Лев Кобрин

ГОДЫ МОИ ПОСЕДЕВШИЕ – ПТИЦЫ, НА ЮГ УЛЕТЕВШИЕ!

Часть I – ДВЕ ПЯТИЛЕТКИ

Глава 19

А В РЕСТОРАНЕ МУЗЫЧКА ИГРАЕТ

турбазе и то, что я фактически «послал» их, укрепило мою уверенность в себе. Я не подчинился и не смирился, хотя мудрый человек не кичится ни своим неподчинением, ни своим смирением, так как жизнь время от времени заставляет нас принимать очень жёсткие, волевые и даже агрессивные действия.

Я не считал, что я лучший в чём-то особенном; я был лучшим в умении учиться. А это доказательство того, что любые победы и достижения – вплоть до наивысших – завоёвываются приобретёнными полезными навыками и психологическими установками, а не только врождённым талантам. И, конечно же, благодаря тяжёлой планомерной работе.

Если вы даже не обладаете никакими особыми достоинствами и талантами, то вам порою ничего не остаётся как, выйти из общего строя и позволить себе стать уникальными. Сила вашего интеллекта и творческий потенциал поднимутся до нового, более высокого, уровня. Работа над собой приведёт к желаемым результатам. У вас не будет проблем с достижением своих целей. Пословица гласит «Лучше зажечь одну слабенькую свечку, чем проклинать темноту».

В книге Притч Соломона сказано: «Что посеешь, то и пожнёшь». Пожнёте вы только то, что посеяли. Это, прежде всего, относится к семенам разума. Обретая полный контроль над своими мыслями, чувствами и получаемым результатом, вы делаете свою жизнь гармоничной. Вы сразу же чувствуете себя лучше и счастливее. Вы всегда получите от жизни то, что в неё вложили.

Итак, осень 1971 года выгнала нас с тёплого черноморского побережья и отправила в холодный сибирский Омск. Три дня в поезде тоже кое-чему учат: попутчики, – а многие были работягами с Севера, где по тем временам водились бешеные деньги, – плакались, что потратили все деньги на курорте. Я интересовался, где же можно просадить такие деньжищи, на что был однозначный ответ: – в ресторанах, конечно.

«Что, там такая дорогая еда? – удивлялся я и получал вразумление: «еда-то – не дорогая, музыка – дорогая!» Вот оно что, оказывается! Ребята, оказывается, привыкли в ресторанах заказывать исполнение любимых песен, а за это нужно было платить от трёх до пяти рублей. Сколько же песен они заказывали за вечер, думал я и удивлялся. И насколько выгодной выглядела работа ресторанных музыкантов!

Я стал задумываться, а почему бы и нам не поиграть в ресторане. Только не по-жлобски поиграть, а по-творчески. Я уже видел в Москве рестораны-клубы, то есть клубы по интересам, например, немногочисленные кафе, где играли джаз: – «Кафе Молодёжное», «Аэлита», «Романтики», «Мелодия и ритм», «Синяя Птица». Несомненно, каждое молодёжное кафе было по-своему уникально, как неординарны были и личности, самоотверженно взявшие на себя роль их руководителей.

Московское «Кафе Молодёжное» (1-я Тверская-Ямская, дом 7, сейчас там ресторан «Чайхона»), о котором я уже писал, и где всем заправлял мой друг Виталик Клейнот, было «Меккой» для советских джазменов. Оно до сих пор волнует кровь, потому что с «Кафе Молодёжное» связаны острейшие джаз-роковые впечатления тех лет.

Кафе «Аэлита» в Оружейном переулке, частыми посетителями которого были Галич и Окуджава, и ставшее вторым джазовым местом в Москве, создавалось в большей степени усилиями молодых энтузиастов. Первыми музыкантами, игравшими в кафе, были Евгений Геворгян (фортепиано), Николай Громин (гитара), Андрей Геворгян (контрабас) и Владимир Журавский (ударные).  

Кафе «Синяя птица» располагалось на углу улиц Чехова и Медведева в полуподвальном помещении большого, похоже, довоенного дома. Если не считать первых недель, когда кафе работало в слегка закрытом режиме и по особому графику – только для иностранных гостей, в «Птичку» сразу же потянулись джазовые музыканты, и не только московские.

Кафе «Романтики» на Комсомольском проспекте пел Гена Гиндин. С первых дней его работы там играл Алексей Кузнецов – один из сильнейших джазовых гитаристов. Несколько ступеней с улицы, коридорчик с раздевалкой и проход в небольшой зал со столиками на 40–50 посадочных мест. Небольшая сцена со старым, но звучащим роялем. Никаких микрофонов и усилителей. Для такого помещения они и не требовались, – всё звучало совершенно натурально.

На улице Готвальда с 1968 года начал своё существование музыкальный клуб «Мелодия и ритм», или просто «Ритм». В кафе с первых дней играли Алексей Козлов (альт-саксофон), Александр Пищиков (тенор саксофон), Юрий Маркин (контрабас), Владимир Васильков (ударные). Вторым составом был квартет Алексея Зубова. Иногда к ним подключался Леонид Гарин (вибрафон). В кафе собиралось много музыкантов и «джемы»[2] не были редкостью.

Подобных заведений было совсем немного: – сложно поверить, что в такой огромной стране, как СССР, единовременно существовало всего несколько таких кафе. В любом случае, это было отдушиной в затхлом пространстве. Мода на них прошла сравнительно быстро, но они стали важной вехой в истории своих городов.

Очевидно, для большой джазовой Москвы наличие всего трёх-четырёх «точек», где можно было практически в любой день послушать или поиграть джаз и просто пообщаться с такими же любителями этой музыки, – это было совсем немного. Поэтому московские джазмены регулярно приходили во все кафе при малейшей возможности.

В качестве тематического материала для композиций наряду с мелодиями классического и современного джаза использовались известные советские «вечнозелёные» песенные темы, разумеется, те, которые по своему гармоническому плану и интонационно-мелодическому строению могли найти органическое претворение в джазе.

Про рок-клубы, рок-кафе, или рок-рестораны в то время в Союзе ещё и не слышали. Надо понимать, что эта музыка для того времени была экстраординарной, всё было подчинено социальной революции: – холодная война. Чтобы упорядочить стихийное рок-движение, только 7 марта 1981 году был открыт Ленинградский рок-клуб, первый рок-клуб в СССР. История ленинградского рока насчитывает несколько попыток объединить рок-музыкантов, причём первая из них была предпринята чуть ли не в начале 1970-х годов. Все они, правда, заканчивались ничем.

Даже в Штатах в 1971 году, когда американская культура стала входить в моду (не только музыка, но и еда, одежда) появилось первое «Hard Rock Cafe» – c американской кухней, фаст-фудом и крутыми музыкальными выступлениями. Открыл его 22-летний Айзек Тайгретт (Isaac Tigrett), крупный американский бизнесмен, основатель сети «Hard Rock Cafe» по всему миру.

А, собственно говоря, почему это джаз-кафе были, а рок-кафе – нет? Меня это, как-то, зацепило, заинтересовало, и заинтриговало. По сути дела, это же было совершенно новое направление. Я уже говорил, произошла социальная революция, – молодые люди её совершили. Мы. Я и мои друзья жили по принципу: «Не верь никому, кто старше тридцати». Кстати, я и сейчас дам этот совет всем молодым людям.  

Пик «всенародного подъёма» рок-движения пришёлся на 1970-1972 годы. «Это было начало десятилетия, и все связывали с этим самые радужные надежды», – вспоминал Саша Градский. Однако в действительности случилось немного по-другому.

Сейчас принято считать 70-е годы если и не «потерянным десятилетием», то, по крайней мере, десятилетием, проведённым в дремоте: для кого-то сладкой, для кого-то кошмарной. Наш рок существовал все эти годы тоже, на удивление, тихо, чего вовсе не предвещало бурное начало десятилетия.

«Сегодня самый лучший день. Пусть реют флаги над полками. Сегодня самый лучший день, – сегодня битва с дураками. Когда последний враг упал, труба победу проиграла, – лишь в этот миг я осознал, насколько нас осталось мало». Это строки из популярнейшей песни «Машины времени», своего рода рок-гимна начала 70-х годов.

А «битва с дураками» – это вечное, это – святое! Проблема этого мира в том, что воспитанные люди полны сомнений, а идиоты – полны уверенности. Хозяйничали такие люди, что пять раз познакомишься, на шестой не узнаешь. А не хозяйничали обычные затурканные и безразличные людишки, которые ненавидели всё и всех.

Больше всего на свете рабы ненавидят не своих хозяев, а тех, кто стал свободным. Не зря в 1970-х ходила шутка: «В СССР нет безработицы – но никто не работает. Никто не работает – но производство растёт. Производство растёт – а магазины пусты. Магазины пусты – а дома столы ломятся. Столы ломятся – но все недовольны. Все недовольны – но голосуют «за».

Мне удивительно, что даже сегодня фанаты совка везде трубят о том, что будто бы в СССР «все были равны». Вот это вот – самая наипервейшая чушь, которую только можно себе представить. Союз был чрезвычайно расслоённым и, по сути дела, кастовым обществом. При совке ты полностью зависел от того, кто у тебя папа.

«Их дети сходят с ума оттого, что им нечего больше хотеть»[3] и «Мальчики-мажоры»[4] – лишь капля в море того фольклора, который существовал в СССР на тему того, что «у генерала свой сын есть»[5].

Я загорелся идеей создания клуба: – правда, честно сказать, в то время слова «клуб» в этом толковании мы не знали. Когда я представлял себе оригинальную идею, которую хотел бы превратить в жизнь, я закрывался с бумагой и карандашом. К этому моменту я уже в общем виде представлял сюжет и примерно знал, как и что произойдёт в финале. Обычно, если я не знал, с чего начать работу, я просто следовал за потоком идей, который возникает естественным образом.

образ жизни должен был быть тесно связан с богемой, со средой авангардных художников, музыкантов, меломанов, поэтов и артистов, обитавших в студиях, подвалах и маленьких кафе.

И музыка у нас должна быть разнообразной и, главное, – авангардной! В этом аспекте наша ресторанная музыка во всех её разновидностях – джаз, рок, блатная лирика, цыганщина, свои песни – несла определённый характер оппозиционности, инакомыслия – всё, что нравилось мне, и что я рассчитывал исполнять, было под запретом. Мне хотелось дать посетителю почувствовать себя не просто клиентом, а – королём, барином.

Мы не должны были быть, как другие рестораны и кафе, всего лишь дорогими и навороченными столовыми. Только в ресторане элитная, по тем меркам, еда была одинаково доступна всем клиентам. Энергия ресторанной карнавальной стихии недаром казалась вызывающей на фоне степенного, подконтрольного советского быта. В этом карнавальном бесновании виделись призраки грядущей новой, несоветской жизни.

Ресторанная музыка имеет давнюю историю. Рестораны начали появляться ещё тогда, когда наша страна была Российской Империей. Они не только потчевали своих гостей изысканными блюдами и напитками, но и предлагали им разнообразную увеселительную программу.

В романе Владимира Гиляровского «Москва и москвичи» рассказывается, что ресторанная музыка на рубеже 19-20 веков исполнялась, как правило, цыганами. Артисты не только пели и аккомпанировали себе на музыкальных инструментах, но и плясали. С приходом Октябрьской революции, за исключением недолгого периода НЭПа, музыка исчезла из заведений общепита, и профессия ресторанного музыканта была надолго забыта.

Светская жизнь в стране начала возрождаться только после Великой Отечественной – появляются ресторанные шансонье. Советская ресторанная музыка отличалась от таковой европейской, но, тем не менее, всё же была. Чаще всего, в виде женского вокала в сопровождении фортепиано.

Советский ресторан 1970-х годов – это особый мир. Замкнутое пространство, в котором гражданин социалистического государства мог позволить себе то, что запрещалось в повседневной жизни. В рестораны шли или послушать музыку, или в поисках приключений, или поесть то, чего не купишь в магазине. Однажды метрдотель спросил нашу рвущуюся в ресторан компанию: «Вы пришли поужинать или погулять?»

Ресторан – государство в государстве. В эпоху дефицита и тотального контроля во всех сферах область общественного питания не могла полностью выпасть из системы. Она тоже официально считалась государственной. «Для всех, а не для избранных!» – под таким лозунгом возрождалась эта форма предприятий общественного питания.

Вообще-то, бурное ресторанное веселье – несколько истеричное – наследие сталинской эпохи. Такая у Сталина была стратегия: одной рукой всех держать в страхе, другой развлекать народ. Ресторанная составляющая сталинского «гламура» предполагала не только хорошую кухню и элитный алкоголь, но и музыку с танцами.

В те годы в престижных заведениях обстановка была довольно чинная: все играли какую-то роль, никто не был самим собой, все играли роль «приличных людей», и вообще люди не вели себя вульгарно. Не было тогда ни частных кафе, ни частных ресторанов, но существовали внутренние неформальные законы и отношения, своя жёсткая иерархия, свои завсегдатаи, свой своеобразный мир.

И публика, и обслуживающий персонал кафе и ресторанов состояли, в значительной степени, из непризнанных и осуждаемых обществом людей, которых к семидесятым было немало. Они любили рисковать, любили деньги и не стеснялись в этом признаваться, что было совершенно не по-коммунистически. Но было же, да и ещё как было – из песни слов не выкинешь!

Что меня уж очень беспокоило, так это то, что в омских ресторанах играли музыку какие-то сомнительного вида, явно пристрастные к алкоголю, жлобы. В них мало что было, или осталось, от музыкантов. В данном случае я говорю именно об омских ресторанах, хотя так было во многих ресторанах страны, за исключением некоторых, где играли действительно профессионалы.

Был такой случай в Краснодаре в одном респектабельном ресторане: посредственный скрипач, исполняя ноктюрн Шопена, заметил, что один из клиентов при первых звуках скрипки перестал есть, а потом горько заплакал. На вопрос «Вы тоже поляк, как и Шопен?» он с горечью ответил: «Нет, я лауреат международного конкурса скрипачей».

К началу семидесятых уже сформировалось явление, которое можно именовать «советским эстрадным музыкантом». Это совершенно отдельная история. Не имея возможности на практике воплощать свои амбиции или не имея для этого веских профессиональных оснований и мотиваций, большинство музыкантов переходило на облегчённый режим существования. Остановившись в развитии и довольствуясь тем что есть, они просто работали в ресторанах или кафе, играя советскую попсу.

В этом нет ничьей вины: просто слишком был велик разрыв между тем, что звучало на записях наших кумиров, и повседневной исполнительской практикой. Подобное несоответствие могло раздавить даже очень способного человека, и несоответствие это было чудовищно своей полнейшей безысходностью: талантливые музыканты просто спивались. Меня, конечно, такой расклад, в котором многие кабацкие музыканты и существовали, конечно же, не устраивал.

Я не был ханжой, я мог, да, и что греха таить, любил выпить, я даже шутил, что «моя любимая стадия алкогольного опьянения: ещё могу ходить и говорить, но уже весело». Но я прекрасно понимал, что алкоголь не помогал найти ответ, он просто помогал забыть вопрос. Не нужно было торопиться на тот свет! Если немного и опоздаешь, без тебя всё равно не начнут. Все мечтают хорошо провести время, но время не проведёшь!

И зачем тревожиться? Могут ли все наши тревоги, вместе взятые продлить нашу жизнь хоть на мгновение? Зачем волноваться о том, что будет завтра? Есть ли жизнь после смерти?  Зачем волноваться о завтрашнем дне? Нырните в день сегодняшний. Кто-то когда-то сказал: «Жизнь – это то, что случается с нами, пока мы составляем планы». Я составлял свои планы и твёрдо знал, чего именно я хочу от ресторанной деятельности.

Фантазия – это мотор, который я мог запустить в любой момент. Фантазия позволяла мне переживать необычайное приключение в своей собственной голове. Просто, видимо, у многих под гнётом взросления способность воображать атрофируется. Своему «мотору» я не давал заглохнуть, и время от времени подкармливал его: книгами, фильмами, играми, – всем, что может подарить вдохновение.  

Наивность, конечно же, – это редкий дар смотреть на мир невооружённым взглядом.  Общечеловеческие ценности у каждого свои. Но я уже не был примитивно наивным – я уже кое-что повидал! Я обошёл все рестораны города – подчёркиваю, – все, – но мне нужно было найти место, как я уже говорил, в центре города. Не нужно ещё забывать, что и жил-то я в центре – недалеко от Транспортного института.

На «Ленинградской площади», возле «Дворца Бракосочетания», рядом с магазинами «Радость» и «Голубой Огонёк» (центральней уже некуда!)  стоял ресторан «Дружба». Он был занят, там кто-то играл, скорее всего, это были – «скрипка, веник и утюг». Я не намеревался никого «подсиживать», но решил поговорить с директрисой, – я же говорил, что мне везёт на женщин-руководителей!  Её звали Ольга Ивановна Томская.

То, что она была «Ивановна», я понял с первого взгляда: на этот счёт у меня имелся богатый опыт, потому что мою маму – Хаву Абрамовну – все, почему-то, звали Анной Александровной. Время было такое, всем нужно было быть «русскими». Не любили в Советском Союзе евреев! А кого, спросите вы, в СССР любили и не притесняли, кроме так называемых «советских граждан», которые были чистейшей выдумкой? Да никого! Диалектический материализм шипел от национальной позиции, как змея на мангуста.

Ну что ж, Ольга Ивановна – значит Ольга Ивановна. Умнейшая женщина, в дальнейшем я не раз сталкивался с её находчивостью, управленческим талантом и отвагой! Она поняла меня с полуслова и заметила: «Мы готовим вторую точку, для молодёжи, прямо через дорогу. Она ещё не открыта, посмотри её!» Естественно, я пошёл «посмотреть», да так и «залип» на этой точке.

Это было кафе «Омское», которое буквально через месяц превратилось в самое модное место в городе. Там мы не просто играли музыку, причём самую разнообразную, но и общались с посетителями. Слова «клуб» тогда ещё не было, а сам клуб уже был! Это было место, где собирались избранные компании и весело проводили время.

Слова «тусовка» тогда ещё тоже не было, а тусовка уже была! По примеру московских джаз-кафе, я разрешал проводить там джем-сейшены (jam session), – любой музыкант мог поиграть с нами без особых приготовлений или репетиций. Приходили музыканты из кинотеатра «Художественный», из цирка, из театра музыкальной комедии, из ресторанов. Джемы смешивали музыкальные характеры и идеи, людей и музыку, настроения и темпераменты, и этот музыкальный «урожай» приносил незабываемое удовольствие!

В то время известное выражение «человек есть то, что он ест» звучало вполне актуально. Именно в ресторане можно было заказать блюда, которые не под силу приготовить дома, отведать вино, которое не продаётся в магазине. Ольга Ивановна сделала всё, чтобы еда в кафе была вкусной и, в то же время, доступной по цене. Мы даже поместили юморной плакатик: «Приходите к нам все, у кого испорчен желудок. Мы его отреставрируем!» Мы сделали кафе таким местом, где предлагались не только изысканные блюда, и играла первоклассная музыка. Мы предлагали дополнительные услуги, создавали удобства, доброжелательную атмосферу.

У нас посетители попадали в обстановку романтической встречи; тут можно было найти любовь, приключения, – здесь осуществлялись мечты. В нашем заведении можно было спокойно отдохнуть, снять стресс, отвлечься от суеты. Кафе стало частью ритуала общения с нужными людьми, неотъемлемой составной имиджа делового человека. «Омское» кафе стало возможностью насладиться праздничной атмосферой и приятным обществом.

Оно превратилось в, определенном смысле, убежище от жизненных неурядиц, возможность, пусть ненадолго, но уйти от действительности. Интересная обстановка, хорошая кухня, чудесный персонал и адекватные цены, – в общем, впечатление оставалось исключительно положительное!

У этого места сложился имидж кафе для элитной публики. Самая лучшая реклама ресторана – это мода на него. Сделать ресторан модным это довольно сложная задача, которая включает в себя разработку концепции самого заведения и грамотную её реализацию. Модными же становятся те места, которые посещают знаменитые и известные люди, то есть места со своей историей. Когда столик нужно резервировать заранее – это отличный показатель популярности заведения.  

Для публики всегда большое значение имеет высокий уровень обслуживания, атмосфера заведения. В отличие от других омских злачных заведений, наше кафе никогда не оглашалось пьяными воплями, разнузданной кабацкой музыкой, визгом женщин, звоном разбиваемой посуды. Это не было местом кутежей и оргий. «Омское» кафе было местом высокой культуры и класса. Приходящие сюда люди понимали, что пьяные мордобои и прочие сомнительные развлечения – «привилегия» других заведениях, а здесь нужно вести себя прилично.

