Лев Кобрин

ГОДЫ МОИ ПОСЕДЕВШИЕ – ПТИЦЫ, НА ЮГ УЛЕТЕВШИЕ!

Часть II– ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Глава 3

КАК ЗАКАЛЯЛАСЬ СТАЛЬ

 

	Не тот отец, кто только жизнь ребёнку дал, А тот, кто, как и мать, ночей не досыпал! Кто, не жалея времени и сил, Заботился, воспитывал, растил! Вадим Кононенко
	Потерять отца – значит потерять верного советчика и наставника, того, кто поддерживал бы тебя, как ствол – ветки. Янн Мартел
	Не стоит прогибаться под изменчивый мир – Пусть лучше он прогнётся под нас, Однажды он прогнётся под нас! Андрей Макаревич
Эту главу я посвящаю всем тем, кто рос и вырос без отца, кто с детства так и не узнал любви отцовской и тепла! Итак, в 1958 году мы остались без отца. Но, как я уже сказал, не всегда отец – это тот, кто родил; настоящий отец – это тот мужчина, который воспитал. Вот почему я всё время таскался по тёте-дядиным домам. Отсутствие отца может быть восполнено посредством связей и отношений мальчика с другими мужчинами: с учителями, воспитателями, тренерами, дядями, дедушками, взрослыми товарищами и другими значимыми мужскими фигурами. В таких контактах мальчик может найти и принять определённый образец для идентификации себя. В ситуациях,

когда же всё-таки биологический отец, по определённым причинам отсутствует, его место может и обязательно должен занять другой значимый мужчина, который будет транслировать для мальчика стойкую отцовскую позицию.

«Мать – это мать, отец – это отец» – таков закон, и никуда от него не денешься. Мать учит ребёнка чувственности, безопасности. Отец, в свою очередь, силе, стойкости и смелости в сложных ситуациях. Мать, оставшаяся без мужа, должна как можно раньше, ясно и открыто разговаривать с сыном на темы отсутствия отца, не боясь признания как собственных ошибок, так и ошибок, допущенных его отцом. 

За разбитые браки несут ответственность не только отцы (мужья) но и матери (жёны). Не боясь оглашения ошибок отца, мать должна избегать всяческой негативной оценки и критики, направленной против отца ребёнка, даже если и была сильно травмирована им. Мать, желающая благополучия для своего сына, никогда не унижает и не обвиняет его отца в присутствии парня. Плохие отзывы об отце «отравляют» мужское самосознание мальчика.

А может ли одинокая мать – женщина с фотографии, только моложе более чем на полвека, – одна самостоятельно воспитать в своём сыне настоящую личность, настоящего мужчину? Учитывая, что кроме сына, у неё на плечах ещё и две девочки? Скорее «да», чем «нет»! Однако такая высокая планка для матери-одиночки сложно достижима. Отсутствие отца в жизни мальчика ставит его мать в очень сложное положение. Мать должна исполнять как-бы двойную роль – быть для сына и собой (матерью) и отцом. В таком случае, материнская забота должна быть нежной, оберегающей, то есть материнской; и одновременно, полной решимости и эмоциональной свободы, некой мужской «первобытности», чем и определяется отцовская любовь.

Итак, вернёмся в начало шестидесятых. В соседней пятиэтажке жили мои друзья Володя Торопков, Толя Зубов и другие. Володин старший брат был страстным радиолюбителем, и работал он на заводе «ЭлектроТочПрибор». Представляете какие радиодетали водились у него. Именно он объяснил нам, что такое детекторный приёмник, и всем соседним телефонам-автоматам наступил «конец».

Прочитывалась куча разной технической литературы, посещались всевозможные кружки. Не пропускалось ни одной свалки, где можно было найти что-нибудь, связанное с техникой, где-бы они ни находились, хоть за пределами города. Для приёмника использовался или корпус от фонарика или обыкновенная мыльница. В общем для фантазий и творчества был бескрайний простор.

Мне было лет десять, когда я пришёл в гости к дедушке и его новой жене Броне. Дед привёз из Москвы какую-то очень редкой породы – чёрный эрдельтерьер – собаку и решил показать её мне. Когда я вошёл во двор, меня охватила дрожь. Передо мной стояло абсолютно чёрное лохматое чудовище огромного размера – это была собака «Черва». Дед сказал: «Подойди, погладь!» Я ни в какую. От страха у меня даже речь пропала.

Тогда дед подошёл ко мне, погладил по голове и задал сакральный вопрос: «Скажи мне, как ты считаешь, я тебе враг?» «Конечно, нет» – ответил я. «Тогда ничего не бойся и иди со мной!» И мы вместе подошли к Черве. Ростом собака была чуть ниже меня, размером и весом – больше. Устрашало ещё и то, что её шерсть свисала до самой земли. Пересилив страх, я погладил её; в ответ она завиляла хвостом и лизнула меня.

«Теперь ты будешь заниматься Червой – водить её гулять, дрессировать в Клубе Собаководов!» – закончил дед, и мы вошли в дом обедать. Я решил выйти к Черве, теперь уже самостоятельно, собака прижалась ко мне. Мы стали близкими друзьями – до самой её смерти в 1965 году – сразу после смерти дедушки.

