Фото: Тенгиз Тарба

Стали на нашем приходе жалобы поступать на свечниц: мол, хамство, грубость и все такое. Вот и подошел я как-то к настоятелю: «Батюшка, — говорю, — назначьте меня, такого хорошего и замечательного, этим вашим свечником: я вам вмиг все исправлю».

— Или сам исправишься, — поддержал священник. — Вперед — на амбразуры! Только не осуждай никого!

— Нет, я только их жить поучу.

— Ну-ну. Бедняга, — это уже полушепотом, сострадательно и вдогонку.

Фиаско первое. Дисциплина

С первых часов стояния за «ящиком» мне это батюшкино сострадание вспомнилось. И не вдруг. Если к началу службы подходили вполне добродушные, деловые и знакомые прихожане, которые несколько удивленно улыбались, видя старого знакомого на новом месте, говорили четко и ясно, брали свечи и отходили к своему привычному месту в храме, то к концу богослужения увеличился поток нервно опаздывающих людей. Таких, которые опаздывают всегда и сознательно. Тишины в храме уже не было, разобрать потуги бедного чтеца донести до молящихся слова молитв к Причастию не представлялось возможным за заполнившим церковь гомоном новостей, обсуждений выборов и планов на «сейчас-из-церкви-выйдем-куда-пойдем?» Даже слова настоятеля, вышедшего из алтаря и призвавшего паству внимать словам молитв и помнить, что мы готовимся к великому таинству, подействовали лишь минуты на три. На четвертую зашли новые опаздывающие, не успевшие еще поделиться новостями.

Так или иначе, служба закончилась. Прошли молебны и панихиды, храм опустел. «А вот сейчас начнется самое тяжелое», — трижды повторила скромная девушка Наташа, помогавшая мне разобраться со свечами, просфорами, записками и т. д., глядя на мою ошалевшую физиономию. «Что же может быть тяжелее, — подумал я остатками мозга, — праздных разговоров за литургией и невозможностью услышать молитвы?»

Фиаско второе. Люди

Они, как известно, разные. Чаще всего — хорошие и добрые. Чаще всего, по-своему. После службы нужно было оборонять храм от беспризорников, стремившихся украсть деньги из кружек для пожертвований или сами кружки. Еще нужно было постараться отогнать от церкви дурно пахнущих криминального вида бомжей, справлявших нужду на стены церкви и сквернословивших.

— Милостыню они здесь собирают, — сказала добросердечная Наташа, — кто-то и сжалится.

— Так ведь они ее пропивают!

— Бывает!

Потом пришла тетенька в сапогах и серьгах, которой срочно надо было «разменять пять штукарей» (так и сказала — «штукарей»).

— Простите, — говорю, — здесь не банк, да и денег таких нет.

— Это в вашей-то РПЦ?! Да у вас денег не меряно! У вас тут вообще все должно быть бесплатно!

Положение спасла Наташа; она выложила какие-то бумажки: «Вот — счета за отопление и электричество. Впечатляет, правда? Оплатите их раз в месяц — и вы обязательно будете получать свечи без всякой платы». Впечатлили все-таки, видать, листочки: дама даже извинилась. «А я счета специально попросила копировать, — объяснила мудрая Наташа. — Многим помогает, кстати».

Потом пришел молодой мужчина. Долго стоял у иконы. Неумело крестился. Потом подошел к «ящику». «Мне свечку, пожалуйста», — вымолвил глухо. Свечу взял, снова подошел к иконе, поставил, снова долго стоял. Подошел: «Я с Кавказа приехал. Снайпер я». И начал рассказывать — выговориться воину нужно было. Всего разговора передавать не буду, но слова в память врезались: «Знаешь, как себя чувствуешь, когда в оптический прицел видишь, как “дух” твоего солдата режет, а ты его достать из винтовки не можешь — слишком далеко..?» Много рассказывал. То снова отходил к иконам («Я знаю — меня Богородица спасла. И не одного меня — многих»), то святой воды просил попить, потом сидел на скамейке — ждал священника. К счастью, батюшка вовремя подошел — ушли на исповедь. «Еще «афганцы» приходят, — тихо сказала Наташа. — Полицейские, бывает, спецназовцы. Пожарные, которые детей из огня спасали. У нас аптечка всегда полная — мало ли что с кем станет»…

Фиаско третье. Рецепты успехов и спасения

— Кому надо молиться, чтобы дочь в институт поступила? — спросила женщина, всерьез обеспокоенная образованием дочки, но, увы, не очень разбирающаяся в Христианстве.

— Как кому? Богу! — отвечаю.

— Какому?