Во-первых, кафе «Омское» было двухэтажным, что кайфово отличало его от других подобных заведений и создавало дополнительные возможности для нашей, похожей на концертную, музыкальной программы. Во-вторых, публика здесь собиралась исключительно элитная, интеллигентная и богемная. В-третьих, уже в то время в кафе установился так называемый «face-control»[6]: – грамотный швейцар отметал всю пьянь, рвань и местную шпану.

В-четвёртых, в кафе постоянно возникали различные диспуты – литературные, музыкальные, художественные и даже политические. В-пятых, кафе являлось своеобразным выставочным залом: – художникам разрешалось представлять свои картины, литераторам – читать свои произведения, артистам – показывать свои работы, музыкантам – играть.

В кафе «Омское» ходить считалось интересным и престижным, но попасть туда было не так-то легко. В любом ресторане главным был швейцар. Он решал, пускать тебя или не пускать. Нужен был особый пароль. Вообще, ресторан был в те годы предметом роскоши. Как автомобиль, пусть недорогой, пусть подержанный, как авторучка «Паркер», как блок американских сигарет.

Ресторан – место, где тратят деньги. Появились люди с деньгами. Они жаждали и требовали сервиса. В те времена стали престижными профессии официанта, мясника, автомеханика. К «особой касте» относились также парикмахеры и таксисты. Самыми желанными гостями ресторанов в то время были фарцовщики и проститутки. А так называемые «каталы» – профессиональные картёжники, а «щипачи» – воры-карманники!

Отдельной строкой шли оборзевщие молодые комсомольские вожаки, руководители предприятий, высокопоставленные военные чины и наглючие ментовские начальники! И все эти «сливки» общества стали стекаться в кафе «Омское». И все они хотели песен! Деньги-то есть, но, чтобы от них избавиться, надо специально постараться. А это в СССР всегда было непросто.

Есть ещё одна черта, отличающая город Омск от других городов СССР. В середине шестидесятых договорная система взаимоотношений музыкантов с директорами ресторанов и прочих увеселительных заведений приказала долго жить. Вся подобного рода музыка перешла под юрисдикцию ОМА – Объединений Музыкальных ансамблей. В Москве – это было МОМА, в Ленинграде – ЛОМА, в Новосибирске – НОМА и так далее. Якобы созданное для объединения музыкантов, ОМА на самом деле, как и все советские организации, осуществляло запретительно-распорядительные функции.

Они же выдавали утверждённую музыкальную программу, которой следовало строго придерживаться. Западный репертуар был запрещён, поэтому зарубежные мелодии исполнялись под русскими названиями. Настали тяжёлые времена, хотя они и раньше-то были нелёгкие. По ресторанам и кафе шастали проверяющие: они стояли и слушали, что играют музыканты, – отступление от утверждённой программы жестоко каралось. Именно тогда начал выкристаллизовываться новый тип музыканта – «лабух» из ОМА.

В первую очередь, эту касту отличало очень позитивное отношение к алкоголю (в подавляющем большинстве), крайний цинизм и завидная алчность. Конечно, на общем фоне встречались и счастливые исключения в лице серьёзных, ищущих музыкантов или просто абстинентов[7], ведущих здоровый образ жизни. Я понимал, что алкоголь – это не выход, это – вход… в небытие. Мы никогда особо этим не баловались, у нас были другие способы отвлечься.

Прямо напротив кафе, во дворе ресторана «Дружба», была удобная и уединённая беседка. Вот туда-то мы и направлялись во время перерыва, чтобы «подышать» свежим воздухом. У нас даже была своеобразная, не всеми понимаемая, хохмочка: «При слове «косяк»[8] только 15% вспоминают о дверном проёме и только 5% – о рыбе». Хотя иногда мы могли и портвейном побаловаться. Водку в то время ещё никто из нас не пил, это точно.

Не знаю, какой ангел-хранитель защищал в то время город Омск, но у нас в городе не было такого страшного фурункула-присоска, как ОМА. Все музыканты работали и получали зарплаты в Тресте столовых и ресторанов. Да, при наводнении, некоторые, живущие на возвышенности, не ощущают того, что чувствуют люди, живущие в долине. Да, ОМА в Омске не было, но кто же в Советском Союзе мог дать жить кому-то спокойно?

За культурно-идеологической стороной следили районные отделы культуры и всякого рода комсомольцы: вся иностранщина в репертуаре была строго запрещена; за «финансовой дисциплиной» неусыпно следил ОБХСС и прочие активисты. «Крупа», «парнос», «карась» – так среди музыкантов назывались чаевые – это нормальный вид благодарности во всём мире.

И только в СССР чаевые брать категорически запрещалось, – это, мол, буржуазные подачки, унижающие человека, и это было уголовно наказуемо «до 5 лет с частичной конфискацией». Суммы за заказ песен клиентами в начале 1970-х годов были от одного до трёх рублей. Я же, впервые в Омске, установил стоимость заказа в пять рублей. Нужно же знать себе цену! Хотя, добавлю: «Мало знать себе цену - надо ещё пользоваться спросом».

Нужно отдать должное Ольге Ивановне: в отличие от однообразного меню почти всех ресторанов – бифштекс, лангет, антрекот, шницель, – в ассортименте нашего кафе всегда были котлеты по-киевски, отбивные, жаркое в горшочках, цыплята табака, язык отварной под хреном, грибной жульен, икорка – красная и чёрная, рыбка – красная и белая. Подавались графины с водкой, ликёрами и коньяком, и только вино и шампанское шло в бутылках.

Уже в то время Ольга Ивановна понимала, что в сфере услуг особенно ценится качество, и поэтому в уважающее себя заведение особенно важно приглашать профессиональных музыкантов с хорошим вокалом и разнообразным репертуаром. Этим требованиям в полной мере отвечала наша группа. Мы не только создавали гармоничную, изысканную и комфортную атмосферу в кафе, но и положительным образом повлияли на его имидж и репутацию, сформировав, таким образом, постоянный круг посетителей.

Большой опыт работы, умение «заводить» любую публику, театрализация выступлений и мастерство импровизации – вот что являлось отличительной особенностью нашей команды. Отдельно стоит сказать о репертуаре группы: сюда входили многочисленные отечественные и зарубежные хиты – как современные, так и прошлых лет.

Танцевально-зажигательные или расслабляюще-лиричные мелодии в нашем исполнении никого не оставляли равнодушными. Плюс, я начал собирать национальный репертуар: армянские, грузинские, еврейские, греческие песни и танцы украшали и разнообразили нашу программу.

Когда шестеро талантливых людей работают «в одну кружку», получается всё «в жилу»[9]. Одними из первых мы закрепились на постоянной точке. У нас единственных в городе были профессиональные концертные костюмы. Про аппаратуру я вообще молчу, – подобного ни у кого в городе не было.

Ансамбль стал узнаваем, популярен, любим всеми слоями населения. Работая на одной точке, мы должны были играть всем – и «богатым» и «бедным», деловым и комсомольцам, для высших эшелонов власти и для людей, имеющих проблемы с законом. В моём понимании бизнес – это круто мыслить красиво… мыслить странно и осмыслить гораздо больше «изменений», чем ты мог себе представить раньше.

Хотелось бы напомнить, что бизнес по-русски – это не только подложить свинью конкуренту, но и подгадить соседу, ничего плохого не сделавшему тебе, валить свои проблемы на других и гадить на головы. И не было никакого братства ресторанных музыкантов или солидарности высшей касты – творческих людей. Преобладали низкие отношения – все друг другу волки.

Вы извините, но только такие чувства рождаются после хорошо мне известных некоторых историй. Это истина – люди любят считать деньги в чужом кармане. Правда, что в советские времена месячные чаевые грамотно работающего музыканта могли в десять раз превышать его зарплату. Музыкант в кабаке, к примеру, Магадана в то время получал больше, чем некоторые «шишки» в Москве.

Популярности, а главное, хорошим заработкам завидовали. Вовсю писались анонимки, доносы, докладные, жалобы. Некоторые ресторанные команды собирались даже на совещания, где обсуждали секрет популярности «Славян». Они так и не поняли, а мы им и не сказали, – они бы всё равно не поверили, – что такое подлинный успех, в чём заключался секрет успеха, и как его достичь.  

Нельзя, не посадив дерево, не поливая его, не ухаживая за ним, надеяться на хороший урожай. Я видел их скептические ухмылки: дескать, знаем. Ничего они не знали и не хотели знать! Если темноту разбавить, получится всего лишь серость, не больше! Ноликам-пустышкам, ничего из себя не представляющим, часто кажется, что они – звёзды! Они представляли из себя фигу с маслом, в то время, как мы были бутербродом с икрой! А на самом деле всё было очень просто. Надо любить свою работу и отдаваться ей, как любимой женщине, – до конца. Перед коллективом я обозначил определённые принципы подхода к нашей работе: не может быть неизвестной песни; не может быть не припаянным провод; не может быть пропущенной репетиция; не может быть не поглаженной формы и так далее. Наша обязанность в том, чтобы иметь больше амбиций, чем другие. Но не надменности, – нет! А именно творческих амбиций!  

Я не особо винил «конкурентов», я их просто не брал в голову. Я понимал, что не удастся жить позитивной жизнью в окружении негативных людей. Так не лучше ли забыть об этих людях и двигаться вперёд своей дорогой? Вычеркнуть негативных людей из своей жизни – не значит возненавидеть их или желать им зла, это значит лишь то, что мне не плевать на самого себя.

Гнев выедает нас изнутри, так что я научился мириться с теми, кто меня бесил. Это не значит, что я позволял другим пользоваться собой, чтобы только избежать скандала, просто я научился справляться с гневом и обидой, с болью, которая остаётся внутри. Помните, что тот, кто злит вас, контролирует вас.

Некоторые люди смакуют свою обиду, как изысканное блюдо, и это не приводит ни к чему хорошему. Эти чувства вредят не тому, на кого вы обижаетесь или злитесь, а только вам. Есть хорошая еврейская пословица: «Честь тому, кто её оказывает, а не тому, кто её получает».

Человеку не свойственно видеть себя со стороны, свою жизнь, её уровень и относительность. Для того, чтобы увидеть, он должен отойти на расстояние, перестать быть частью того, что желает увидеть. Таких, к сожалению, очень мало. Лишь сильнейшие смогли зажать себя в кулак и сохраниться, отбежав на безопасное расстояние.

А те, слабые, не понимая, исполнялись неприятием нас, им представлялись наши отношения и мимические жесты высокомерными, исполненными пренебрежения, отторжения. А они виделись нам чужими и не имеющими отношения к нашему, увы, общему пути. Мы стремились к новому; их тянуло в болото.

Есть очень простой критерий определения работы группы – посетитель. Можно когда-нибудь обмануть кого–то. Но невозможно всегда обманывать всех. Люди чувствуют, кто их любит, и отвечают своей любовью и, в нашем случае, …деньгами.  В нашей работе очень важно было быть психологом и аналитиком.

Если уж вы решили войти в душу человека – а это в нашей работе было просто необходимо – снимите обувь и ходите на цыпочках. Душа это священное место, и там нельзя гадить. B ответ на мою готовность выслушать человека, в мою душу также входили те, кто хотел, и, кто хотел, выходил, но я всегда требовал соблюдения общих правил для всех гостей: заходя – вытирайте ноги, уходя – закрывайте за собой дверь.

Все эти ябеды-поклёпы-наветы-анонимки – это тоже признание, это, как сказали бы сегодня, – чёрный пиар. История с анонимками, вплоть до обкома партии, всё же имела продолжение, которое, воспалившись от бездарности и зависти, превратилось в откровенный фарс. В ОБХСС, куда меня вызвали, один «доброжелатель» заявил: «Кобрин собрал в своём кафе весь криминальный мир города».

На что я в порядке шутки ответил: «Ну, так я оказал вам услугу. Подгоняйте “воронки” и грузите всех скопом, если, конечно, есть за что». У меня прочно-напрочно сложилась такая история: – мы с органами милиции взаимно ненавидели друг друга! Просто так случилось! Навсегда! Навечно!

Жил я по-прежнему на улице Пушкина. Так же частенько наезжал в Москву. Как и раньше, «крутил» инструментами и аппаратурой. Как-то, зимой 1972 года, в Омск на гастроли приехали «Добры Молодцы». Тогда руководителем ансамбля был не кто иной, как саксофонист Всеволод Левенштейн – он же Сева Новгородцев – тот самый, который лет сорок кряду вёл из Лондона запрещённую западную радиопрограмму «Севаоборот»[10].

Начальство посоветовало Севе взять сценический псевдоним, потому что руководитель коллектива не должен носить такую яркую еврейскую фамилию! Тогда в коллективе работали Николай Резанов – будущий основатель «Братьев Жемчужных», начинающий Юрий Антонов, Владимир Антипин, Евгений Маймистов.

Так вот, влетает вся эта полупьяная компания ко мне домой в восемь утра. Просят дать им бас-гитару на время выступления в Омске. Оказалось, что после последнего концерта в Новосибирске они устроили с местными «девушками по артистам» ночную гулянку, и одна из барышень села прямо на Володину бас-гитару, и гриф просто отломился от гитары. Оказалось, что все эти девушки нам были хорошо знакомы, – мы не очень давно гастролировали в Новосибирске.

Ребята были не на шутку взволнованы, так как элементарно могли сорваться концерты. Я их успокоил и сказал, что первое, что надо сделать, это тащить Володину «скрипку» в ремонт. Был только один человек в Омске, кто мог профессионально работать с «фирмо́й» – это был Витя Якшин. Мы полетели в филармонию, где у Вити была мастерская.

Он, как доктор, осмотрел раненного «пациента» и успокоил Антипина: «Не волнуйся, через неделю твоя гитара будет, как новая. Даже царапины не найдёшь!» И Витя Якшин – профессионал во всём, выполнил обещание. Ну, а немецкую бас-гитару на время концертов я, естественно, им дал – друганы же.

Наша группа, которая постоянно меняла репертуар и устраивала постоянные выступления приглашённых музыкантов, отлично дополняла меню и помогала создавать в кафе неповторимую атмосферу, которая притягивала посетителей. Качественная, органично вписывающаяся в демократическую атмосферу кафе, музыка побуждала гостей больше заказывать и дольше сидеть.

Это ведь понятно, что, если человек всё съел, но хочет послушать музыкальную группу ещё, он обязательно закажет дополнительное блюдо. Игра в ресторане была не самой уважаемой, но довольно прибыльной работой. Посетители могли заказать любимую песню. Как я уже говорил, петь можно было только разрешённые властями песни. Собственные композиции, если такие были, в обязательном порядке должны были литоваться и проходить через худсоветы. Предполагалось, что со сцены должно звучать всё то же самое, что и по радио.

Но запрет – запретом, это, так сказать, теория. А на практике всё выходило по-другому. По крайней мере, у нас игралось всё, что хотели мы, и всё, что просила публика. Исполняли практически всё, что выходило на пластинках, многие импортные композиции, осторожничали только с явно антисоветскими вещами. Хотя исполнялись и «белогвардейские» романсы – «Поручик Голицын», «Чёрная моль», «Я тоскую по родине».

В принципе, работа «Омского» кафе была прибыльна абсолютно всем: швейцару, гардеробщице, официантам, администраторам, поварам, директрисе. Посетители с удовольствием платили, причём – за всё. Чтобы попасть туда, нужно было отстаивать в очереди по два-три часа, особенно по выходным дням.

Причём не всегда трёшка швейцару помогала, потому что нужно было ещё найти место за столиком, так как всё было переполнено. «На дверях» обычно стояли ребята-отставники с рысьими глазами и чётко сепарировали публику. «Просто покушать» банально не пускали. Официанты и администраторы нашего кафе в то время были практически на вершине городской иерархии. В кафе техника гостеприимства была отлажена безукоризненно.

Рестораны во все времена были доходным бизнесом и пользовались достаточным спросом. За годы существования ресторанного бизнеса накопилось достаточно хитростей и уловок по обслуживанию клиентов ресторана. Несмотря на то, что в Союзе все «злачные» заведения обязаны были закрываться в одиннадцать вечера, нам невероятным образом удалось избежать этих запретов и заработать на этом приличные деньги. У нас существовала негласная договорённость с директрисой «Омского». Когда обычные посетители покидали ресторан, открывались двери для другой – избранной публики. Это для тех, кому утром точно не на работу.

 Тайны светской тусовки города Омска эпохи застоя – это особая песня. Самое ценное в кабацкой практике – случаи. Такого, как здесь, не увидишь больше нигде. Подвыпившие и разгорячённые страстью люди откалывают номера, теряют «башню» и «гнут понты́», иногда всё это происходит одновременно. Наше кафе рассматривалось не только как заведение, где можно было поесть, но и как место, где можно было послушать клёвую модную музыку и потанцевать.

Помимо всего прочего мы исполняли «запрещённые» песни, – то есть песни, не прошедшие цензуру, – шансон, блатные и свои песни, крутой западный репертуар. Поэтому на наши выступления собиралась самая изысканная публика. Через пару месяцев после открытия о существовании кафе узнали в актёрской среде. Вскоре это место стало культовым среди богемной тусовки. Часто я разрешал петь с нами Володе Берковичу (Квакеру) – талантливому вокалисту.

В «Омское» съезжались актёры и режиссёры драмтеатра, музыкальной комедии, ТЮЗа, театра кукол, филармонии. Омский хор, симфонический оркестр, циркачи, футболисты, хоккеисты! Со всего города к нам приезжали самые видные модницы, архитекторы, художники, дорогие проститутки и элитные спекулянты. Вскоре кафе превратилось в клуб.

Здесь собирались все, начиная от сотрудников государственных учреждений и их отпрысков, и заканчивая творческой богемой. Там я познакомился и подружился с дочкой первого секретаря Омского обкома партии Сергея Иосифовича Манякина – Аллой. Нас посещали директора крутых магазинов и рынков, разбрасывались деньгами фарцовщики, торгаши, «расхитители» серьёзного масштаба, карточные шулеры.

Узнав об открытии нового кафе и о том, что я там обосновался, моя супер-хипповая девушка по имени Алла срочно устроилась туда официанткой. Как я уже чуть-чуть упомянул ранее, барышня эта была «без царя в голове», хиппи «на всю голову», и со съехавшей напрочь «крышей».

Человек она была абсолютно независимый и не терпела никакого панибратства, фамильярности, бесцеремонности, или хамства по отношению к себе. На работе она вела себя всегда как первоклассная официантка. Я уже упоминал, что частенько к нам захаживали комсомольцы новой волны – продажные лакеи – холуи коммунистов-хозяев.

Ну, а теперь следует отметить, что многолетняя борьба власти за «нравственную чистоту» молодёжи способствовала формированию отрицательного отношения определённой части советских людей к этому виду досуга. Нужно было создать в комсомоле такие кадры и такой актив, которые могли бы провести воспитание молодёжи именно в этих направлениях.

В марте 1972 года, уже за полночь, один из комсомольских «активистов-воспитателей», в состоянии «ни петь, ни свистеть», потребовал особого к себе отношения, о чём он, не стесняясь, заявил официантке. Ему ответили, что объект замужем, но это комсомольца никак не вразумило и не остановило. Тогда его откровенно послали точно по месту назначения.

После этого он решил «помахать крыльями», но, – наивный, – не зная, на кого он нарвался, тут же получил бутылкой из-под шампанского по голове и рухнул, окровавленный. Когда я позже спросил её, почему она просто не отошла от него, она ответила, что ей нужно было убирать со стола. Неуправляемая безбашенность!

Швейцар вызвал «скорую помощь», и пациента увезли. В третьем часу ночи в ресторан ворвалась группа сотрудников милиции и КГБ. Команда: «Всем оставаться на своих местах». Начали фотографировать гостей, затем всех отправили в ОВД, где допрашивали с пристрастием. После этого случая городские власти приняли решение закрыть «рассадник».

Меня тогда долго таскали и в КГБ, и в райотдел, и в ОБХСС, везде допрашивали, пугали, грозили. Ну что они понимали, кроме вбитого в их головы идеологического онанизма? Ибо мир подобен зеркалу, в котором каждый видит собственное отражение. А в Союзе, как известно, зеркало было кривым!

«Мы в глаза друг другу не глядим давно, наша жизнь отныне – оптоволокно!» Очень жаль, но, к сожалению, это так. Я не ждал чуда, я чудил сам. И бежал от пессимистов, скептиков, нытиков, потому что они рушили ожидание и веру в чудеса! В каждом сокрыто чудо. Важно разрешить себе видеть и чувствовать это. Разрешить себе получать радость и удовольствие от всего что есть в жизни!

