. Какая разница? — Лео откровенно потешался над сбитым с толку женским вниманием Элиотом, сознательно переходя границы приличий. Студентки академии писали Элиоту любовные письма, и его реакция мало отличалась от нынешней. Он злился на бедных девушек, кричал на некоторых, чем лишь больше интриговал юные женские сердца. В Элиота грех не влюбиться, думал Лео, надевая перчатки. Наверняка он — отличная партия для многих студенток. Герцог, наследник титула, ведь приёмные дети не наследуют ни титул, ни земли. Он харизматичен... когда молчит. Но Лео больше нравилось наблюдать за движениями Элиота, резкими и порывистыми. У него была твёрдая уверенная походка и идеальная осанка. Он часто прятал руки в карманы и отводил плечи назад — волевая и немного надменная поза. Энергия в нём не иссякала никогда. Человек-ветер. Его волосы цвета пепла, жёсткие и торчали во все стороны, точно Элиот никогда не брал в руки гребня. В его ушах — серьги с матовыми полудрагоценными камнями, кажется, бирюзой. Лео нравились эти серьги, они удивительно шли Элиоту. Но больше ему нравилась родинка на скуле под левым глазом. Стать Элиота, его яркая внешность приковывали взгляд, а его прямолинейность, резкость и вспыльчивость подкупали своей искренностью. Элиот ни от кого не защищался и ни от кого не прятался. Он предпочитал нападать. — Я тут вспомнил девушек, писавших тебе любовные письма, — проговорил Лео, глядя в окно на проплывавшие мимо черепичные крыши. — И что они все в тебе находят? В тебе же ни одного достоинства. Элиот разозлился, стал громко ругаться, но Лео пропускал всё мимо ушей. Он смотрел, как злится Элиот, и ярость в его ярко-голубых глазах очаровывала. Экипаж остановился. Извозчик получил деньги и щёлкнул вожжами. Под звон колокольчиков, прикреплённых к упряжи, Лео поднялся вслед за Элиотом на крыльцо парадного входа. Даже зимой Элиот не пожелал расстаться с мечом и нёс его в левой руке. Он шёл без перчаток и Лео от одного взгляда на руки, не защищённые ни кожей, ни тканью, ни мехом, стало холоднее. Дворецкий принял плащи; Элиот прошёл в натопленную гостиную. В камине горел слабый огонь и его тусклый свет растворялся в яркости света утреннего солнца, заглянувшего в окна. Лео подсел к камину, устроившись на подлокотнике кресла, снял перчатки и протянул руки к огню. В большом кресле напротив него сидел Винсент. Он обнимал одной рукой свою служанку Эхо, устроившуюся у него на коленях, а другой — кормил её очищенными дольками мандарина. На низком резном столике из тёмного дерева стояло большое блюдо с фруктами и, глядя на них, Лео ощутил острое чувство голода. Он не успел позавтракать, будучи занятым приведением Элиота в порядок перед выходом в город и вознёй с завтраком для него: подгорели сладкие пирожки с вишней и кухарка долго ругала свою нерасторопную товарку. Лео оставалось молча стоять у стола и таскать с тарелок бруснику. От кислой ягоды аппетит разыгрался сильнее, но поесть ему не дали. Винсент пожелал Элиоту доброго утра и вынул из кармана узкий длинный конверт, запечатанный сургучом. — Дом Рейнсвортов устраивает бал-маскарад в честь Рождества, — сказал Винсент. — Они прислали нам именные приглашения. Элиот взял конверт и взломал печать. Очки Лео снова запотели. Протирая стёкла мягким платком, он смотрел на Винсента и сидевшую на его коленях девочку. На её лице застыла маска недовольства, и Лео мысленно посочувствовал ей. Должно быть, Винсент — не самый чудесный хозяин. Он напоминал аспида, затаившегося в высокой траве перед броском на жертву. Обманчиво-вежливый, спокойный, вялый, он производил впечатление человека, сознательно притворявшегося никчёмным и бесполезным. Элиота легко понять — у него всё на лице написано, а Винсента можно читать только по глазам. От его взгляда с хитринкой становилось немного не по себе, словно он знал какую-то страшную тайну о каждом и посмеивался про себя, оставив всех в дураках. — Обязательны маски, — вслух прочитал Элиот. Он сел в кресло и Лео ощутил спиной соприкосновение с его плечом. Тихо зашуршала бумага, когда Элиот сложил приглашение и сунул его обратно в конверт. — И даже слугам разрешено веселиться наравне с господами, если их хозяева позволят, — улыбнулся Винсент. — Моей Эхо пойдёт голубая маска. «Мне что, тоже придётся рядиться?» Лео вздохнул, надел очки и повернулся к огню. Он не любил подобные светские приёмы и балы. Невыносимо скучно. Его обязанность в таких случаях — неотступно следовать за Элиотом, точно на привязи, вовремя пресекать его попытки убить кого-нибудь взглядом или словом, и просто служить украшением «господина», своеобразным символом весомости его положения в обществе. Иногда Элиот разрешал отлучиться и посидеть в тишине гостевых комнат, отдохнуть от шума, гама, суеты, громкого смеха, музыки, пестроты нарядов и просто от общества людей. В таких толпах у Лео неизбежно начинала болеть голова. Он мог бы просидеть в комнатах до самого конца, но совесть не позволяла надолго покинуть Элиота; приходилось, размыкая мягкие объятия тишины, возвращаться в этот зверинец. Дозволение участвовать в празднике не меняло ровным счётом ничего. Танцевать Лео не умел, бестолковые светские беседы его раздражали, а балы существовали именно для этих двух целей. Лео почувствовал на себе взгляд и обернулся. Эхо смотрела на него и на миг ему почудилась тень зависти в её пустых серых глазах. Ну да, его не пичкают мандаринами и не заставляют сидеть на коленях господина. — Нашей стране маскарады в новинку, — продолжил Винсент. Он взял с блюда мандарин и стал неаккуратно чистить его. Перчатки лежали брошенными на подлокотник кресла. — Кое-кто из знати видит в маскараде мракобесие, способное привлечь беду. — Чепуха, — фыркнул Элиот. Он сидел, откинувшись назад и прикрыв глаза. Наверное, тоже наслаждался теплом. Он не любил зиму, не любил холод. — Но теперь придётся заказывать костюм и маску. — Не забудь парик приобрести, — тихо проговорил Лео. При Винсенте он иногда позволял себе вольность высказаться посреди господского разговора, ведь Винсенту всё равно, он просто пропускал мимо ушей слова слуг. — По цвету волос и стрижке тебя не узнает только идиот. — Умолкни, — бросил Элиот, но задумчиво нахмурился, словно размышляя над его словами. А вот Лео будет выглядеть крайне нелепо в маске, ведь её и не увидеть