Мой фанфик по "Рельсам" Ч. Мьевиля. Едем дальше. 

Как Напхи нашла свою философию? Что, когда и как случилось с ее рукой? Мой приквел о самой интересной героине романа. Ну и рельсоморская тематика.

"Охота Абакаты Напхи"

Автор: surazal

Главы 3 и 4

Большинство персонажей принадлежат Ч. Мьевилю и упоминаются в оригинальном романе.

Этот текст охраняется законом о защите авторских прав. Размещение любой части текста на сторонних ресурсах и в личных дневниках запрещено. Свидетельство о публикации №217042500072

 

 

&&&

 

Вахту на «Фрее» несли попеременно все. И дряхлый механик, и четверо других механиков, моложе, и стюарды, и рубщики мяса. Конечно, и капитан тоже.

И первую рассветную вахту несла Напхи. Невыспавшаяся, едва сдерживающая злость и оттого боящаяся напортачить в первые сутки на первом месте работы, да ещё на таком поезде...

Голова то и дело опускалась, тяжелела, и проклятые допотопные приборы слежения так и стояли перед глазами.

Радар настырно зеленел подсветкой, ветер забирался глубоко под дублёную кротовью шкуру, что укутывала вахтенную от шеи до колен. Несколькими метрами выше этот же ветер становился злее и безжалостно раздирал клубы выхлопов дизелей, ничего от них не оставляя. Через двадцать минут никто не догадается, что здесь проходил какой-то состав.

В такие ветреные дни курс просчитывается особенно тщательно, а внимание к стрелкам утроено. На очередной стрелке «Фрей» делал глухое «клинк», и скоро этот звук стал так же привычен для Напхи, как её собственное дыхание.

Она задрёмывала, склоняясь головой к приборам, встряхиваясь и продолжая усердно пялиться вдаль и ближе. Шумно дышала, считая вдохи и выдохи, умножала и делила в уме, и когда уже не могла справляться со сном, услышала звон справа и слева от себя.

Словно невидимые составы, словно микро-дрезины наподобие баяджирских тележек звенели по рельсам справа и слева от «Фрея».

Напхи огляделась.

Приглушённые поднятой пылью, полупридушенные мглистым рассветом боковые опознавательные огни «Фрея» вырезали из темноты чьи-то мощные, высокие подпрыгивающие силуэты. Можно было различить толстые, горбоносые морды и изящные ноги, непонятно как несущие такие жуткие, тяжёлые тулова прыгающих. Штурмана почему-то пробрала дрожь, а в следующую секунду на её плечи легли руки капитана.

Она обернулась. Эбба стояла рядом, с бледным поутру лицом, словно рассечённым по диагонали плотной тканью чёрной повязки. Смотрела поверх головы вахтенной и улыбалась углом губ. Прядка волос капитана зацепилась за её ресницы и трепетала, как трепетала в ту минуту и Напхи, которая сразу же отвернулась.

– Хорошая примета, – сказала капитан. – Нас сопровождают рельсовые сайги. Это к хорошему путешествию.

Напхи сглотнула. Ей вдруг захотелось, чтобы поезд на очередной стрелке дёрнулся как можно сильнее и капитан поймала бы её и прижала к себе покрепче.

– Так точно, мэм, примета хорошая.

Голос не слушался, то хрипел, то пищал. Но здесь, наверху, было так ветрено, и голос у всех садился после несения ночной вахты.

– Я пришла тебя сменить. Иди спать, Напхи.

 

Часов через сорок ходу ей показалось, что становится как будто бы холоднее. Воздух больше не гладил тело, сайги не показывались, а приборы уверяли, что избранный курс верен.

Напхи знала, что у «Фрея», как и у других составов, существует обязательный документ – бортовой журнал, но хранился он, по-видимому, у Эббы.