Лев Кобрин

ГОДЫ МОИ ПОСЕДЕВШИЕ – ПТИЦЫ, НА ЮГ УЛЕТЕВШИЕ!

Часть I – ДВЕ ПЯТИЛЕТКИ

Глава 18

У МОРЯ, У СИНЕГО МОРЯ

вероятность истинности этого для вас.

В Библии об этом сказано так: «По вере вашей да будет вам»[1]. Нам не обязательно верить в то, что мы делаем, но видим мы именно то, во что верим. Если мы совершенно уверены, что нам судьбой предназначено добиться больших успехов, то независимо от того, что происходит, мы продолжаем бороться за достижение своих целей.

Если мы верим, что успех – это дело только везения или случая, то нас очень легко смутить и разочаровать всякий раз, когда что-то не ладится. Наши убеждения настраивают вас на успех или провал. Таким образом, люди с оптимистическим подходом к жизни обычно чрезвычайно подвижны, энергичны, они строят и создают будущее.

Я всегда был оптимистом; я постоянно был позитивным и весёлым; я видел мир как чудесное место, подходящее для жизни. Для меня всегда были характерны неиспробованные ментальные подходы, позволяющие откликаться позитивно и конструктивно на неизбежные взлёты и падения повседневной жизни. Ключевым направлением моего пути к успеху всегда было развитие и поддержание такого доброжелательного и позитивного взгляда на мир.

Я закончил предыдущую главу утверждением, что, если поблизости нет выхода, следует создать его самостоятельно. Не понимая до конца, почему нашу программу не пропустили, но вполне допуская такую возможность, я заранее договорился на турбазе «Зелёная дубрава», в Аше (пригород Лазаревского) о работе у них. Мы расположились на турбазе – в сосновом лесу, прямо на берегу Чёрного моря, в часе езды от Туапсе и от Сочи.

Нашей обязанностью было играть танцы и… отдыхать. За это нам предоставляли жильё, питание, море, процедуры, плюс зарплата. В группе у меня остались одни омичи и… необъятное творческое пространство. Перед вами открывалась реальность в не совсем знакомом обличье. У нас было всё – солнце, воздух, и вода. И никем неограниченная свобода – прежде всего, конечно, для творчества.

А теперь держитесь, музыканты Сочи, Адлера, Дагомыса, Лазаревского, или просто прошедшие через сочинскую музыкальную мясорубку! Художественным руководителем и, по совместительству, массовиком-затейником на турбазе была никому ещё не известная ленинградская барышня по имени Марина Львовна.

Да, да, именно та, которая впоследствии станет всесильной и легендарной Мариной Львовной Жугановой – директором сочинского Объединения Музыкальных Ансамблей. Через горнило этого предприятия прошло невероятное количество музыкантов со всего Союза. Случайность? Может быть! Я с Мариной Львовной сдружился не на жизнь, а на смерть. Детали расскажу позже.  

Вроде бы всё было хорошо: купайся, загорай, отдыхай и наслаждайся жизнью. Я находился в гармонии со своим внутренним миром, в душе моей были покой и спокойствие, я теперь больше не наивен и не доверяю чужим людям. Мои завистники и враги не смогут больше причинить мне вред, и им все вернётся бумерангом – всё то плохое, что они причинили мне.

Я перестал тащить в свою душу разный хлам негатива и злобы, я выбросил это и забыл. Я буду холодным, равнодушным и неприступным – прошлое в топку! К чёрту весь негатив, который жутко выматывает нас эмоционально; к тому же негативный взгляд на жизнь может быть заразными. Так я думал и хотел, чтобы так было. Я просто выходил на берег, садился, смотрел на море и старался ни о чём не думать. Люди, которые не имеют мечты, имеют не много.

Солнце, спрятавшись за горизонтом, оставляло на прощание яркое зарево. Я знал, что свет ушёл не навсегда, завтра наступит новое утро, и солнце взойдёт над этим миром. Но что принесёт этот новый день, каким он будет? Почему-то, поверить в плохое нам намного проще, чем в хорошее, желаемое. Зачастую это хорошее мы воспринимаем как само собой разумеющееся.

Я понимал, что последствия жизни «под колпаком», «за железным занавесом» не ограничатся годом-двумя. Даже если люди сумеют выжить в подобной ситуации, их потомство получит серьёзнейшие генные повреждения. А какое тогда может быть будущее у человечества? Это так я старался ни о чём не думать! Мысли, причём не очень весёлые, как липучки, не отпускали.

Для чего человеку даётся ухо? Чтобы слышать, а не только слушать! Способность слушать – хорошее воспитание, способность слышать – талант. Нас слушали, но кто нас слышал? Больше всего бесило то, что вся эта совковая система не выносила хронически превосходства, её идеал – равенство тупого идиота с образованным развитым человеком.

Увы, многие люди наивно полагают, что реальный показатель работы ума – это оценки, полученные в школе. Кто-то вообще руководствуется только результатами выпускных экзаменов, но лишь избранные знают о единственном показателе, по которому можно объективно оценить, насколько вы умны! В жизни от нас требуется способность быстро принять верное решение, перебрав в голове кучу вариантов. Не забывайте – недостаточно быть просто высоким, чтобы стать хорошим баскетболистом; нужно иметь ещё массу других способностей.

Я знал, что ко времени сдачи программы мой коллектив был высокопрофессиональным со всех точек зрения. Даже с точки зрения общей в то время претензии – громкости. А дело было так: по северокавказским республикам нас возил умнейший местный администратор – Моисей Соломонович Шнайдер. Это был достаточно пожилой, хорошо образованный, еврей, бывший клезмерский[2] музыкант.

И вот, как-то он завёл со мной ненавязчивую беседу: «Ты же понимаешь, что мне всё равно как вы играете, и что вы играете. Просто хочу тебя попросить об одной услуге, которая тебе не будет стоить ничего. Перед концертом, после настройки аппаратуры, вам всё равно нечего делать, так вот, попробуйте поиграть так, чтобы услышать друг друга».

Я сказал своим, мол, нужно уважить пожилого человека. Мы стали играть, вначале ничего не получалось, – приходилось убирать громкость у самого себя, а это невозможно – рука не поднимается. Рука поднялась у всех, на эти муки ушёл почти целый час. Но каков оказался результат! Мы сами обалдели! Мы обалдели от кайфа и от очередного достижения.

За час, с помощью совета и просьбы старого еврейского музыканта мы превратились в профессионалов! И дело-то было не в громкости; профессионализм группы заключался в балансе звучания инструментов. Это правда, я эту школу запомнил навсегда. Мы начали играть совершенно по-другому! Спасибо Моисею Соломоновичу!

В теории каждая потеря нам во благо; правда, на деле, теряя, мы часто ставим под сомнения существование справедливости и задаёмся вопросом: «За что мне всё это?» Ну, вот за что закрыли нашу программу, ведь мы озвучивали жизнь людей, их мысли, их мечты, их надежды? За отсутствие подхалимского прославления любимой страны?

Позади сожжённые мосты, впереди – разбитое корыто. Чем глупее начальство, тем меньше оно сомневается в своей мудрости. Но почему, за что? Почему их мнение решало наши судьбы? Почему люди, живущие на прожиточный максимум, устанавливают нам прожиточный минимум?

Я был готов изменить свои цели, но я никогда не изменял своим ценностям. Я никогда не менял своих убеждений, я менял только заблуждения. Ни один человек у нас идеалам не изменял. Оказывается, идеалы изменяли людям! Всем, наверное, известно, что есть люди, которых можно стимулировать с помощью пряника, и есть те, кто понимает только кнут. Как модель воспитания, кнут и пряник – распространённая, но достаточно спорная модель.

К превеликому сожалению, инструментами тогдашней власти были только ТЕНЬ кнута и ПРИЗРАК пряника. Больше всего меня выводило из себя то, что тупоголовые чинуши сами вынуждали меня ненавидеть их и, более того, не любить страну! Я понимал, что не следует тратить время, пытаясь изменить их или заслужить их одобрение, и уж тем более – не опускаться до ненависти.

К сожалению, совесть мучает только тех, у кого она есть. У кого её нет – живут спокойно. Я пытался просто забыть о них и идти дальше, оставив справедливое воздаяние на волю судьбы. Я понимал, что каждая потраченная на них секунда будет потрачена зря, а впустив в своё сердце гнев и ненависть, я бы лишь навредил самому себе.

Выходило, что Булат Окуджава был прав: «Вселенский опыт говорит, что погибают царства не оттого, что тяжек быт или страшны мытарства. А погибают оттого, (и тем больней, чем дольше), что люди царства своего не уважают больше».

История, к несчастью, всегда остаётся орудием политики дня сегодняшнего. И тот, кто владеет прошлым, распоряжается и настоящим, и будущим. Но время неумолимо. Уходит в прошлое очередная смута с её неразберихой, разрухой, вождями и вековечными проблемами, с её кровопролитными войнами, катастрофами и заговорами.

Любые перемены, без исключения, открывают перед нами новые возможности, они заставляют нас переосмыслить свою жизнь, понять какие перспективы у нас есть, воплотить свои мечты. Якорь в жизни нам не нужен, нам нужна динамика. Это происходит по неизменному закону истории, но прошлое остаётся незримо присутствовать в жизни всех грядущих поколений.

Свобода, воля – дорогой дар, который, как воздух, – не замечаешь, когда им дышишь полной грудью. Многие полагают, что свобода – это возможность делать что угодно в любом направлении, но можно и свободным быть, будучи замурованным в четырёх стенах, и рабом на воле. Речи в стране становились всё лучше и лучше, а дела в стране шли всё хуже и хуже, – вот какая ситуация была в те годы.

Ладно, вернёмся к нашим баранам, как говорится. Слава богу, на турбазе нас никто не контролировал по поводу репертуара. Мы играли, что хотели, песни сочинялись прямо «пачками». Каждый день танцплощадка просто ломилась от отдыхающих и приходящих в гости местных жителей.

Позади сцены – Чёрное море, впереди – море девчонок со всего Союза. Были и мужички, но их было меньше. Любовью дышало всё вокруг – море, лес, в котором стояла турбаза, двухместные деревянные домики, кухня, столовая и так далее. Куда ни глянь, – везде вино, везде романы, везде любовь! Мужиков, однако, не хватало!

наряжаться в какие-то мушкетёрские костюмы, он просто изощрялся в игре на ритм-гитаре. У него я, например, научился бриться станком – раньше «шкрябался» «электричкой». Часто случается, что именно с пустяка начинаются самые важные в мире вещи.

Один штрих к его порядочности: как-то Петя занял у меня один рубль (один рубль!), пообещав вернуть, скажем, в пятницу, когда он получит зарплату. Пятница подошла, а зарплата, почему-то, откладывалась. Так вот, я услышал, как Петя перезанимал рубль у Вити Дубцова, чтобы только отдать мне долг вовремя. Штрих? Конечно!

Что стоит ещё отметить, Петя всегда был начищен, наглажен, нахолен, напомажен, правда одевался он как-то «оригинально». Но известно, что под самой нелепой одеждой всегда скрывается неисправимый романтик. При этом он всегда был амбициозным, экстравагантным, эпатажным, слегка высокомерным с окружающими, недоступным для «первого встречного». И всегда, подчёркиваю – всегда, – под действием травы-муравы!

сам мог напугать кого угодно. Ну а Боря перешёл в домик к Вите Дубцову. Это было даже полезно – как никак ритм-секция – придумывали новые риффы[3] для будущих композиций. 

​Все мы знаем про «живём один раз», «сколько той жизни», что важно прожить «свою жизнь», максимально полноценно и так далее. Жизнь обычных безалаберных подростков, которые всё хотят попробовать в своей жизни! Это то особое ощущение, которое даёт нам силы жить, верить, мечтать, любить. Да, нам хотелось жить, летать, парить, но всё равно оставалась какая-то светлая грусть, лёгкая и невесомая, как крыло бабочки.

Мы часто умудряемся вступать с жизнью в очень своеобразные отношения, которые скорее напоминают игры. Но не те, в которые играет ребёнок, чтобы развиваться и познавать мир, а в те, которые подменяют реальную жизнь. На изменение своей жизни не остаётся ни сил, ни времени. Да и зачем? К чему это я? Играем и играем. Проблема в том, что жизнь не подыгрывает в таких играх и имеет свойство заканчиваться. И возникает ситуация, когда «жизнь прожита не так», «не своя».

Я, имея неограниченные возможности пускаться во все тяжкие, никогда это не делал. Возможно, единственным препятствием на моем пути «отрыва по полной» была осторожность или страх. Почти все наши страхи основываются на опасениях по поводу того, что может произойти, если мы сделаем или не сделаем что-либо. Одним словом, наши страхи – это больше иллюзии или воображения. Они всегда основываются на размышлениях о том, что может произойти.

Иллюзии или нет, но такая осторожность не один раз спасала меня от всяких неприятностей в жизни. Было у меня какое-то врождённое или выработанное чутьё, что можно, а что – нет, что нужно, а в чём – лучше воздержаться. Я бы назвал это свойство внутренним контролёром. Контроль начинался с моих мыслей – это единственное, над чем мой контроль был безграничен.

Самодисциплина, владение собой, самоконтроль – всё это начинается с контроля над собственным мышлением. Только наши собственные мысли о ситуации заставляют нас чувствовать себя так или иначе, объясняет, почему так важно быть решительным и почему так важно знать, чего мы хотим. Уверенность в себе и ощущение контроля и есть преимущество человека, имеющего ясную голову, перед теми, кто колеблется и не уверен в себе.

Так вот, вышеупомянутая заведующая культмассовой работой турбазы – худрук Марина (Львовна) проявила ко мне живой личный интерес. Настойчивый, требовательный, интимный. К её сожалению, никакого взаимного интереса и, тем более, влечения с моей стороны не было, но, тем не менее, из вежливости, я согласился поболтать с ней в её комнате. Говорить она, к счастью, умела, но «на сухую» и речь не идёт.

Я сказал, что сгоняю за «киром»[4], она успокоила: «Сиди, я сейчас принесу, только учти – я не пью». И она ушла, а я просто рефлекторно, без всякой мысли, открыл её тумбочку. А там таблеточки «Трихопол»[5], – вот тебе и «не пью»! Хотя это противопаразитарный и противомикробный препарат, несмотря на это, мы все считали, что он применяется исключительно в лечении трихомоноза[6].

Вот вам и «чуйка»-защитница. Обычно так оно и бывает: за всё, что легко даётся, приходится очень дорого платить. Мы, конечно, поговорили о том, о сём, но до бо́льшего дело не дошло. Тут ещё важно было сделать всё тактично, чтобы барышня не обиделась, потому что от неё зависела наша работа на турбазе. Она всё поняла, и никаких претензий не было.

Стоит отметить ещё одно знакомство, состоявшееся там же, в «Зелёной дубраве». Это был молодой мужчина Виктор Попов – заместитель министра культуры Тувинской АССР. А я уже где-то упомянул, что судьба не дура, она приводит к нам либо тех людей, которые нужны нам, либо тех, которым нужны мы. Я не переоценивал значимость вещей и явлений, но я верил, что они имеют большое значение в моей жизни. Именно эти, новые, люди и события должны были преподать те уроки, благодаря которым мы должны развиваться.

Виктор много и красноречиво рассказывал мне про Туву – тогда она именно так называлась, – как про какой-то Клондайк. По его рассказам, это была какая-то неведомая, сказочная, страна. Он предлагал мне приехать к ним поработать и обещал, что будет всё! Я, конечно, записал его адрес и телефон – чем чёрт не шутит. А чёрт, оказывается, и не шутил, позже это пригодилось и, более того, случилось.

Творчество группы расцветало вовсю: ничем и никем не ограниченные в своей деятельности, мы играли всё, что хотели. Вот, всё-таки, чем танцплощадка отличалась от концертной сцены. Мы не зарывали свой талант в землю и не теряли время. Слишком многие ошибочно полагают, что, если что-то даётся ему легко, это может делать каждый. Или считают, что в их способностях нет ничего выдающегося.

Полагая, что твой талант не представляет собой ничего особенного, ты не работаешь над ним и не совершенствуешься, не рассматриваешь его как нечто, за что люди готовы платить деньги, или и то и другое одновременно. Я не относился к таким – я постоянно занимался самообразованием. Я много читал, развивал технику игры на гитаре, изучал теорию музыки, увлекался спортом.

Тогда ещё я особо не задумывался над вопросом еврейства. Но непроизвольно замечал, что процент состоявшихся людей в СССР среди евреев выше, чем среди других национальностей. Поговорив со многими евреями, почитав об истории и культуре еврейского народа, я, наконец, пришёл к выводу, что еврейство – это, скорее, культурный, нежели этнический или генетический феномен, – это просто состояние ума.

Ещё от мамы я узнал, что на идиш есть слово «Sechel» (seykhel, seychel, saykhel) – произносится как «сейхель», которое означает интеллект, ум, мозги, одарённость, здравый смысл или даже мудрость. Но у знаменитого американского актёра кино и телевидения, кинорежиссёра и политического активиста Марлона Брандо я вычитал мысль, которая мне понравилась и запомнилась.

Брандо трактовал слово «сейхель» как «стремление приобрести новые знания и оставить после себя мир лучше, чем он был при твоём появлении». Это определялось, как духовная способность мыслить, рассуждать и принимать решения. Это, своего рода, черта личности, как IQ, наличие навыков, талантов, на приобретение которых человек может потратить целую жизнь.

С другой стороны, наш интеллект – это то, что всегда с нами, это мощнейший инструмент, который, если уметь эффективно его использовать, способен творить настоящие чудеса в нашей жизни! Но, нужно всегда помнить о том, что жизнь учит только тех, кто готов учиться. Великая мудрая жизнь не знает наказаний. Она даёт каждому возможность созревать и крепнуть именно в тех обстоятельствах, которые необходимы только ему одному.

И ещё одно нужно помнить: никогда не проси у жизни того, к чему не чувствуешь себя совершенно готовым. У каждого есть только свой путь, и пройти хотя бы малую толику чужого невозможно. Стать человеком посредством рождения – легко, быть человеком – трудно, оставаться человеком – ещё труднее. Я уже окончательно понял: – никто мне не друг, никто мне не враг, но каждый человек мне великий учитель. Вся наша жизнь – путешествие, от рождения к смерти. Меняются пейзажи за окном, меняются люди, меняются потребности, а поезд всё идёт вперёд.

Жизнь – это поезд, а не вокзал. В каждое мгновение жизни что-то начинается заново. Можно ли сойти с пути, указанного Богом? Да, но это будет ошибкой. Можно ли избежать боли? Да, но тогда ты ничему не научишься. Можно ли узнать что-нибудь, не пережив это? Да, но это знание никогда не станет частью тебя. Да, сама жизнь – это великое дело, но оно дано нам как испытание от Бога.

Кому-то даются испытания внешние, а кому-то внутренние. Внешние испытания видны, поэтому за них люди получают награды, славу и другие почести. Но преодоление внутренних испытаний никто не замечает, поэтому и наград за них никаких не присваивают. Поэтому мудрецы советуют героям внешних побед проявлять своё уважение к героям внутренних битв и не кичиться своими достижениями.

На любом этапе жизни, какими бы странными, порой даже жестокими, ни казались повороты жизни, знайте: – это именно тот урок, который вам был нужен! Ошибки – это знаки препинания жизни, без которых, как и в тексте, не было бы смысла. Умейте признавать свои ошибки и не переживайте из-за них. В общем, ошибаться – это не только нормально, но и полезно. Во всяком случае, до тех пор, пока ваши ошибки не приносят серьёзного ущерба окружающим.

Итак, я учился всему, чему было можно. Как-то на турбазе появился молодой (наших лет) парень-грузин. Парень был одет во всё самое-самое, толково говорил о музыке, классно играл в настольный теннис, ну и по-грузински был человеком широкой души. На этой почве мы с ним и сдружились. Но что-то неясное меня смущало.

Я, например, никак не мог понять, а зачем ему – навороченному и упакованному грузину – нужна была эта турбаза, где, в принципе, отдыхала обычная советская молодёжь. Что-то подсказывало мне, что это –«недремлющее око» недремлющего органа. Опять работала пресловутая «чуйка».

Из самого названия следовало, что сотрудники данной организации не пахали и не сеяли, не строили и даже не гордились общественным строем (для этого были профессиональные комсомольцы и преподаватели марксизма-ленинизма). КГБ должно было заниматься борьбой с врагами СССР именно как государства.

