Игорь Удачин

"Моя Городомля"

рассказ, 2013

Источник - Содружество литературных проектов "Русское поле", "МолОко"

Фактически с пребывания на этом удивительном острове началась моя семейная жизнь. Если вспомните, в августе 2010-го Москва была задымлена необычайно. Стояла аномальная 40-градусная жара, всепожирающая стихия пожаров угрожающе расползалась по средней полосе и уже взяла в блокадное кольцо столицу, подарив МЧСникам (и не только им) море головной боли. Сказать о том, что дышать было нечем ― не сказать ни о чем. На свадебных фотографиях, как в диком тумане: Красная площадь, Лужков мост, Поклонная гора. За десять шагов уже мало что разглядишь. Счастливые и в то же время плачущие от въедливой гари глаза измученных молодоженов и самых стойких гостей с респираторами вместо лиц… Спасибо чьей-то забавной выдумке ― на белых респираторах ярко-красной губной помадой подрисовывали смайлики, чтобы будущий свадебный фотоальбом хоть как-то поднимал настроение, а не походил на фоторепортаж из зоны экологического бедствия. Наше с молодой женой свадебное путешествие больше смахивало на бегство. Лишь бы куда из этого знойного, чумазого от сажи, до последней травинки выжженного мегаполиса. С вылетом за границу что-то тогда не получилось, зато молва своевременно донесла: в Тверской области все не так удручающе. Эти края традиционно любимы москвичами-походниками за живописность верхней Волги и многочисленных озер ледникового происхождения, с поросшими лесом мысами, причудливыми заливами и таящими в себе загадку островами. Не раздумывая, решились на молниеносный старт ― и вот мы уже на втором по величине острове озера Селигер, посреди неописуемо красивых и величественных хвойных исполинов, в неге кислородного опьянения.

Что же такого особенного в Городомле? Чем этот остров удивителен? То, что могло бы выдать его секреты, не сразу бросается в глаза, но день ото дня станет неодолимо нарастать ощущение: место, куда ты попал, не столь простое, каким поначалу могло показаться. Хорошая изоляция острова уже заставляет о чем-то задуматься, а когда углубишься в сосново-еловый лес и наткнешься на многокилометровой протяженности заграждения из колючей проволоки, от возникающих вопросов уже совершенно точно не отбиться. Впоследствии, когда я заинтересовался историей острова и кое-что о нем узнал, вот какие всплыли факты. В 1929 году на острове началось строительство института, который позже начал проводить научные изыскания в области создания противоящурной сыворотки. Именно тогда на острове вырос поселок, с колючей проволокой, охраной и статусом секретного объекта. Просуществовал Ящурный институт с 1932 года до начала Великой Отечественной, после чего объект эвакуировали, а на его месте разместили госпитали. К концу войны необходимость в госпиталях отпала, и с 1946 года на острове Городомля начался новый, так называемый «ракетный» период, самый яркий с точки зрения исторической важности и, я бы даже выразился, влияния на судьбы мира. После капитуляции фашистской Германии разведки США и СССР развернули активный поиск ракетных секретов проигравшей стороны. Практически все ведущие специалисты, вся верхушка немецкого ракетного проекта сдалась американским войскам. Но наши тоже были не лыком шиты. Более 150 немецких специалистов (а с семьями почти 500 человек), кто по желанию, а кто и против воли, приехало работать в СССР. Сначала в Химки, Монино и Подлипки, а затем на райскую Городомлю, которая, впрочем, вряд ли показалась им тогда настолько райской, как мне в августе 2010-го… Я лишь знаю, что немцам было разрешено взять с собой членов семьи, домашних животных и любые вещи, какие им хотелось. Более того, можно было уехать с любой женщиной, совсем не обязательно с женой. Так что в этом отношении у них было даже своеобразное преимущество передо мной, так как в свадебное путешествие, как вы знаете, принято отправляться исключительно с новоиспеченной законной супругой, и другие варианты не рассматриваются. Немцев на острове разместили довольно неплохо, каждой дойч-семье выделили отдельную 2-х или 3-х-комнатную квартиру (большинство сотрудников советского НИИ, к слову, селили в бараках или, в лучшем случае, на частных квартирах), определили хорошую зарплату. Но все-таки это был не отдых, это была напряженная работа режимного предприятия. Остров охранялся строго, с часовыми и собаками. Вокруг острова курсировали сторожевые катера. Хотя при этом немцы свободно выезжали в выходные дни в Осташков затариться свежим продовольствием на рынке, и послевоенное советское население, раздетое и голодное, в прямом смысле слова заглядывало им в рот и, пересиливая страх перед «сталинскими указами», пыталось им что-то продать по спекулятивной цене, дабы разжиться лишней копейкой для прокорма семерых по лавкам.