На первой же прогулке я обратил внимание, что собака совершенно спокойна, а вот прохожие – нет. При виде этого английского «чудовища» люди старались как можно скорей перейти на другую сторону улицы. Ни одна местная дворняга даже не смела «разинуть пасть» на такую «красавицу».

Однажды я повёл Черву на Омку – речушку, впадающую в Иртыш. При виде воды Черва резко дёрнулась и понеслась прямо с обрыва. Я, естественно, выпустил поводок, иначе я просто разбился бы. Наплававшись вдоволь, она сама подошла ко мне и стала тереться своим мокрым боком об меня. Только позже я узнал, что вода для этой породы собак – это жизнь.

Предки чёрного эрдельтерьера обитали в английском графстве Йоркшир, на реке Эйр, в окрестностях которой она и зародилась путём скрещивания чёрных терьеров и оттерхаундов. В результате получился крупный выносливый терьер с водоотталкивающим шёрстным покровом, позволяющим собаке чувствовать себя комфортно даже в холодной воде. В те времена эрдельтерьеров использовали для охоты на выдр и уток. Вот откуда любовь к воде.

По требованию деда, я повёл Черву в собаководство – так назывался клуб собаководов-любителей, чтобы зарегистрировать и договориться о дрессировке. Меня удивило то, как меня – пацана малолетнего – встретили в собаководстве: «Ой, мальчик, собачку привёл. Проходи, будем регистрироваться… Как зовут? Адрес?» И какая-то непонятная ласковость в словах. А через пятнадцать минут в собаководство приехал наряд милиции.

Оказалось, что собак такой редкой породы всего две в Советском Союзе: одна зарегистрирована где-то в Тбилиси, вторая – в Москве. И всё, больше и быть не могло – откуда собака, где ты её украл. Малолетка-малолеткой, но даже до меня дошёл весь абсурд заданного вопроса. Я ехидно спросил: «А такое можно украсть?» Слава богу, что у деда уже в то время в доме был телефон, все вопросы быстро разрешились.

Поскольку матери практически некогда было заниматься детьми – она должна была пахать, как ломовая лошадь – для нас настала пора интернатов. Вначале была школа-интернат №: 5, находящаяся в Кордном посёлке. Туда «поместили» меня и Катю. Помню, как на уроке русского языка учительница сказала: «Только два ученика могут не учить правила, потому что они их чувствуют! Это Кобрин и Кубрина – надо же такое совпадение!»

Я всё чаще торчал в Катиной группе; мне, почему-то, интереснее было с более взрослыми. Я знал всех её одноклассников, хоть они и были на три-четыре года старше меня. Условия жизни детей в школах-интернатах, в которых дети общаются в замкнутом пространстве, с одними и теми же сверстниками, особенные.

В них присутствует строгое распределение социальных ролей, а количество взрослых, с которыми может взаимодействовать ребёнок, ограничено численностью обслуживающего персонала и педагогическим составом. В этих условиях говорить об эмоциональном общении сложно, оно сводится к формальному взаимодействию. Внутренние личностные качества подростков определяются сочетанием отношения к себе, набором ценностей и интересов, определением себя в среде других.

В пятом классе начиналось изучение иностранных языков. Одна половина распределялась на немецкий, другая на английский. Разделили детей, не спрашивая, просто по алфавиту – я попал в английскую группу. Поскольку сестра изучала немецкий язык, мне казалось, что я тоже должен учить немецкий. Ни на какие мои просьбы перевести меня в другую группу администрация не соглашалась. И слава Богу!

Я настырно не хотел учить английский, умышленно не отвечал на вопросы учительницы; иными словами, полностью саботировал предмет и получал за него одни «двойки». Хочешь не хочешь, а присутствовать на уроках обязан, а раз присутствуешь – слушаешь, а раз слушаешь, то и запоминаешь. То есть предмет я знал на «отлично», просто не хотел отвечать, и всё тут.

И вот тут случилось чудо. В один из дней, когда я оставался дома, я встретил своего одноклассника ещё по начальной школе Сашу Агафонова, и тот пригласил меня к себе в гости. Жил он в «сталинском»[1] доме на улице Маяковского, недалеко от улицы Карла Маркса. Мало того, что сам дом был самым настоящим «элитным», так и квартира походила на что-то совсем нереальное. По всей квартире располагались просто огромные книжные шкафы, заполненные невиданными книгами – на незнакомых языках!

В квартире был отдельный кабинет с огромным письменным столом посередине. Оказывается, Сашин папа усиленно изучал китайский язык, и часто бывал заграницей то ли по дипломатической – какие дипломаты в Омске? – то ли по внешнеторговой линии. Саша показал мне, как он учит английский язык.

Он достал лист бумаги, написал на нём английское слово и стал писать его многократно, при этом каждый раз вслух повторял произношение и перевод. Мне это понравилось; это заинтриговало меня. Я прибежал домой и начал делать то же самое. Жаль только, в доме не было ни кабинета, ни письменного стола, ни книжных полок! Проблема с английским языком резко исчезла; за четверть я получил оценку «пять».   