Эбба была той, кто утверждал курс в своём полном и исключительном праве. Остальная команда выглядела так, будто того и гляди затряслась бы, рискни Напхи уточнить у них замысел капитана. Даже Суом ничего не объяснял. Пыхтя старой трубочкой с изжёванным мундштуком, он поднял брови в ответ на вопрос штурмана, потом просто отвернулся.

Вечер стал совсем скучным – даже верхнее небо закрылось зеленоватым преддождевым туманом и пошло полосками, как летом.

– А ещё штурман, – оскорбительно захихикал кто-то рядом с Напхи, стоило ей вернуться к рубке.

Слегка растерявшись, она обернулась с намерением всыпать хохотуну по первое число, или хотя бы как следует обложить матом, но увидела никого иного, как члена бригады раздельщиков – это он и его подруга попались ей на глаза в первый день на составе.

Напхи прищурилась и склонила голову набок.

– А. Ассистент потрошителей. Тебя даже смысла нет спрашивать, ведь ты, как и я, в своём первом рейсе.

Ассистент потрошителей по имени Зив сделал вид, что не обиделся.

– Напрасно. Я с родителями частенько ходил этим маршрутом. Я знаю, какой курс у нас и почему он у нас такой.

Напхи присела на корточки и крутанула крышку люка.

– У меня дела. Если есть, что сказать, давай быстрее. А если ещё скажешь, знаток, где какие сюрпризы и выёбистые стрелки, то я скажу спасибо. Но не раньше, чем тебя за твой длинный язык спишут с поезда.

Про себя она решила, что он врет. Кто будет такой дурак, чтобы брать детей в рейсы на кротобоях?

Зив, нимало не смутившись, сел прямо на ободранные доски палубы и вытянул ноги, словно собираясь играть в «смуч».

– Мы идём на солончаки. Мэм капитан слишком жадная, чтобы делиться доходами с твоей семьей, мэм штурман, – он непритворно засмеялся, а Напхи ощутила прилив настоящего гнева и обиды. Разве она была виновата в своём происхождении?

Да почему, тысяча чертей, есть люди, которым никак не живётся в мире с другими и не терпится блеснуть своим тупоголовым юмором?!

Она прищурилась.

– Ты по существу давай.

И тогда Зив стал серьёзен.

– Я знаю, ты принадлежишь к семье стреггейских олигархов. Не думай, что для кого-то на составе это тайна. Ты морозишь задницу, а не греешь её на шёлковых диванах, как домашний голубой геккон, значит, вроде как мы. А мы здесь все – люди простые... Кэп тоже. Она почти в каждом рейсе выстраивает курс так, чтобы сначала на солончаки попасть. Там мы запасаемся минеральной солью, в которую укладываем разделанные туши. Это позволяет продлить время рейса и настрелять побольше добычи. Секёшь?

– Секу. И можешь не ссать. Я болтать не буду, каждый зарабатывает как умеет.

– Спасибо, – Зив стал ещё серьёзнее. – Бессмысленно под сырого крота закупать минеральную соль на материке – налог берут не дайте боги, а готовую, самопально засоленную кротятинку можно сбыть и влево, – он встал на ноги. Было заметно, что мёрзла уже его собственная задница.

– И кротятинку кэп распродает немного по другим розничным магазинам, нежели моё семейство, верно? По тем, что без шёлковых диванов? – усмехнулась Напхи.
– Ну ты не дура. – Зив почесался. Видно было, что ему блохи жизни не давали, и Напхи поёжилась.

– Я бы рано или поздно догадалась. «Фрей» ведь в лизинге. Время наше... Значит, нарежем соли и будем стрелять крота.

Напхи подняла голову – она ещё не улыбалась, но выражение её лица было вполне дружелюбным.

Когда они исчезла в рубке, её собеседник и его подруга, слышавшая весь разговор, облегчённо выдохнули. «Солидарная», – согласились друг с другом они.

 

 

– И-и-и-и... пятьдесят! – наконец бросил неразборчиво старый Суом, жуя мундштук трубочки.