из-под густой тёмной чёлки, а очки — сами по себе маска. Но идея понравилась Лео. Под маской легко спрятаться, и маску легко выбрать по цвету, форме, образу. Она может отражать душу, а может быть прямо противоположной собственной натуре или просто выбранной наугад. Винсент и Элиот разговаривали, но их слова текли мимо потоком бессвязных звуков, растворявшихся в треске поленьев. Возможно, Лео сможет надеть маску и в атмосфере дьявольской карнавальной ночи никто не обратит внимания на его глаза. А чёлку он уберёт, ведь маска — более прочный барьер между ним и миром, чем мягкая завеса волос. — В город приехали цыгане, — услышал он. — Их пригласили на маскарад для развлечения гостей. Лео почувствовал напряжение Элиота. Та цыганка, Рада, всё же запала ему в душу? Или дело в Лео и его словах, задевших за живое? Почему-то Элиот всегда смущался и слишком бурно реагировал на любые темы в отношении женского пола. Может, ему нравилась девушка из академии? Лео потёр подбородок пальцами. Нет, Элиот не смог бы держать всё в себе. Лео узнает первым, если Элиот влюбится. Но сложно представить Элиота влюблённым в кого-то, помимо меча и книг. Он казался гордым, самобытным, самодостаточным и посторонние люди ему просто ни к чему. Говорят: влюблённые — это две половинки единого целого. Но Элиот — цельная личность. В отличие от Лео. Разговор смолк. Лео поднял голову и увидел Винсента, свесившего голову на грудь. Он тихо сопел, его рука упала на колено, и в расслабленных пальцах лежала половинка мандарина. — Бесит, — сказал Элиот раздражённо. — Всегда засыпает посреди разговора. — Прошу прощения, — ровным голосом сказала Эхо. Она сползла с колен Винсента, перекинула его руку через плечо и подняла. Мандарин выпал из руки Винсента и покатился по полу, но Эхо не заметила. Она, сгибаясь от тяжести, потащила Винсента к лестнице, неловко придерживая за талию. — Элиот, — Лео встал, поднял мандарин и положил его на салфетку рядом с блюдом, наполненным фруктами. — Тебе когда-нибудь нравились девушки? — Что за идиотский вопрос? Нет, конечно. Лео удивлённо вскинул брови. — «Конечно»? А разве это не естественно — влюбиться в девушку, и всё такое? — он взял с блюда кисть винограда, сорвал несколько крупных ягод и отправил их в рот. Пустой желудок отозвался резью в ответ. — Чтобы влюбиться, нужно уважать человека, — Элиот подпёр голову рукой и взглянул в камин. Поленья растворялись в огне, оставляя после себя чёрную золу, и тихо потрескивали. — А ты хоть кого-нибудь уважаешь? — с иронией спросил Лео. Он облюбовал всё блюдо с фруктами и решил взяться за персики после винограда. — Тебя. Лео съел ещё несколько крупных виноградин. Их сок разливался во рту приятной кислинкой, возбуждая аппетит. Придумать достойный ответ Элиоту на такое откровенное заявление Лео не смог, потому, подражая Эхо, просто сел к нему на колени и продолжил обрывать с виноградной кисти ягоды. — Сдурел?! — Элиот напрягся и вцепился в подлокотники; его щёки вспыхнули румянцем смущения и гнева. — А если кто-то войдёт? — А если не войдёт? Вопрос поставил Элиота в тупик, и он молча смотрел, как Лео обрывал крупные ягоды. Виноград влажно блестел, по кисти струились капли воды, стекая на колени. Лео ждал каких-то действий. Он любил гнев Элиота, его ослепительную ярость, горячую, как полуденное летнее солнце. Любил его громкий голос, срывавшийся на крик из-за неконтролируемого потока раздражённого сквернословия. Где он научился так браниться? Некоторых слов Лео не знал и услышал их впервые от Элиота. Лео взглянул на его лицо, залитое холодным солнечным светом. А ведь он ещё не выбрал подарок для Элиота. Он не хотел банальности, но и придумать интересный сюрприз не мог, ведь у Элиота, как у любого дворянина, есть всё и удивить его сложно. Книги? Элиот мог сам купить себе любые книги. Разве что музыка... Однажды он подарил Элиоту мелодию под названием «Лейси». Лео не знал, откуда к нему пришло название и что оно означало; оно расцвело в мыслях подобно цветку и иного он уже не смог придумать. Может, попробовать написать новую музыку? «Лейси» можно играть одному, и «Неподвижность», написанную Элиотом, тоже. А если создать мелодию для двоих? Такую мелодию не сыграть в одиночестве, только в четыре руки. Но Элиот уверен: «Лейси» написал именно он. Лео не понимал, почему так вышло. Элиот ни за что не стал бы присваивать себе чужое, но он позабыл о «Лейси». Вдруг и этот подарок он забудет? Лео взглянул в недра камина, и ему показалось, будто он увидел листы, исписанные нотами. Эти листы сгорали в огне памяти, бессмысленные и ненужные. «Но я назову эту мелодию “Незабудки”, — подумал Лео. — Быть может, тогда он не забудет её». Он вздрогнул, ощутив, как Элиот прижался лбом к его плечу в странном доверительном жесте немого смирения. Рука, свободная от винограда, словно сама, подчиняясь неведомой воле, потянулась к затылку Элиота и зарылась пальцами в его волосы. Губы тронула улыбка. Элиот невозможен, он редкостный кретин, пусть и на удивление умный и начитанный; он слишком вспыльчив, он не знаком с таким словом, как «вежливость» и «тактичность»… но иногда с ним удивительно спокойно. Это спокойствие обволакивало, ложилось на плечи невесомым мягким покрывалом. Некоторые люди в такие моменты выглядят слабыми, беззащитными. Но не Элиот. Его внутренние сила и достоинство кипели в нём. Он походил на грозного дикого льва, готового порвать каждого, но склонившего голову к единственной человеческой руке. — Мне нужно уехать на пару дней, — сказал Лео. Ему не хотелось разрывать эту тонкую паутинку спокойствия, но потом он просто забудет. Он решил посетить приют. В доме Найтреев Элиот всегда где-то поблизости, и он обязательно пристанет с вопросом: «Что это ты играешь? Никогда раньше не слышал, ну-ка покажи». В приюте шумно и суетливо, но отвлекать Лео никто не рискнёт. — Что? — Элиот поднял голову, и в его глазах мелькнуло недоумение. — Куда? — Мир посмотреть, себя показать, — фыркнул Лео. Неужели существует так много мест, которые он мог собраться посетить в гордом одиночестве перед праздником? — В дом Фионы, — пояснил он. — Я могу поехать с тобой. — Нет, не можешь, — Лео поднёс кисть винограда к губам и сорвал зубами одну ягоду. Виноград перед его глазами оказался пронизан солнечными лучами, и в каждой ягоде