Милая девушка, сегодня я хотел бы сказать о том, как идет тебе это юное солнце за спиной и свежая охапка весеннего неба. Я хотел бы рассказать неуловимое твое родство с набирающим силу разноголосьем мартовских птиц. О том, как это важно и правильно, когда руки твои в цветах. О том, как это значимо, когда в сердце твоем радость. Милая моя девушка, однажды именно ты научила меня стряхивать с плеча снег, так пусть раз за разом именно ты оказываешься в невесомых объятиях расправившихся крыльев. И в верных, теплых объятиях моих рук. Родная моя, самая нужная, я прошу лишь об одном — будь. И в твой праздник я дарю тебе лишь одно, но это все, что есть у меня. Я дарю тебе себя — в цветах, письмах, песнях, стихах, улыбках, поцелуях, прогулках, неизменных возвращениях к твоему очагу, во всех долгих годах жизни, которые мне не нужны без тебя. С любовью. Твой мужчина.

Аль Квотион

Ну как я без тебя? Как смогу, как сумею идти твердо, смотреть вперед, быть счастливым и слышать звуки жизни, мухами попадающие в паутину воздуха? Ведь там, где я легкость пера, скользящего над белоснежным простором бумажного мира, ты это чернильные капли, как время истекающие до конца. Там, где выпускаю я птиц прошедших дней из испачканных рук, ты шепчешь в ухо сухими губами обещание будущего. А без тебя… А что без тебя? Будет день, будет свет, буду я. Буду, но не сбудусь. Не пройдет где-то дождь, не прозвучит где-то песня. Мелочь, копейка судьбы, не произойдет — никто не заметит. Только мальчишке, прилипшему взглядом к окну, вдруг станет остро и грустно. Вот и пишу я тебе письма, не умея быть рядом по-другому. А ты читаешь, не умея не быть рядом хоть как-то. И ложатся эти письма цветами садов, чернилами трепетной близости на белый бумажный мир, в котором мы не рядом, но все же вместе.

Аль Квотион

Где ты сейчас,как ты? Что с тобой? Сердце изболелось от неизвестности.Как я без тебя?Как смогу,как сумею быть счастливой без тебя?

Возьми меня с собою в свою худую бездну,
В безрадостное пекло, в безлюдную тоску.
Возьми. Я встану рядом, я быть смогу полезным,
И, может быть, сумею, приют тебе сотку.
На свалке нищих песен найду одну — святую,
Я залижу все раны, любой синяк, ушиб.
Возьми, не пожалеешь, я горячо целую,
Пускай растут беседы на стенах тишины.
А хочешь — оставайся, здесь тоже место пусто
Без рук твоих, покорных дождям и облакам.
Давай с тобой сойдемся, в одно сливаясь русло,
Я так истосковался по нашим неладам.

Аль Квотион

Лето без тебя. Нет, краски не становятся бледнее, а звуки тише. Лето без тебя так же прекрасно, как и любое другое. Это беспробудное карнавальное пьянство природы, это песни разгулявшейся жизни на все голоса, это разноцветные цыганские юбки всевозможных цветов, это загорелые руки неба на плечах, это счастливый смех в домах друзей и шальные озерные блики на губах. Просто всем этим пестрым многомирием не с кем делиться. И именно это чувствуется здесь во всем. Можно упасть в ароматы полевых трав, зажмуриться от засолнечных облаков, усмехнуться тени колокольчика на щеке и мять в себе навязчивую мысль: «Ах, если бы ты была рядом, твои глаза светлели бы от радости и пахли цветущим иван-чаем». Можно сидеть на мостике, болтая босыми ногами в ликующем пересветами леса пруду и представлять, как пошли бы тебе эти кувшинки, затененные опустившимися к воде ветвями. Лето без тебя — это еще одна упущенная возможность. И, в целом, ничего страшного, мы еще все успеем. Жаль только, что из таких упущенных возможностей, обманутых надеждой на завтра, в конечном итоге и складывается жизнь.

Аль Квотион

Я пишу тебе письмо. Буквы. Смешные нелепые буквы с черными паучьими лапками. Слабые, беспомощные, они никогда не смогут вместить того, что я знаю, чувствую, проживаю о тебе. Того, что за моим окном теплый летний день. Да, замечательный, но без каких-либо примет жизни. Один из многих точно таких же дней, исчезающих в прошлом, не оставляющих следов в памяти, сливающихся друг с другом. А ты умеешь делать эти дни уникальными. Каждый из них. И пятница начинает вдруг головокружительно пахнуть сиренью, превращаясь в картину неизвестного гениального художника, а смешная круглая среда широко улыбается и лепит в небе целый зоопарк пухлых облачков. «Смотри, а это похоже на летящую птицу». Как простые, плоские, двумерные буквы могут вместить в себя твои руки на моих плечах? Горячие от солнца, почти невыносимые, но почему-то успокаивающие и очень значимые. Или пустую кухоньку в городской квартире, где каждый предмет хранит в себе твою тень, твои черты. Здесь ты стояла и смеялась, держа в руках вот эту маленькую чашечку. Здесь ты сидела и рассказывала мне про море, перебирая тонкими пальцами страницы книжки, что сейчас одиноко и забыто лежит на подоконнике. В этом самом кресле я смотрел в твои туманные глаза, жадно целуя губы. А сейчас кухонька пуста. Нет, я стою в ней возле окна, но она пуста, как пуст я сам. Как пуст и не сущ я — без тебя. Я пишу тебе письмо, я жду твоих шагов у двери, мне не хватает той жизни, которую не способны вместить слова, не хватает тебя. Впрочем, все это ты знаешь сама. Потому что именно ты, без слов, без жестов, просто стоя рядом, научила меня писать эти письма.