– Падла. У меня ноги болят.

В сине-зелёных глазах Напхи копились слезы.

– Потому что ты неправильно распределяешь нагрузку на мышцы, – спокойно ухмыльнулся Суом. – Ты бедра напрягаешь. А должна плечевой пояс.

Она мешком повалилась на пол, страшно прокляв трубу внутреннего отведения пара, на которой висела последние десять минут, ругаясь с механиком.

– Твой мозг хочет, чтобы ноги, как обычно, отталкивались от чего-то, а тело-то на руках висит. И ноги прогибаются назад, рефлекторно. Потом болят мышцы... Понаблюдай всё-таки за командой. Если куда-то надо переместиться на руках, вперёд нужно прогибать бедра, а не назад!

– А ведь так больно!

– Я думал, ты более тренированная. А ты хоть и сухощавая, но не гибкая нихрена. И выносливости нет.

– Меня головой учили работать, – буркнула Напхи. Она думала, что кто угодно, кроме Суома, давно бы плюнул на неё.
– Голова без помощи тела – как тело без помощи головы, штурман.

– Но спасибо! – она, почти уже не шатаясь, подошла к своему тренеру и пожала ему обе руки. – Однако моя вахта. Я по...

– Вахта теперь – Лопкисса. Меня не обманешь. А мы тебя ещё потянем чуть-чуть. Ты мне спасибо не раз ещё скажешь, даже необязательно лично.

Напхи знала, что тренировки нельзя заканчивать резко, что нужна начальная и финальная разминка. Она знала об этом так же хорошо, как и Суом, который до сих пор мог похвастать совершенно послушным телом, удивительной гибкостью.

Она склонилась вперёд, потом назад, стараясь касаться ладонями пола и морщась от боли.

 

&&&&

 

Солончаки «Фрей» обходил с востока, стараясь быть максимально незаметным.

Тут и там по всей огромной площади месторождения копошились промышленные трёхвагонки. Насколько хватало глаз виднелось торчащее из земли, оставленное кем-то оборудование, в самых неожиданных местах взрывали почву, выбрасывая высоченные фонтаны земли, подземные машины классов «вёрдж» и «пин», а кротами и прочей коммерческой живностью даже не пахло.

Напхи практически не расставалась со своим рабочим местом. Её радовали только увеличивающаяся гибкость и сила собственного тела да присутствие капитана рядом с её приборами.

Эбба молчала, напряжённая больше, чем обычно. Её видели по всему составу в любое время суток, всё чаще её тень падала на ночные заледеневшие палубы: капитан чувствовала – как животное, чувствовала большую охоту.

Напхи почти ни с кем не разговаривала. Ей передавалось всеобщее напряжение; она не знала ещё, что для кротобоев характерно предшествующее охоте оживлённо-возбуждённое настроение, и то, как вела себя команда «Фрея», было в высшей степени необычно. Рубщики мяса перебрасывались лишёнными, казалось, всякого смысла фразами, а трубка Суома не покидала его плотно сжатых губ, от ветра сплошь покрытых коростой.

Вечером, при почти полной тьме, поезд Эббы Шэппи стал.

Забор соли начался тут же. Не обращаясь ни к каким приборам, капитан сходу, на глаз определила подходящий участок и отдала приказ спустить дрезину. Почему-то одну-единственную... которая спустя всего несколько минут, неловко и как-то стеснительно и глухо звякая, встала на соседний путь и слегка качнулась.

Никогда Абаката Напхи не видела подобной дрезины! И где её только прятали, такую?

Нескладная, чудом не роняющая нечто, закреплённое на себе, она, безусловно, была разработана под нелегальную, ночную добычу соли. Кто был создателем, чей инженерный гений старался над нею – оставалось тайной, но особенным был даже способ транспортировки этого чудного агрегата: она складывалась подобно детской модели, и спрятать её было несложным делом.