Враги бывают внешние и внутренние, обычно они стремятся к взаимодействию. И одной из задач КГБ была борьба с инакомыслием. Я не верил, что при таком огромном скоплении народа, какое было на турбазе, нет никого, кто бы «следил за настроением» людей. Когда имеешь дело с КГБ, есть лишь одно место на всем белом свете, о котором можно сказать: «Все самое худшее у меня уже позади». Вы знаете, что это за место? Это – морг.

И действительно, в скором времени, я убедился, что незримое око никогда не спит. А случилось следующее. 30 июня 1971 года при возвращении на Землю погиб экипаж советского космического корабля «Союз-11». Космонавты – Георгий Добровольский, Владислав Волков и Виктор Пацаев – погибли из-за разгерметизации спускаемого аппарата на большой высоте.

Конструкция корабля не предусматривала скафандров для экипажа. На про́водах космонавтов на Байконур тарелка, которую «на счастье» бросил на землю Алексей Леонов, не разбилась. Неловкость замяли, но нехорошие предчувствия остались. Это было страшное потрясение для всей страны. В СССР был объявлен национальный трёхдневный траур – никакого веселья, никакой музыки, никаких танцев.

Человек не привык замечать спокойствие в жизни, когда дела делаются, жизнь кипит, и всё вокруг благополучно. Но как только случается негативное событие, тем более, масштабное и трагическое, то в это событие человек погружается с головой. Негатив создаёт сильный контраст позитивным событиям. Вот только эмоции от негативного события оказываются куда ярче, чем до него, когда всё было стабильно и благостно. Не зря говорят, что люди начинают по-настоящему ценить то, что имеют, лишь, когда это потеряют.

Что возмутило меня до глубины души, так это то, что факт их смерти был превращён в доказательство ведущей роли Советского Союза в космической гонке: – только остающиеся дома избегают риска смерти. Как верно заметил Зигмунд Фрейд, «масштаб вашей личности определяется величиной проблемы, которая способна вас вывести из себя». Такое заявление меня не только вывело из себя, оно меня ещё и ввело… в шок.

Кто же командовал нашей страной? На вершине властной пирамиды стояли члены Политбюро ЦК КПСС во главе с Генсеком Брежневым. Беспринципные, аморальные в большинстве своём люди, лишённые нравственного начала. Это были личности, принадлежащие не к «расе рабов», но к «расе господ».

Соответственно, законы морали, по которым живёт основная масса людей, «толпа», писаны не для них: они живут по своим законам, пребывая буквально «по ту сторону добра и зла». Павшие нравственно люди, продавшие свои души дьяволу, они вольготно ведут себя в презираемой ими стране. Это была власть без совести, без моральных принципов и без…  границ!

Что это – фарс? Цинизм без границ? Пир во время чумы? Любовь во время холеры? Танцы на крови? Ничем, кроме высочайшего градуса политического цинизма невозможно объяснить подобные заявления. Даже скорбь всех жителей огромной страны не способна была заставить правительство отклониться от своего курса, цель которого – укрепить свой режим, возвысить свой престиж.

Политический цинизм из сферы рассуждений теоретиков переместился в область кровавой античеловечной практики! Моральные ценности потому и называются ценностями, что без них невозможны ни дальнейшее развитие общества, ни счастливая жизнь. Цинизм – наплевательское отношение к морали, идее достоинства человека, иногда – к официальным формам господствующей идеологии, выраженное в форме издевательского глумления. Это –цинизм силы, цинизм власти, цинизм господствующих!

И для цинизма в стране было открыто широкое поле. В устах руководства политический цинизм представлял особую, повышенную опасность, ибо он демагогически маскировался такими словесными клише как «национальные интересы», «патриотизм», «исторические корни». А несогласным тут же давалось негативное клише – «пятая колонна», «национал-предатели» и «диссиденты».

При этом даже не озадачивались придумать новые слова, а просто бездумно заимствовали их из известных, и давно дискредитировавших себя, источников. Это был своего рода «принципиальный» аморализм. А главная тенденция в тогдашнем мире была всё же иная. Наступали новые времена, когда даже политические циники вынуждены были играть по другим правилам.

И они играли – все, кроме советских деятелей, – нашим было наплевать на общественное мнение, на мировое сообщество, на мораль и этику. Двойная мораль, двойные стандарты – основные принципы политики, а их неизбежными следствиями стали низкий общественный престиж и падение уважения к государству в его существующей форме, политическое отчуждение, массовые протесты, всеобщее неуважение.

Меня гибель сразу трёх космонавтов просто потрясла: – гибнуть начинали целыми экипажами. И главной причиной трагедии, по моему твёрдому убеждению, была гонка. Лишь бы быть впереди американцев – не важно, какой ценой, пусть через кровь, пусть через смерть! Я кожей чувствовал, что наше общество глубоко нездорово, в том числе – в социально-психологическом плане.

И мы заслуживали всего того, что у нас было: власть, коррупцию, экономику. Пока мы это не осознали и не начали от этого избавляться, создавать нормальное цивилизованное государство, до тех пор и были вынуждены купаться в дерьме. А потому мы, как оппозиция всему этому косному и закомплексованному советскому обществу, погрязшему во лжи, были какими-то чужими, другими. Даже внешне.

Я абсолютно чётко сознавал, что наше будущее не в последнюю очередь зависит от того, сумеем ли мы преодолеть эпидемию цинизма, которая в чём-то даже опаснее эпидемий природных – неподвластных медицине инфекций и болезней Я горел желанием нахамить, высказать всё, что я думал об этом строе и этой власти. Может быть, только благодаря трауру я не сделал этого.

Но всё, что заставляешь себя не сделать, остаётся на совести. Но, правда и в том, что иногда отказаться от своего мгновенного порыва – не поражение, а настоящий поступок. Внезапный порыв делает нас равными нашим врагам, выдержка же демонстрирует нашу мудрость и ум. Несдержанный человек зачастую совершает поступки, которые создают проблемы как для него самого, так и для общества, в котором он живёт.

Жизнь слишком коротка, чтобы успеть чему-то научиться. Научился говорить – значит вырос; научился молчать – значит поумнел. Один из самых полезных, хотя и самых, пожалуй, трудных жизненных навыков – это умение быстро забывать всё плохое: не зацикливаться на неприятностях, не жить обидами, не упиваться раздражением, не таить злобу. Самое трудное – это ответить любовью на ненависть, принять неприемлемое и признать свои ошибки.

Страдания даются человеку для того, чтобы он, наконец, прозрел, чтобы понял, что в его жизни есть какая-то фальшь. Сходную роль выполняет в организме физическая боль: она указывает нам на очаг болезни или травмы. Человек страдает тогда и только тогда, когда его представления не соответствуют действительности, когда фальшь внутри него диссонирует с истиной. Нет ничего более обманчивого, чем уверенность в собственной неуязвимости и правоте.

Мы привыкли мыслить имеющимися категориями. Например, человек думает, когда он болеет: «Вот когда мне станет лучше, я смогу себе позволить это, это и вон то. Я смогу всё это, если выздоровею. Когда это произойдёт, вот тогда заживу! А пока я вот такой». Думаете, от подобного мышления этому человеку прибавится здоровья? Нет! День за днём реальность будет отражать его мысли – «сейчас я вот такой, больной, а вот завтра возможно…». Но при таких мыслях завтра может и не наступить никогда!

В карточной игре под названием жизнь нужно стремиться побеждать той картой, что тебе выпала. Умение прощать – свойство сильных; слабые никогда не прощают. Тот, кто легче всех прощает людям их греховность, – всегда несёт людям доброту, милосердие и мир. Прощать я никого не собирался, а вот со второй частью предложения я был полностью согласен. Нужно нести светлое, доброе, мирное!

Требуется гигантское усилие, чтобы освободиться от бремени ненависти, но, когда это удаётся, человек обнаруживает, что способен на гораздо большее, чем себе представлял. Только не нужно искать впереди одни препятствия. Можно потратить жизнь, посылая проклятья миру, но наши успехи и неудачи целиком зависят от нас самих. Если недоволен жизнью сильный человек, то он предъявляет претензии к себе, а если слабый, то к людям.

Я должен был стать для окружающих примером уверенности высшей пробы – игнорировать их импульсивность и истерики, превратиться в воплощение доброты. Я должен был общаться и выражать свои мысли с позиции мира, любви и наилучших намерений. Мой голос должен был стать вестником добра – вдохновлять, воодушевлять, обучать и сеять вокруг сочувствие и понимание. Нет возможности всем делать добро, но есть возможность никому не причинять зла

Я прекрасно понимал, что, несмотря ни на что, я обязан быть. Не быть кем-то, не быть никем, не быть тем или этим – а просто БЫТЬ. Хочешь быть как все – будешь никем. Здесь каждый сам решает, будет ли он в стаде животных или будет главным животным в стаде. Очень метко и ёмко.

Несчастная судьба многих людей – следствие несделанного ими выбора; они ни живые, ни мёртвые. Жизнь оказывается бременем, бесцельным занятием, а дела – лишь средством защиты от мук бытия в царстве теней. Пока ты говоришь совсем не то, что думаешь, слушаешь совсем не то, во что веришь, и делаешь совсем не то, к чему расположен – то всё это время и живёшь совсем не ты.

Кроме того, мы имеем право быть самостоятельной личностью и принимать себя такими, каковы мы на самом деле, со всеми нашими недостатками. Быть отрезанным, без какой-либо возможности использовать свои человеческие силы, значит быть беспомощным, неспособным активно влиять на мир и людей. Для меня это означало, что мир мог вторгаться в меня, а я не в состоянии реагировать.

Быть – это ещё не значит быть личностью. Быть личностью – значит быть самим собой. А чтобы быть самим собой, был только один путь – творчество. Это ведь несложно, если ты умеешь это, – выразить свои чувства, заставить кого-нибудь задуматься, доставить людям хоть несколько мгновений искренней радости.

Если каждый станет делиться с другими хотя бы малой толикой своего света, то, собрав все искры вместе, можно вылепить целый солнечный шар – совсем неплохо для недолгой человеческой жизни. Нелегко тем, кто впускает в себя чужую боль; её же ещё как-то нужно выпустить. Я решил написать оптимистический гимн жизни, побеждающей смерть.

Я захотел выразить чувство общности с человечеством в целом, – независимое от страны проживания, свободное от идеологии и мировоззрения, лишённое предвзятостей и предрассудков, без проявлений враждебности в отношениях. Я мечтал, чтобы каждый слушатель ощутил себя больше представителем человечества в целом, нежели одной культуры.

Во время работы, связанной с самовыражением, я обычно становился словно «вне зоны доступа». Это особое состояние, когда мне нужно было достичь максимальной степени концентрации. Я, будучи увлечённым своим делом, практически не замечал, что происходило вокруг. Я старался сохранить ясный ум и сфокусироваться на проекте, потому что от этого зависело всё моё самоощущение. Важно верить в то, что делаешь.

Если ты сам, который всё это придумал, сильно веришь в свою идею, остальные зажигаются и начинают верить вместе с тобой. Не прикасаясь к инструментам (был траур), я сочинил песню о погибших космонавтах. Так же, на бумаге без инструментов, я сделал полную аранжировку довольно сложной композиции. Так же, беззвучно, мы выучили и отрепетировали новую вещь.

«Нельзя» бывает только для тех, кто спрашивает! Мне и в голову не пришло, что я должен у кого-то спросить разрешение на исполнение этого реквиема погибшим космонавтам. Я вообще привык держать в секрете свои далеко идущие планы до тех пор, пока эти планы не исполнятся. Мудрецы советуют помалкивать до тех пор, пока этот план не исполнится. То, что планы в этом мире исполняются – это и так в некотором роде чудо.

Итак, 3 июля 1971 года, после снятия трёхдневного траура, мы представили «Гимн погибшим космонавтам» на суд публике. Перед началом я попросил собравшихся почтить минутой молчания – символическим ритуалом – память о трагическом событии и погибших в нём людях. Народ стоял, как вкопанный, не понимая, что происходит на танцплощадке. Моя просьба вызвала лёгкую оторопь у тех, кто внимательно слушал. Люди стояли, замерев, не разговаривая друг с другом.

Произведение получилось грандиозным и классным. Сейчас я уже, конечно, не помню весь текст «Гимна», но точно помню, что там были следующие строчки: «Вслед других пошлём за вами, мать богата сыновьями, потому что имя её – Земля!»

Несколько минут все молчали, наконец, раздался просто шквал аплодисментов. Среди слушающих я даже заметил работников турбазы. Было неловко сразу переходить к танцам, и мы объявили пятнадцатиминутный перерыв. Никаких возражений, никаких возгласов – народ казался подавленным.

К сожалению, реальность никогда не оправдывает наших ожиданий. Если бы всё было так, как тебе хочется, то жить стало бы неинтересно. Прямо во время перерыва ко мне в домик заглянули три дяденьки – с первого взгляда я понял, кто они, – у меня же уже был «сибирский оперный опыт». Будучи любопытным, да и наслушавшимся московских вольнодумцев, я читал про эту организацию всё, что мог найти.

Юрий Андропов расширил сеть местных органов КГБ и образовал новые управления в центральном аппарате, чтобы надёжнее охватить все стороны жизни страны. Он сразу же выделил главное, с его точки зрения, звено – контроль над духовным состоянием общества. Опыт подсказывал ему, что главная опасность социализму исходит от идеологической эрозии.

Первым вопросом было «залитовано ли это произведение?» Тут я должен кое-что объяснить непосвящённым, а затем мы вернёмся к событиям. Литование – это процесс согласования с цензурой в центральном или местном отделении Главлита (Главного управления по делам литературы и издательств). Это была цензура – контроль власти за содержанием и распространением информации, печатной продукции, музыки, театра и кино.

Печально известную процедуру проходили все книги, журналы, сценарии кинофильмов. «Вырезать нельзя оставить» – такова была формула работы этой конторы. Неугодные фрагменты изымались, что часто ухудшало художественную ценность произведения. При этом автор произведения был лишён возможности непосредственно ознакомиться с указаниями и рекомендациями цензора.

Оригинальные и творческие находки могли быть истолкованы цензурой как намёки на ошибки существующей власти, замаскированную критику или сатиру. Деятельность этой организации была направлена на откровенное искажение действительности в угоду политическим предпочтениям. Цензурные ограничения порождали «серость» во всём нашем искусстве.

Свобода творчества невозможна без внутренней свободы. Я против внешней цензуры, я за цензуру внутреннюю. Если обществу требуется цензура, значит оно – общество –внутренне неустойчиво и духовно больно. Мы зачастую наблюдаем, что величайшие произведения создавались именно в несвободе, в борьбе, при запретах. Но создавались они подпольно. Мужество по отношению к истине – первое условие настоящего творчества.

Итак, первым вопросом было «залитовано ли это произведение? Сначала меня это улыбнуло. Потом я забеспокоился: показалось, запахло презрительным превосходством. Многим нулям часто кажется, что они – орбита, по которой вращается мир. Тот, кто не разбирается ни в чём, может взяться за что угодно.

Я ответил, что это было физически невозможно, так как со дня катастрофы прошло всего три дня. «А что тут, собственно, нужно литовать? Вы же слышали, о чём песня!» – спросил я. Потом меня отпустило: за едкостью и меткостью некоторых фраз стоит не только горечь и соучастие – видна уверенность, что с этим можно справиться. Когда стоишь на краю утёса, – прыгни, чтобы полететь, а не чтобы упасть.

Нам бы терпения к глупости добрых и неприязни к грамотности дураков. Любой спор, любую дискуссию стоит воспринимать как возможность обговорить вслух свою идею, обкатать её, проверить, насколько вы можете сделать её в глазах другого весомой, насколько можете увлечь и зажечь собеседника. Самая лучшая манера общения, следовательно, должна основываться на самоуважении и уважении к другим. Самоуважение означает, что от нашего поведения в той или иной ситуации зависят наши шансы на успех и наши последующие эмоции.

Разнообразие полученного опыта имеет для творческого человека наибольшее значение. Чтобы суметь твёрже настоять на своём, надо оттачивать своё искусство общения. Оно означает владение инициативой, самоконтроль, без которого нельзя выиграть ни одного спора. Ели мы потеряем контроль над собой, то почти наверняка спор будет проигран. Я был абсолютно спокоен и твёрд, как камень. За такое произведение я мог и порвать!

Комитетчики тут же использовали «гнилой» приём: «Что Вы так разволновались, успокойтесь, пожалуйста!» Провокаторы – я был абсолютно спокоен и говорил с ними тихо, но уверенно. Я и сказал им об этом. И тут же последовал следующий провокационный вопрос: «А как Вы считаете, что важнее: свобода творчества или охрана общественных устоев?»

Хочешь узнать человека, вслушайся в его речь: если человек – «гондон» (извиняюсь), то и отношения с ним будут натянутыми. Мы никогда не бываем такими, какими нас хотят видеть другие. «Про какие общественные устои вы говорите? Кто их придумал, и что это вообще? Есть традиции, есть обычаи, есть привычки, есть манеры – всё это элементы культуры. И они не нуждаются ни в какой охране, как, впрочем, и творчество, и его свобода. А от слова “устои”пахнет словом “застой”! И, если вы неверно меня поняли, то лишь оттого, что это понимание сидит в вас самих». Они хлопали глазами, не зная, что возразить.

Я осмелел – а что, собственно, они могли мне сделать – и добавил: «Слушать ваши советы – пожалуйста, если они разумны, но я не позволю другим решать, как мне проживать мою жизнь. Вы сказали – я поверил, вы повторили – я засомневался, вы стали настаивать, и я понял, что вы лжёте. Многим проще поверить в ложь – так спокойнее. Но не мне, я не забитый колхозник. И для многих проще – солгать, чтобы успокоить. А мне скрывать нечего, на моей стороне – правда, и вы не можете со мной не согласиться!»

Первое, что нужно твёрдо понимать, это то, что ваше собственное мнение имеет право быть. Независимо от того, поддерживается оно другими или нет. Родившееся в вашей голове мнение оригинально, то есть отличается от мнений других людей. А всё непохожее (и, тем более, незнакомое!) вызывает недоверие. Любой человек, несущий собственную идею, должен сделать из толпы шаг вперёд, то есть, в некотором роде, стать оппозиционным.

Комитетчики только помотали головами и сказали: «Произведение, не прошедшее ЛИТО, исполняться не может!» Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, ошибаться, начинать и бросать… и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость. Я на́хер шёл такой походкой, с таким уверенным лицом, что те, кем я туда был послан, идти хотели с подлецом.

Кстати сказать, грузинского паренька среди них не было, – видимо, разные отделы. Я понимал, что КГБ вело мощную атаку на творческих людей, это самая настоящая идеологическая война, решался вопрос: кто кого. Они обязаны были знать планы и методы работы противников. Но я-то тут каким боком, причём тут мои патриотические песенки? Какой я противник, кому враг? Ничего они мне, конечно, не сделали.

Когда люди просили нас, мы исполняли «Гимн», и никто не вякал. Мир не закрыт от нас. Но мы, обладая собственным «я», часто сами закрываемся от мира. А этого-то делать нельзя, иначе превратишься в крота. В окрестностях турбазы жили различные народности – грузины, адыгейцы, черкесы, греки, армяне, абхазы. Часто, по просьбе местных джигитов, мы играли выездные свадьбы.

Во-первых, это было очень весело; во-вторых, это было очень выгодно финансово; в-третьих, это было очень интересно – национальные обычаи, ритуалы, кухня; в-четвёртых, это разнообразило нашу жизнь и давало нам много новых друзей. Кроме того, я периодически совершал вояжи в Туапсе, в Сочи, и, конечно же, в Москву. Жизнь шла своим чередом. Наступала осень, а, следовательно, и турбазе наступал кирдык. Впереди ждал родной город Омск! Ну, и, естественно, новые похождения и приключения.

Лев Кобрин

ГОДЫ МОИ ПОСЕДЕВШИЕ – ПТИЦЫ, НА ЮГ УЛЕТЕВШИЕ!

Часть I – ДВЕ ПЯТИЛЕТКИ

Глава 17

ЕСЛИ ВАС ПОСЛАЛИ НА ТРИ БУКВЫ, ТО ВАМ НА ЮГА́

не знал я главного – причины гонений. Вернее сказать, причину-то я знал, только не понимал почему всё это мне.

На вопрос, чего именно я не понимал, ответ прост: я не понимал НИЧЕГО. Ни мира, ни отношений в мире, ни своего места в этом мире, ни законов функционирования системы, ни моего положения во времени и в пространстве. И это незнание было сильным психологическим фактором, оступиться было нельзя. Почему? Потому что мы – и, прежде всего, я сам – могли попасть в серьёзную мясорубку, и этого я боялся с самого начала.

