Чародейкою Зимою
Околдован, лес стоит,
И под снежной бахромою,
Неподвижною, немою,
Чудной жизнью он блестит.

Читать далее...

Не ветер бушует над бором,
Не с гор побежали ручьи -
Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои. 

 

Читать далее...

 За покинутым, бедным жилищем,
Где чернеют остатки забора,
Старый ворон с оборванным нищим
О восторгах вели разговоры.

( Продолжение.... )

 Зачем они ко мне собрались, думы,
Как воры в тихий мрак предместий?
...
И думы, воры в тишине предместий,
Как нищего во тьме, меня задушат.

"Думы" Гумилев

 Ave Maria - лампада тиха,
В сердце готовы четыре стиха:
Чистая Дева, скорбящего Мать,
Душу проникла Твоя благодать.
Неба Царица, не в блеске лучей,
В тихом предстань сновидении ей! 
Ave Maria - лампада тиха, 
Я прошептал все четыре стиха.


Брюль, Германия.

 Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь,
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.




В народе этот стих переложили по-своему, есть интересные варианты. Кто знает, присылайте.

         

    Девушка пела в церковном хоре
    О всех усталых в чужом краю,
    О всех кораблях, ушедших в море,
    О всех, забывших радость свою.
    
    Так пел ее голос, летящий в купол,
    И луч сиял на белом плече,
    И каждый из мрака смотрел и слушал,
    Как белое платье пело в луче.
    
    И всем казалось, что радость будет,
    Что в тихой заводи все корабли,
    Что на чужбине усталые люди
    Светлую жизнь себе обрели.
    
    И голос был сладок, и луч был тонок,
    И только высоко, у Царских Врат,
    Причастный Тайнам,- плакал ребенок
    О том, что никто не придет назад.

 

  

                     О наша жизнь! Ты во всемирном хоре
                  Фальшивый звук. Ты нам из рода в род
                  Завещанное праотцами горе,
                  Анчар гигантский, чей отравлен плод.
                  Земля твой корень, крона - небосвод,
                  Струящий ливни бед неисчислимых:
                  Смерть, голод, рабство, тысячи невзгод,
                  И зримых слез, и хуже - слез незримых,
                  Кипящих в глубине сердец неисцелимых.

 

 Зову тебя, святая Немезида!
О ты, кем взвешен каждый шаг людской,
Кем ни одна не прощена обида,
Ты, вызвавшая фурий злобный рой,
Чтобы Ореста, яростной рукой
Свершившего неслыханное дело,
Погнал к возмездью вопль их, свист и вой,
Восстань, восстань из тёмного предела,
Восстань и отомсти, как древле мстить умела.

132

 Ave Maria - лампада тиха,
В сердце готовы четыре стиха:
Чистая Дева, скорбящего Мать,
Душу проникла Твоя благодать.
Неба Царица, не в блеске лучей,
В тихом предстань сновидении ей! 
Ave Maria - лампада тиха, 
Я прошептал все четыре стиха.


Брюль, Германия.

 Бывают роковые дни
Лютейшего телесного недуга
И страшных нравственных тревог;
И жизнь над нами тяготеет
И душит нас, как кошемар.
Счастлив, кому в такие дни
Пошлет всемилосердый Бог
Неоценимый, лучший дар —
Сочувственную руку друга,
Кого живая, теплая рука
Коснется нас, хотя слегка,
Оцепенение рассеет
И сдвинет с нас ужасный кошемар,
И отвратит судеб удар, —
Воскреснет жизнь, кровь заструится вновь,
И верит сердце в правду и любовь.

Тютчев Ф.И.
 

 

По вечерам над ресторанами 
Горячий воздух дик и глух, 
И правит окриками пьяными 
Весенний и тлетворный дух. 
 

Вдали, над пылью переулочной, 
Над скукой загородных дач, 
Чуть золотится крендель булочной, 
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами, 
Заламывая котелки, 
Среди канав гуляют с дамами 
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины, 
И раздается женский визг, 
А в небе, ко всему приученный, 
Бессмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный 
В моем стакане отражен 
И влагой терпкой и таинственной, 
Как я, смирён и оглушен.

А рядом у соседних столиков 
Лакеи сонные торчат, 
И пьяницы с глазами кроликов 
"In vino veritas!"* кричат.

И каждый вечер, в час назначенный 
(Иль это только снится мне?), 
Девичий стан, шелками схваченный, 
В туманном движется окне.

Читать далее...

 Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку. 

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.   

1946 г.

 О Время! Исцелитель всех сердец,
Страстей непримиримых примиритель,
Философ меж софистов и мудрец,
Суждений ложных верный исправитель,
Ты украшаешь смертную обитель,
Ты проверяешь Истину, Любовь,
Ты знаешь всё! О Время, грозный мститель,
К тебе я руки простираю вновь...

130, Байрон 

 

 Что написал, то написал - не скрою,
Хотел бы лучше, но уж я не тот,
Скудеет чувств и образов полёт,
Уж, верно, старость кружит надо мною,
И скоро холодом зима мне в грудь дохнёт.

 

 

Слезы людские, о слезы людские, Льетесь вы ранней и поздней порой... Льетесь безвестные, льетесь незримые, Неистощимые, неисчислимые,- Льетесь, как льются струи дождевые В осень глухую, порою ночной.    1849(?)

 Я всё узнал: предательство льстица,
Вражду с приязнью дружеской на лике,
Фигляра смех и козни подлеца,
Невежды свист бессмысленный и дикий,
И всё, что Янус изобрёл двуликий,
Чтоб видимостью правды ложь облечь,
Немую ложь обученной им клики:
Улыбки, вздохи, пожиманья плеч,
Без слов понятную всеядной сплетне речь.

136

 

 

Я не люблю фатального исхода, от жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года, в которое я песен не пою.
Я не люблю холодного цинизма, в восторженность не верю, и еще -
Когда чужой мои читает письма, заглядывая мне через плечо.

Я не люблю, когда наполовину или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину, я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий, червей сомненья, почестей иглу.
Или, - когда все время против шерсти, или когда железом по стеклу.

Я не люблю уверенности сытой, уж лучше пусть откажут тормоза.
Досадно мне, что слово "Честь" забыто и что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья, - нет жалости во мне, и неспроста:
Я не люблю насилья и бессилья, вот только жаль распятого Христа.

Я не люблю себя, когда я трушу, я не терплю, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены, на них мильон меняют по рублю, -
Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю.
Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю.
 

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной...
Срок настанет - Господь сына блудного спросит:
"Был ли счастлив ты в жизни земной?"

И забуду я все - вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав -
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленям припав.

14 июля 1918