Как я уже писал, я занимался в спортивных секциях и разных кружках. Администрация отпускала меня из интерната, и частенько я проводил ночи дома. В то время я и мои друзья-соседи усиленно увлекались спортом. Мы ездили на каток в ЦПКиО, создавали «паровозик» человек из 20-30 и носились с бешеной скоростью, сшибая всё на своём пути.

 С коньками была особая проблема, прежде всего их нужно было где-то «достать». Именно достать, а не купить, потому что купить в то время можно было только продукцию фабрики «Большевичка» и обувь фабрики «Скороход». На коньки «гаги»[2] ни один уважающий себя пацан не встанет – ему подавай «канадки»[3]! «Колхозный» совковый вариант можно было купить на «толкучке», а затем переделывать, усовершенствовать, и так далее.

Прежде всего, в задник нужно было вставить «лото́к» – кусок жёсткой кожи или фетра, плотно облегающий лодыжку ноги. Лотки нужны были для лучшей устойчивости ноги и для защиты щиколотки. Затем требовалась тесьма – шнурки это для «фраеров»[4] – которую «приобрести» тогда можно было только на заводе. Хорошо, что Торопков-старший работал там.

Не знаю, каким чудом, но маме удалось где-то «вырвать» для меня профессиональные хоккейные коньки «Экстра» – это было за пределами всего. В таких коньках играли сборные команды городов и сборная СССР. Они уже были с толстенными кожаными лотками, с какой-то толстенной тесьмой, и все – в заклёпках! Это было просто чудо! Я сразу же стал «первым парнем на деревне» и объектом зависти!  

Про стычки и столкновения в интернатской среде я вкратце упомянул в первой книге. Считаю, что, можно хотя бы чуть-чуть задеть эту тему вновь. Сейчас принято либо идеализировать, либо демонизировать школьные взаимоотношения в СССР. Кто-то со словами «спасибо партии за это» вспоминает счастливое детство, кто-то рассказывает о жестоких массовых побоищах между территориальными бандами.

И те, и другие говорят правду. По сути дела, существовали два параллельных сообщества, в каждом из которых имелись свои правила. Законы, по которым жил уличный подростковый мир, писались ещё в послереволюционной беспризорной среде. Именно поэтому «трудные подростки» дрались жестоко, стараясь травмировать соперника. В то же время кулачные стычки в школьных классах регулировались иными правилами, прежде всего «не покалечь» или «не бей лежачего».

В послевоенное время многие дети воспитывались матерями-одиночками или в интернатах. В начальной школе дети вели себя вполне дружелюбно; первые синяки, ссадины и разбитые носы наблюдались только в четвёртом классе. Но на вопрос, «кто тебя побил», старались не отвечать. Зачинщиками таких драк, как правило, были мальчуганы из многодетных семей; дома их часто поколачивали старшие братья, так что наглядный опыт, как ударить, у них уже был.

Впрочем, ничто не могло остановить подростков, если они решили собраться поздно ночью на улице. Драки доходили до поножовщины – выяснялись отношения между парнями, между группами, между классами. Конфликты среди детей являли собой своеобразную форму социализации – таким образом мальчишки, как будущие мужчины, утверждали место в своём маленьком мире.

Драки могли вспыхнуть и в классе, но обычно сходились подальше от взрослых глаз, на школьном дворе за туалетом. Вокруг драчунов собирались любопытные. Вначале пацаны двумя руками пихали друг друга в плечи со словами «нарываешься», или что-то в этом роде. Потом, один захватывал шею другого, и оба валились на землю. При этом старались ткнуть соперника кулаком в нос. Проигрывал тот, кто первый начинал плакать.

Нельзя было поднимать руку на разнимающих. В старших классах уже дрались не до первой крови, а до очевидной победы. Если же о таких стычках становилось известно учителям, вызывали родителей, а то и инспектора по делам несовершеннолетних. Впрочем, не все педагоги пресекали драки на корню. Важно было не дать себя в обиду, но не менее важно было и не позволять безмозглым «отморозкам» обижать беззащитных слабых.

Абсолютно дикий случай произошёл с моим другом по интернату №: 5, Геной Верещагиным. Мы катались на старых трамваях в центре города, прыгая на заднюю площадку вагона или цепляясь за трамвай сзади. Дело было на трамвайной остановке, которая позже называлась «Дом Туристов». Я запрыгнул в вагон и доехал до следующей – «улица Лермонтова». Гены не было, видимо он не успел зацепиться за мой трамвай и ждал следующего.

Но следующего трамвая всё не было и не было – у меня промелькнула какая-то тревожная мысль. После того, как в течение пятнадцати минут ни один трамвай с той стороны не появился, я сел во встречный и поехал в обратную сторону. На остановке стояла толпа людей, а Гена… лежал под задними колёсами трамвая, перерезанный ровно пополам.

Для меня это был непередаваемый шок. Я даже не знал, что я должен сделать: или сообщить милиции, кто погибший, или как-то сообщить в интернат. В обоих случаях я бы получил по полной. И тогда я побежал домой и всё рассказал маме – та позвонила в интернат и сказала, что она проезжала мимо и видела «вроде бы знакомого мальчика», и чтобы воспитатели проверили, все ли дети на месте. После этого события из интерната меня забрали… правда, не очень надолго.