словно дремал крохотный золотистый огонёк. — Почему? — Может, у меня там девушка есть, — он осёкся. Элиот мог поверить в эту ерунду и поспешить воочию узреть эту несчастную. — Я пошутил. Раз я говорю, значит, так надо. Элиот был недоволен, но отговаривать и пытаться приказать остаться не стал. Он охватил талию Лео кольцом рук, сцепил пальцы в замок и вновь уткнулся лбом в его плечо. От него ощущалось обволакивающее тепло. Лео перебирал пальцами короткие светлые пряди, и в его голове рождалась мелодия. Робко, точно весенний цветок, рождённый в мартовскую стужу, она пробивалась сквозь лёд и снежные покровы. Её тугой бутон замер, чуть покачиваясь на ветру, и тишина зазвенела вокруг плотно сомкнутых, готовых в любой миг распуститься лепестков. Лео перевёл взгляд в окно. За стеклом цвело зимнее утро. Он не хотел впускать зиму в свою музыку. Он желал отразить в ней, как в зеркале, свежую весну с яркостью солнца, душистостью полевого разнотравья, майскими грозами, ароматами первых цветов. Эта мелодия будет пропитана весенним духом, как сейчас воздух пропитан ароматом хвои и смолы. В животе заурчало. Голод вырвал из сладкого томительного оцепенения, какое бывает при покое и уюте в предвкушении творческой работы. — Я голоден, — сказал Лео и попытался слезть с колен Элиота, но сомкнутые руки держали крепко. — Подожди, — тихо ответил Элиот, не поднимая головы. — Если я подожду, то тебя застанут с хладным трупом в руках. В отличие от тебя, я не завтракал. Две недели до Рождества, но чарующая атмосфера, точно снежная крупа, укрывала всё вокруг. Большая ель в гостиной, венки из еловых ветвей на дверных косяках, разноцветные ленты, блестящие игрушки из стекла, опавшие хвоинки под ногами... Позавтракав грибным супом и поблагодарив кухарку, Лео вышел из душной кухни, пропитанной запахами овощей и мяса к обеду, и поднялся наверх. Из гостиной доносилось громкое тиканье больших напольных часов, ступени тихо поскрипывали под ногами, в воздухе витал аромат корицы. Отчего-то такие повседневные мелочи казались частью рождественского таинства, будто весь мир готовился к проводам старого года и встрече нового. Каждая такая мелочь наполнялась особым смыслом. Лео заглянул в свою комнату, прихватил книгу, направился в спальню Элиота и застал его читающим в постели. Верхнюю одежду он неаккуратно бросил у изножья кровати, оставшись в брюках, сорочке с расстёгнутым воротом и жилете. Шёлковая голубая лента лежала на прикроватной тумбе, едва не соскальзывая на пол. — Ты — средоточие хаоса, Элиот, — сказал Лео. Он свернул ленту и убрал её в шкаф, туда же повесил фрак и аккуратно поставил ботинки Элиота рядом с кроватью. — Это же ерунда, — отозвался Элиот. Он опустил книгу себе на грудь и наблюдал за действиями Лео. — Порядок в вещах — основа порядка в мыслях. — То-то у тебя такой кавардак в комнате, — хмыкнул Элиот. — Я хотя бы способен аккуратно заправить за собой постель. И там не кавардак, всё расположено в строгой последовательности, просто некоторые недалёкие умы не способны этого постичь. Лео подошёл к окну и выглянул на улицу. Элиот что-то сказал с возмущением в голосе, но Лео не слушал. Чистоту неба скрыл густой кисель тёмных облаков и лишь вдали, над крышами домов, виднелась полоска голубизны. Сыпал снег; крупные хлопья с завораживающей неспешностью кружили в воздухе и оседали на ветвях садовых деревьев. Снежная безмятежность. — Эй! — Лео обернулся на громкий оклик. — Ты меня вообще слушаешь? — В данный момент — да, — ответил Лео, раздвигая тяжёлые шторы пошире. Потом он сел на пол, привалился спиной к кровати, но книгу не раскрыл, заворожено наблюдая за кружением белых хлопьев. Глядя на снежную круговерть за окном, Лео засомневался: стоит ли оставлять Элиота на ночь? Когда ему снились кошмары, он звал Лео. Бросить его одного в вязком болоте дурных снов? Элиот способен справиться и даже слова не сказать, он сильный, но Лео хотелось быть рядом в нужный момент. Это его долг как слуги... и как друга. — Я могу вернуться вечером, а утром снова уехать, — сказал он. — Из-за моих снов? Не нужно, — Лео услышал тихий скрип кровати и обернулся. Элиот повернулся на бок, положил книгу на постель и пробегал взглядом по строкам. — Раз это всего на пару дней. Мне уже несколько недель ничего не снилось. — Хорошо, — сказал Лео. Вечером он всё равно приедет обратно, и мнение Элиота особой роли не играло. Уехать Лео собирался в обеденное время. Утро текло плавно, лениво струилось, точно серый шёлк. Лео читал легенду о средневековом рыцаре, отдавшем свою жизнь ради спасения возлюбленной. Тогда тоже была зима. Когда он умирал, его кровь капала на белый снег, словно кто-то рассыпал вишню. Рыцарь умирал, над его головой стелилось серебристое небо, а возлюбленная нежилась в объятиях оруженосца. Рыцарь умирал счастливым: он не желал видеть кровь любимой женщины на руках, а судьба отомстит ей за предательство, пусть даже он этого не увидит. Лео закрыл прочитанную книгу, обнял её и устроил подбородок на коленях. Элиот любил жизнь и готов сражаться за неё, пока силы его не покинут, но в тот раз, в руинах Сабрие, он бездумно бросился к Лео, защитил его, не помышляя о своей безопасности. Или то был лишь сон? Такой реалистичный, такой жуткий и пугающий? Но Лео помнил капли крови на холодных, точно снег, камнях. Он обернулся. Элиот задремал, устроив голову на согнутой в локте руке. Он хмурился, но его дыхание было ровным и спокойным. Лео отложил книгу, сел на постель и дотронулся ладонью до груди Элиота, пронзенной той тварью. Остался ли шрам? Наверное, кожа в месте ранения ровная и гладкая, иначе Элиот заметил бы. Но от такой жуткой рваной раны должен остаться след. Раз его нет, значит, Лео действительно всё привиделось? Солнце голову напекло, ядовитые испарения отравили разум и помутили рассудок, или он просто споткнулся, упал и ударился головой? Лео стал расстёгивать сорочку Элиота. Даже если он не увидит шрама, то всё равно не успокоится, но сейчас он обязан проверить. Раньше ему и в голову не приходило присмотреться к Элиоту во время переодевания, попытаться различить следы порванных тканей. Он сдвинул в сторону ворот сорочки. Кожа ровная, чистая, шрама нет. Лео вздохнул и запахнул расстёгнутую сорочку, скрывая грудь тканью. Он всё же ошибался, принимал видимое за