— Один Бог вообще-то, — говорю (Наташа отвернулась и, похоже, улыбается).

— Молодой человек, я вас конкретно спрашиваю: какому богу надо молиться, чтобы дочь поступила в институт?!

Кому смешно, кому — хоть плачь…

…«Что лучше: простая или заказная литургия? А сорокоуст правда действеннее панихиды? А за какую записку просфору дают?» — и так далее и тому подобное. Таких вопросов за все дни, пока был свечником, я наслушался вдоволь. И никак, ну, никак не смог научиться на них отвечать. Одна из моих коллег, сменивших Наташу, умудрялась отвечать так, что люди выбирали те из пожертвований, которые были больше всего.

— А для чего это надо? — спросил наивный свечник.

— Не нужны большинству людей, приходящих сюда, рассуждения — большинству нужно быстро и правильно «вложить средства», понимаешь?

— Нет.

— Иди чаю выпей.

Выпивке чая помешала просьба продать двенадцать одинаковых свечей. Ну, пожалуйста — двенадцать так двенадцать. Я было направился к лотку со свечками, но коллега моя вдруг напряглась: «А вам, простите, зачем?» — спросила она молодую женщину.

— Мне бабушка так сказала.

— Простите, бабушка или бабка?

— Ну, бабка, ну и что? Она мне сказала эти свечки купить, зажечь, а потом ей принести — она с меня порчу снимать будет.

— Да вы что? Это ж опасно. Это же предательство!

— Кого? Кого предательство-то?

— Да Христа же.

И свечница минут сорок с молодой женщиной разговаривала. Та свечки все же купила. Но сказала, что в храме их поставит. Дай Бог!

— Мне сто свечей. Быстро! — бросив интересного и редкого цвета купюру на прилавок, сквозь угол верхней толстой губы процедил сверкающий дяденька. — Быстро, я сказал. Я те деньги плачу, понял? Кто у вас тут дома освящает? Вы на мои деньги все тут живете, ясно?

— Не, не ясно. Вы кто?

— Я?! Кто?! — тут остановить дяденьку было уже невозможно.

Был бы храм полон, все бы узнали, кто он, этот дяденька, «такой есть», «чё он может реально порешать» и «скока он добра ваще делает» и сколько колоколов его «уже с того света вызвать должны» — столько их он уже наотливал-нажертвовал. С другой стороны, и польза немалая: лучше понимаешь горькую иронию и боль Пушкина, писавшего про то, как смиренно и земно кланялся Кирила Петрович Троекуров, стоя на службе, когда диакон на ектении возглашал «…и о благотворителях святаго храма сего». Каждому времени — свой Кирила Петрович Троекуров…

Фиаско четвертое. Целлюлит и начальство

Не только свечи продавать надо за «ящиком» и поминальные записки — нужно и книгу хорошую помочь выбрать или еще что нужное. Зашла жутко интеллигентного вида пара, попросили подобрать что-нибудь из хорошей детской литературы. А я, к стыду своему, не успел еще с ней познакомиться по-настоящему, ну и брякнул: «Вот, говорят, стихи детские хорошие. Посмотрите — может, понравятся?» Открыли книжку, полистали. Начали читать. Перевернули страницу — улыбаться, смотрю, перестали. Руки задрожали, глаза заслезились. Дама села на стульчик, мужчина подошел ко мне и тактично отозвал в сторону. «Простите, — говорит, — но как в церкви можно продавать и предлагать вот такое?» — «Какое такое?» — невинно спрашиваю. Он понял, что я попал впросак, и просто начал цитировать что-то из детской православной книжки. Чем дальше он читал, тем сильнее мне хотелось провалиться сквозь землю. Там было что-то про благочестивую церковную мышь, жившую где-то в подвале, про просфорки, которыми ее кормил благочестивый сторож, про неблагочестивого кота и благочестивого сыщика Бобика с наморщенным умным лобиком.

— Стоп, — говорю. — Простите, ошибся. Не хотел вас обидеть.

— Да не в вас дело, — грустно так отвечает. — Просто я никак не могу понять: что, в России книг хороших нет? Зачем Церковь позволяет христианским детям читать такое? Нам что — православные неучи нужны, скажите?

— Не уверен. Могу предложить в качестве компенсации Лескова, Пушкина. Не желаете?

— Еще как желаю! А «Вини Пух» есть? Тот, настоящий, заходеровский?

— Извините.

Тяжело было, ох, тяжело, после таких вот вопросов (несколько раз люди искренне удивлялись отсутствию хорошей детской, да и взрослой литературы в православных храмах). Попробуй — докажи теперь, что мы выступаем за хорошее образование. И, кстати, что это мы называем хорошим, если продаем всякие благочестиво-сопливенькие шедевры для малышей?