Начав заниматься гандболом, о чём я написал в первой книге, я получил «доступ» практически ко всем тренировкам студентов Института Физкультуры. Я, как бы, стал неофициальным студентом, и жадно слушал все наставления тренеров-преподавателей. Я ознакомился довольно на профессиональном уровне фактически со всеми видами спорта и имел возможность попрактиковаться во всём.

На лето мама отправляла нас в пионерский лагерь имени Покрышкина в Чернолучье. Это был лагерь для детей рабочих Машиностроительного завода и был лагерем хорошо оснащённым и технически продвинутым. Там было множество кружков; там, например, я узнал, что такое выжигание по дереву. Я вовсю играл на баяне, участвовал во всех возможных играх, много читал, плавал «до посинячки». Пионерская романтика увлекала детей стопроцентно – «Взвейтесь кострами, синие ночи!»  

Чего-то вдруг вспомнилось о том, что я когда-то был пионером, и в лагере у меня был главный атрибут этой организации – горн, с помощью которого я будил всех в 7:15 утра. Не помню точно, в каком классе принимали в пионеры – в третьем или в четвёртом, но это было серьёзно и ответственно. Не знаю почему, но пионерский галстук я чаще носил в кармане – не нравилось, и всё тут.

Году в 1959-м или 1960-м дед купил себе ГАЗ-М-20 «Победа» – советский легковой автомобиль, производившийся на Горьковском автомобильном заводе. Это была первая советская машина, которой кроме серийного номера дали имя собственное. Считалось, что это легендарный советский автомобиль – не просто полторы тонны металла, а целая эпоха отечественного автомобилестроения.

Хотя, прототипом «Победы» был немецкий «Opel Kapitän», трофейный экземпляр которого передали на Горьковский завод ещё в конце 1941 года. На мой вопрос «А почему ты «Волгу» не купил», дед ответил загадочное, что «нам светиться ни к чему». «Светиться»? Было совсем непонятно, о чём это он.

После своего мотоцикла «Харлей», да ещё и с коляской, сесть на «легковушку» было не просто. Отец – профессиональный шоферюга – взялся обучить деда. До сих пор не понимаю, зачем для этой цели они поехали в лес. Помню только, что, когда дед оказался самостоятельно за рулём, машину, вдруг, понесло, и она врезалась в две стоящие рядом берёзы. В общем, помятая машина, растерянное лицо деда, испуганный отец, и до слёз расстроенный я.

Я уже писал, что в 1961 году мне выпало поучаствовать в первенстве СССР по ручному мячу. Я был капитаном юниорской – возраст до двенадцати лет – сборной города. Тогда только что поменяли «старые» деньги на «новые». И мама дала мне с собой ШЕСТЬДЕСЯТ (новых) рублей – бешеные деньги, месячная зарплата рабочего завода. В свои одиннадцать лет я увидел Чёрное море, я увидел кучу городов, включая Сочи, Тбилиси и Москву! О впечатлениях я даже не могу рассказать: впервые в жизни я увидел и искупался в море; впервые в жизни я увидел и прокатился на фуникулёре; впервые в жизни я увидел и отведал многое с «восточного» базара в Тбилиси. Многое, очень многое было впервые. А Москва? Каждый игрок-юниор был строго «прикреплён» к

игроку взрослой команды, и они гуляли по «чужим» городам парами. Меня же – клянусь, я не знаю почему, наверное, доказал свою самостоятельность – меня отпускали даже в Москве гулять одного. Я просто сказал тренеру, что во столько-то я должен быть на Казанском вокзале – станция метро «Комсомольская» – путь номер такой-то, поезд номер такой-то, вагон номер такой-то!

Я побывал на ВДНХ[5], я увидел «Рабочего и Колхозницу»[6], я полазил по «Детскому Миру» и «ГУМу», я со всех сторон рассмотрел памятник Дзержинскому. Я целый час смотрел на Большой Театр, затем пешком прошёл до Белорусского вокзала, я покушал где-то необычайно вкусно. В конце концов, я впервые в жизни накатался на московском метро и рассмотрел все центральные станции. В общем, после Омска, вся эта поездка для меня стала откровением и триумфом!

По возвращении домой я получил долгожданный подарок – расщедрившийся отец подарил мне велосипед «Подросток». Теперь дома меня можно было найти только ночью. Я носился по всем окрестностям, как сумасшедший; скверик Транспортного института и спортивная площадка в нём превратились в полигон. Я вытворял на велосипеде невероятные цирковые номера.

Во время одной из тренировок по гандболу я «выбил» большой палец на левой руке, и врачи категорически запретили мне заниматься именно ручным мячом. Причина была в том, что мяч для гандбола маленький, и при повторном таком ударе, я мог получить непоправимую травму. Баскетболом – пожалуйста, ручным мячом – категорически нет. Не долго думая, я пошёл в ДЮСШ[7] и записался в секцию акробатики.

Что я ещё запомнил хорошо из того периода, так это еженедельные – по воскресеньям – посещения вещевого рынка – толкучки-барахолки. Чем только Хава Абрамовна – в народе Анна Александровна – не торговала! Даже лавровым листом, который привозился в большой коробке из Грузии, затем фасовался в маленькие газетные кулёчки прямо у нас на кухне, и вперёд – на рынок.