действительность. Почему Рождество близится, а он ощущает въедливую гнетущую тревогу? Лео взглянул на Элиота, и пальцы на пуговицах сорочки замерли. Глаза Элиота были открыты, и он смотрел на Лео. -—Ты что делаешь? — спросил он, поворачиваясь на спину. — Застёгиваю твою сорочку, — Лео испортил настроение сам себе. Он утратил ощущение надвигавшегося праздника и чувствовал только тревожное раздражение. Он не мог поверить в столь реалистичные галлюцинации, но доказательств не имел. И пусть бы всё — лишь галлюцинации, а Элиот невредим и ему ничто не угрожает. Он снял очки и лёг рядом с Элиотом. Зачем он вспомнил об этом? Всего лишь дурной сон, и ничего больше. Злой морок. Порождение больного сознания. Элиот вновь повернулся на бок и обнял Лео за плечи. Он никогда не позволял себе распускать руки, но сегодня что-то неуловимо изменилось, словно расчистилось хмурое небо и открыло лик солнца. Лео прижался к Элиоту и почувствовал удивительную лёгкость, будто Элиот вытягивал из него всю черноту, все негативные эмоции и растворял их в своём тепле. Его яркий свет рассеивал темноту. Если отстраниться, то тьма вновь поглотит Лео и накроет с головой чернильными волнами. Но Элиот раскрашивал эту тьму золотом. — Я передумал, — сказал Лео. — Я не поеду в приют. — Ты достал. Сколько можно на ходу менять свои планы? — Сколько нужно. — Можно я тебе врежу? — А можно делать что-то одно: или тянуть ко мне руки и обнимать, или сыпать угрозами? Элиот замолчал и Лео слушал его сердитое сопение. Тихо усмехнувшись, он уткнулся лицом в грудь Элиота. От него приятно пахло тем особенным индивидуальным запахом, присущим каждому человеку. Но только запахи одних людей раздражали, других — оставляли равнодушным, и единиц — кружили голову. Лео провёл кончиком носа по ключице, видневшейся из-под расстёгнутого ворота сорочки, и с удовлетворением ощутил колкое напряжение, пробежавшее по телу Элиота, но тут в дверь постучали. — Элли, ты здесь? — раздался громкий голос Ванессы. — Тебе доставили покупку, какой-то чай! Элиот тихо, но цветисто выругался. Не сдержавшись, Лео насмешливо фыркнул и с сожалением отстранился. Элиот не станет игнорировать сестру, а даже если и станет... дверь не заперта и Лео вовсе не улыбалось смотреть на ошарашенное лицо Ванессы, если она войдёт внутрь. Потому он сел и пригладил рукой волосы; взглянув на Элиота, Лео вновь обратил внимание на его бирюзовые серьги. Они того же цвета, что незабудки, но настроение и желания будили отнюдь не возвышенные и лирические — хотелось дотронуться до них губами. Лео встал и открыл дверь, а потом, пропустив Ванессу, вышел в коридор. Пока Элиот будет занят Ванессой и руганью на прислугу, не додумавшуюся отнести покупку лично ему, Лео мог посвятить себя музыке. Он взял нотную тетрадь и перо с чернилами из комнаты и спустился в гостиную. Устроив письменные принадлежности на крышке фортепиано, Лео поставил раскрытую на чистых страницах тетрадь перед глазами и дотронулся пальцами до клавиш. Он всё ещё ощущал на талии тяжесть рук Элиота, чувствовал его дыхание на лице и тепло его тела. В весне не так много нежности, как он думал. Нежность в осени — мягкая, спокойная, вдумчивая, с оттенком светлой грусти, а в весне цветёт страсть наполняющей землю, листья и небо жизни. Лео заиграл, и пальцы сами находили нужные клавиши. Он запоминал ноты и не решался остановиться для их записи, боясь сбиться, упустить нить, ведшую его сквозь музыку к весне. Он хотел вложить в эту партию всю суть Элиота, весь его свет и всё его тепло, одновременно и жаркое, и ласковое, как весеннее солнце, согревавшее выстуженную зимой землю. Доиграв, Лео остановился. Мелодия не идеальна, многие места нужно подправить и дополнить, но сейчас кончики пальцев дрожали от того невообразимого экстаза, что накрывал с головой при падении в бездну вдохновения, когда с неистовым наслаждением захлёбываешься в нём и готов умереть, лишь бы это прекрасное чувство не стихало. Лео прижал ладонь ко рту, силясь унять буйство эмоций внутри. Он давно не ощущал ничего подобного. — Легко понять, когда ты пишешь музыку, — раздался голос Элиота. Лео вздрогнул. Он настолько глубоко ушёл в себя, что не заметил чужого присутствия за спиной. — У тебя дрожат руки, — продолжил Элиот, — у тебя прерывистое дыхание, и, — он сел рядом, взял Лео за подбородок, повернул лицом к себе и сдвинул чёлку набок, — лихорадочный блеск в глазах. — Как много ты слышал? — спросил Лео, удивлённый наблюдательностью Элиота, ведь он сам был уверен, что со стороны выглядит спокойно и невозмутимо. В приюте никто не видел той разницы состояний, когда Лео играл чужую музыку, а когда — изливал на клавиши свою. — Пару нот, — ответил Элиот и взглянул на пустую нотную тетрадь. — Ради этого ты хотел уехать в приют? — Да. Ты сделал Ванессе подарок, или отложил до Рождества? — спросил Лео в попытке отвлечь Элиота от опасной темы. — Пришлось подарить, — недовольно поморщился Элиот. — Но она, кажется, была очень рада и даже не обратила внимания, что он не упакован. Она ведь любит всякие банты, бумагу... Лео не вслушивался в монолог Элиота. Он смотрел на разлинованные страницы тетради, почти ощущая запах свежих чернил, и пытался удержать в голове ноты. — Мне нужно уйти, — перебил он Элиота, когда почувствовал: ещё немного и важные моменты ускользнут из памяти. — Нужно быстрее записать ноты. — Записывай, — пожал плечами Элиот. — Я уйду в кресло, и не буду смотреть — ты же не хочешь мне это показывать? — Да ты сегодня проявляешь чудеса сообразительности, — хмыкнул Лео и потянулся за пером. — Лео, — Элиот поднялся и, как обещал, отошёл к креслам у камина, — помнишь «Неподвижность»? Ту мелодию, что я написал для тебя? — Конечно, — ответил Лео. Он обмакнул перо в чернила и стал торопливо наносить ноты на нотный стан. Почерк у него был неровный, резкий и скрипичный ключ каждый раз выходил мало похожим на себя. — Ты в тот момент, когда заговорил о ней, выглядел настоящим дураком. — Иди к чёрту! Лео посыл проигнорировал и погрузился в написание нот. Он хорошо играл на слух, но в нотной грамоте порой путался, так как нигде и ничему не учился; несколько раз он перечёркивал написанное и исправлял. Одно место пришлось полностью зачеркнуть и, воскрешая музыку в памяти, переписать этот кусочек с иными нотами. Элиот не мешал — сидел в кресле, подперев подбородок рукой, и рассматривал снегопад за окном. — Почему ты вспомнил про «Неподвижность»? — спросил Лео, закончив. Отвлекшись, он случайно капнул чернилами на клавишу фортепиано и теперь торопливо стирал кляксу своим платком. — Хотел попросить сыграть, — сухо ответил Элиот. Похоже, он всерьёз разозлился и обиделся за дурака. — Кстати, ты очки забыл. — То-то я думаю, что не хватает чего-то на лице, — Лео потрогал пальцами переносицу, убрал испачканный чернилами платок в карман, и попытался вспомнить «Неподвижность». — Кстати, о лице, — оживился Элиот. — Раз слуги участвуют наравне с господами, нужно купить тебе карнавальный костюм и маску. — Наряди меня в клоуна, вот весело будет, — откликнулся Лео. — Не обязательно надевать чей-то костюм. Главное — маски. — Ради разнообразия выбери себе костюм не в чёрно-голубых тонах, а? Лишая Элиота возможности ответить, он заиграл. Вмешиваться в музыку, разбивая её нежные хрустальные переливы грубостью голоса, Элиот не решился. После Элиот попросил Лео принести меч и плащи, а сам велел слуге подать экипаж. Чувствовать себя девицей на примерке нового платья Лео не хотелось, но он утешался видом кислого лица Элиота, которого затея с новыми костюмами, очевидно, тоже не радовала. Лео надеялся на магазин готового платья, ведь до маскарада осталось не так много дней, но, как объяснил Элиот, покупать готовую одежду неприлично и дворяне носят лишь пошитое портными под заказ. Магазинная суета и усталость утомила, но оставила после себя приятный осадок, словно Лео прикоснулся к рождественскому гобелену, и под его пальцами соткался новый узор. Домой они вернулись ближе к вечеру. Снегопад не перестал, а небо не расчистилось и нависло над городом мягкой белёсой шапкой, точно снежные, потемневшие от сумерек сугробы вдруг рухнули вверх и теперь потихоньку осыпались обратно вниз. — Ты танцевать-то умеешь? — спросил Элиот, стряхивая с плеч комья снега и распуская завязки намокшего плаща. — Нет, конечно. В доме Фионы балов не устраивали. Элиот нахмурился; он бросил слуге плащ, топнул ногой, сбивая с ботинка прилипший снег, и направился к лестнице. Слуга торопливо юркнул мимо. — Тогда я научу тебя, — сказал Элиот, остановившись на нижней ступени. Он и без того был выше Лео, но теперь пришлось запрокинуть голову, чтобы видеть его глаза. — Зачем? С кем мне танцевать? С твоей сестрой? — очки вновь запотели, и Лео мысленно проклял холода за это маленькое неудобство. — Или, может, с Адой Безариус? — Со мной, — ответил Элиот. — Я не девушка, — счёл необходимым напомнить Лео. — И слуга. Элиот отвернулся и положил ладонь на перила. Лео снял очки и увидел, что кожа у костяшек его пальцев побледнела от холода. Что за странная блажь — не носить зимой перчаток? Лео накрыл его руку своей ладонью, согревая ледяные на ощупь пальцы. — Это же маскарад, — ответил Элиот. — Нас никто не узнает. А даже если и узнает... на маскарадах многое позволяется. Даже цыган пригласили, а это — верх безрассудства в приличном обществе. — Я думал, ты не поклонник дворянской разнузданности. — На сей раз я хочу ею воспользоваться. Мы ведь играем вместе музыку, что плохого в том, чтобы танцевать вместе? — рука Элиота напряглась — так сильно он сжал перила. — Те цыганки... я не люблю цыган, от них за версту несёт дешёвой пошлостью, но они так танцевали, не переступая границ дозволенности, но и не следуя правилам… Их распущенные волосы, их наряды, их движения... такая балансировка где-то на грани... Элиот говорил с присущей ему заразительной горячностью, и в его словах чувствовалось искреннее восхищение запавшей ему в душу красотой. В той красоте действительно не было ничего грязного, пошлого, излишне раскрепощённого, она была опасной и смутной, и малейший шаг в сторону мог безвозвратно испортить её. Лео прижался лбом к спине Элиота. Он с удивительной чёткостью и ясностью ощутил крепость своей привязанности к человеку, способному видеть такую красоту и, несмотря на свои моральные и нравственные убеждения, ценить её, а не осуждать. — Пойдём прямо сейчас, — сказал Элиот. — В парадный зал, туда никто не заглядывает. — Без музыки? — спросил Лео. Ему не хотелось отстраняться и разрывать протянувшуюся между ним и Элиотом тонкую и хрупкую нить близости. — У сестры есть музыкальная шкатулка с несколькими мелодиями. Подожди, я схожу за ней. Я быстро. Он обернулся и замер в какой-то нерешительности. Лео стоял к нему очень близко, и ему пришлось вновь запрокинуть голову. Он вдруг осознал, как нелепо выглядел со стороны — словно чего-то ждал, а затем с замиранием сердца понял: действительно ждал. Прямо здесь, на лестнице, в разгар вечера, когда особняк кипит жизнью, и по дому снуют слуги. Они подались навстречу друг другу почти одновременно и замерли. Элиоту пришлось наклониться, а Лео — приподняться, чтобы дотянуться до его лица. Губы Элиота были приоткрыты; Лео казалось, будто под ногами поплыло, и он вот-вот рухнет навзничь и никогда больше не встанет. Ему вдруг стало не по себе от мысли о том, как он потом сможет смотреть на Элиота, что станет говорить, что делать. Но опомниться и отойти он уже не успел. Элиот торопливо, словно боясь реакции, накрыл его губы своими. Целовался он страшно неумело, и эта поспешная неумелость будоражила все чувства, обостряла их и ладонь Элиота, так и оставшаяся в руке, показалась нестерпимо горячей, а его дыхание на лице — опаляющим и иссушающим. В поцелуе не было ни мягкости, ни нежности — Элиот просто не знал, как это делать, как убрать в тень свою бурную натуру, окрасившую поцелуй грубостью, но Лео, вцепившись руками в отвороты его камзола, ощутил, как тело буквально плавилось от этого поцелуя. Ведь то была не неприятная, а чувственная и собственническая грубость, словно его признавали своим и демонстрировали это. Когда Лео почувствовал, что ноги вот-вот подведут его и колени ударятся о пол, он отстранился. Губы Элиота влажно блестели, а в глазах застыло отражение слепого желания удержать. — Я пойду в парадный зал, — сказал Лео. Он почувствовал острую необходимость уйти прямо сейчас, чтобы справиться с диким, неистовым буйством эмоций, захлестнувших его. Он не знал, что ему делать и как вести себя, но не ощутил той напряжённой неловкости, которой боялся. Только страх зайти слишком далеко