Не просто тихо – практически бесшумно подошла дрезина с двумя пилотами к заросшему розоватым мхом давнему срезу, и изящная конструкция, установленная на её поверхности, склонилась влево.

Напхи, забыв о слежении за приборами «Фрея», подалась вся вперёд и напряжённо сощурилась, разглядывая.

Ничего нельзя было увидеть. Из-под днища дрезины, чуть заметные, выходили маленькие смерчики, закрученные из рыхлой здесь почвы. Нечто, смахивающие одновременно на асимметричную закруглённую лопатку и аутопсическую ванночку, плавно взметнулось вверх – под действием, скорее всего, электричества – и вплотную прижалось к срезу солончака. Все бывшие на поезде услышали однократный лёгкий свист и ощутили довольно сильную вибрацию воздуха.

Капитан Шэппи с улыбкой наблюдала за Напхи. И посматривала за её плечо, зная, что приборы в эту минуту меньше всего занимают ум штурмана. А воздух вибрировал то сильнее, то слабее.

К утру «Фрей» потяжелел на семнадцать тысяч унций минеральной соли.

 

 

В пятые сутки выхода на открытые рельсы Напхи научилась доверять вахтенным и не торчать каждую свободную минуту в рубке.

Теперь она крутилась возле пушек, заинтересовавших её своим разнообразием. Её не оставляло ощущение, что перед ней коллекция, – кто-то набивает своё жилище охотничьими трофеями, кто-то моделями локомотивов, кто-то книгами.

А Эбба Шэппи собирала, по всей видимости, гарпунные пушки.

Чем ещё можно было объяснить это режущее глаз разнообразие, этот бал конструкций из разных исторических эпох, от разных мастеров и очевидно снятых с разных составов – как «неродные» пушки на пиратских поездах? Многие были приварены повторно – красноречиво говорили об этом болты и следы сварки в основаниях стволов.

– Это моя гордость. То, на что ты смотришь. Бывшая палубная катапульта, я её немного подулучшила. – Напхи почувствовала, как погружается в горячий туман от голоса Эббы, которая подошла неслышно и положила руку на её плечо. – Технология ещё, наверное, наших первопредков. Видишь? Только пар и больше ничего. – Капитан обхватила ладонями неказистый на вид, небольшой элемент управления. – Огонь и вода. Союз двух начал, – она прищурилась и посмотрела вдаль.

И неожиданно изменилась в лице.

Растерявшаяся Напхи только и услышала чей-то нечленораздельный вопль; Эбба чудом не угодила рукой по её лицу, когда рванулась к измочаленному рычагу свистка, с кажущейся легкостью потянула его дважды, и «Фрей» вскрикнул всеми сиренами, протяжно и жутко.

Рупа Сирота, второй помощник, уже накручивал второпях ту самую, улучшенную Эббой пушку – всё же он делал это медленнее капитана.

И только тогда сознание Напхи прорвалось сквозь суматоху, ор и животный страх окружившей её команды. Сжавшись внутренне всем существом, она видела близкую смерть.

Огромный белый крот – неясно было, как он сумел подойти к составу незаметно и так близко, – вынырнул с левого борта и навис, угрожающе выставив здоровенные, каждая величиной с палубу, лапы, открывая сверкающие клыки из-под вздёрнутой губы.

И тут же рухнул обратно, моментально зарывшись в твердозём. В лица команды полетела крупная пыль и чувствительно ударили камни. Послышалась матерщина.

Сосредоточенный до предела Рупа чуть переместился влево, привстав, налёг на педаль, разворачивая гарпун. Откуда-то ему было известно до секунды направление белого, который вынырнул и вновь вздыбился, угрожающе колыхаясь, как столб белого пламени. Потянуло активированным зарядным веществом, и в нутре гарпуна что-то защёлкало – натяжение было на пределе. В утробе крота послышался густой рокот. Его короткий мех местами был так редок, что виднелась даже кожа,а на белесом брюхе болталось нечто, похожее на гигантские полупустые топливные бурдюки...