В то далёкое время была такая цветная плёнка для наклеивания на экраны черно-белых телевизоров: сверху экрана синяя полоса – для неба, в середине розовая – для лиц, снизу зелёная – для травы. Это была полнейшая «порнография», но люди брали. А мы – пацаны – вставляли плёнку так, чтобы полосы были вертикальными – и смотрели футбол и хоккей, развлекало как игроки меняли цвет при движении по полю.

Но почему же был спрос на такую «порнографию»? Да потому что цветное телевидение обнаружило себя в СССР только в 1967 году. Случилось это тогда, когда и простое-то – чёрно-белое – ещё не успело как следует войти в быт каждой советской семьи. Фраза «Пошли на телевизор к соседям» была в шестидесятые очень даже распространённой.

Люди собирались у счастливых обладателей «КВНов» и «Рекордов» по нескольку семей одновременно и смотрели телепередачи. Телевизоры «КВН» представляли собой огромные ящики с малюсеньким экранчиком размером с поздравительную открытку. Перед ящиком ставилась водяная или глицериновая линза, экран от этого искажался, но увеличивался в размере.

И вот тогда-то смотреть телевизор через трёхцветную прозрачную плёнку, считалось шиком. Иллюзия цветного изображения была при этом условной, но иногда что-то совпадало и тогда на экране, небо становилось голубым, а трава зелёной. Всё остальное, правда, было жёлтым. Телевизоры полагалось накрывать салфетками, когда агрегат не работал. Это для того, чтобы не выгорали экраны. Смешно? Сейчас – да, а тогда… Вот такой вот прогресс!

Зато, 12 апреля 1961 года, ранним весенним утром, мощная ракета-носитель вывела на орбиту космический корабль «Восток-1» с первым космонавтом Земли – гражданином СССР Юрием Гагариным на борту. Каждый гражданин Союза чувствовал сопричастность к этому великому событию. И это был не только Советский Союз; весь мир фанател от этого.

Мама побежала узнать, в чём дело с нехорошим предчувствием – уверенная, что сейчас будет объявление войны, так как на Кубе было неспокойно. Соседка рассказала о сообщении, переданном по радио, о полёте Юрия Гагарина. Мама включила телевизор, и мы стали смотреть новости. Той славной весной, за два года до «битлов» и за три до «роллингов», майор Юрий Гагарин стал первой мировой суперзвездой.

Американцы ликовали чуть меньше. Всё же проиграли гонку: их Алан Шепард полетел в космос лишь тремя неделями позже – и лишь на пять минут. И люди во всём мире хлопали Гагарину и его улыбке – это мы запустили Гагарина, это наш космонавт, мы – единое человечество, и нет никакого вероятного противника. Не с кем воевать.

Канал вещания в Омске был единственный, он начинал свою работу часов в пять вечера, а заканчивалось всё примерно в половине одиннадцатого. Популярностью пользовались новости, художественные фильмы и «Клуб весёлых и находчивых». Это были самые любимые народом трансляции до времени начала регулярных показов хоккея и фигурного катания.

Прообразом КВН была передача «Вечер весёлых вопросов», где телезрители отвечали на вопросы ведущих, причём особенно приветствовался юмор. Ведущими были композитор Никита Богословский и актриса Маргарита Лифанова. Идея была совершенно новой для того времени. Впервые в советской телепередаче участвовали не только ведущие, но и зрители. К тому же «Вечер» шёл в прямой трансляции.

Программа пользовалась большой популярностью, но вышла в эфир всего три раза. На третьей передаче был обещан приз всем, кто приедет в студию в шубе, шапке и валенках (дело было летом) и с газетой за 31 декабря прошлого года. Ведущий передачи, композитор Никита Богословский, забыл упомянуть о газете. Разумеется, зимняя одежда была практически у всех телезрителей.

Приехали и ворвались в студию толпы людей в шубах и валенках, смели милиционеров, начался полный хаос. Трансляцию прекратили, но передачу ничем не заменили. До конца вечера телевизоры показывали заставку «Перерыв по техническим причинам». 8 ноября 1961 года бывшие создатели передачи «Вечер весёлых вопросов» выпустили новую телепередачу – КВН.

Первый ведущий – Альберт Аксельрод – покинул программу в 1964 году, Сергей Муратов и Михаил Яковлев покинули КВН вместе с ним. Аксельрода заменил студент МИИТ Александр Масляков (с тех пор он – постоянный ведущий этой передачи), вместе с ним передачу вела диктор Светлана Жильцова.

Поскольку команды часто иронизировали над советской действительностью или идеологией, с какого-то момента их стали передавать не в прямой трансляции, а в записи, и сомнительные с идеологической точки зрения шутки вырезали. Передача раздражала руководителя центрального телевидения Сергея Лапина, и вскоре ею стал заниматься КГБ. Цензура со временем становилась всё более жёсткой, что явилось одним из признаков наступившего в стране застоя.

В 1963 году в стране выстроились очереди за хлебом. По радио объясняли: засуха. Дело в том, что накануне, в 1962-м в Советском Союзе случился страшный неурожай, начались перебои с продовольствием. За мясом, молоком и даже хлебом выстраивались огромные очереди, в которых последними словами ругали власть и тех, кто довёл народ «до ручки». В очередях говорили: «Лысый доигрался, сеять на самолётах выдумал.» Много чего говорили в очередях.