в выражении эмоций. Когда вечер растворился в холодной зимней ночи, Лео уже сидел в своей комнате за письменным столом и листал книгу. Его взгляд бесцельно блуждал по строкам, слова которых не складывались в осмысленные фразы. Ноги гудели от непривычного напряжения, а внутри растекалось странное чувство удовлетворения. Элиот оказался хорошим учителем; танцевал он... нежнее, чем целовался. Вёл он мягко, ненавязчиво и неспешно, подстраиваясь под неумелые шаги Лео. Элиот, который никогда не отличался терпением и злился из-за каждого пустяка... или дело не в его хорошем умении учить? Он словно не замечал ничего вокруг, всецело поглощённый звуками музыкальной шкатулки и движениями в такт. Тогда, в парадном зале, Лео зажёг свечи в напольном канделябре, и мягкий тусклый свет разогнал вязкую темноту. Волшебный полумрак и бесшумное вальсирование снежных хлопьев за высокими стрельчатыми окнами казались причастными к головокружительной атмосфере таинства жестов, взглядов и слов после первого поцелуя. Эти мгновения казались хрустальным песком, осыпающимся сквозь пальцы, и Лео отчаянно хотелось удержать их. Ведь Элиот — дворянин, чтящий строгие традиции. Он слишком пылкий и серьёзный, но сам Лео был уверен: всё это — лишь каприз, который быстро погаснет. Он придвинул к себе нотную тетрадь, раскрыл на недописанной «Незабудке», откупорил чернильницу, обмакнул в неё перо и замер. Он смотрел на чёрные кружочки нот и пытался понять, чего хочет. Он всегда восхищался Элиотом, его цельным светлым образом и осознавал некоторую степень своей власти над ним, ведь и Элиот нашёл в нём что-то цепляющее, но теперь, когда эта обоюдная власть укрепилась, Лео понял: он боится, но сам не знает, чего. «Чудес» памяти? Элиот забыл, как бросился на защиту Лео, как чудовище проткнуло его грудь, как кровь капала на холодные пыльные камни и как кровь этого чудовища текла по его губам. Забыл подарок Лео. Почему бы ему не забыть поцелуй на лестнице? Почему бы Лео однажды не подойти к Элиоту с желанием обнять и не напороться на его полный искреннего недоумения взгляд? Лео бросил перо на нотную тетрадь, и на белом листе растеклось пятно кляксы. Он понимал, как отчаянно цеплялся за Элиота и за этот шанс стать ближе друг другу и панически боялся оказаться забытым. И нельзя поговорить об этом с Элиотом — он не поймёт. Он уверен: тот монстр — сон, а «Лейси» рождена его руками. Он не поверил Лео раньше, не поверит и теперь. Между ними никогда не будет той крайней степени доверия, когда люди могут рассказать друг другу абсолютно всё. Ведь Элиот не верил Лео, а Лео хранил свой секрет — золотой свет, окутавший мир и отражённый в его собственных глазах. Элиот горд и упрям, и чужое мнение для него — пустой звук. Дверь тихо скрипнула, раздались приглушённые ковром шаги. Лео смотрел на чернильное пятно в нотной тетради и не оборачивался. Кто ещё мог прийти к нему ночью, кроме Элиота? — Зачем ты пришёл? — спросил он, беря в руку перо и дорисовывая кляксе глаза и рога. — Что за глупый вопрос? — в голосе Элиота звучало неприкрытое раздражение. — Разве я не могу просто прийти к тебе? — Раньше ты не заявлялся ко мне ночью. С рогами клякса вышла страшной, и Лео дорисовал ей шёрстку, торчащую во все стороны. Получилось милое пушистое создание. — Может, хотя бы обернёшься? Мне просто хотелось увидеть тебя. — Издеваешься? — Лео сел в пол-оборота и, устроив локоть на спинке стула, взглянул на Элиота. Фрака и жилета на нём не было, но ворот сорочки строго застёгнут под горло и перехвачен голубой лентой. — Увидеть... читай поменьше любовных дамских романов. В комнате царила рассеянная темнота, окрашенная бледным светом одинокой свечи на подоконнике, и Лео отчётливо видел мрачные тени гнева, легшие на лицо Элиота. Он вспомнил парадный зал. Там тени метались по зале, словно в отчаянной надежде догнать танцующих, поймать их за руки, сковать и не позволить шевельнуться. Лео убегал от этих теней, заставляя себя включаться в ритм музыки, поддаваться аккуратному, но твёрдому ведению Элиота. Это было немного жутко, но руки Элиота не давали провалиться в зыбкую, словно трясина, полутьму и захлебнуться в ней. И Элиот не виноват в страхах Лео, ни к чему срываться на нём. Элиот словно мост над тьмой, он одновременно держал и создавал опасность рухнуть в бездну. Извиняться Лео не стал. Он перевёл взгляд к окну и всмотрелся в маленький дрожащий огонёк свечи, потому пропустил момент, когда Элиот оказался рядом, а его пальцы вплелись в волосы на затылке и чувствительно, но не больно потянули назад, заставляя запрокинуть голову. Лео попытался вывернуться из его рук, но сдался, едва ощутив сухие горячие губы Элиота на своих губах. Он с удивлением обнаружил, что время и пространство растворяются в поцелуях и мир перестаёт существовать — он даже не помнил, как оказался на своей кровати. Лео лежал рядом с Элиотом, тесно прижавшись к его боку, и смотрел на скрещение теней на потолке. Элиот быстро уснул, и Лео пришлось, приподнявшись на локте, распустить его ленту у горла, а потом расстегнуть ворот сорочки. Лео не раз приходилось проводить ночи рядом с ним, будучи готовым в любой момент вырвать его из цепкой хватки кошмаров, но ни разу он не оставался с Элиотом в одной постели. Утро встретило Лео ослепительным солнечным светом и яркой безоблачной лазурью. Элиот не спал — жаворонок по натуре, он просыпался довольно рано. Лео был неправильным слугой, ведь часто господину приходилось будить его. Элиот лежал на спине, повернув голову к окну, и рассматривал инеевые узоры на стекле. «Сад» из фантастических листьев сверках в лучах утреннего солнца и Лео казалось, будто он растворяется в этом невозможно прекрасном ярком свете. Лео смотрел, как вздымается грудь Элиота в такт его дыханию, как пролегают тени в складках смятой сорочки, как тускло поблескивают бирюзовые серьги в ушах и не шевелился, опасаясь привлечь к себе внимание и разрушить светлое очарование Элиота банальными фразами наподобие: «Доброе утро, как спалось?». Но желание прикоснуться к этому образу, сотканному из зимнего сияния, оказалось сильнее. Лео потянулся к лицу Элиота, провёл кончиком носа вдоль его щеки до уха и прикусил зубами серьгу с бирюзовым камнем. Он с удовольствием отметил, как Элиот вздрогнул. Постель тихо заскрипела, а ворох скомканных