Но я не хочу сейчас углубляться в дебри житейских нюансов из тех времен, которые не застал самолично. По свидетельствам прямых очевидцев, к немцам относились хорошо, уважали их аккуратность и порядочность, а немцы в ответ всегда пытались как-то отблагодарить русских товарищей, украдкой делали им подарки за необязательные услуги. Поселившихся на острове немецких детей учили русские учителя. Русские и немецкие дети сумели хорошо поладить и понять друг друга, пока судьба вновь их не развела. Нынешнему поколению сложно разобраться в тех непростых и трогательных взаимоотношениях с немцами на стоящих перед глазами примерах своих туристических вылетов на курорты Анталии или Хургады… Чем занимались немцы и прикрепленные к ним советские ученые на острове? Программой пуска «ФАУ-2» и развертывания производства этих ракет в СССР. Советская модификация ракеты «ФАУ-2» получила название «Р-1» и спустя время была принята на вооружение. Случалось слышать мнение, что «дорога в космос» начиналась именно отсюда, с Городомли. Но тут уж я не возьмусь ничего утверждать. Да и не все факты из нашей истории еще рассекречены… В 1951 году немецкие специалисты с семьями были репатриированы в ГДР. 

Свято место пусто не бывает. Началась новая жизнь, внедрили новое производство. Закрытое предприятие переродилось в завод «Звезда», который и поныне функционирует в поселке «Солнечный». А что в нем производят, как-то неловко было спрашивать у местных жителей (примем, как версию, гироскопы высокой точности). Контрольно-пропускной режим до сих пор действует на острове, и это, конечно, непроизвольно навевает разные вольноотпущенные мыслишки и фантазии. Самовольная высадка на остров до сих пор запрещена. Чтобы попасть на остров, нужен временный пропуск. Для собравшихся в гости родственников жители Городомли тоже заранее заказывают пропуска. На острове полностью автономная жизнь. Случись вдруг, тьфу-тьфу-тьфу, война, эпидемия, экологическая катастрофа на «большой земле» ― на острове, ощущение, погорюют, но выживут и переживут. Местный менталитет ― интереснейший гибрид между жителями далекой русской глубинки, легкомысленными обитателями курортной зоны и высококвалифицированными технарями, готовыми поболтать о политике или рыбалке, но не о работе.    

История Городомли началась, конечно же, намного раньше, чем взялся описывать ее я. Совсем в седую глубь веков мы не полезем, но немножко углубиться в более раннее прошлое себе позволим. Когда-то остров принадлежал боярину Борису Федоровичу Лыкову, который в свою очередь подарил его в 1629 году мужскому монастырю Нило-Столобенская пустынь (о нем я отдельно расскажу ниже). Престарелые монахи получили остров с правом пахать, косить, рубить лес, а также ловить рыбу во внутреннем озере (называется оно Дивное и вполне оправдывает свое имя). Еще они собирали грибы и ягоды. И даже выращивали плодовые сады. Так в восточной части острова возник Гефсиманский скит. Он и доныне хорошо сохранился и в комплексе с современными постройками стал частью дома отдыха «Селигер», в котором мы и проживали (бывшие кельи превратили в уютные домики). В 1920-х годах скит был закрыт, а остров передан в распоряжение НКВД. Совершенно точно известно, что именно на острове Городомля великий русский художник, «певец русского леса» Иван Иванович Шишкин написал картину «Утро в сосновом лесу», известную всем сладкоежкам по репродукции на фантиках советских конфет «Мишка косолапый». Был у картины и соавтор ― Константин Аполлонович Савицкий, написавший непосредственно медведей, но коллекционер Павел Михайлович Третьяков самовольно стер с полотна его подпись, не посчитав вклад Савицкого существенным. Такие интересные перипетии. А в 1910 году на острове побывал, к примеру, фотограф царя Сергей Михайлович Прокудин-Горский, известный как пионер цветной фотографии в России. Тянуло, ох тянуло людей творчества на Городомлю. Вот и я, хоть и куда более скромный, но тоже человек к творческой деятельности причастный, почувствую в себе эту тягу, но о моих чаяниях и переживаниях ― позже.

Итак, Нило-Столобенская пустынь. Расположен мужской монастырь на острове Столобный. История Столобного и Городомли так тесно переплелась, что нельзя рассказывать об одном острове, умолчав о другом. Именно из Ниловой пустыни перебрались на Городомлю первые монахи будущего Гефсиманского скита. Начиналось все с того, что отсылали на необжитую Городомлю монахов за провинности. А как появилась сама Нило-Столобенская пустынь?

