100-летию Октябрьской Революции посвящается...

Продавец мороженого, Кязо Кямаров, по прозвищу Дубара , обиделся на Советскую власть в конце весны 1969 года. Левша, он тряс зрелым, сильным, левым кулаком прямо в кабинете тов. Амари Марки - председателя жилищной комиссии исполнительного комитета района Гуджарати. Перед тем, как попасть в этот кабинет, Дубара побрился, помыл руки, одел чистую сорочку и выстоял очередь в шесть месяцев. Но тов. Марки вновь сказал, что время улучшить его жилищные условия еще «не пришло». В ответ Дубара выразил надежду, что несправедливый тов. Марки «сдохнет очень скоро», и пожелал его патрону - Советской власти – не дожить до своего столетия.

Дубара с женой Руной жил в крохотном «однокомнатном» подвальчике с газовой кухонькой и радиоточкой. Холодная вода и другие удобства - во дворе. На земляном, ничем не покрытым поле стояли недовольные друг другом хмурый «одежный» шкаф, смущенный круглый стол, покрытый клеенкой и наглая железная, громко пружинящая кровать, которую в первые годы брака так не любила Руна. Когда стало ясно, что у семьи не получается завести детей, Руна в ответ на упреки огрызалась, указывая на кровать: как их заведешь, когда ночью нас все время трое. За двадцать лет брака Руна опустилась. Ее обычный домашний костюм никуда не выходящей домохозяйки составляли три одетые друг на друга халата: два внутренних с пуговицами и третий-запашной. Но это хоть, как-то ограждало окружающих от запаха ее разжиревших подмышек.
Дневной свет в солнечные дни и струйки дождя в непогоду попадали в подвальчик через две горизонтальные, не герметично остекленные щели. Дубара, стоя у них в полный рост, часто смотрел на улицу. Он видел людей по-щиколотку и научился узнавать многих знакомых «по обуви». Особенно ему нравились туфельки польско-грузинской красавицы Цацы Павляк, когда она проходила мимо его подвальчика. Коц-коц-коц-коц-свежие звуки, выбиваемые ее каблучками озорно соскакивали в подвальчик Дубара. Он улыбался.
Вечером после встречи с тов. Марки, в уборной, под желтой лампочкой, повесившейся на двух мученически скрученных проводах, засидевшийся Дубара, разглядывал мятые фото в газете. Так он узнал, что Куба готовится праздновать десятилетие своей революции и вспоминает пламенного борца за справедливость - Эрнесто Че Гевару. Фото были убедительны. Дубара бережно отложил эту газету и подумал, что если бы вместо тов. Марки председателем жилищной комиссии был бы Че Гевара, то все было бы по справедливости. Так Дубара осознал, что теперь Че Гевара-уважаемый им человек. Как выразить это уважение, он придумал в начале лета.
В тот июньский день отражение Дубара, как всегда, жарко жалось к окнам первых этажей квартир, выходящих на улицу. Окна, встречая и провожая, передавали его друг другу от дома к дому. Взмокший, он толкал перед собой недружелюбную тележку с вафельными стаканчиками мороженого, короткую жизнь которого поддерживал выложенный под ним невидимый «сухой лед». Дубара и тележка подпрыгивали на разломах нецентральной улицы, как два игральных камня, брошенных невидимым игроком наудачу. Сзывая покупателей, Дубара, громко, убедительно и якобы по-русски, но одновременно с двумя акцентами , выдававшими звуковые особенности привычных ему языков: курдского и грузинского - оповестил улицу: Марожни Че Геварэ! Прадайом марожни Че Геварэ! В имени Сomandante Дубара делал ударение на гласной «а» и тянул конечное «э».
Улица была в восторге! Объем продаж подрос и стал стабильно выше привычно сезонного.
Все лето, от улицы к улице Дубара оказывался в центре гвалта (сейчас сказали бы «хайпа») передразнивавших его детей и взрослых. Им не терпелось купить стаканчик мороженого «от» Че Гевары и заодно немного прохлады. За девятнадцать копеек. Только фланер Гачо Мацабери, утверждавший, что мальчиком видел над Тифлисом тот самый «красный флаг», о котором тов.С.Орджоникидзе докладывал тов.И Сталину, как-то сказал Дубара, что не видит никакой связи между мороженым и кубинским аргентинцем. И подтвердил свой вывод мудростью на латыни: «Sad Erekle, sad Che-mi kle!». (Не рекомендуется публично и дословно воспроизводить эту мудрость в Грузии вне знания контекста. На русский ее очень вольно, без оригинальной обсценной лексики можно перевести, как «В огороде бузина, в Киеве-дядька». ПРИМ.АВТОРА) После этого Дубара, наконец, понял, почему ему никогда не нравились нагуталиненные туфли-торпеды Гачо. В конце улицы, на подъеме, Дубара устраивался отдохнуть на низком уличном подоконнике и съесть свой оплаченный недоданной сдачей стаканчик мороженого. Он называл этот стаканчик-пешкеш. Халява. Мороженное, полурастаяв, стекало по его пальцам с забившимися под ногти черными червячками грязи. Дубара не брезгливо, «в затяжку» облизывал их. В 1969 году большинство микробов еще не родились.
Дубара все еще стоял в очереди на улучшение жилищных условии, когда в стране началась Гражданская война. Люди перестали есть мороженное. Дети, которые дружно и вместе выбегали на улицу, едва он затягивал свое знаменитое «Марожни Че Геварэ!» выросли и стреляли друг в друга. Люди пахли огнем костра и керосином. Ими светили, ими грелись, на них готовили еду. Если она была. Дубара овдовел, отяжелел в движениях. Теперь он буднично стучался во все знакомые двери. «Вчера во сне я видел твоего (-ю) мужа, жену, брата , сестру, отца, мать .Какой был(-а) замечательный человек! Как жаль, что умер он (-а), а не я». За этот монолог с опущенными глазами ему подавали, кто, что мог. Искренность, с которой его принимали, закончилась, когда он пошел стучаться в те же двери по второму разу. На самом деле, Дубара никогда не видел никаких снов. За их ненадобностью. Поэтому-то он и смог удивить смерть. Когда пришло его время, она изумленно посмотрела до конца вместе с Дубара его единственный и последний сон… В нем усталый Дубара, как мог деликатно, холодными костяшками немытых пальцев, свернутых в слабеющий левый кулак, постучался в глубокий белый проем в рыхлом черном пространстве. Дуг-дуг. Пауза. Дуг-дуг. Звуки плавно опадали на земляной пол его подвальчика и мгновенно замирали. Из проема в запахе керосина ему навстречу вышла возлюбленная Че Гевары, так похожая на Цацу Павляк лет тридцать назад. Дубара, не удивляясь себе, обратился к ней якобы по-испански, но все с теми же двумя акцентами: «Buenas noches, señora! Ernesto un hombre justo. Es una lástima que se murió.». А она, неподдельно приветливая, называя его по имени, ответила: «No, Kiazo, no! El Che vive!».

P.S. «Hasta siempre, Comandante!» -знаменитая песня Карлоса Пуэблы 1965 года. У нее десятки, если не сотни кавер-версии. Одна из самых знаменитых от Nathalie Cardone. Вполне себе «pop-action» в стиле «latino». Он, конечно, не о революцию. Скорее о любви. Дубара точно бы понравилось, как Nathalie, танцует «under the rain». Вся такая пронзительно-прозрачная. Без туфелек. Счастливчик-дождь…

Михаил Касоев (из Тбилиси)