Теперь я мёртв. Я стал строками книги В твоих руках… И сняты с плеч твоих любви вериги, Но жгуч мой прах. Меня отныне можно в час тревоги Перелистать, Но сохранят всегда твои дороги Мою печать. Похоронил я сам себя в гробницы Стихов моих, Но вслушайся — ты слышишь пенье птицы? Он жив — мой стих! Не отходи смущённой Магдалиной — Мой гроб не пуст… Коснись единый раз на миг единый Устами уст.   <1910>

Я люблю усталый шелест

Старых писем, дальних слов…

В них есть запах, в них есть прелесть

Умирающих цветов.

Я люблю узорный почерк —

В нём есть шорох трав сухих.

Быстрых букв знакомый очерк

Тихо шепчет грустный стих.

Мне так близко обаянье

Их усталой красоты…

Это дерева Познанья

Припаду я к острым щебням, к серым срывам

 размытых гор,

 Причащусь я горькой соли задыхающейся волны,

 Обовью я чебром, мятой и полынью седой чело.

 Здравствуй, ты, в весне распятый, мой

 торжественный Коктебель!

А груды валунов и глыбы голых скал

 В размытых впадинах загадочны и хмуры.

 В крылатых сумерках — намеки и фигуры...

 Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал,

Сквозь сеть алмазную зазеленел восток.

Вдаль по земле, таинственной и строгой,

Лучатся тысячи тропинок и дорог.

О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой!

Всё видеть, всё понять, всё знать, всё пережить,

Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,

Пройти по всей земле горящими ступнями,

Всё воспринять и снова воплотить

Коктебель

Как в раковине малой — Океана

Великое дыхание гудит,

Как плоть её мерцает и горит

Отливами и серебром тумана,

А выгибы её повторены

В движении и завитке волны, —

Так вся душа моя в твоих заливах,

О, Киммерии тёмная страна,

Заключена и преображена.

С тех пор как отроком у молчаливых

Торжественно-пустынных берегов

Очнулся я — душа моя разъялась,

И мысль росла, лепилась и ваялась

По складкам гор, по выгибам холмов.

Огнь древних недр и дождевая влага

Двойным резцом ваяли облик твой, —

И сих холмов однообразный строй,

И напряжённый пафос Карадага,

Сосредоточенность и теснота

Зубчатых скал, а рядом широта

Степных равнин и мреющие дали

Стиху — разбег, а мысли — меру дали.

Моей мечтой с тех пор напоены

Предгорий героические сны

И Коктебеля каменная грива;

Его полынь хмельна моей тоской,

Мой стих поёт в волнах его прилива,

И на скале, замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

Звонки стебли травы, и движенья зноя пахучи.

Горы, как рыжие львы, стали на страже пустынь.

В чёрно-синем огне расцветают медные тучи.

Горечью дышит полынь.

В ярых горнах долин, упоённых духом лаванды,

Тёмным золотом смол медленно плавится зной.

Нимбы света, венцы и сияний тяжких гирлянды

Мерно плывут над землёй.

Моя земля хранит покой

Как лик иконы измождённый.

Здесь каждый след сожжён тоской,

Здесь каждый холм — порыв стеснённый.

Я вновь пришёл — к твоим ногам

Сложить дары своей печали,

Бродить по горьким берегам

И вопрошать морские дали.

Всё так же пуст Эвксинский понт

И так же рдян закат суровый,

И виден тот же горизонт,

Текучий, гулкий и лиловый.

Опять бреду я босоногий;

По ветру лоснится ковыль;

Что может быть нежней, чем пыль

Степной разъезженной дороги?..

На бурый стелется ковёр

Полдневный пламень, сух и ясен,

Хрусталь предгорий так прекрасен,

Так бледны дали серых гор!

Солёный ветер в пальцах вьётся…

Ах, жажду счастья, хмель отрав

Не утолит ни горечь трав,

Ни соль овечьего колодца…

Фиалки волн и гиацинты пены Цветут на взморье около камней. Цветами пахнет соль... Один из дней, Когда не жаждет сердце перемены И не торопит преходящий миг, Но пьет так жадно златокудрый лик Янтарных солнц, просвеченный сквозь просинь. Такие дни под старость дарит осень...

Выйди на кровлю. Склонись на четыре

Стороны света, простёрши ладонь…

Солнце… Вода… Облака… Огонь… —

Всё, что есть прекрасного в мире…

Факел косматый в шафранном тумане…

Влажной парчою расплёсканный луч…

К небу из пены простёртые длани…

Облачных грамот закатный сургуч…

Гаснут во времени, тонут в пространстве

Мысли, событья, мечты, корабли…

Я ж уношу в своё странствие странствий

Лучшее из наваждений земли…