простыней и одеял зашуршал, когда Лео придвинулся ближе. Утро — время светлой мягкости, когда можно просто молчать, смотреть друг на друга и утопать в непозволительной днём или вечером нежности. Выпустив мочку уха, Лео дотронулся кончиками пальцев до родинки на скуле Элиота, а потом наклонился и коснулся этой родинки губами, и его волосы, соскользнув с плеч, упали Элиоту на лицо. Всё оставшееся до бала-маскарада время Лео с опаской ждал от Элиота каких-то пошлых и глупых слов. В рыцарских романах часто и много клялись друг другу в верности и вечной любви, а потом с лёгкостью нарушали эти клятвы, предавали тех, кого любили и снова клялись. Это мерзко и противно. Слова слишком грубы, в них не вместить всю бурю эмоций с её богатой палитрой от горячего огня до нежных обволакивающих волн умиротворённости. И Элиот словно чувствовал ненужность слов. Словно бы ничего не изменилось и в то же время изменилось всё, каждая мелочь. И дело не в большей раскованности в отношении друг друга, не в поцелуях и смелых прикосновениях, а во взгляде Элиота. Лео дописал «Незабудку». Играя по вечерам вторую партию и доводя её до совершенства, пока Элиот читал у себя в комнате, Лео раз за разом вспоминал нападение того монстра. Тогда голоса сказали ему: «Это твоя вина», так имел ли право Лео отдаваться свету, если внутри него — непроглядная тьма? Золотые сполохи мира, которые он видел, обманчивы — они словно блуждающие огоньки над болотом, заводящие путников в топкую трясину. И Лео такой, как эти огоньки. Если бы не он... голоса сказали, что рана запечатана. Значит ли это, что Элиот не проживёт долго? Нет, убеждал он себя, это просто паранойя, страх за жизнь того, кто по вине Лео оказался на краю гибели. И пусть это только кошмарный бред... «Мы-то знаем, в чём истина», — далёким эхом отдавалось в голове в такие моменты. Лео больше не слышал голосов, но это эхо — словно тени на периферии зрения, оно вроде бы есть, и его вроде бы нет. И это сводило с ума. В вечер маскарада Лео надел на себя бархатную полумаску с желанием спрятать за этой маской все свои страхи и сомнения. Он так много обрёл, хотя не заслуживал этой драгоценности... но он эгоист, он не желал терять обретённое, пусть он и не достоин. Отчаяние бархатное на ощупь, совсем как эта полумаска. А от всепоглощающего счастья до туманов отчаяния только один шаг, и Лео с трудом балансировал на грани, срывался то в одну сторону, то в другую, и противоречия разрывали его. В парадном зале дома Рейнсвортов, ярко освещённом множеством огней, Лео ощутил себя потерянным в лабиринте масок и сказочных персонажей. Здесь были люди, наряженные в костюмы старинных эпох, иных культур, мифов и легенд. Они с Элиотом, одетые неброско и довольно строго, невольно выделялись из этой пёстрой толпы. Среди обряженных в костюмы людей танцевали и играли на музыкальных инструментах, словно нарочито стараясь идти наперекор и музыке, и правилам приличия, цыгане. Они были вне забот и вне страхов, свободные от всего, открытые и неистовые. Лео отчасти завидовал им, но не стремился вновь стать свидетелем их пылких танцев. Он желал видеть перед собой только Элиота, потому что Элиот держал его крепче любых цепей, а Лео всё больше тонул в сомнениях и страхе. Если бы можно было повернуть время вспять... Ради Элиота Лео отдал бы всё. Яркий свет множества свечей, шум и смех, переливы музыки и запахи алкоголя — всё смешивалось в круговерть цветистого омута, тянувшего вниз. — Лео, всё в порядке? — спросил Элиот. Он был облачён в камзол глубокого тёмно-синего цвета, а чёрно-синяя полумаска закрывала его лицо. Он не озаботился ни париком, ни шляпой, даже приметную родинку ничем не скрыл. И всё равно шёл подле Лео в ожидании знакомой для него музыки, чтобы пригласить на танец. Ему действительно всё равно? Что за глупая мысль... Когда Элиота волновало чужое мнение? Не будь ему всё равно, Лео остался бы в приюте, а у Элиота был совсем другой слуга. Страх давил. Он всегда жил внутри, свернувшись тугим узлом возле сердца, но теперь, когда в памяти жили свежие воспоминания о ярких и светлых утрах и тёмных, но полных волшебного предрождественского очарования вечерах, этот страх расплывался по радости грязным пятном и больно грыз душу. Лео невольно пожалел, что убрал чёлку назад, обнажая вместе с лицом и самого себя — он ощутил себя уязвимым. Он хотел встряхнуть головой, убрать удерживавшую волосы надо лбом заколку, но Элиот удержал его руку и властно потянул за собой в глубину моря танцующих людей. Лео не знал этого танца, но Элиот вёл его, позволял ему ошибаться и выправлял его ошибки. Они танцевали долго, и рассудок просто отключился, отдавая тело рукам Элиота и позволяя просто нестись вперёд, по дороге музыки. — Смотри, это Оз! — воскликнул Элиот, бросив взгляд поверх голов круживших в танце людей. Лео обернулся. Лицо Оза скрывала зелёная полумаска, украшенная длинными витыми рогами, и Лео с трудом узнал его. Оз, похоже, услышал окрик Элиота — он поднял голову и что-то сказал застывшему рядом, точно изваяние, Гилберту, одетого в чёрный с золотом костюм и такую же маску. «Наверное, я должен злиться и ревновать, — думал Лео, глядя на Оза. — Теперь я не единственный друг Элиота». Но не получалось злиться. Слишком много гордости взыграло, ведь никто не станет Элиоту ближе него. Лео знал: неправильно так думать, некрасиво, низко и бесчестно, но всё равно думал, и это успокаивало, гасило любую неприязнь в зародыше. Хорошо, если у Элиота будет много хороших и верных друзей. А он просто останется самым... важным. — Элли! — окликнула брата Ванесса. Одетая в военный костюм, в белой маске, скрывавшей почти всё лицо, кроме нижней челюсти, и в шляпе с пышным плюмажем она здорово смахивала на худосочного мужчину. Лео узнал её лишь по голосу, по густым смоляно-чёрным прядям, кольцами свивавшимся у висков, и по детскому прозвищу «Элли». — Ты что творишь? — О чём ты? — с напускным спокойствием отозвался Элиот. — Ты только что танцевал с этим… с этим… — Ванесса замолчала, пытаясь подобрать слова. — С этой вещью! Это даже не молоденькая служанка, Элли, это — мужского пола! — Элиот молчал, но его глаза потемнели от едва сдерживаемой злости. Он всё ещё держал Лео за руку, не давая высвободиться, и его хватка крепла с каждым мгновением. А Ванессу злило его