Но в газетах и на телевидении, наоборот, громогласно прославляли политику партии и его руководителя «дорогого» Никиту Сергеевича, которому исполнилось 70 лет. Звучали предложения присвоить ему звание генералиссимуса, переименовать улицу Горького в Москве в проспект Хрущёва, его родной город Курск отныне называть Хрущёвградом… А хлеба действительно не было, была кукуруза в початках, маринованная в банках по 14 копеек. Хозяйки пекли кукурузные лепёшки, кляня Лысого с его коммунизмом, скупали последнюю вермишель и размачивали её на оладьи.

Коммунизм потух в очередях 1963 года. И вообще, 1963 год был апогеем хрущёвской эры в СССР с её бесконечными экспериментами, гигантскими стройками, грёзами о скором построении коммунизма; эры с фанатичной верой в преимущество социалистического строя, который позволит вот-вот догнать и перегнать Америку… и по мясу, и по молоку. И ведь в чём-то действительно обогнали! Символом эпохи стали ракеты. На грандиозном шоу Всесоюзной спартакиады 1963 года на стадионе Лужники в Москве ракетная тема затмила собой спортивную.

Ракеты были расставлены частоколом по периметру арены. А из репродукторов неслось «Куба – любовь моя». СССР в 1963 году окончательно и навсегда потерял своего самого большого союзника, Красный Китай, но зато новый был у самых берегов Америки. Фидель Кастро был самым дорогим гостем Хрущёва на первомайском празднике в Москве.

Главным событием 1963 года для СССР стал полёт в космос в кабине корабля первой женщины – Валентины Терешковой – 16 июня 1963 года. Сам Хрущёв весь год продолжал активно летать по всему миру, принимая поздравления и «укрепляя» внешнеполитические позиции СССР. Вообще-то, все значительные события в СССР были приурочены к двум праздникам – 1 мая и 7 ноября.

Ритуалы первомайских и ноябрьских праздников к тому времени уже давно вошли в кровь и плоть советский людей. Однако в 1964-м году Никиту Сергеевича с позором выгнали из Кремля и вслед ему полетели проклятья. От любви до ненависти оказался всего один… год. Вчера пели дифирамбы, сегодня – называют последними словами! Порядочность? Или проституция?

«Царя» скинули, а праздники-то остались с их демонстрациями и парадами. Для нас, внуков деда Гарбера, это было всегда праздником. Вначале, после демонстрации, вся родня собиралась в доме у тёти Любы. Та была хозяйкой от души – всегда было много стряпанного. Особое место – «пальчики»[8], «ро́зницы»[9] и «ти́холки»[10].

Позже стали собираться в доме у Смоткиных – во-первых, это было ближе к центру города, то есть к месту проведения демонстрации; во-вторых, в большой комнате их дома легко могло разместиться хоть пятьдесят человек. Кроме тёти Любиных и тёти Лениных вкусностей, теперь на столе появлялись дорогая рыба, икра, «неведомые» конфеты и прочие деликатесы.

Будучи страстным радиолюбителем, я частенько заглядывал в различные Станции Юных Техников – были такие замечательные учреждения с многочисленными кружками, которые действительно развивали в пацанах различные знания и навыки. Одна из них находилась на улице Пушкина, недалеко от «Казачьего» рынка, где дядя Гриша принимал «свои» кроличьи шкурки. Однажды, возвращаясь от него, я затащил на Станцию старшего брата, Лазаря. А там был кружок фотолюбителей. Лазарь заинтересовался. Так в семействе Рубановичей зародилась династия фотографов. Для начала, правда, нужно было приобрести хотя бы

фотоаппарат. Самым простым и дешёвым – десять рублей – тогда был фотоаппарат «Смена». Где купить – один вопрос, кстати решаемый. На что купить – вопрос посложнее, от дяди Гриши получить червонец[11] было невероятно сложно. Пришлось обращаться за помощью к дяде Лёве Смоткину.

Фотоаппарат, почему-то, купили в спортивном магазине на улице Ленина. Опять мне пришлось учиться – в процессе приобретения и использования, я узнал, какими бывают фотоплёнка и фотобумага, что такое фотоувеличитель, фонарь, корректор, закрепитель, бачки, и куча всяких других вещей. Опять литература, опять расспросы, опять – наука! Но, зато, каков результат!

Тем временем, подкралась осень, и меня опять «сдали» в школу-интернат – на этот раз в №: 11 в Амурском посёлке, и вдвоём с Анжелкой – моей младшей сестрой. Я уже вовсю играл на баяне, что-то «пилил» на гитаре, и серьёзно занимался акробатикой. В это «страшное» дело я вовлёк Анжелку – хоть она и орала, как резаная – мы выступали на всех праздниках и на соревнованиях. По тем временам, это было действительно круто.

Кормили в интернате отвратительно! В том смысле, что не давали жареную картошку, которую я так любил. Тогда я ненавидел салат из свёклы, сейчас ем. Там кормили по ГОСТу[12]: определённое меню, определённые порции. Может, потому что не было свободы выбора, еда казалась плохой. Навсегда запомнил суп из сельди и сельдь жареную. Такого больше я нигде потом не встречал. Когда я думаю об интернате, то вспоминаю, как постоянно хотелось есть.