Мы упорно не желаем замечать то, чему не можем найти объяснения. Понятно, почему нас это волнует: людоед приблизился к нам вплотную и мог в любую минуту просто съесть. Для нас музыка – это жизнь, и мы не хотели её потерять. Но почему, объясните, всё, что происходило тогда в стране очень походило на геноцид собственного народа?

И откуда они вытащили безумные представления о своей правоте или о «своих интересах», в их версии прямо противоположных «нашим интересам»? Они не понимают, кем являются на самом деле, и часто действуют, как будто имеют право на особое отношение к себе, хотя, по сути, не заработали этого. Что у них с головой?

Говорят, большинство людей на девяносто процентов живёт в прошлом, на семь – в настоящем, и, значит, для будущего остаётся только три процента. Негусто для двадцатилетних пацанов. Светит ли солнце в этот день, идёт ли дождь, жарко ли, пасмурно ли, – день этот отдаёт горечью, и горечь эта не зависит ни от погоды, ни от прошедших лет.

Если вы действительно любите свою страну, чувствуете её предназначение и боль, вы не сможете жить в угоду блеклым властителям нашего времени – времени пустоты и сытости одних и нищеты других. Те, кто не умел думать, те, у кого эта способность и не появилась – мыслить критически, размышлять об эпохе и её пути, – те не смогли бы меня понять.

И дело тут не в образовании, а, скорее, в качествах души. Мы же оставались верны правде своего жизненного пути. Ведь это – НАША правда, НАША молодость, НАШИ семидесятые. И как говорил Владимир Высоцкий, «Пусть впереди большие перемены – Я это никогда не полюблю!»

Только наши поступки доказывают любим ли мы или ненавидим, определяют говорим мы правду или ложь, и показывают действуем или сомневаемся, продвигаемся вперёд или движемся назад. И только от нас самих зависит победим мы или потерпим поражение, будем бороться за своё или сойдём с дистанции.  

Именно в Омске я подошёл к мысли, что нет правых и виноватых. Человек остаётся глупым до тех пор, пока видит причину своих неудач в другом человеке. Каждый отвечает за свою сторону улицы, и изменить может только себя. Кто ищет первопричину своих бед в других, тот непрерывно враждует с жизнью. Кто имеет смелость видеть свои ошибки, тот, в конечном счёте, их исправит.

Чуть позже я понял, что сам со своими мыслями являюсь источником дискомфорта, но волевым образом измениться не получалось. В душе был либо вакуум, либо негатив. Я устал страдать и не знал, что с этим поделать.  Кто осмеливается и умеет нырять, того шторму не достать. Чем глубже ныряешь, тем меньше беспокоит шторм. Как бы не бушевало море, на дне всегда тишина и полный покой

Подлинная ценность человека состоит в мудрости его духа. Что считать мудростью – каждый решает индивидуально. Мудрость приходит через тернии. Мы все рвались к свободе, но путь к свободе покрыт шипами как стебель розы. За каждый шаг к свободе приходится платить. Кроме того, и это важно было осознать, о свободе мечтали многие: мы – как её получить, другие – как её отнять у нас.

Необходимо было гнать лишние мысли, чтобы избежать многих разочарований. Если вы решили двигаться вперёд и быть счастливыми, то никаких ностальгических мыслей, никакого негатива, порождающих неудовлетворённость и затуманивающих разум. А когда разум затуманен негативом, счастье становится всё дальше и дальше.

Достаточно крохотного зёрнышка надежды, чтобы засеять целое поле счастья. Радость – непобедимая сила, тогда как уныние и отрицание погубят всё, за что бы ты ни взялся. Нужно только немного терпения, чтобы оно сумело прорасти. В гуще невозможного всегда кроется невероятное.

Где-то нас ждали и любили. Там «наши» люди накрывали столы, и только с ними нам было спокойно и по-настоящему хорошо. Но, как это бывает обычно, добро, в отличие от зла, невидимо. Какие бы вопросы тебя ни мучили, доверяй инстинкту и делай то, что делаешь. Несмотря на то, что мой разум утратил веру, но древний еврейский инстинкт – смелость пойти вперёд и во всём быть первым – сохранился.

А куда же мы все ехали, куда мчалась целая страна? Мы стопроцентно двигались в другую сторону. Мы провозглашали равенство, единство, братство. В чём, и кого с кем? Церкви с властью? Воров с Богом? Бедных с богатыми? Я был уверен, что наступит время, и мы во всём разберёмся. Даже у Бога с первого раза не получилось; будет ещё попытка, может быть не одна. Кстати, моя попытка разобраться была неслабой! Она могла стоить мне свободы, такое было время.

Но не может быть время виновато: время такое, какое оно есть. Я верю в судьбу – но также искренне верю и в то, что её можно изменить. Например, изменить характер – это значит переосмыслить жизнь и освободиться от плохого, чтобы достичь желанной цели. Это сложнее, чем вы думаете, и проще, чем вам кажется. Меняясь сами и изменяя мир вокруг нас, мы формируем наше будущее. Всё, что мы осуждаем в жизни, нам предстоит испытать на себе. Это было с нами. Это будет ещё не раз. Но будет по-другому, умнее...

Когда? Не знаю, наверное, не скоро. Жизнь человека есть учёба, приобретение жизненного опыта, и учится человек иногда через преодоление плохого. Конечно, неудачный опыт будет побуждать избегать в будущем подобных ситуаций. Если вы считаете что-то правдой, то должны быть готовы отстоять эту правду. Надежда поднимает человека с любой глубины. Я очень ясно помню тот момент, когда пришла готовность именно к действиям.

Пока ребят-призывников не загребли в армию, они продолжали работать концерты. В это же время мы меняли вокальные партии, вводили Петю Копчёного в программу. Я часто вспоминал свою первую группу и свою первую девушку, которые, мягко говоря, были не очень. Но это были необходимые этапы взросления; если бы тогда, в то время, не произошло бы ничего, я бы, скорей всего, так и не вырос.

Иногда полезно вспомнить затёртое правило – всё, что ни делается, всё к лучшему! В любом плохом опыте есть позитивный момент, есть воспитательный элемент! Итак, прочь сомнения, вон – уныние! Быть проще, легче, выше, веселее! – целая программа для каждого – вперёд и вверх, хоть и на севших батарейках. Согласно гастрольному графику, дорога вела нас на юга́.

А пока ещё был Омск. А там, где Омск, без приключений не бывает. Вернёмся на минуточку к «маленьким», то есть лилипутам. Об этих миниатюрных созданиях было известно с древних времён. И всегда, и повсюду лилипутов окружал, если уж не совсем зловещий, то, хотя бы с лёгким налётом мистики, ореол.

Разумеется, их жизнь, как и тысячу лет назад, была полна тайн и загадок, сложностей и оскорблений. Хотя, в общем, у них всё точно так же, как у «больших», да и рождаются такие дети во вполне нормальных семьях. Более того, у лилипутов, правда, не у всех, вопреки бытующему мнению, рождаются дети абсолютно нормального роста! Были среди маленьких нормальные семейные пары, была среди них и любовь, и ревность, и влюблённость, и разборки.

Был у нас Славик, эквилибрист ростом около метра, но силищи невероятной. Он один брал в руки по усилителю УМ-50 (для справки – габариты 325 х 315 х 265 мм, вес 15,5 кг.) и бегом тащил их аж на третий этаж. В любой стычке между «маленькими» и «большими», то есть публикой, – а такие случались частенько, – Славик был впереди. Была у нас певичка Аня, которая реально влюбилась в одного из музыкантов – не будем показывать пальцем – и не давала ему проходу, требуя любви. Едва отбился, бедолага.

Был среди лилипутов жонглёр Толя, ну совсем маленького росточка. Так вот этот жонглёр как-то зашёл в гостиничный ресторан после концерта. А в ресторане сидела местная «ото́рва»[1] – конченая шлюха с Казачьего рынка, на которой печати ставить было негде. И вот наш маленький Толик «снимает» эту кобылицу и ведёт её к себе в номер. А та, без зазрения совести идёт с ним.

Все жили в номерах по двое. Так вот, своего «сожителя» Толя бесцеремонно выпроводил неизвестно куда, и тут начался десятидневный загул. На концерты он не ездил, дверь в номер открывалась только официанту, приносившему кир и берло – спиртное и еду. Только через пять дней Толя согласился ездить на концерты при условии, что «барышня» будет ездить с нами в автобусе.

Наконец, пришла пора соблюдать гастрольный график. По плану мы должны были явиться на базу – в город Майкоп, столицу Адыгеи. Затем нам предстоял большой тур по Краснодарскому краю. «Колёса диктуют вагонные»: – Тюмень, Свердловск, Казань, Пенза, Ростов, Армавир, Белореченск. На выход с вещами! А дальше автобусом в Адыгейскую столицу город Майкоп.

На дворе – конец апреля, на дворе – плюс двадцать три.  А мы – сибиряки – в тёплых полушубках (в модных, в белых) попали напрямую в горную Адыгею – мир, где весна полностью вступила в свои права, сделав горные вершины ещё прекраснее и величественнее. Расположившись в гостинице «Майкоп», мы вышли в город и обомлели – зелень, красота, открытые ресторанчики, повсюду винишко, причём за копейки. В общем, мы попали совсем в другой мир!

В магазинах снабжение, как будто бы мы оказались в другом государстве. Зашли в винный, – оба на! – «Агдам» по девяносто копеек. Взяли ящик, – на носу мой день рождения. Вечером пошли ужинать в гостиничный ресторан, – никакого сравнения с голодной Сибирью, – выбор поражал кавказским многообразием и изобилием.

Заказали покушать, и тут началось традиционное «от нашего стола – вашему», – хоть Северный, но всё же Кавказ. Гостеприимство – святой долг кавказца, самый главный обычай и одна из наиболее ярких черт культуры народов Северного Кавказа.

Подсел к нам симпатичный парень с русским именем Валера. Прикинут был изумительно: во-первых, весь в махре – махровые вещи в то время только-только входили в моду; во-вторых, курил исключительно «Marlboro»; в-третьих, в руках держал зонт «Три слона», – натуральный английский денди. Разговорились – моя фарцовая душа не могла не поинтересоваться, «откуда дровишки».

Оказалось, в Туапсе есть магазин «Буревестник» – это торгсин[2] для моряков. Там продают всё иностранное только за «боны»[3] – специальные деньги для иностранных или наших моряков, побывавших заграницей. Вот сколько новой информации в первый же день. Про магазины «Берёзка», торгующих за сертификаты, я слышал ещё в Москве, а вот про торгсины не знал. В дальнейшем туапсинский «Буревестник» стал для меня «домом родным».  

Итак, Валера – настоящий адыгеец, стильный парень, абсолютно дружелюбный и гостеприимный, – он тут же превратился в хозяина: Кавказ – никуда не денешься. Сидели, ужинали, разговаривали о самых разных вещах, парень оказался на редкость эрудированным. Когда я окончательно запутался в словах «адыгеец, адыг и черкес», Валера объяснил различие очень простым языком: адыги – это этнос, адыгейцы – это жители Адыгеи, а черкесы – это более широкое территориальное понятие, адыгейцы – это западные черкесы.

Стали подтягиваться другие местные ребята, ужин постепенно переходил в весёлое застолье. Мы ничего не пили, потому что завтра нам нужно было знакомиться с руководством Концертно-Эстрадного Бюро. Вышел местный ансамбль, мы даже что-то исполнили на их инструментах. Складывалось впечатление, что Валеру знали все в этом городе. Каждый считал своим долгом подойти к столу и поздороваться с Валерой.

Слово за слово, у местных начались разборки, причём, достаточно напряжённые. Глядя за поведением и повадками многих людей иногда действительно понимаешь, что их не Бог создавал, а это редкое скрещение свиней с баранами. Началась банальная потасовка, перешедшая в серьёзную драку. Выражаясь музыкальным языком, началось «чука́лово»[4], а эзоповым – «Чук и Гек пришли в гости».

Я дал своим знак, и мы удалились с поля боя, гостиница была в том же здании, только вход отдельный, с другой стороны. Нам не нужны были стычки с местными – нигде и никогда. Утром мы, выбритые и намытые, явились в Концертно-Эстрадное Бюро для знакомства с администрацией заведения, от которого мы, собственно, и работали.

Директора КЭБ звали Иосиф Вадимович Гореликов, хотя я догадывался, что настоящая его фамилия была Горелик – от него этим просто «разило». Директор оказался вежливым, изысканным и культурным человеком. Он поздоровался, пригласил нас рассаживаться и куда-то позвонил, что-то говоря по-адыгейски.

Буквально через три минуты в кабинет вошли три мужика в белых халатах и с машинками для стрижки волос в руках. Директор сказал только «Там можете сходить с ума, тут у нас – нет! Здесь нацкадры[5], здесь этого не поймут! Выбирайте: патлы или работа!» И, не дожидаясь нашего ответа, кивнул приглашённым – действуйте. И посыпались кудри по полу кабинета, мы даже опомниться не успели.

Смотреть друг на друга – стриженных «под канадку» – было невозможно и противно.  Но, собственно говоря, выбора-то у нас и не было: ну не ехать же домой, в холодную Сибирь, из такой божественной красоты.  В общем, директор был настроен благодушно, – а разве ж ему плохо, – у группы всё своё: и инструменты, и аппаратура, и костюмы! Он поблагодарил нас за хорошую работу в «восточном регионе страны» (видимо, про оперу ему даже не сообщили).

И мы пошли в Летний Театр осваивать новую открытую площадку. После репетиции мы пообедали прямо в парке в открытом ресторанчике: здесь впервые мы ели жареных перепёлок и запивали их (ну, это уж точно не впервые!). После сытного обеда, как известно, полагается поспать, и мы отправились в гостиницу.

И вдруг, среди бела дня, прямо в центре города, меня хватает какой-то здоровенный бугай и тянет за газетный киоск. Я даже пикнуть не успел, как к моему горлу был приставлен большущий адыгейский кинжал. Только Боря Сидельников успел раскрыть рот, но его тут же осадили местные джигиты. Петины же глаза стали похожи на шарики для пинг-понга.

Бугай, схвативший меня, был одним из вчерашних друзей Валеры по ресторану. Звали его Аслан.  Я запомнил имя, потому что вчера он говорил, что мы – тёзки, так как Аслан в переводе с тюркского обозначает «могучий лев». И ещё он говорил, что достоинством этого мусульманского имени является удивительно сильная энергетика, которая делает мужчину обладателем небывалого мужества и харизмы, позволяя ему добиться успехов в жизни.

«За что вы избили Валеру? Я всё помню! Подстриглись, думаете, я не узнаю?» Казалось бы, безвыходная ситуация, но выход всегда есть, если попытаться сохранять спокойствие и быстро реагировать. Главное – не делать резких движений, то есть, глупых поступков. Геройство в данной ситуации неуместно; всё, что нам нужно в такие моменты на самом деле – смелость быть собою.

Я учился правильному поведению у взрослых и тёртых дядек: всегда смотри в глаза тому, с кем говоришь; если на тебя кричат, отвечай тихо и спокойно; тон должен быть твёрдым, но не агрессивным; старайся выглядеть уверенным в себе и своих действиях. Было ли страшно? А кому не страшно в двадцать лет перед кинжалом? Тут большое психологическое значение имеет культивируемое в народе понятие о характере горячих кавказских парней – «ара, зарэжу!».

Они – кавказцы – хорошо это знают, в результате чего кидаются на всех с ножами по поводу и без. Кроме того, что это нагоняет страх, это даёт им определённое временное преимущество. На сбор и анализ информации времени почти нет. А высокая потенциальная ставка нагоняет зашкаливающий страх на неподготовленного человека, вводя его в ступор.

Я был более или менее подготовлен. Я знал, что страх – самое большое препятствие. Главное – не показать, что тебе страшно. Страх и самосохранение – разные вещи. Пока ты боишься, ты бездействуешь. Самая лучшая защита – улыбка, даже через страх. Если тот, кто защищается, улыбается, то тот, кто нападает, теряет вкус победы.

Свободен от страха, в принципе, лишь тот, кто может позволить себе не лгать. Мне нечего было лгать, а стало быть, и нечего бояться. Я спокойно ответил: «Если ты всё помнишь, зачем меня спрашиваешь? Спрашивай того парня, с которым вы спорили!» «Какой такой парень?» Помнил он, ага, а как же!

Я предложил ему зайти со мной в гостиницу, – какое-никакое государственное заведение, – а не стоять в центре города с кинжалом. Он согласился, мы пошли, и тут появился «виновник торжества». Он поздоровался без всяких наездов, мы зашли ко мне в номер, я достал бутылку «Агдама», припасённого заранее на день рождения. Достать вино было необходимо, так как получалось, что они у меня в гостях, а кавказские обычаи никто не отменял.

Я понял так, что ничего из вчерашнего они не помнят, иначе они вообще бы не обращались к нам. Прежде всего, пришлось объяснить, что причёски мы поменяли не для того, чтобы скрыться от кого-то, а по принуждению дирекции. И что сами мы от этого не испытываем никакого удовольствия. Обязательно нужно было ситуацию «юморнуть» типа «ну и рожа у тебя!»

Я рассказал Валере, что вчера он спорил с парнем по имени Тимур, с которым они вместе «сидели». «В который раз?» – спросил Валера, и на мой удивлённый взгляд добавил: «Я сидел четыре раза». Ох, как прав был известный влюблённый в Бога персидский поэт Руми: «Думайте о людях, как о книгах. И не обманывайтесь, глядя на обложку. Их истинную ценность Вы поймёте, когда начнёте читать»!

Ни хрена себе: если бы кто-то в Омске имел четыре «ходки»[6], он бы вышел «синий»[7], как Третьяковская галерея, а тут – даже трудно предположить! Модно одетый, весь «навороченный», ни слова «на фене». Ни в речи, ни в жестах, ни в манере поведения – даже капли приблатнённости не было. Странны дела Твои, Господи!

Я сказал, что деталей я не знаю, так как никогда не вслушиваюсь в чужие разговоры. Тогда он предложил вместе поехать на машине по городу и искать обидчика. От такого предложения я, естественно, отказался, сказав, что у нас вечером концерт, и я не могу никуда ехать. Но убедительно пообещал, что если встречу Тимура, то обязательно тут же дам знать.

Валера дал мне свой номер телефона и сказал, что там будет жена, которая всегда его найдёт очень быстро. Не хватало мне ещё встревать в их местные, причём, кавказские, разборки! Но у меня был встречный вопрос: «А почему вы подошли именно ко мне, а не к кому-то другому из нас?»  

Мне было действительно интересно, потому что Петя, например, должен был запомниться значительно легче – специфический образ, смуглая кожа, орлино-ястребиный нос, греческие широченные глазищи и так далее. Нет же, выбрали меня, – странно. Но ещё странней было объяснение Аслана: «Да я тебя узнал по голосу!»   

Разве это сказано не про гордых кавказцев: «ошибается – каждый, признаёт ошибку – достойный, попросит прощения – мужественный, возобновляет отношения – сильный»?  Это был сто процентов наш случай. Извинение не означает, что ты не прав, а другой человек прав. Это всего лишь означает, что ценность ваших отношений важнее, чем собственное эго.

Когда знаешь, о чём поговорить с человеком, – это признак взаимной симпатии. Когда вам есть, о чём вместе помолчать, – это начало настоящей дружбы! Мы, таки, стали с ними друзьями, они же меня ввели в круг местных барыг в Туапсинском «Буревестнике», и предупредили «ломщиков», чтобы меня не трогали.

Хорошо известно, что, когда человек с деньгами встречает человека с опытом, то человек с опытом уходит с деньгами, а человек с деньгами уходит с опытом. Безусловно, я мог учиться на своих ошибках, но всегда предпочитал оставаться в этом вопросе в тени и перенимать опыт других.

Своего обидчика Тимура ребята всё же нашли. Теперь мы должны были стать свидетелями их драки. Я твёрдо заявил, что мы видели его, разговаривающим с Валерой, и всё. Мы поужинали и ушли в гостиницу. Но тут было невозможно отвязаться: – тут начиналась кровная месть, а у неё свои законы и правила.

Однажды совершенное деяние вело за собой ряд кровных мщений, тянувшихся несколько поколений, даже веков. Кровная месть вела к беспрерывным внутренним раздорам и убийствам. Важная деталь обычая: попытки к примирению кровники предпринимают, как только узнают о трагедии, и так продолжается до тех пор, пока не будет получен положительный результат, – месяцы, годы и даже десятилетия.