Преподобный Нил Столобенский родился в конце XV столетия (предположительно 1485 год) неподалеку от Великого Новгорода, в Валдайском уезде в погосте Жабенском. После смерти родителей отправился в Крыпецкий монастырь, где принял монашеский постриг с именем Нил в честь преподобного Нила Постника. В 1515 году Нил покинул монастырь и пришел в лес близ реки Черемхи, где построил себе келью и прожил в ней отшельником 13 лет, питаясь травами, желудями и все время проводя в молитвах. О Ниле прослышали, к нему стали приходить люди за наставлениями. Однажды к нему заявились разбойники, чтобы его убить и чем-нибудь поживиться. Нил сотворил молитву и вышел к ним с иконой Пресвятой Богородицы. Разбойникам привиделось, что преподобный окружен множеством вооруженных людей. Они в ужасе упали к его ногам и раскаялись. Но это был нехарактерный случай ― в основном, конечно, приходили за молитвами и утешением. Тяготясь вниманием, в 1528 году Нил переселяется на остров Столобный на озере Селигер. Сначала вырыл там себе землянку, через год построил деревянную келью и часовню. В одиночестве Нил Столобенский 27 лет прожил на острове. Почему «Столобенский»? Разгадка термина в особом (достаточно редком и неподдающемся нашему пониманию по сложности) виде христианского аскетизма. Не желая спать лежа, Нил вбил в стену кельи крюки и, опираясь на них, отдыхал. Иными словами, он долгие годы не позволял себе ни прилечь, ни присесть, даря свое терпение и подвиг Богу. Когда я узнал, как он жил, меня это поразило. Желая поделиться впечатлением, я много раз рассказывал о Ниле Столобенском собеседникам. Чаще все замирали, пропускали через себя и дивились точно так же, как дивился я. Но однажды, на свою беду, я нарвался на прожженного хама и нигилиста. «А что, он и «это» стоя делал, и по ляжкам текло?..» Признаюсь, я не нашелся что ответить. Мне было горько и обидно, что мое восхищение силой человеческого духа так легко опошляется напоминанием особенностей человеческой физиологии. Этого остряка я стал обходить стороной, но мое восприятие чудесного он, как ноншалантный хирург, цинично смолящий цигарку перед операцией, искромсал, запачкал, инфицировал навсегда… Зачем я об этом вспомнил и испортил рассказ?.. Наверное, потому, что я сейчас слаб, растерян. Мне очень плохо. Но об этом речь тоже впереди, если хватит сил дописать начатую историю.

В построенной собственными руками часовенке выкопал Нил себе могилу и уложил туда струганный гроб, чтобы не забывать никогда о смертном часе и ответе на страшном Суде. 7 декабря 1555 года Нил Столобенский преставился. Прославление святого произошло в конце XVI века, но точный год канонизации не известен. Обретение мощей совершилось во время строительства каменного Богоявленского храма на месте кельи преподобного 27 мая 1667 года. А в феврале 1919 года над останками Нила Столобенского публично надругались…

Историю обители я описывать не возьмусь. Много было интересных фактов, были и чудеса. Но обо всем этом, кто возымеет желание, пусть узнает самостоятельно из других источников, более достоверных, нежели мое вольное авторское повествование. С историческим обзором я закругляюсь. Хочу лишь ввернуть напоследок интригу для сведения кладоискателей. Когда большевики, вволю попалив по Ниловой пустыни из пушек, ворвались в ее пределы, то не нашли и малой доли тех богатств, на которые рассчитывали. Существует гипотеза, что монахи успели захоронить не имеющую цены церковную утварь на дне Дивного озера на острове Городомля…

Вот мы и вернулись опять на Городомлю, в 2010 год… Я гребу на лодке по озеру Дивное. Где-то там, внизу, под слоем ила, возможно, таятся несметные сокровища Ниловой пустыни. Но я не думаю о них. Мое сокровище сидит сейчас вместе со мной в этой утлой двухвесельной плоскодонке и влюбленными глазами смотрит в мои влюбленные глаза… Она мне ласково выговаривает, что это наш медовый месяц, и я не должен так много рыбачить, а побольше времени уделять ей. В этой прелестной румяной девушке напротив ― вся моя жизнь, все мои желания и стремления, вся моя судьба… На любые ее капризы я с готовностью киваю головой, хотя и немножко расстраиваюсь, как расстроился бы на моем месте любой заядлый рыбак, которого ограничивают в свободе погружения в свою любимую стихию… Никогда я не был и, наверное, уже не буду счастливее, чем тогда. А эти велосипедные прогулки? А купание вдвоем на пустынном пляже? А гуляния с фотоаппаратом по лесу? Эти встречи, меня промокшего, продрогшего, стучащего зубами, на зябком берегу возле пристани, на последнем издыхании врезающего нос лодки в песок? Мы оба там неприятно переболели, и все-таки помнится только хорошее. Наташкино горлышко мы лечили по подсказке местных знахарей прикладыванием на ночь потрохов свежевспоротой рыбы, а мои занывшие от ледяной воды зубы ― парацетамолом и ее медово-сладкими любящими поцелуйчиками…  

Хотя, что я себя обманываю? Она никогда не будет считать этот отдых лучшим. До и после были более интересные в ее понимании поездки. Мне пришлось влюбиться в Городомлю в одиночку, ни с кем, ни с единой живой душой эту влюбленность не разделив.