молчание, и она повысила голос. — Ты позоришь род Найтреев! — Это ты позоришь род Найтреев! — перебил её Элиот. — Я не желаю больше слушать эту грязную ругань. Он развернулся и направился прочь, увлекая Лео следом за собой. Лео давно смирился с негативным отношением к себе большинства людей и семьи Найтреев — в том числе. А Элиот часто спорил с Ванессой до хрипоты и не желал слушать вполне разумные доводы с её стороны. Да, Лео слуга. Да, он не должен высовываться. Ванесса полагала Лео нахальным выскочкой, просто не зная всей правды. Сложно осуждать её, но Элиот осуждал и не принимал её отношения. Требовал нейтральности, раз доброжелательность невозможна. Но как относиться нейтрально к раздражающему человеку? Элиот называл Лео другом, и это Ванессу бесило ещё больше. Элиот очень добрый человек, но друзей у него нет, характером не уродился, и Ванесса, да и вся семья, были самыми близкими для него людьми. А теперь всё иначе. Она ревновала, ведь она больше не единственная опора Элиота. Но Лео не желал служить причиной семейных ссор. — Тебе не стоило грубить сестре, — проговорил он, даже не пытаясь высвободиться. Он заметил, что Элиот стал чаще хватать его за руки с присущей ему бестактностью, но это оказалось по-своему приятно. — Знаю, — ответил Элиот. — Давай уйдём отсюда. Ванесса устроила выяснение отношений у людей на глазах, и теперь они будут шептаться, хотя ранее до нас никому не было дела. Достали эти лицемеры. С Озом Элиот так и не увиделся. На улицах города разыгрался настоящий буран, и экипаж с трудом добрался сквозь снежный вихрь до особняка Найтреев. Даже выходя из экипажа, Элиот не выпустил руки Лео, а в доме молча повёл за собой, в свою спальню. И только там, развернувшись, крепко сжал его в объятиях. На миг Лео испугался огня, вспыхнувшего в голубых глазах, и инстинктивно отпрянул, но Элиот словно не заметил этого слабого сопротивления — просто смёл его, как ненужную преграду и Лео оставалось только покориться его напору. Элиот запер дверь, чтобы никто из семьи или слуг не помешал им, и они долго лежали на кровати, слушая песню ночного зимнего ветра, стучавшего в окна и плачущего по теплу. Семья Найтреев, под чьим покровительством находился дом Фионы, приготовила для детей подарки — сладости и игрушки. Лео с улыбкой на губах помогал прислуге заворачивать игрушки в столь любимую детьми цветную шуршащую бумагу и перевязывать яркими лентами, а сладости — раскладывать по маленьким пакетам, украшенным золотыми звёздами. Он представлял, как дети с радостными криками выбегут навстречу Элиоту, который, точно добрый волшебник из сказок, привёз им подарки. Элиот никогда этим не занимался; в прошлом году, когда были живы Клод и Эрнест, подарки отвозили именно они. Но Лео не нравилось обращение старших Найтреев с детьми. Они будто не чувствовали рождественского духа и просто выполняли нудную работу. Элиот справится лучше. Он будет смущаться, краснеть, злиться на детей, норовящих поцеловать его или обнять, но дети умеют чувствовать добро и теплоту. Можно ругать их, но они будут смотреть Элиоту в глаза, и видеть в нём искренность, которой так недоставало старшим Найтреям. Вечером следующего после маскарада дня Лео с извозчиком погрузили мешки с подарками на крышу экипажа, а потом лошади понеслись в сторону приюта. Упряжь Найтреев не была ничем украшена, но ради праздничного настроения Лео попросил прикрепить колокольчики и бодрый бег лошадей сопровождался звонкой трелью. Дети, услышав необычные звуки, высыпали на улицу, а увидев подарки, с радостными воплями бросились к Элиоту. Тот беспомощно оглянулся в поисках поддержки, но Лео притворился, будто занят подарками. Слишком мило Элиот смотрелся вместе с детьми, а дети были слишком счастливы видеть благородного господина со строгим выражением лица, но растерянным взглядом. Разве Клод или Эрнест позволяли виснуть на себе? Да никогда. А Ванесса и вовсе не появлялась в приюте, называя это место притоном бездомной швали. — Пойдём, — сказал Лео, когда подарки внесли в дом, и глава приюта взялась за их распределение между детьми. Он взял Элиота за руку и повёл к старенькому фортепиано, за которым провёл так много времени и на котором учился играть. Ноты Лео прихватил с собой; он поставил раскрытую нотную тетрадь и опустился на сиденье. — Я написал это для тебя, к Рождеству, - сказал он. — Взгляни, она для двух исполнителей. Элиот упёрся ладонью в плечо Лео, склонился над нотами и с сосредоточенным выражением лица стал вчитываться. Он хмурился и можно было решить, что он недоволен, но Лео знал: он всегда хмурится и выглядит раздражённым, если занят чем-то. Лео с улыбкой смотрел на лицо Элиота; не сдержавшись, он подался вверх и прихватил губами мочку его уха. — Эй! — Элиот отпрянул. Он мгновенно покраснел, и заливистый смех Лео заставил его нахмуриться ещё сильнее. — Ты первый меня поцеловал, — сказал Лео, — так привыкай теперь. Элиот раздражённо фыркнул и сел рядом, а потом ещё несколько раз пробежался глазами по нотам. — Как ты назвал её? — спросил он, касаясь пальцами чёрно-белой дорожки клавиш. — «Незабудки». Я хочу, чтобы ты запомнил её. — Разве я могу забыть твой подарок? Лео ощутил, сколь натянутой стала его улыбка, и поспешил наклонить голову, занавесившись волосами. Элиот заиграл, и через несколько тактов Лео присоединился к нему. Они играли, и Лео казалось, будто они на мгновения стали единым целым. Словно в цельной душе Элиота вдруг освободилось место для Лео, и теперь они слились столь же крепко, как держат пальцы сцепленных замком рук. В соседнем помещении раздавался гомон возбуждённых и довольных детей, но их счастливые крики не отвлекали, а красиво вплетались в мелодию, подчёркивая предрождественское настроение. И сейчас Лео отчётливо ощутил тот великолепный аромат чёрного чая с мятой, лимоном, апельсином и чем-то незнакомым, но оттого ещё более будоражащим воображение. Свежий зимний, но уютный запах, теперь прочно связанный с образом Элиота. Лео играл, прикрыв глаза, и ощущал чужое присутствие рядом; иногда ему казалось, что, напрягая слух, он слышал дыхание Элиота, а под пальцами вместо клавиш чувствовал пульсацию его сердца. Незабудки ярко-голубые, как небо, как глаза Элиота. А Элиот сам небо — глубокое, яркое, просторное, бесконечное. Глаза неба и сердце льва.