Впрочем, есть категория людей, которые никогда не простят кровь, хотя и не будут мстить: их цель – чтобы объект мести жил в вечном страхе. Это тоже своего рода возмездие, так как до официального примирения люди считаются кровниками. Насколько я знаю, у них начались ужасные межплеменные разборки. С горных селений на грузовиках приезжали какие-то люди и принимали участие в этой кровной «войне».

Но про всё про это я узнал значительно позже. А пока… На всякий случай, от греха подальше, я попросил администратора, чтобы нас поселили в соседний город, хотя периодически наезжал в Майкоп, встречался с Валерой, и никаких проблем не было. А поселились мы теперь в центральной гостинице города Белореченска, в 23 километрах от Майкопа.

Предстоял следующий этап – отработать Краснодарский край и республики Северного Кавказа. Кроме того, поскольку мы явились на базу (город приписки, так сказать), и поскольку мы работали сольное отделение, то худсовет должен был просмотреть, одобрить и принять нашу программу. Более того, это должен был быть худсовет Краснодарской филармонии, а не только Майкопского КЭБа, где, якобы, были все свои.

От его решения зависело очень многое, почти всё. Худсовет филармонии во время сдачи программы перед гастролями присваивал ставку и выдавал каждому артисту тарификационную справку. Это было очень важно, и рисковать здесь было никак нельзя. Я, сославшись на то, что коллектив находится в процессе обновления, попросил отложить худсовет на конец этого тура.  

Вот здесь, на этом отрезке пути – в мае 1971 года – мне пришлось опять сделать изменения и в составе, и в репертуаре, и в музыкальном направлении. В графике была «дырка», и я улетел в Москву. Задач было сразу несколько, и я решил не терять времени даром. Наконец-то, впервые в жизни, мне удалось хоть что-то купить в магазине на Неглинке.

Мне повезло попасть туда к открытию. Давали тарелки для хай-хэта (hi-hat) фирмы «Super Zyn» от английской ударной установки «Premier» – цена копеечная, государственная, по-моему, 110 рублей. Я попросил два комплекта, сказали – даём по одному в руки, десять рублей прямо перед продавцом, – идите в кассу – пробивайте! Вот так, и для Вити Дубцова и для Юры Мощанина были куплены великолепные тарелки.

Но эта поездка была интересна совсем другим. У группы обнаружились явные проблемы с вокалом. Практически, весь вокал лежал на Серёже Крюкове, но это было явно не то. Кроме того, я просто влюбился в такие группы, как «Blood, Sweat& Tears» (Кровь, Пот, и Слёзы), «Chicago» (Чикаго) и «Earth, Wind & Fire» (Земля, Ветер и Огонь). Из Омска я вызвал Сергея Мансурова, – это уже был фирменный ро́ковый вокал: Ян Гиллан, Роберт Плант, Дэн Маккаферти, Дэвид Байрон, Нодди Холдер и другие повторялись «один в один».

В Москве у меня был друг – джазовый саксофонист, аранжировщик и продюсер Виталик Клейнот. В 1971 году ведущий московский джаз-клуб «Кафе Молодёжное» на улице Горького-41 был перепрофилирован в модный у молодёжи джаз-рок-клуб, где и «командовал парадом» Виталик. С его помощью из Москвы я привёз духовую группу – труба, тромбон, саксофон – все молодые, все поющие, все грамотные.

Ребята были студентами Гнесинки, и у них были летние каникулы. Теперь в группе появились напор, экспрессия, динамичность, эмоциональность, – иными словами, всё, что называлось драйвом так называемого «брасс-рока», то есть рока с медной духовой секцией. Кроме того, из этой поездки я привёз несколько новых пластинок, включая «The White Album» (Белый Альбом) Битлз.

И это ещё не всё: – насколько всё же полезна дружба со старшими товарищами! В один из дней Виталик с юмором заявил мне: «Я поведу тебя в музей… на эстраду!» Я посмотрел на него в недоумении – какой музей, какая эстрада? Он привёл меня на Новую Площадь, в Политехнический Музей, в легендарную Большую аудиторию. Об этом я кое-что слышал, но никогда здесь не был.

Наибольшую известность в этот период приобрели поэты-шестидесятники, чьё мироощущение было созвучно большинству населения Союза. Шире всего звучала четвёрка: Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, Ахмадулина. Их-то творчество и называли «эстрадной поэзией». Вечера в Политехническом музее, в которых принимали участие А. Вознесенский, Е. Евтушенко, Р. Рождественский, Б. Ахмадулина, Б. Окуджава, В. Аксёнов собирали полные залы.

Открытая публичность у «эстрадников» уже тогда переходила все пределы. Даже в своих поэмах, посвящённых прошлому, собственно истории было мало; зато много было попыток «приспособить» её к нуждам дня сегодняшнего, не особо беспокоясь об исторической правде. Они объективно подняли русскую литературу на новый художественный уровень и выразили, пусть и поверхностно, те настроения, чаяния и надежды, которыми жил в то время народ. Поэзия в это время безраздельно правила умами.

Очень редко они собирались все вместе, а тут выпал такой великолепный случай. Мне просто крупно повезло; я захватил всех скопом. После выступления вся группа «эстрадников» направилась в «Кафе Молодёжное», которое было безраздельной вотчиной Клейнота. Я обратил внимание на то, что все сидящие за столом изрядно выпивали, причём водку. Повсеместно велись какие-то «протестные» разговоры; время от времени подходили какие-то творческие личности – музыканты, художники, литераторы, театралы.

Говорилось о событиях, о которых я даже не слышал. Но я не торопился с выводами, я старался увидеть то, что прячется за словами. В любом случае, я услышал много интересного и живьём увидел многих, о которых только впоследствии узнал, что они – легенды. Вот тогда-то я впервые услышал разговоры, которые отложились в моей душе навсегда.  

Способность понять зависит от личного опыта, а не от умственных усилий. Я не то чтобы стал диссидентом – им я никогда не был, – но я возненавидел неискренность властей ещё сильнее, чем раньше. Всем хорошо известно изречение: «Платон мне друг, но истина дороже!» А если он мне не только друг, но у нас ещё есть и общий враг?

Не тот день считай счастливым, который тебе что-то принёс приятное, а тот, когда ты отдал людям своё сердце. Мы всегда будем задавать себе одни и те же вопросы. Нам всегда будет не хватать смирения, чтобы принять знание сердца о том, зачем мы здесь. Да, это трудно – говорить со своим сердцем, а может быть, это и не нужно. Нам просто следует довериться ему и считывать знаки судьбы, и проживать нашу собственную жизнь.

Истинная мудрость состоит в том, чтобы уважать простые вещи, ибо они могут привести нас туда, куда мы стремимся. Слушай своё сердце и иди туда, куда оно зовёт тебя! Но, нельзя забывать, что судьба мудрее сердца. Если совершенно уверены, что вам судьбой предназначено добиться больших успехов, то независимо от того, что происходит, вы продолжаете бороться за достижение своих целей.

Вступая в борьбу с жизнью, нужно помнить, что она всегда победит. Мы пришли в этот мир, чтобы учиться. И жизнь каждый день преподаёт нам новый урок. Наша жизнь – это как бы отражение наших представлений о ней. А представления мои как-то вдруг обострились. Уже было – с меня снимали красный пионерский галстук, меня выгоняли из комсомола, просто потому, что они прекрасно чувствовали, что я – «не их поля ягода».

Я ненавидел выдуманного Павлика Морозова – советской пропаганде в то время нужна была символическая жертва; я не до конца верил в историю «Молодой гвардии» – бесспорно, одну из наиболее мифологизированных страниц нашего прошлого, хотя миф – это не всегда неправда; уже тогда я слышал про миф о подвиге «героев-панфиловцев» – вся история с подвигом оказалась фантазией и вымыслом журналистов газеты «Красная звезда».

Более того, я возненавидел написанную мною же оперу «Поле Куликово», потому что многие исследователи сомневались в том, что это сражение действительно состоялось, и склонны считать его плодом воображения летописцев. То есть, кругом враньё; при этом при всём, они же учили нас, что врать нехорошо, что богато жить – это плохо, что Запад – это отвратительно, а вот социализм – это замечательно!

Меня убивала некомпетентность советского руководства. На руководящую работу действительно часто привлекались люди невежественные, плохо образованные. Всё это были ставленники по партийной линии, получившие свои должности по протекции. При этом отсутствие документов об образовании вовсе не свидетельствовало об их безграмотности.

Часто это были одарённые самоучки, в совершенстве овладевающие делом, которое им поручили. Но правящий класс являлся одновременно и привилегированным классом. Можно, наконец, было чётко ответить на вопрос: кому на Руси жить хорошо, – номенклатуре. Несмотря на то, что в Советском Союзе нигде и никем не сообщалось о подаренных Л. И. Брежневу в поездках по разным странам автомобилях, – советские граждане прекрасно видели чёрные «ЗИЛы» и «Чайки» с развалившимся в них номенклатурным начальством.

Пусть ни словом не обмолвились советские СМИ о валютных магазинах или о специальной секции ГУМа, – бегающие в поисках товаров советские покупатели уже не раз наталкивались на мрачных вышибал, настоятельно предлагающих им «пройти» от дверей таинственных торговых точек.

И вообще, слухом земля полнилась, так что скрыть своё благоденствие номенклатура не могла. Бряцанию номенклатурной лиры подпевал стройный хор партийных идеологов, но он был лишь в состоянии замаскировать подлинные масштабы и интересующие докучливых сограждан подробности, а также выдвинуть довольно противоречивое теоретическое обоснование этого благоденствия.

Оно старалось внушить рядовому советскому человеку, что начальственный труд – не чета его, хотя и нужной, но скромной работёнке, да и вообще, негоже ему сравнивать себя с номенклатурным руководством. Смысл для советского человека ясен: хоть Сталина давно уж нет, и произносятся всякие либеральные словеса, всерьёз их принимать не надо, а следует почтительно держать дистанцию от «богов». И получать «зарплату», которая была просто компенсацией тем, кто не умел воровать.

От всех этих мыслей становилось как-то некомфортно жить, но нельзя было позволять этой боли заставлять ненавидеть мир, и нельзя было допустить, чтобы горечь украла мою жизнь. Господь никогда не сойдёт с небес и не скажет: «С этой минуты я разрешаю тебе быть счастливым!» Человек просто не может страдать дольше, чем он в силах страдать: исчерпав свои возможности, ты вольно или невольно переключаешься на другие дела, и это – величайшее из благ!

Один важный секрет: нужно понять куда тебе действительно надо идти, а не туда, куда, якобы, надо. Самое непростое в жизни – понять, какой мост следует перейти, а какой – сжечь. И нужно быть мудрым, чтобы знать, когда нужна смелость, а когда терпение. Некоторые шансы лучше упускать, для того, чтобы не лишиться всех остальных. Когда человек достигает мудрости, – первое, что он находит в себе, – смирение и ровность.

Сила человека не в его злобе, а в его доброте, в том благородстве, которое непременно привлечёт к нему людей. Итак, в Краснодарский край я вернулся преображённым во всех смыслах. Джазовое мышление новых ребят оказало очень большое воздействие на нас – рокеров, и, со временем, привело к тому, что мы стали играть джаз-рок. С вокалом также произошли фантастические перемены.

Соответственно, они же внесли радикальные перемены и в репертуар. Этим джазовым музыкантам в равной степени были близки как эстетика джаза, так и гениальные в своей простоте и искренности «TheBeatles» и «The RollingStones»; бунтарский дух и молодая энергетика рока не могли не прийтись по душе джазменам. За счёт смешения исполнительских приёмов рока и экспрессии джаза нам удалось добиться расширения спектра передаваемых ощущений.

Любые перемены, без исключения, открывают перед нами новые возможности, они заставляют нас переосмыслить свою жизнь, понять какие перспективы у нас есть, воплотить свои мечты. Так что, появление первых джаз-рок-ансамблей означало расширение сферы рок-культуры. Джаз-рок стал частью рок-музыки. Можно сказать, что рок-сообщество сделало один шаг, джаз-сообщество сделало другой – навстречу ему. Вот вам и fusion – слияние, сплав!

А я, в результате, был на седьмом небе от счастья – вот тут-то уже понадобились нотки, тут уже всё писалось. Мне было чему и, главное, у кого учиться. Я никогда не упускал возможности обучаться; зов к знанию даётся однажды в жизни и навсегда. Именно от них я понял «новую» музыкальную истину: «Жить нужно шестнадцатыми[8]!» Я думаю, что эту фразу поймут только музыканты, но для меня она стала гимном!

Мы занимались поиском новых форм, соединяя в разных пропорциях все предыдущие стили современного джаза и заимствуя элементы из других жанров. Я думаю, что это был сильнейший состав, в котором я лично играл, а не просто был руководителем. Было огромное желание, граничащее с фанатизмом, заниматься и играть, играть и репетировать. Я не мог ни спать ни есть без мысли о гитаре.

Вот одна зарисовочка из тогдашней жизни. Город Армавир, ресторан «Кубань». Сидим я, Валера Яворский и Володя Пресняков (Петрович) – он тоже был там на гастролях. Выпиваем, закусываем в лёгкую. В то время во многих ресторанах стояли музыкальные автоматы «Meloman» – опускаешь монетку, выбираешь песню, и он тебе выдаёт. Как я уже говорил, у Яворского был абсолютный слух, у Преснякова – тоже.

И вот заиграла какая-то вещь, мой Валера вскочил – ля мажор, Пресняк – нет, это си-бемоль мажор. Да нет же, нет – ля мажор. Нет, ответил Петрович, это си-бемоль, я это слышу по аппликатуре, а «Меломан» просто чуть-чуть «не тянет», поэтому звучит как ля мажор. Вот это наука, хотя я его хорошо понимал, я отлично знал, что такое аппликатура.

Я упоминал, что из Москвы привёз двойной альбом Битлз. Естественно, что мы его сразу же прослушали. А вечером – концерт, а на сцене стоит рояль. Так вот, пока мы включали и настраивали инструменты, Валера сел за рояль и сыграл на память весь двойной альбом, так сказать, «от корки до корки»! Вот что значит абсолютный слух, вот что значит консерваторское образование, вот что значит бешеная музыкальная память!

Вся жизнь – вечное движение, и это движение творят мысли человека. Слово – не простое сочетание букв; оно всегда передаёт действие силы в человеке. Даже если он не знает ничего о тех силах, что носит в себе, и не думает, какие вулканы страстей и зла можно пробудить неосторожно брошенным словом, – даже и тогда нет безнаказанно выброшенных в мир слов. Берегись пересудов не только в словах, но даже в мыслях старайся всегда найти оправдание людям, хотя бы на одну ту минуту, когда ты встретил их.

Что значит любить людей? Да просто принимать их такими, какие они есть! Своих я, конечно, любил всех без исключения. А они – все без исключения – были с сюрпризами. С разными сюрпризами: москвичи учили меня музыке, омичи отрывались совсем по другой линии. От москвичей-духачей я узнал такие имена, как Майлз Дэйвис, Чик Кориа, Джо Завинул, Джон Маклафлин, Хэрби Хенкок, Уэйн Шортер. Омичи, не все, конечно, добрались до наркоты.

В своё время Дима – образованный фельдшер – научил «Крюку» «умно» пользоваться, казалось бы, «безобидными» таблеточками. Серёжа передал эти знания другому Серёже – Мансурову. И однажды, в гостинице в Туапсе, наглотавшись чего-то, они всю ночь «гонялись» за тапочками. Это был Краснодарский край, – «трава» росла на каждом углу. Один раз на открытую летнюю сцену влетел «камень».

Я остановил музыку и спросил публику: «Вы чем-то недовольны?» В ответ я услышал: «Наоборот! Это – благодарность!» Только после концерта мы поняли, что камень – это кусок, причём приличный, спрессованной анаши, – здесь этот продукт, почему-то называли «ганджубас». В то время в Краснодарском крае тебе просто могли предложить «косячок» прямо на улице, видя, что ты не местный.

Однажды в Белореченске мы гуляли по городу – я, Боря Сидельников, и Серёжа Крюков. Мы с Борей шли впереди и что-то обсуждали. Вдруг сзади раздался какой-то странный звук, мы оглянулись, Серёжа как-то неестественно весь изгибался, его просто корёжило. Тогда Боря сказал одну из своих гениальных простонародных фраз – «его схватил Кондратий».

Рядом находилась аптека, я забежал туда за помощью, они что-то дали Серёже и вызвали «скорую». Серёжу увезли в больницу, я поехал за ним. Пожилой доктор объяснил мне без всяких обиняков: «Это – наркотическое отравление таблетками!» Я начал, что парень из приличной семьи, и так далее, на что доктор отрезал мне прямо: «Или не заблуждайтесь, или не врите себе!».

А вот ещё один «перл», который выдал Боря Седельников. Мы работали в городе Апшеронске, заканчивалось первое отделение, «маленькие» вышли на поклон. Местный работник должен был опустить занавес. Дядька явно был нетрезв, и, по ошибке, нажал не ту кнопку на пульте управления сценой. Вместо занавеса стала опускаться толстенная противопожарная асбестовая стенка.

И шла эта стенка точно на стоявших в ряд лилипутов. Мы начали знаками показывать рабочему, что он включил не ту функцию, тот только моргал глазами, ничего не понимая. Тогда Боря выдал ему: «Зимогор!». Лилипутов мы оттащили, конечно, но я не мог успокоиться от смеха. Ну откуда у Бори был такой фольклор? Точно так у него было в музыке – вдруг, ниоткуда, он «выкапывал» совершенно изумительную нотку или фразочку!

Лето подходило к середине, нужно было сдавать программу специальному худсовету Краснодарской краевой филармонии. Само собой разумеется, нас «срезали» напрочь, и никто нашу программу на дух не принял – ни одной комсомольской песенки, ни Ленина, ни БАМа, ни патриотизма – одним словом, совсем не похоже на «правильный» ВИА. Складывалось впечатление, что чем больше ты открываешь свою душу, тем больше в неё плюют.

Некоторые люди готовы сделать всё что угодно – абсолютно всё, что угодно – чтобы заставить остальных делать то, что им нужно. Я не должен был считать подобное поведение нормальным или допустимым. Когда кто-то пытается заставить меня что-то сделать, я смотрю на него и думаю, а то и говорю: «Попридержи коней! Если у тебя мания величия, так это твои проблемы, а не мои!»

Ну а если он и после этого будет гнуть свою линию – я уже знал, что делать. Да-да, не вступайте в конфликт, просто уходил. В конечном итоге всегда выходило так, что лучше уж пусть меня ненавидят за то, кто я есть, чем уважают за то, кем я не являюсь. В данной ситуации я не мог идти на компромисс ради сохранения работы, которая, кстати, уже порядком поднадоела. Никак нельзя было совместить ежа с ужом!

Все, наверное, слышали выражение «Если лошадь сдохла – слезь». Это всё правильно и многие согласно кивают. Но как определить, что лошадь уже точно сдохла и нет никаких шансов на реанимацию? Где отношения ещё можно возродить, размотав клубок проблем? А где – всё, баста, finita la comedia[9]? Вам уже не интересно доказывать свою правоту, не интересно спорить, не хочется дальше ссориться.

Честно сказать, иного исхода я и не ожидал. А добавить ко всему мои высказывания в адрес администрации филармонии, и результат налицо. Яркие, красивые личности со своим особым взглядом на жизнь, бунтари без причины, всегда оставались на обочине в нашей стране. Проблемы возникали всегда, когда жизнь не оправдывала наших ожиданий, и мы реагировали на это отрицательно.

Если ты проиграл, извлеки из этого урок. Всё, что происходит с человеком, – это только события. Как к ним относиться, как воспринимать эти события, – он решает сам. Он может видеть «проблемы» во всём, что с ним случается, и мучиться. Но у него всегда есть выбор, он может думать об этом и иначе. Если поблизости нет выхода, следует создать его самостоятельно.

Наша обязанность – играть вечером танцы. За это нам предоставляли жильё, питание, море, процедуры. На турбазе миллион девчонок, у местных жителей классное вино за копейки, постоянные фрукты и овощи, гостеприимные кавказцы каждый день приглашали на шашлыки.

Московские музыканты уехали домой, Яворский умчался в свой Армавир. Конечно, было очень жалко терять таких людей, но… я уже усвоил одну простую аксиому: ничто не будет столь же важным через год или даже через неделю, как мне кажется сегодня. Поэтому было лучше перестать вообще строить сколько-нибудь долгосрочные планы.