Напхи не слышала ничего, на бегу изменив направление от рубки к наведённому гарпуну, и, подбежав, схватила второго помощника за оба предплечья и сжала что было сил.

От неожиданности тот просто выпустил из рук поворотную вилку.

– Охуела ты?! – Рупа разинул рот не хуже белого и готовился извергнуть самую отборную ругань, но комично захлопнул губы, услышав из хрипатого мегафона спокойный голос капитана, заглушивший все остальные звуки царящего хаоса.

– По местам. Полный вперёд.

Напхи не поняла, как оказалась в рубке, с разбегу залетев туда, без помощи рук, ни разу ни обо что не ударившись. Там, внутри, она, стараясь быть спокойной, как Эбба, отдала регуляторы пара и, едва позволив составу разогнаться, запустила все дизели.

«Фрей» удирал от белого крота, и вслед ему ещё несколько минут нёсся угрожающий рёв, глухой и непрерывный, рождённый самым древним инстинктом, что влечет безрассудство и бесстрашие и человека, и крота, – тревогой за потомство, тревогой за собственный вид.

 

 

Очень гневно Рупа смотрел на капитана Шэппи. Он бы орал на неё, может, и подрался б, если бы не боялся снова сесть в тюрьму, теперь уже по статье «бунт», а в тюрьму Рупа Сирота не хотел.

Бригадир рубщиков Меджра Рахам тоже была очень зла. Её глаза краснели, как глаза оставленного далеко позади крота, а рот, в котором недоставало верхних и нижних зубов с правой стороны, кривился от досады.

Они оба хмурились так, что веки болели, когда капитан вызвала их обоих к себе. Им не хотелось слушать глупых оправданий и, возможно, похвалу девчонке-штурману, которой стало жаль кормящую самку крота и благодаря которой сорвался этап охоты.

– Из-за штурмана... этой... проебали! – Рахам мрачно смотрела в стену, и её маленькое непропорциональное лицо выражало только злость.

– Когда охотиться вообще начнём? – Рупа с недовольным видом цедил травяной чай из чашки капитанского сервиза. – Или каждого крота по пути будем расцеловывать?

Эбба писала в бортовой журнал. Изредка чесала карандашом то одно плечо, то другое, сдувая со лба отросшие неровные прядки. Она всегда заполняла бортовой журнал вручную.

Чашки сервиза не звякали – «Фрей» очень плавно брал стрелки. Выцветшая жидкость в старом хронометре плавала, навевала сонливость. Лакированный пол, блестевший из последних сил, ловил зайчики от светильников, и блики метались по стенам, не находя окон.

– Как вам мой чай, ребята?

Рахам отвела взгляд, а Рупа всё-таки звякнул чашкой о блюдце.

– Кротихи, даже если есть поблизости детёныш, обычно не нападают, эта, видимо, молодая и нервная, – капитан улыбнулась, запирая журнал. – И мех на кормящих никакой, весь кусками. И жир – где вы видели на них жир? И невредно думать о популяции тех, от кого наше существование частично зависит. И невредно думать вообще.

Второй помощник и командир рубищков поднялись.

– Так точно, невредно думать! Разрешите идти? – Они сказали почти одновременно, и Эбба кивнула. Повязка на её глазу чуть свернулась набок, и на оголённом участке кожи виднелась розовато-коричневая натёртая полоса.

Позволить им идти она не успела, её прервала двойная сирена, поданная штурманом со своего поста, – Напхи не смогла уснуть, терзаемая виной перед командой, и взяла внеурочную вахту.

– У нас крот. – Эбба поправила повязку и оживилась, точно как от хорошей дозы цикория. – Всех наверх, на места.