Аль Квотион

Ну как же так? Исчезну я, а все останется как прежде-
Аллея эта, та скамья....Как хочется мне жить надеждой,
Что где-то там,в иных мирах, есть все,что так при жизни мило!..
Что там я встречу вновь тебя...И так же не пройдешь ты мимо..




Однажды не станет меня. А мир останется прежним.
В нем будет гудеть метро и мять в себе лица дней.
В торговых больших дворцах в нем будут катать тележки
Все те же простые люди. И где-нибудь лицедей,
Кривляясь перед толпой, расскажет, что мир остался,
Что в пробках пылится ум, что в жизни творится дрянь,
Что нам не понять себя, что нам не найти согласий,
Что все будут спать в быту до первого крика «встань!».
Останется все: весна, вокзалы, расчет вложений,
Больницы, сады, луга, дороги и дураки.
Да, если не станет меня, то мир останется прежним.
Но если не станет тебя — он станет совсем другим.

Аль Квотион

Между нами сотни стен. Но разве это помеха? Я закрываю глаза. Я слушаю жизнь. Соседи включают телевизор и бодрый диктор задорно трещит что-то скучное. За ними одинокая старушка шлепает куцыми ношенными тапочками по скрипучему паркету, замирает, потом медленно позвякивает чайной ложечкой о чашку, грузно дыша и покашливая. Я вслушиваюсь дальше. Дети играют, стуча пятками по полу, как оленята, шуршат книжные страницы, шипит ужин на плите, мужчина и женщина ссорятся, мужчина и женщина любят друг друга. Все это не важно. Я ищу сквозь стены тебя. И слышу. Ты стучишь пальцами по клавиатуре, ты что-то пишешь. Потом зеваешь, стук затихает, и ты превращаешься в едва уловимый шорох. Я слушаю, как ты раздеваешься. Шорох снимаемой одежды, шорох смятых простыней, шорох волос, шорох ресниц, шорох снов. Я слушаю, как ты спишь. Я слышу, что тебе снится. И звук твоих снов — мое самое любимое вдохновенное соло под аккомпанемент шумной, многоликой ночи.

Аль Квотион

Доброе утро. Полусумрак предрассветного времени, за окном заводятся первые автомобили, где-то вдалеке цокают по замерзающему асфальту каблуки ранних прохожих. Доброе утро. Сварить тебе кофе? Легкая улыбка, плохо видимая в тенях уходящей ночи. Подвинься, видишь, сегодня я романтик, я иду делать тебе кофе. Хихикающая возня в теплых одеялах, сонное урчание уюта и тихого счастья. Трусы мои не пробегали мимо? Отчетливый смех в шепоте прячущихся снов, свет в твоих глазах, родной, нужный, важный, нестерпимо близкий. Я умею говорить красиво, ты это знаешь, я это знаю... Но тебе я не говорю долгих комплиментов, витиеватых вычурных фраз. Я боюсь таких слов между нами, за их глянцевой кружевной поверхностью прячется холод морозного утра, когда, еще не проснувшись, проводишь рукой по постели и вдруг с горечью вспоминаешь, что тебе некого здесь искать. Я умею говорить красиво, умею мудро, но с тобой я говорю - просто. Доброе утро. Пойдем позавтракаем, хихикало мое. Да, ночью был дождик, надо было погулять под ним. А пойдем сегодня? Вдвоем, просто так, я отменю дела, черт с ними. Сейчас догоню, поймаю и поцелую, будешь знать, как язык мне показывать. Спокойной ночи, счастье мое. Я люблю тебя. Но за этими словами, простыми, банальными, привычными стоит куда больше, чем за изощренностью стихов. За ними стоим мы, живые люди, порой смешные, порой немного грустные, но всегда - влюбленные друг в друга до неразрывности душ, до дрожи рук, до глубины глаз, до единства одного глотка воздуха на двоих. И поэтому... Доброе утро.