Остались одни омичи, началась новая – другая – работа. Жить – значит осознанно проживать каждое мгновение, а не днями напролёт размышлять о смысле жизни. У нас было всё – солнце, воздух и вода! И ещё много чего хорошего. Было много времени для творчества; была широкая аудитория для его оценки! Ничего не оставалось, как «флаг нам в руки» и «вперёд и с песней»! За новыми успехами, за новыми приключениями!

Лев Кобрин

ГОДЫ МОИ ПОСЕДЕВШИЕ – ПТИЦЫ, НА ЮГ УЛЕТЕВШИЕ!

Часть I – ДВЕ ПЯТИЛЕТКИ

Глава 16

ПРИКЛЮЧЕНИЯ СИБИРЯКОВ В СИБИРИ

было нереально. Но «Рыба» – так звали ушлого и изворотливого местного – по Сибири – администратора, умел договариваться. Каждый день мы работали в разных Дворцах Культуры, благо дело в Омске их было достаточно.

Рабочим сцены у лилипутов работал парень по прозвищу «Гусь». Это был персонаж, имя которого никто не знал; знали только, что родился он в «зоне»[1], где-то на совсем уж крайнем Севере, где его мама «отбывала» за что-то длительный срок. Его любимой песенкой было «Колокольчики-бубенчики туту-гу, а я и завтра на работу не пойду-гу, а пусть работает железная пила-га, не для того меня и мамка родила-га!» Чистый прирождённый зэк.

Первые концерты проходили в нашем родном ДК «Сибзавода». Был канун Нового Года, в холле стояла высоченная пушистая ель. Я уже мучился с баяном на сцене, остальные сидели в зале, слушали и запоминали программу лилипутов. Зал, как обычно, был забит «под завязку». Неожиданно во Дворец ввалилась бригада патрульных милиционеров: – что не посмотреть-то концерт «на халяву»[2]? Они поскидывали свои белые полушубки в холле и прошли в зал.

Как обычно, концерт шёл полтора часа плюс антракт. Антракт прошёл без кипиша[3], а вот после второго отделения... ни одного полушубка на месте не оказалось. Тут уже менты разбушевались не на шутку. Вызваны были все – от директрисы до уборщицы – и никто ничего не видел. Перевернули весь Дворец Культуры – «нема никто», как сказали бы соседские братья-славяне! Правоохранители ушли ни с чем, излагая свою изысканную речь самым могучим в мире. Они пообещали всему коллективу ДК «весёлого нового года».

Но где же ответ на задачку, куда же подевались целых четыре, модных в то время, «дублёнки»? А «дублёнки» спокойненько себе расположились под потолком, на самой верхушке ёлки. Как Гусь, этот ловкач-прощелыга[4], взгромоздил их туда, и как они там держались, – это были новые загадки. Как он их потом снял оттуда – ещё один вопрос. Помню, что по сибирским морозным городам мы разгуливали в модных белых полушубках.

И ещё интересный случай произошел в Омске, правда, уже после Нового Года. Однажды ко мне в номер заявляется Гусь и спрашивает: «А нужен ли нам толстый поролон?» Во-первых, меня изумило это «нам» – он, вроде бы не был членом «моего» коллектива. Во-вторых, меня поразила его находчивость: конечно же нам нужен был поролон, потому что перед гастролями нужно было срочно шить чехлы на колонки.

Через два дня прямо у меня в номере шла большая работа по производству чехлов. А ещё через день там же, в номере, стоял наряд милиции. Улики налицо – наручники на руки – милицейский бобик – райотдел милиции. Оказалось, что, пока мы стояли на сцене в ДК «Юность», «наш» рабочий сцены проводил разведку боем – где что плохо лежит. Там же, в спортзале ДК «Юность» он спёр шесть новёхоньких матов, и они уже спокойно отдыхали в багажном отделении нашего автобуса.

Если бы директором ДК «Юность» не был мой старый хороший друг Борис Щёткин – тот самый, который когда-то первым приобщил меня к джазу – сидеть бы мне в каталажке[5] несколько лет. Боря только укорил меня, что я мог просто попросить, и он отдал бы мне старые, списанные маты. А эти, новенькие, только что полученные, – где теперь такие взять?

В общем, меня, конечно, отпустили, но мне пришлось всё компенсировать: купить новые маты в спортивном магазине за «бешеные» деньги. А с «Гуся» что было взять?! С него, как с гуся вода! Да уж повезло с работничком, так повезло. Мне не нужно было искать приключений; стоило только просто повернуться к ним тылом, – и они сами меня находили!

Приключения называют таковыми зачастую уже после того, как они закончились. Когда же они происходят, то обычно зовутся неприятностями. Ну да ладно, наконец-то мы уехали из родного города и начали выступать в различных городах, как настоящие гастролирующие артисты. Сразу же появились новые вопросы, как правильно выставлять себя на суд публики. Известно, что у нас никогда не будет второго шанса произвести первое впечатление, поэтому было важно использовать шанс первый и единственный.

Как начинать выступление, чтобы сразу понравится? Как появиться на сцене? Как встать, чтобы это выглядело естественно? Как сразу завоевать доверие публики? С чего начать? Как произвести благоприятное первое впечатление? Существуют закономерности впечатления и восприятия, которые должен учитывать любой человек, появляющийся в центре внимания.

Грамотно «поздороваться» с публикой означает выполнить семьдесят процентов всей работы! После приветствия вы уже будете только дополнять уже сложившееся впечатление о вашем коллективе. Если первое впечатление позитивное – оно начинает работать на вас неким «шлейфом», все ваши действия будут подкрепляться положительным образом в сознании зала. Если негативное – против вас будет работать отрицательный «шлейф», подсознательно публика будет уже настроена скептически.  

В начале выступления у вас есть всего какие-то секунды, чтобы завладеть вниманием публики, войти в доверие к людям, сориентировать их в теме и настроить на дальнейшее прослушивание. Если вы потеряете драгоценную вводную минуту, то внимание вашей аудитории будет безвозвратно потеряно. Вы должны творчески подойти к вступлению – самой важной части работы. Это трудная задача, и нам приходилось много репетировать и отрабатывать вызывающее начало.

Как я уже говорил, буквально на второй день выступлений практически в каждом городе публика менялась кардинально. Подтягивались «наши» люди – молодые, рок-н-рольные, хипповые, отвязанные. Первая потребность любого человека, – будь то прокажённый или каторжник, отверженный или недужный, – обрести товарища по судьбе. Жаждая утолить это чувство, человек расточает все свои силы, всё своё могущество, весь пыл души.

У музыкантов, артистов, да и вообще у людей творческих профессий это чувство, эта потребность намного сильней. Концерт – это слияние исполнителя и зрителя в едином творческом порыве услышать и быть услышанным. Момент жизненного переживания, момент творческого осуществления и момент понимания – вот три элемента, без которых невозможно бытие художественного произведения; в музыке они неизбежно так сказать соприсутствуют.

Художественное произведение начинает существовать как живая и действующая материя ни с того момента, когда оно создано, а с того, когда оно понято и принято. Понято и принято зрителем, слушателем – нашей публикой, для которой, собственно, всё и делается. Публика бывает самая разная, но объединяет её одно: она пришла на праздник (независимо от того, кто и как это понимает), и, даже если мы точно знаем, что сегодня это не так, мы должны создать ей эту иллюзию.

За каким бы нечеловечески высоким искусством эти люди ни пришли, концерт – это в любом случае шоу. Для меня, почему-то, с самого начала, именно присутствие элемента «шоу» стало неотъемлемой частью всей моей дальнейшей творческой деятельности. При этом, вся моя деятельность – хоть музыкальная, хоть нет – была творческой и там было шоу!

Уже само ожидание выхода музыкантов на сцену должно было стать элементом шоу. Раскрытие занавеса, а в те времена занавеси ещё раскрывались, – это должно было стать прелюдией нашего шоу. Помните про вздох восхищения, исходящий из зала, ещё в тот момент, когда занавес открыт всего-навсего на полметра? Этот вздох – набор удивления, изумления, восхищения и выражения радости – непередаваемое чувство кайфа и гордости!

Наши наряды эпатировали публику с первых мгновений своей необычностью. Наряды такой красоты можно было увидеть, пожалуй, только в Большом Театре. Но где БТ и где Сибирь! Естественно, что невидимые доселе костюмы шокировали публику и приводили её в восторг. Ну, представьте себе патлатого светловолосого барабанщика в меховой боярской шапочке на голове! Ну, представьте себе высокого красавца с волосами, стянутыми блестящей тесёмкой на лбу, одетого в шикарный разноцветный кафтан и в перламутровых, с загнутыми носками, сапогах на ногах!

Публике было, на что посмотреть и что послушать: и репертуар, и качество звучания, и исполнительское мастерство, – всё было на высоте! Существует непосредственная связь, некая цепочка: автор – исполнитель – слушатель. А публика действительно бывает разной. Например, она может не понять новую песню, не принять её. И немало тут зависит от самого исполнения этой песни. Вообще, публика более однородна в целом, чем каждый зритель в отдельности. Уровень публики зависит от общего уровня культуры населения.

Отличается, например, городская публика от деревенской, столичная от провинциальной, образованная от невежественной. И если музыкант-исполнитель хорошо выступает, искренно, с вдохновением, то, думаю, любая публика ответит ему взаимностью, поддержит его бурными овациями. Публика не должна всегда понимать исполняемую песню с первого раза, но ей должно понравиться хоть что-то – мелодия или текст, – тогда у исполнителя будет успех.

Наша цель, наша задача – понравиться публике, завладеть её вниманием, покорить её, заставить сопереживать. Тогда – это правильная и достойная работа. И наша история – тому подтверждение. Люди всегда чувствовали, с душой выступают исполнители или нет, и мы это доказывали, как говорят, «делом». Не бывает плохой публики; бывают плохие артисты.

Это уже психологическая задача артиста – без промедления выяснить «тип» публики, определить её интеллектуальный уровень, и, в соответствии с этим, влюбить в себя. Не зря, очевидно, сказал Борис Пастернак, что «искусство есть дерзость глазомера»! Несите в своих песнях истинную лёгкость, и публика получит абсолютное удовольствие от общения с вами! Кланяйтесь каждой ноте – и будет вам счастье!

Выступление артиста ни в коем случае не должно превращаться в банальный монолог. Это должен быть диалог – взаимный разговор со зрителем. А владеть искусством беседы нужно в совершенстве, и даже наблюдение за тем, как она течёт – истинное наслаждение. А темой диалога может быть всё что угодно!

Творчество и жизнь, жизнь и любовь, любовь и смерть! И публика – нормальная публика – всегда поймёт нормальных исполнителей и устроит им в финале концерта настоящую овацию. Хоть это и банальная истина, что артистам быть непросто, но также истина и то, что таланту границ нет. Всё зависит от нас самих. Главное – любить то, что ты делаешь, и уважать тех, для кого ты это делаешь!

В этой главе я опишу некоторые события и эпизоды: смешные, анекдотические, серьёзные, пикантные, интересные, циничные, опасные, спланированные, предсказанные, случайные, – те, что на мой взгляд, заслуживают внимания, поскольку они отложились в моей памяти.

Главное, что это реально произошедшие с нами события, а не выдумки или фантазии. Я не буду придерживаться хронологии, я просто буду предлагать зарисовку за зарисовкой. Без всяких нравоучений и, в то же время, без масок. Философия – пожалуйста! Пишущий имеет право высказать своё мнение, свой взгляд на что-либо или кого-либо.

  В Сибири публика очень хорошая, она была готова к нашей музыке. В 1971 году многое выглядело, да и было, безумно. В одном городе нам сказали: «Вам нужны талоны на еду». «Хорошо, как нам их получить?». «О, это сложно сейчас сделать». В другом городе: «Вам надо зарегистрироваться в милиции». В третьем: «Мы вынуждены отменить ваш концерт, потому что у вас нет разрешения на пребывание в нашем городе». В четвертом: «Все в порядке, делайте что хотите». Это было безумно и непредсказуемо. А уж привести в гостиницу друга и, тем более, подругу!..   Но это – отдельный разговор.

ИРКУТСК. После одного из концертов в результате разговора с одной милой тётенькой-библиотекаршей, речь в котором шла о музыке, возник вопрос о роли публики в жизни нашей группы. Вопрос, казалось бы, банальный, но, вместе с тем, философский, глубокий и интересный: «Зачем исполнителю нужна публика?»

Всё очень просто – без публики у музыки, а, следовательно, и у артиста, нет жизни. После недолгой беседы, мы договорились поговорить об этом завтра более обстоятельно и подробно. А сегодня, …а сегодня я пошёл к ней же в библиотеку, чтобы ознакомиться с мнением других по этому вопросу.

Назавтра у нас, на мой взгляд, получился интереснейший и, местами, неожиданный разговор. Сложилась, так сказать, моя личная концепция. Публика нужна исполнителям, поскольку, согласитесь, было бы грустно петь лишь для себя самих. Ведь мы нуждаемся в передаче эмоций. В продолжение мысли, скажу, что и певец нужен публике для того, чтобы взволновать её и, по возможности, подарить ей приятный вечер.

Не считаю себя вправе говорить от имени других, но лично для меня публика является основополагающей. Я говорю это не только как музыкант и сочинитель, но и как руководитель-менеджер-администратор коллектива. Для того, чтобы пообщаться с друзьями, излить душу, в личной жизни у меня нет необходимости в публике. Я никогда не пишу песни лишь для себя самого и не сочиняю что-либо исключительно для собственного удовольствия.

Мне есть, что сказать в более или менее удачной манере, и я вижу свой способ, как это сделать. А потому, для меня исключительно важно, основополагающе, – иметь кого-то, кто меня выслушает. Конечно же, когда я пишу или запускаю новую песню, я сам получаю удовольствие от самого этого процесса, и мне это занятие очень нравится. Но я бы никогда не стал это делать исключительно для себя. Публика необходима артисту не только c точки зрения удовольствия и потребления, но, в особенности, и для того, чтобы обосновать своё существование.

Музыка – это искусство, каждый раз вновь рождающееся в момент исполнения. В отличие от произведения изобразительного искусства, которое было создано художником и существует всегда в неизменном виде, сиюминутность музыки как процесса, рождающегося прямо на твоих глазах, делает её уникальным творческим актом.

Это мгновение становится магическим, почти сакральным для слушающей публики. Оно уникально, поскольку существует в неповторяемом промежутке времени, наполненном музыкой и, ещё больше, эмоциями публики, порожденными этой музыкой.

Однажды моя собеседница мне сказала: «Какая у тебя интересная фамилия». Я никогда об этом раньше не думал. А тут задумался. Мне понравилось, как она это сказала. И вот я стал прикидывать, влияет ли фамилия на судьбу человека. Наверное, однозначного ответа здесь получить невозможно. Я начал перечислять ей фамилии, связанные с достижениями в музыке, включая представителей классики, джаза, рока и даже простой эстрады.

Ну, вы представляете, кого я ей называл? И тут она, вдруг, заявила: «Что же Вы всё про евреев? Расскажите что-то про себя! Мне про славян интересней!» Во мне резко проснулось что-то угнетённое, запрятанное внутри. После небольшой паузы, я спросил её ехидно с чисто одесским сарказмом: «Вы хотите станцевать об этом?» Она мгновенно всё поняла, а я, сказав, что очень спешу, ушёл. А ещё библиотекарша!

ПРОКОПЬЕВСК. Третий по количеству жителей – тысяч сто пятьдесят, и один из старейших городов Кузбасса. Никаких особенностей замечено не было, только вот… в подвале какого-то старинного здания мы обнаружили ресторан прямо с «нашим», родным названием – «Славянский Базар». Ну как тут можно пройти мимо? Ну, мы и не прошли, и, слава богу, в этот день не было концерта…

Официантки в русских сарафанах с кокошниками на голове. Официанты в русских косоворотках с кушаками. На сцене – баян, бубен, балалайка – старинная-престаринная музыка. На выбор общий зал или отдельные кабинки. Интерьер неплохой – всё в дереве, и всё – «под старину». Специфический выбор спиртного – брага, медовуха, хреновуха, перцовка, рябиновка, самогон – исконно старославянские напитки. Наливки настаивались в бутылях, наполненных ягодами до горлышка и завязанных тканью (вместо пробок). На запивку – квас или кисель.

Из еды… половину меню мы увидели впервые в жизни: медвежатина, оленина, лосятина и прочие «кролики в сметане».  А ещё и всяческие там «изыски»: блины, оладьи, пироги, расстегаи, куличи, караваи, коврижки. Предлагалось огромное разнообразие супов, среди которых наиболее известными были щи, борщ, рассольник, солянка, уха, ботвинья и окрошка. Грибы – всех видов и способов приготовления. Орехи, семечки, да и клюква в сахаре очень вкусная.

Рыбу – причём, многих видов – готовили на пару, варили, жарили, тушили, запекали, фаршировали различными начинками (например, из каши или грибов). Подавалась рыба и в первых блюдах: рассольниках, ухе, солянках, (селянках). Рыбу ели печёную. Икра всегда считалась особым лакомством, особенно свежая зернистая из осетра и белорыбицы.

В общем, мы попали в какую-то старорусскую сказку. Никогда не думали, что можно так классно, вкусно и изысканно пообедать. И, при всём при этом, совсем недорого! Старинные народные сказки славян обычно заканчивались так: «И я там был, мёд-пиво пил…». Какое счастье, что у нас был выходной, потому что после «мёда-пива» все мы были «ни петь, ни свистеть». Предупреждать же надо! Тем не менее, ходили мы в этот ресторанчик каждый день, пока жили в этом городе, правда, уже без медово-бражных экспериментов.

гостиницу, а мы – «Славяне» – оставались играть второе отделение. Так было и в этот раз.

Это был старинный дом культуры с залом мест на четыреста, с балконом и боковыми ложами. Публика была довольно спокойная, даже, казалось, равнодушная. По крайней мере, лилипутам они аплодировали довольно сдержанно. Люди сидели, толи заворожённые, толи отмороженные, даже не взглянув друг на друга, чтобы поделиться впечатлениями. Ну, как мы уже выяснили, публика бывает самой разной...

Да, публика бывает разной, и это нужно учитывать. И залы тоже бывают разными. Разумеется, если мы выступаем в зале на триста мест, это одно, а если в зале на тысячу мест, – это совсем другое. В первом зале люди будут ближе – и в буквальном, и в переносном смысле. А во втором случае – с десятого ряда уже и глаз артистов не видно. Каждый раз, на каждом концерте, и себе, и публике надо всё доказывать заново.

Итак, второе отделение концерта в Анжеро-Судженске. Своё выступление мы традиционно начинали с более или менее патриотических песен. Так как я не допускал никаких «комсомольско-вагонных» песен в наш репертуар, мы открывали концерт песней из кинофильма «Неуловимые мстители». Дима Коновалов – знаток и любитель советского кино – принёс в своё время эту песню в коллектив.

Маршируя, мы выдвигались из глубины сцены и двигались ближе к зрителю: «Усталость забыта, колышется чад, и снова копыта, как сердце, стучат. И нет нам покоя, гори, но живи! Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови…» И тут из зала раздаётся крик: «Завязывайте гнать про погоню, давайте рок, давайте Битлз, Пёрпл, Цеппелин!» Такое требование шокировало нас: – где Deep Purple, где LedZeppelin, а где шахтёрский Анжеро-Судженск!

Мы сами-то только-только узнали про эти группы, но мы же музыканты. А тут – обычные шахтёры! Все смотрели на меня, что, мол, будем делать? Больше всех в ожидании был Слава Чернышов, потому что именно он знал кое-какие песни из репертуара этих новых «демонов». Ну и, конечно, Серёжа Крюков – незаменимый глашатай ро́ковых песен битлов.

Часто коллективы, выступающие на концертах, идут на поводу у публики. Этого делать категорически нельзя. Потому что мы не знаем, как на это отреагирует публика. Практика показывает, что цели посещения концерта совпадают далеко не у всех его посетителей. У нас укоренились понятия, что «клиент всегда прав» и «кто платит, тот и заказывает музыку». Нельзя, но если хочется, то…

Я по природе своей – авантюрист, я легко иду на всякий риск. У ангелов есть свои бесы, а у бесов есть свои ангелы. В душе моей началась отчаянная борьба: с одной стороны, было тщеславие – бесспорное желание понравится людям, с другой стороны, я понимал, что высокомерие – это негативное отношение к ним. Я знал, что во времена всеобщей лжи говорить правду – это экстремизм, но воля народа – закон!

Учитывая, что концерт был внеплановый – другими, более честными словами, вообще «левый», – я решил рискнуть. Из«демонов» мы зналисовсемчуть-чуть: из«Deep Purple» – «Shades Of Deep Purple», из«Led Zeppelin» – «Whole Lotta Love» и«The Lemon Song». Зато мы знали Джими Хендрикса, Эрика Клаптона, Джеймса Брауна, битлов и роллингов.