Но не только книги интересуют людей — нужны иконы, четки и многое другое. Про качество икон нашего «ящика» говорить даже не хочется. Зашли как-то несколько сербов — посмотрели-поудивлялись, в руках повертели: «А нет ли настоящих икон, не штампованных? Другого какого-нибудь производства?» — «Нет, братушки. Извините опять же». Но смеховая истерика у братушек началась, когда они увидели стоящих отдельно на полке гипсовых, фарфоровых и пластиковых ангелочков, ангелов и ангелищ «made in China»: «Смотри, — заорали, — целлюлит!!! Католический целлюлит!!!» Подошел я к ним, чтобы с их точки зрения это счастье увидеть: м-да-а. Здорово смотрятся в православных церквях розовые ангелочки, способные ввергнуть в истерику стойких сербов, а заодно и напрочь убить чувство прекрасного у их русских собратьев!

— Пока ты тут возмущаться будешь и об утрате чувства прекрасного скорбеть, храм обнищает, — пояснили мне. — А еще проблем с начальством добавится.

— Почему?

— Да просто же все: во-первых, люди покупают то, что им нравится. Нравятся им твои целлюлитные монстры с крылышками — пожалуйста. Платят же? — Платят. Во-вторых, никому из нас тоже ни книги не нравятся, ни вот это вот чудо. Но община их вынуждена покупать: больше в епархиальном управлении ничего не купишь! А покупать свечи, иконы и прочее община имеет право только там, в управлении. В других местах — ни-ни. Так что все твои претензии насчет вкуса, уровня литературы и все прочее направь тем, кто занимается поставкой такой вот, извини за выражение, «благодати». Не будет община закупать товар в «управе» — жди праведного гнева и санкций от начальства. Зарплата, и без того невысокая, снизится, да и у горячо любимого отца настоятеля трудностей прибавится. Иди, короче, в епархиальное управление, а нас не касайся. Хотя мы тебя понимаем и молча поддерживаем, конечно».

Фиаско пятое. Усталость и вопросы.

Несколько дней подряд по 10–12 часов на ногах, нехитрый и быстрый обед в церковной трапезной, постоянное, как я выяснил, нервное напряжение, частые оскорбления и несправедливые обвинения — это все, конечно, содействует смирению. Или появлению мыслей о его отсутствии. Но усталость, даже изможденность — штука не из приятных, поверьте. Что-то жить захотелось даже. Подошел я к настоятелю:

— Простите, батюшка, дурака самонадеянного! Заберите меня из-за ящика вашего. Ничего-то я не сделать не смог. Людей только посмотрел.

— И как? Хороших много?

— Большинство так-то.

— А, ну тогда не зря свечником был, парень. И, как я понимаю, осуждать мы больше не будем, да?

— Угу.

— Ну, иди с Богом.

В общем, вытащил меня священник из-за ящика, за которым я провел 40 несмиренных дней. Дней, наполненных, честно говоря, не столько осуждением, сколько оторопью и вопросами, на которые я до сих пор не получил ответов. Почему, например, мы уже больше 20 лет вроде как без особых гонений живем, а ничего практически про Христианство не знаем. И, что страшно, знать-то особенно не желаем. Бабки с колдунами, мол, нам все расскажут. Почему мы считаем, что Бог нам просто обязан то-то и то-то выдать, если мы такую-то записку подали или столько-то штук колоколов «этой РПЦ» подарили. Почему в Церкви так удручающе мало внимания уделяется действительно хорошим книгам, предпочитая пугать людей или концом света или же гробить детский интеллект благочестивым сюсюканьем. Про ангелочков я уже говорил. Почему у приходов нет права покупать то, что необходимо именно им, а не брать кошмарного вида и качества товар в «управах», купленный не очень просвещенными, видимо, людьми-»специалистами». Почему нельзя разобраться с хулиганами и ворами. Почему не разобраться с бомжами — кто хочет, пусть работает, получает деньги, кто не хочет, пусть идет своей дорогой, но на церковь не мочится. Почему из-за денег для оплаты счетов за электричество и т. д. мы жертвуем элементарным эстетическим чувством. Почему мы приходим в храм не к началу службы, а к концу Причастия и болтаем, болтаем, болтаем…

Много у меня вопросов, очень много. Но главных, наверное, два: что же действеннее — сорокоуст или панихида? И какие записки сильнее — «заказные» или «простые»?

Так что осуждать трудящихся за церковным «ящиком» людей я бы не стал. Просто я побывал на их месте. Трудно им!