Аль Квотион

Начинается пожар. Ты стоишь на подоконнике, раскинув руки, а с земли, разрезая воздух, поднимаются птицы. Душа путается в их остром оперении и каждое крыло с болью и восторгом вырывает ее из твоей груди. А ты стоишь на краю неба и яростно смеешься, задыхаясь от невозможного счастья. Начинается пожар. Она раздевается медленно, она смотрит в твои глаза, танцуя в лунном свете. По коже струится жаркая эротика, браслет на ее запястье мелодично звучит в такт вздрагивающему телу. Она чувственно выгибает спину и раскрашивает стоном плавящийся воздух. Начинается пожар. Твоя жизнь натягивается тетивой, ты глотаешь легкими бешеную скорость бытия, ты еще стираешь с лица что-то мокрое и соленое, но под твоим взглядом уже прогибается горизонт. И каждый новый шаг вминает в землю прежние ошибки, превращая то, что раньше пульсировало болью, в строго очерченный отпечаток на глине прошлого. Начинается пожар. Он тлеет алыми угольками в черноте зрачков, он красной густой жидкостью горит в венах, он заставляет сердце сбиваться с ритма, он пахнет сексом и озоном. И когда будни загоняют в угол, когда страдания становятся скучны, когда любовь теряет прежний азарт, в каждом из нас вдруг находится та маленькая искра, которая зажигает вокруг весь мир. И начинается пожар.

(с) Аль Квотион

Человек любил позднее утро. То время, когда сонливая апатия рассвета сменяется здоровой жизнерадостностью, когда люди начинают смеяться, а новый день ласково входит в свои права. Он работал по ночам, сильно уставал и когда солнце начинало подкрашивать горизонт зарей, уже лежал в своей постели, с трудом дожидаясь этого счастливого времени. Но все равно неизбежно засыпал, не в силах бороться с дремой, наваливающейся мягко и прицельно точно на засыпающего мужчину.

Человек любил Париж. Он прочел множество книг о нем, пересмотрел чуть ли не сотню фильмов, и часто мечтал о прозрачных водах Сены, отражающих контуры торжественной Эйфелевой башни и тонкие силуэты фонарей, под которыми гуляют влюбленные пары, вечные обитатели этого прекрасного города. Такого далеко от его родного захолустья, где и в помине нет рек, фонари покошены и разбиты, а вместо атмосферы легкой романтики царит пьяное хамство и жлобство.

Человек любил северное сияние. Он представлял себе всю грандиозность этого природного явления, озаряющего ночное небо севера, и улыбался. Нет, он любил и привычные звонкие дожди, и таинственные туманы, но разве могли они сравниться с северным сиянием, этим волшебным, почти мистическим событием, которое виделось ему каким-то Божественным проявлением красоты.

Человек любил женщину. Это была его знакомая из всемирной сети, с которой он с удовольствием переписывался каждую ночь, как только засыпала жена. Нет, жену он тоже любил, но его жена была простой женщиной, а по ту сторону монитора жил самый настоящий ангел. Она была невероятно красива, в этом не могло быть никаких сомнений, и пусть он никогда не видел ее лица, он знал это точно. Она была возвышенна, она присылала ему длинные письма с красивыми стихами поэтов разных веков, у нее был богатейший внутренний мир, равного которому он не встречал ни в одной из прежних своих знакомых.

А еще человек любил свою великую бессмертную душу. Потому что то, чего мы не знаем, чего не видим каждый день, чего не можем коснуться, в чем не найти бытовых банальных изъянов, что так легко идеализировать, превращая в настоящее чудо - любить проще всего.

(с) Аль Квотион

Я танцую кончиками пальцев на твоей коже. Я смотрю, как точка соприкосновения становится эпицентром нежности в тонкой натянувшейся плоскости, где рождается свет. Но это не любовь, это мистерия полумрака зажженных свечей и шелка белья, это ритуал двух бокалов красного и мучительно сладкого дыма сандала. Это мы, на ощупь открывающие друг в друге новые грани чувственности. Это ночь, растворяющая в себе стыдливость и строгость дня, это ночь, в которую я возвращаюсь, чтобы снова пропадать в ней вместе с тобой. Это еще не любовь, живущая в нас, это улыбка обветренных городом губ, пахнущих шоколадом и сигаретами, это причудливая маскарадная маска на твоем лице, сотканная из перьев густых теней, украшенная блестками отсветов огня, это острый, раскаленный взгляд из-под нее. Это изысканность поцелуя, выбивающая душу за грани ее привычной тишины, это игра для двоих, лишенная правил. Я танцую кончиками пальцев на твоей коже... Это уже не любовь, живущая в нас. Это больше нас. Это больше, чем любовь.

(с) Аль Квотион

Ты сегодня такая… Таких не бывает.
О таких только пишут, в секрете храня
Эту лунность ресниц, этих рук воркованье,
Эти ноги босые на острых камнях,
Эту щедрость души, врачевание сердца,
Эту легкость шагов по руинам небес,
Эти запахи ладана, кожи и специй,
И от прошлого — черный до гари порез.
Ты сегодня такая… А я, как обычно,
Как дурак, как подлец, промолчал, не сказал
Что нужна, что люблю. Спрятал взгляд в поэтичность,
И пишу в ней оскал и трагичный финал.
Ты не верь. Ты всмотрись в эту долгую зиму,
В силуэты уставших, согбенных домов,
Где все люди больны, где все души судимы,
Где любой новый крик уже вовсе не нов.
Там не жизнь, а игра, там не вера, а мнимость,
Там стригут без разбора, по плечи рубя,
Но на белом снегу нацелованы письма.
Прочитай их, родная. Они для тебя.

Аль Квотион