 

 

Огромного бурого крота добыла Рахам. Она облюбовала разрывной гарпун, с которым, по её собственным словам, лишь дважды имела дело, и попала им точно в основание горла. «Фрей» замедлил ход и наконец стал, а Напхи косилась происходящий на палубе ажиотаж и строго

срежиссированный бардак. Её, стоило ей покинуть своё место, увидела «мэм рубщица» и заорала сейчас же:

– Смотри, как я с кротом гуманно, да! – Рахам поймала стоявшего рядом Зива и смяла его в объятиях, не вынеся избытка восторга. Тот, раскачиваемый в её крепких руках, заболтался, как висельник, но по лицу его было видно, как ему приятно внимание бригадирши.

Напхи внутренне сжалась: недоставало только попрёков «гуманностью»! Карьеру не сделаешь без авторитета у других. Но капитан никогда не повышает голоса...

– Все машины стоп. Пар не запирать, – голос Эббы, как всегда спокойный, колыхнулся у самого её уха. Штурману в который раз захотелось привалиться к Эббе спиной, закрыть глаза и оказаться только вдвоём с ней на этом поезде. – Мощности абордажных блоков хватит, чтобы втащить его так.

– Мэм, машины стоят, пар открыт. В любой момент двинем, – сказала Напхи очень тихо и слабым голосом, но Эбба услышала даже сквозь свист пневматики блоков, грохот и перекатывание разделочного железа по палубам и нечеловеческий гвалт команды.

Глаз Эббы светился радостью. Ей было важно настроение команды, ей был важен вес добычи и безопасность рейса, но симпатия и всё возрастающая теплота между нею и смышлёной новенькой были куда важнее.

– На вторяк поднимай! – неслось снизу, где над землей, бесстрашные, на страховке парили закрепляющие тушу рубщики, и их голоса и сердца вздрагивали от запаха ещё теплой крови крота, от аромата удачи.

– Нет, на третий, – возражали с третьего.

– На втор-ряк, в ср-раку душу Огма! – ставилась точка в споре, как всегда, Рупой, и палуба вторяка – второго вагона – увенчивалась частью громадной туши. Голова, отделённая ещё на земле, летела на третью палубу, туда же – с криком «поберегись» – отправили одну за другой передние лапы. Меджра Рахам твердой рукой, с профессионализмом портного сделала красивый разрез над тестикулами и, пихнув руки без перчаток в нутро покойного гиганта, извлекла самое ценимое в Рельсоморье – железы.

Она подняла их над головой и потрясла ими, улыбаясь, не обращая внимания на кровь и лимфу, что капали ей на голову. В воздухе тотчас разнеслась жуткая вонь. Команда взревела. Эбба Шэппи стояла на крыше рубки и вопила, хохоча от радости, словно ребёнок в цирке. Она коротко, не переставая смеяться, отдала команду, и на головной вагон («головняк») к ней перебежали несколько человек, что должны были рассчитать и подготовить соль и отпереть отсеки. Охота капитана удалась.

Напхи невольно морщилась, видя, как в ходе разделки извлекают почки, содержимое кишок, тотчас кидают всё в баки, которые заваривали на скорую руку. Всё следовало везти с собой и утилизировать на материке. Сбрасывать с поездов биологические отходы в этих местах запрещалось, и это было продиктовано элементарной безопасностью – никто не гарантировал,что падальщики, может быть, даже очень крупные, не соберутся с достаточной скоростью на место охоты и в азарте не нападут на кротобоев.

Напхи почувствовала на лице и губах странную смесь слез, пота и свежего, тёплого дождика. Она хорошо видела крутившихся у туши на вторяке Зива и его подружку. Они тоже плакали, улыбаясь.

В груди теснило. Был ли это вид и запах большой смерти, прежде не встреченной, или феномен боевого крещения, ей было неизвестно. Но люди вокруг смеялись, кричали и пели, разбирая тушу легко, словно учебный анатомический набор.