Помню, как вечером на ужине все набирали хлеб и ели, ели, ели. Самое классное было сходить на выходные к родственникам и принести еды. Сразу все собирались и начинали её поглощать. Мы с мальчишками постоянно старались пробраться в хлеборезку и украсть хотя бы корочку хлеба. А если удавалось «достать» банку сгущёнки, то делалась гвоздём дырка в банке, и можно было всю ночь лежать и по капле впитывать сладкую гущу.

Эксцессов среди девочек почти не было: когда привозили новенькую, девочки сразу начинали показывать, где она будет спать, с кем в классе учиться, подробно рассказывали о распорядке дня. Удивительно, но девчонки находили язык мгновенно, без трений и напряжения. Сразу начинали меняться вещами: они очень это любили – всё же девочки.

У мальчиков всё было по-другому: там долго присматривались к новичку, проверяли его, прощупывали, что ли. Там надо было сразу себя показать «своим», иначе ты мог стать изгоем. У меня уже, конечно, был интернатский опыт, тем не менее без конфликтов обойтись было невозможно.

Подростки делились на два типа: тех, кто всегда сбегал от «врагов», и тех, кто из этих «врагов» делал себе друзей. Я относился ко второму типу – сторонник переговоров и компромиссов. Мне легче было скорректировать обстановку, чем убежать от неё, ведь убежать от неё невозможно.

За эти годы было все, и драки, и алкоголь, и кое-что ещё, но лично для меня это была не просто школа, а школа жизни. Каждый из нас сам делал выбор, кого-то он привёл к самому дну, а кто-то действительно стал вполне успешным человеком в своём деле, и во многом, как мне кажется, заслуга в этом наших учителей и воспитателей. Для нас они – ни все, конечно, – действительно были вторыми родителями.

В 1964 году меня окончательно забрали из школы интерната, и я поступил в седьмой класс школы №: 43. Вкратце я об этом уже писал, поэтому повторяться смысла нет. У нас была довольно сплочённая компания друзей, мы держались вместе, и никто не смел – да и не имел физической возможности – обидеть кого-либо из нас. Мы все радиолюбительствовали и занимались спортом. На уроках физкультуры мы всем «давали фору»[13].

Однажды на уроке физкультуры мы прыгали через «козла» и лазили по канату. Так вот, находясь на самом высоком конце каната, я вдруг почувствовал сильное головокружение и слабость. Фактически, я чуть не свалился вниз с каната – это была элементарная поллюция[14]. Хочется спросить, не идиот ли был наш учитель физкультуры, пуская четырнадцатилетних мальчишек на канат?

К этому времени я уже познакомился с гитарой и стал интересоваться музыкой. Со старшим братом Лазарем мы иногда ходили на танцы в ЦПКиО или в городской сад.  Там играли эстрадно-духовые оркестры; там я увидел и услышал твист[15] – самый модный тогда танец и услышал знаменитый «Lets Twist Again», подаренный миру американским певцом и автором песен Чабби Чекером (Chubby Checker), чьё настоящее имя Эрнест Эванс.

Здесь же впервые я увидел стиляг[16] – странно одетых молодых людей, представителей молодёжной субкультуры. В то время СССР был отделён практически от всего мира «железным занавесом». В стране было запрещено практически всё, связанное с Западом: одежда, журналы, музыка и прочее. Именно в то время и появился этот общественный феномен.

Название субкультура получила от слова «стильный», и у них действительно был свой стиль. Юноши обычно носили узкие брюки, пиджаки с широкими плечами, «гавайские» рубашки, галстуки кричащих цветов и зонтики-трости. В обуви самым шиком считались ботинки на толстой каучуковой подошве. Девушки носили сильно приталенные платья в американском стиле, узкие юбки до колен и брючные костюмы. Причёски

у стиляг также были необычные.

Парни делали причёску «кок», взбивая волосы на голове, а девушки носили высокие причёски или завивали пряди, укладывая их вокруг головы. Обязательным в макияже девушек была ярко-красная помада, что вызывало у «сознательных» представителей общественности резко негативную реакцию.

Внешний вид, ценности и поведение стиляг находились в полном диссонансе с «нормами» советской морали, поэтому стиляги порой подвергались насмешкам и открытому негативу со стороны обычных людей. А мне нравилась эта мода; на фоне повсеместно серой одежды фирмы «Большевичка» одежда стиляг была ярким пятном настоящей жизни. Со средним братом мы облазили все ателье мод – нам нужны были брюки с особыми прорезными карманами в рамку – так называемыми «лепестками». Так же нам требовалась обувь с острыми носками. Тогда же у нас появились первые знакомые девчонки, сигареты, портвейн. На новый – 1965-й год – нас обоих, пьяненьких и «смелых» от выпитого, где-то в районе улицы 7-я Северная, более взрослые подружки «лишили девственности».