Короче, мы начали с лёгких, лирических битлов. Многим очень сложно понять, что есть на свете люди, не играющие на музыкальных инструментах и даже не различающие их звучания. Но, тем не менее, большинство слушает именно так, не разбирая, где звучит бас, а где клавиши. И большая часть публики, приходящей на концерт, просто «колбасится» от души, их просто «прёт» и «плющит».  

Можно условно разделить публику на две группы: первая приходит прежде всего для того, чтобы послушать выступление артистов, а вторая – ставит для себя целью максимально «отжечь». В понятие «отжечь» входит весь перечень тех самых действий, которые делают концерт «мероприятием, сопряжённым с риском для здоровья». Основной характеристикой концертной ауры является мистическое единение публики и музыкантов.

У нас на глазах начиналась какая-то фантасмагорическая оргия, связанная древней формулой «все люди – братья». Мы, конечно, слышали про сибирских шаманов, но теперь мы понимали, что шаманы – это что-то вроде музыкантов, выступающих перед публикой. Сходство происходящего на сцене с ритуальной практикой шаманов, способствующее восприятию рок-концерта как сеанса заряжения публики энергией.

Это был какой-то ритуал, который не диктовался и не провоцировался нами, а представлял собой специфическую, спонтанно возникающую реакцию публики на происходящее на сцене. Это было неистовое погружение в какой-то транс, приводящий к отключению личностного самосознания и получению аффектированного наслаждения.

Постепенно, минут через тридцать, зал начал гудеть, временами перекрывая звук аппаратуры; публика начала крутиться в креслах, некоторые вставали с мест. Слева, за кулисами, стоял бледный директор Дома Культуры и показывал знаками, чтобы мы прекратили выступление. Но как? Толпа бы просто разнесла вдребезги зал. Я понял, что этому рок-безумству не будет конца, и нужно было что-то предпринимать.

Мы начали переходить на более спокойные, лирические песни. «Only you can make this world seem right. Only you can make the darkness bright. Onlyyouandyoualone. …» И тут… и тут произошло такое, чего я забыть не могу уже сорок пять лет спустя! Самый ро́ковый и самый роково́й город Сибири – Анжеро-Судженск! Шахтёры Кузбасса – самый ро́ковый и самый роково́й народ!   

И тут... и тут... и тут с балкона прямо в зал летит кресло!!! А в кресле – тётка, как положено, наряженная для концерта! Внизу, в зале, естественно, кто-то взвыл, – очевидно, тётка и кресло приземлились хоть и по-отдельности, но точно в цель. Слева, за кулисами, стоял теперь уже совсем бледный директор Дома Культуры и больше ничего уже не показывал нам – он просто плакал.

Я показал своим, чтобы немедленно по одному шли в автобус – без аппаратуры, без барабанов – главное, незаметно. Итак, по одному все ушли со сцены, остался я и Манюга, гитара гремела на полную, Слава орал какой-то рок. Вдруг, я остановился и сказал залу: «Антракт».

Я не сказал, что концерт окончен, потому что знал, – публика будет настойчиво требовать продолжения, даже если музыканты отыграли двух- или трёхчасовую программу. Публика готова вызывать их на бис ни один и ни два раза, а бесконечное количество раз, тем самым желая продлить своё экстатическое состояние и отодвинуть момент возвращения в обыденную реальность.

Мы с Манюгой вскочили в автобус, который хитрая и разгорячённая толпа, разгадавшая наш «злой умысел», уже раскачивала. Только назавтра наши радисты поехали забирать аппаратуру. Бедный директор с дрожью в голосе рассказывал, что разъярённая толпа устроила настоящий погром в Доме Культуры.

Директору пришлось вызывать машины и скорой помощи, и милиции. А нам просто повезло, что буяны не забрались на сцену, иначе мы остались бы ещё и без аппаратуры, и без барабанов. Мне этот опыт показался полезным – я навсегда запомнил, что ни в коем случае нельзя идти на поводу у публики! Кроме того, если бы дирекция кемеровской филармонии узнала о нашем «концерте» …

НОВОКУЗНЕЦК. Это второй, после Кемерово, город по количеству жителей и один из металлургических центров Сибири. В этом городе мы прожили дней десять, периодически выезжая на концерты в соседние города – Киселёвск, Междуреченск, Ленинск-Кузнецкий, Осинники, Белово. И вот пошли мы как-то после репетиции пообедать. И зашли мы в обыкновенную столовую: подходишь, выбираешь себе блюда, девушка тебе их подаёт, проходишь на кассу и так далее, – всё, как обычно.

Я обратил внимание, что Витя Дубцов задержался на раздаче – разговорился с девчонкой-раздатчицей. Особого значения этому никто и не придал, мы пообедали и пошли в гостиницу отдыхать перед предстоящим концертом. До выезда на концерт оставалось полчаса, когда ко мне в номер ворвался Слава Чернышов – он жил с Помазком в одном номере – и сообщил, что Витя пропал! Как пропал, куда пропал? Никто ничего не знает, нет в номере и всё! И где искать – тоже неизвестно.

Отменять концерт было никак нельзя, – билеты раскуплены заранее. Хорошо ещё, что концерт был в каком-то небольшом городке. Но люди есть люди, они не виноваты в наших «заморочках», они заслуживают уважительного отношения. И тут ситуация, что плакать хочется. И вдруг – полная смена декораций, прямо смехотворная ситуация.

Мы выходим на сцену, конферансье начинает что-то говорить про лилипутов – что это, кто такие, откуда, – и вдруг к сцене бежит человек: «Пожалуйста, помогите мне! Я потерялся!» «Не ты один за сегодня», – подумал я и предложил залу: «Давайте поможем ему!» Все лежали от хохота.  

Славу богу, Манюга играл на барабанах и знал всю программу. Единственное, что он не мог сыграть, это была лезгинка, потому что для лилипутов нужно играть «от и до», но для этого был Дима Бадже – барабанщик, который играл эту лезгинку ещё до нашего прихода. В общем, всё прошло нормально, если не считать наше состояние: – как это, пропал человек!

Из головы не выходили назойливые существительные, назойливые прилагательные, назойливые глаголы, – одним словом, хотелось матом! Вернулись в гостиницу, – Вити нет; утром пошли в милицию, – заявление о пропаже принимаются только спустя три дня после пропажи. И тут меня осенило: Витя вчера… в столовой… раздатчица. Мы «полетели» в столовую, – барышня с абсолютно синими губами и тёмными кругами под глазами стояла на раздаче.

Где Витя? У меня дома! Где дом? Там-то и там-то! И она дала нам ключи от квартиры. Витя лежал в кровати, цвет лица был зелёно-серый; что происходит, кажется, понимал не адекватно. На кухне стояла гора пустых бутылок от винища. Бедный парень, он же тогда практически не пил! В общем, Помазка мы эвакуировали и срочно стали реанимировать.

Ему на самом деле было так плохо, что он даже не мог внятно говорить. Потащили в баню отпаривать, стали отпаивать бульоном – бесполезно, Витя дрожал, его трясло, – это был реальный «отходняк», это было настоящее похмелье. Предложили выпить пятьдесят грамм, – побежал в туалет. На концерт он, конечно, поехал, но вот играть он физически не мог. Но нам уже было легче – живой и рядом!

ДЕВЧОНКИ. Здесь города не имеют значения. Девчонки были везде и самые разные: беззастенчивые, молодые, красивые, воинственные, влюблённые, завистливые, агрессивные – безбашенные. Каждая стремилась попасть в поле твоего зрения, привлечь твоё внимание, коснуться тебя, понравиться тебе. Налицо явная неестественность в поведении, это, скорей всего, от волнения. 

Все мы – люди, и нам свойственно такое чувство как вкус. Понятно, что о вкусах не спорят, поэтому барышни довольствовались тем, кто им доставался. В гостиницу провести девушку в то время было, практически, невозможно. Дежурные в гостиницах – настоящие церберы[6] – заранее знали все ухищрения, которые мы могли только придумать. Причём, в то время не помогали ни деньги, ни подарки, ни слёзы, ни уговоры.

Но эти поклонницы-прохиндейки умудрялись просачиваться в гостиницу самыми фантастическими способами: то затесавшись в толпу гостей, то через открытую форточку в туалете, а то и забравшись по водосточной трубе. Когда человек сильно замотивирован, он обязательно сделает то, что хочет, несмотря на внешние обстоятельства и любые препятствия.

Фанатки всегда и везде распределялись по интересам – кто-то любил спортсменов, кто-то дальнобойщиков, кто-то – киношников. Наши были отдельной категорией девушек, специализировавшихся по артистам. Причём, эти тоже делились: по джазовым – одни, по эстрадным – другие, по ро́ковым – третьи, по театральным - четвёртые, по цирковым – пятые. Они неплохо владели предметом, то есть разбирались в музыке, в искусстве, знали соответствующих кумиров.

Иными словами, всегда были в теме и активно участвовали в разговоре и смотрели на тебя влюблёнными глазами. Странные создания, они готовы были на всё! Они были готовы встречаться с тобой именно тогда, когда удобно тебе. Они делали так, чтобы ты чувствовал себя комфортно, часто пренебрегая собственным комфортом. Если ты не хочешь разговаривать на какую-либо тему, – от них об этом не услышишь ни слова. У них всегда было время, они всегда находили для тебя время.

Однако, наблюдая за тем, как барышни вели себя в компаниях и как они реагировали на наши слова, я заметил, что наличие и громкость смеха прямо пропорционально степени их влюблённости. Я всегда долбил своим: «Не обнимайте, кого придётся. Не всё хорошо, что легко даётся!» Но… Советов мы не любим – мы любим себя. Смолоду кажется, что тебя хватит на тысячу жизней, а на самом-то деле дай бог одну прожить.

знакомы ещё по Омску, и после концертов, как обычно… с бутылочкой «портвейного» вина засиживались допоздна, обсуждая все насущные вопросы. Всегда было весело и шумно, всегда было интересно. У нас действительно было много общего; Михай Долган, так же, как и я, не называл свою группу ВИА; любили и играли мы примерно одинаковую музыку.

Аппаратура всех коллективов хранилась в камере хранения на первом этаже. Каждый коллектив просто занимал «свой» отдельный угол. Это была просторная комната, из охраны – одна тётенька, аппаратура одного коллектива в одном углу, другого – в другом. Никогда и ни у кого из музыкантов не возникало проблем с аппаратурой в этой камере хранения. Так было до тех пор, пока не появились мы…

Вот говорят что-то про те же грабли…, про одну реку, – это всё не про меня: сколько волка ни корми, или повторенье – мать ученья. Рано утром ко мне в номер стучится Гусь: «Скажи, нам нужны… – (какие до боли знакомые слова, не прошло и полгода!) – … микрофоны с проводами и два усилителя «Моно-25-2» болгарского производства?» Опять «нам», опять «нужны?»

Но я же знал этого прощелыгу[8]! «Где спёр?» «Да нет, что ты, как ты мог подумать такое, – (нахал беззастенчивый!), – это местные алкаши из Академгородка!» Вот оно как!  Алкаши, оказывается, в Академгородке продают, им срочно нужны деньги. Видимо, предыдущий опыт как ветер между ушей! Я ему ответил, мол, тащи, но про «деньги срочно» забудь.

Он сказал: «Ну хорошо, я положу тогда всё вместе с нашей аппаратурой, а на концерте увидишь». Хорошо, по рукам. А днём ко мне в номер влетели Михай Долган и Саша Казаку – оба бледнее смерти: «Лёвчик, выручай аппаратурой, нас обокрали, а у нас через час выезд на концерт!» Я, естественно, всё понял с полуслова, но найти Гуся в гостинице было невозможно. У этого ушлого была чисто звериная чуйка: – ну что тут возьмёшь, рождённый в зоне…   

Пошли в камеру хранения – вроде бы нигде ничего нет. И вдруг замечаем, что в нашем углу почему-то два больших барабана в кофрах. Но у нас был только один большой барабан. Оказалось, этот прохвост украл ещё у кого-то или барабан, или только футляр от него. Всё «молдавское» лежало в «лишнем» кофре от большого барабана. Я сказал друзьям: «Забирайте вместе с кофром». Так потом Гусь ещё предъявил мне, что я украл у него футляр от барабана – ну, невиданное наха́лище!

Следующий эпизод связан с одной уж больно назойливой барышней из вышеупомянутого Новокузнецка. Девушка, «передружившая», по-моему, с половиной коллектива, остановила свой выбор на Вите Дубцове. И вот мы приезжаем с концерта, Витя заходит в номер, а там – здрасти! Как она проникла в гостиницу, как она попала в номер, – не поддаётся объяснению. Но, как говорится, незваный гость...

Назавтра барышню показали дежурной по этажу, администратору и швейцару гостиницы с указанием «не пущать больше никогда» и выдворили. Вечером того же дня, барышня, одетая в мужской костюм, сидела в номере и ждала Витю! Какой-то беспредельный иллюзионизм! Процедура «выдворения» была повторена, барышню удачно «депортировали».

А вот на следующий день, …вот теперь уже моё терпенье лопнуло! Все входы и лазейки в гостиницу для девушки были перекрыты, и…  вот мы приезжаем с концерта.  Витя заходит в номер, а там опять – здрасти! Почему лопнуло моё терпенье? Да потому что эта дура залезла в номер через окно, а номер находился на пятом этаже, и лезла она в него по трубе! А если бы она сорвалась? И кто бы отвечал? И кого бы затаскали по милициям? Пришлось барышню «сдать» правоохранителям.

В гостинице у нас был отдельный большой номер – якобы для репетиций, где мы собирались всем коллективом – слушали музыку, репетировали, киряли[9] портвейн. Помню, в центре комнаты стоял большой круглый стол. И ещё, тогда у нас был какой-то прикол – стряхивать пепел прямо на стол, чтобы накопилась куча. И вот однажды днём в этот номер врываются два милиционера в форме и два «не милиционера» в штатском.

Представляете картину: круглый стол, покрытый толстым слоем пепла, патлатые ребятки с гитарами и ещё какие-то посторонние девушки! В общем, проверка паспортов без объяснения причин. Ничего не говоря, «велели пачпорт показать». Ну проверка, так проверка, объект же «строго режимный» – гостиница же, вдруг шпиёны какие завелись.

И вдруг вопрос ко мне от человека в штатском: «А вы кто по национальности?» Я ответил как-то автоматом: «Русский!» Главный тогда весьма ехидно съязвил, что, мол, в паспорте написано по-другому. Я ответил: «Чего тогда спрашиваете? Я русский – по духу!» И тут до меня дошло: это же – продолжение «оперной» эпопеи! От судьбы никому не уйти. И никто не знает, когда она тебя настигнет.  

То, что нам запретили показывать оперу, это понятно ещё из предыдущей главы. Очевидно, этого властям показалось мало. Штатские категорично объявили: «Коновалов, Литинский, Лисенков через неделю обязаны быть в военкомате по месту жительства!» Вот это уже был удар ниже пояса. У Димы были проблемы с ногами, они часто просто выскакивали из суставов. У Миши были проблемы со зрением, без очков он не мог попасть даже по клавишам. Какая могла быть армия?

Знаете, за что я не любил советскую армию? Ах, уже говорил? И уже не раз? Значит, знаете. Но тут был особый случай: – тут умышленно разваливали группу, и притом, разваливала не армия. Мне было абсолютно ясно, кто разваливал – люди в штатском, и за что разваливали – за оперу-былину «Поле Куликово»! Получалось, что народная власть воевала со своим же народом?

Зло никогда не выступает под своим подлинным именем. Всё зло, которое люди творят под небом, – это исповедь ненависти, прикрытая, якобы, благородным предлогом. А ведь мы пели: «Во чужбине злой, добрый молодец, горько слёзы льёт, да кручинится. А кругом вражьё басурманское, издеваются, измываются»[10]! Так кто же над кем издевался, где же родина, а где чужбина, и кто же тогда «вражьё басурманское»?

Только сильный решается творить добро, а тут вроде сильней некуда, а добра – ноль. Чего же они испугались в нашей опере? Официально мне объявили, что, поскольку я –  не член Союза Композиторов и не член Союза Писателей… Какой «член» может быть в двадцать лет? Где это видано, чтобы пауки, сплётшие прочные и непроходимые сети своих союзов, впустили к себе кого-то со стороны, с улицы?  

Никакой угрозы опера вообще не представляла, – наоборот, фактически, это было патриотическое произведение. Так что же? За что же такое непомерное наказание? Я понимал, что для стоящих у кормушки, мы – простые люди – бессловесные насекомые. Но нельзя же использовать молоток, пытаясь убить комара на лбу оппонента. Если постоянно бьют по лицу, то проблема, очевидно, в лице. Или… в чём?

Я думаю, что в здравом уме и при памяти, нам точно непонятно, почему не разобравшись в ситуации, люди выливают тонны «грязи» друг на друга. Одно дело не разобраться, другое дело, когда вас изначально обманули. Какая может быть объективность в обмане? В век всеобщей ненависти, тотальной лжи, откровенного подхалимажа, поголовного «за» при любом голосовании, мы просто теряем объективность и возможность найти правду.

«А вы кто по национальности?» Твари, они не могут жить, не унижая и не оскорбляя других! Всем нам встречались люди, унижавшие нас, относившиеся к нам безо всякого уважения, и вообще смотревшие на нас свысока безо всяких на то причин и оснований. Я знал, что не стоило обращать внимания на людей, которые пытаются вас задеть и всячески спровоцировать, так как уважающий себя человек, никогда не будет унижать другого.

Как говорится, на больных не обижаются. Ещё бы знать, как это сделать! Было хотя бы одно утешение – собаки лают особенно громко, когда караван идёт в правильном направлении. Никто не может нас заставить чувствовать себя униженным без нашего на то согласия. Трагизм и вместе с тем ирония заключается в том, что все люди на земле, начиная от диктатора и кончая последним нищим, ведут себя так, будто они будут жить вечно.

Похоже, как видно, эти твари «в штатском» не верили в три вещи: – в правду, в то, что вполне возможно, и в то, что вполне логично. Если бы мы постоянно жили с сознанием неизбежности смерти, мы были бы более человечными и милосердными. Но, как говорится, «бы» мешало! Люди живут чувствами, а не разумом. А для чувств безразлично, кто прав.

Человек всегда становится пленником своей собственной мечты, а не чужой. Разум дан человеку, чтобы он понял: жить одним разумом нельзя. Качества, которыми мы восхищаемся в человеке – доброта, щедрость, открытость, прямодушие, понимание, чувственность, честность, – все они обеспечивают неуспех в нашей системе.

Те же черты, которые мы считаем гнусными – лукавство, алчность, жажда наживы, подлость, низость, эгоизм, своекорыстие, предательство, – всё это, напротив, гарантирует успех. Людей на словах восхищает первый джентльменский набор, но пользоваться на деле они предпочитают плодами второго. Когда дело касается власти, для обычных правил поведения наступают каникулы.

Ты можешь быть бесконечно прав. Но какой в этом толк, если ты живёшь в Советском Союзе? Надо было быть реалистом в то непростое время! Живя между ложью и придуманным миром, трудно было оценивать происходящее честно! Честно в первую очередь для самого себя. А надо было, необходимо было! Я был похож на загнанного волка, но волк, хоть и слабее льва и тигра, но в цирке он не выступает!

Жизнь учит видеть и искать варианты. Мы свободны лишь в том случае, когда располагаем возможностью выбора. Опять предстояло менять коллектив, - как уже достали эти проблемы!  Но встречать их нужно было лицом к лицу. Я знал, это не будет легко. В мире нет существа, способного идеально держать удар. Норма для нас – огорчаться, испытывать боль, грустить, спотыкаться и падать. А потом подниматься и решать проблемы. Именно это и делает нас людьми.

Во-первых, срочно нужно было искать новых музыкантов. Во-вторых, мне требовалось время, чтобы ввести в программу новых музыкантов.  При этом концерты-то никто не отменял, и их нужно было продолжать. Я убедил «Рыбу», администратора-волкодава, повторить гастроли в Омске, и он, молодец, всё сделал. В апреле 1971 года коллектив, если теперь это можно было так назвать, прибыл в город Омск и поселился в гостинице «Сибирь».

Жить – это значит покрываться шрамами. Отчаяться каждый может. А вот чтобы совладать с собой, нужно быть человеком. Плохой ли, хорошей рождается птица, ей всё равно суждено летать. С человеком же так не случится, человеком мало родиться, им ещё надо стать и продолжать быть!