Много времени я проводил в доме у Смоткиных. Я ходил с дядей Лёвой на работу – в тир в саду Лобкова. Это было какое-то особое место – место обитания «блатных»[17]. Блатата[18] с самых отдалённых окраин города собиралась в этом саду – у каждой кодлы[19] в саду была своя скамейка. Чем шире брюки, тем блатней. Здесь я, пожалуй, впервые увидел и унюхал, что такое анаша, как её забивают в папиросу – «косяк», и как пускают этот косяк «по кругу».

Что ещё я увидел в семье Смоткиных, так это отвратительная привычка делать заначки. Денег в доме всегда было полно, но, при этом, все, начиная с тёти Сони, вечно прятали под подушкой какие-то деньги. Зачем? Вообще непонятно, но со временем выработалась привычка воровать деньги друг у друга и прятать их друг от друга. Так и воспитались две маленькие сучки-хищницы, которые в результате не пощадили ни отца, ни мать.

Ну а дальше – дальше музыка, музыка, музыка… Собственно говоря, дальше было то, о чём я уже написал в первой книге. Я замечал многое – хорошее и плохое, весёлое и грустное, богатое и бедное, яркое и серое, положительное и отрицательное, позитивное и негативное, оптимистическое и пессимистическое. Много в жизни было смешного; например, секрет причёски «тюльпан».

Для пышности модницы подворачивали внутрь рваные чулки, недостатка в которых не было. Капроновые чулки при малейшей зацепке давали стрелку – длинную прямую прореху. Дамская мечта – капроновые чулки особого плетения – «не рвущиеся». В то время наступил пик строительной моды на крупнопанельные дома. Дома-скороспелки подарили жильцам идеальную слышимость и проблему вбить гвоздь в стену.

В 1966 году в стране возникла проблема – можно ли женщине носить брюки? Помню, одна девочка в десятом классе пришла в школу в брюках. Был страшный скандал, истерика – вплоть до исключения. К 1967 году в стране вместо неработающей экономической системы сложились неформальные производственные отношения по схеме: «сто грамм и пирожок». Люди сами решали свои проблемы – частным образом.

Работяги разных цехов договаривались между собой о шабашках для дачи, «для дома, для семьи» – и всё за спирт. На заводах спирт лился рекой, растекался ручейками, выносился за проходную во фляжках самых замысловатых конструкций. За спирт можно было выменять хороший инструмент, сырье, продукцию, первое место в соцсоревновании, выбить фонды в главке. Спиртом опаивали комиссии, платили художникам, коммунальщикам, артистам, за спирт можно было построить дачу и, шутили, – коммунизм.

В мае 1968 года планета снова «перевернулась». В разные страны тот май приходил по-разному: во Францию – с красными знамёнами студенческой революции, в США – с цветными разводами революции психоделической, в Чехию – с русскими танками. Советской оттепели наступил конец, и началась оттепель американская. Отменяют позорный кодекс Хейза – цензуру в кино – и наступает лучшее десятилетие в истории Голливуда. По радио – рок, по телевизору – борьба за мир. Давление общества беспрецедентно, и Америка постепенно выводит войска из Вьетнама. Мир становится чуть более приятным местом.

А в Омске… у наших сверстников были заботы поважнее – где достать остромодный плащ «боло́нья», например, или нейлоновую сорочку. Плащи были польские, сорочки – чешские. Растворимого кофе не видали, кофе молотый был с цикорием. «Солнцедар» – образцовая, кстати, мерзость, им «травили негров», «красили заборы», а дурачье, вроде нас, принимало внутрь, да ещё в жару.

В 1972 году была уже не мода и не болезнь – сложилась особая, джинсовая субкультура. У неё был свой язык, у неё была своя иерархия ценностей, свои мифы. Люди посвящали свою жизнь джинсам – добыванию их (или подделке) и сбыту. Наступила эра ДЕФИЦИТА – могильщика коммунизма. Мы привыкли к «свинскому» сервису, никто нас не любил со стороны государства: ни продавцы, ни приёмщицы химчистки, ни закройщицы ателье. Везде было государство, везде были барьеры, объявления, посылающие подальше, хамские окрики с крашеных стен: «НЕ курить! НЕ сорить! НЕ подходить!».

Сходство с тюремной, лагерной жизнью, кстати, тогда, в 1974 году, было незначительным, неопасным. Я знал, что все умирают, но не все по-настоящему и живут-то; некоторые люди умирали в двадцать, но их не хоронили до семидесяти. Ну вот мы и вернулись в 1974 год, теперь можно смело продолжать «хронику», тем более, что теперь она уже безраздельно будет связана с Люсей – «боевою спутницей моей»!

Мне нравились чёрно-белые фотографии, не совсем нравилось чёрно-белое кино, и уж совсем не нравился чёрно-белый сценарий моей будущей жизни! Я не хотел, чтобы моя будущая жизнь была похожа на беспросветный, тоскливый как зубная боль, чёрно-белый фильм – «сначала будем копить на холодильник, потом – на телевизор»!

Я за яркую, насыщенную, полную приключений жизнь! Когда передо мной стоит выбор между прозаичностью и праздничностью, я выбираю торжество. И спутница для жизни мне нужна соответствующая – яркая и неординарная! А дальше всё пойдёт по закону крепких отношений: мужчины должны действовать, женщины – вдохновлять. Ну что же, пора возвращаться к концу тридцатой главы первой книги.