Спустя год я вернулся на Городомлю со своим старшим братом. Я хотел чуть не силком раскрыть ему веки и скомандовать: «Гляди! Дыши! Разгрузись! Проникнись…» Но он только отшучивался и, похоже, тоже ничего не понял из того, что чувствую здесь я. Ловля на фидер нас очень увлекла, и даже не успелось поболтать по душам за целую неделю, хотя это был наш первый совместный отдых за всю жизнь. Два родных брата, планомерно приближающихся к рубежу в 40 лет (он раньше, я почти следом с разницей в четыре с половиной года) ― первая возможность без беготни поговорить о чем-то жизненном, философском, непреходящем, и… не до этого совсем. Чем же больше всего запомнился отдых с братом? Тем, как глупо обгорели на солнце. Наши ступни, наиболее пострадавшие по сравнению с другими частями тела, были похожи на вздувшиеся, так и пышущие жаром лепешки, только-только вынутые из печки. Ходили как паралитики, смеша местный персонал и отдыхающих стариков. Еле уехали на полусогнутых восвояси, еще и нагруженные уловом, на треть закопченным, на две трети замороженным для московских жарок… 

В третий раз я посетил Городомлю в компании самого себя. За полтора месяца до моего отъезда умер после продолжительной мучительной болезни отец. Мне надо было побыть одному. Жизненно необходимо. Я должен был в тишине, глядя на голубую водную гладь, сказать себе, произнести в полный голос: «Ну все, парень, ты теперь сирота»… Мать я похоронил в семнадцать, а теперь отец… «Будь сильным, умей слушать дождь», ― так звучала строчка из забытой песни, которую я сочинил в ту пору, когда умерла мама. И вот я сижу, смотрю на молчащие колокольчики закинутых фидеров, и… как по колдовству, начинается дождь… Такой проливной, что даже дождевик не спасает.

У каждого человека на этой земле должно быть какое-то убежище от шумного мира, недосягаемый, милый сердцу сохран, где в тиши и спокойствии он клеточка за клеточкой может восстановить себя, отринуть все накипевшее, очиститься и возродиться. Сдуть с себя расклокотавшуюся пену и почувствовать, как душа вместе с порами бледной городской кожи задышала жизнью. Настоящей, всамделишной, без обмана. Мне порой кажется, я изначально явился на этот свет с заложенной в меня ласковой мечтой о своем уютном мирке, где меня не коснутся никакие горести и треволнения. Порой даже нет-нет да и возникнет нелепое ощущение: я так сильно устал еще до рождения, что какой уж вы от меня активности хотите здесь… И вот я ищу, ищу, всю свою жизнь ищу контуры и месторасположение этого неуловимого мирка-райка — и никак не нахожу. Вместо этого жизнь продолжает муштровать меня без поблажек, и дух перевести попросту некогда. Я молю только о спокойствии и о тихой красоте.

Мне казалось, в четвертый раз я поеду на Городомлю, уже многое поняв о жизни, во многом разобравшись, что я к этому времени сакраментально близко приближусь к осмыслению земного счастья и чуть ли не научусь ходить по воде, побросав на берегу глупые бесполезные садки, рогатки, подсачеки и фидеры… Но не тут-то было. Моя почти на три года повзрослевшая с момента свадьбы жена, моя Татуля, объявила, что ошиблась во мне, что разлюбила… и я со своими манатками могу убираться на все четыре стороны, лить слезы по мне никто не станет. Я смотрел в холодные стекляшки ее глаз и долго не мог понять, шутит она или говорит всерьез. Куда это в одночасье делось, куда ушло, кем украдено? Где эти лучащиеся влюбленные глаза моего милого пассажира, сидящего в лодке напротив, посреди озера Дивного?.. Нет, это все-таки какой-то розыгрыш, думал я. Такого не бывает. Такого не должно быть. Бог насквозь видит мою душу, Он знает, как я люблю ее всем сердцем. Почему же Он это попускает? За что приготовил мне это испытание?..

Мне пришлось согласиться на развод и уехать. Ни ласка, ни вразумляющие разговоры, ни скандалы ― ничего не помогло. Я где-то был не прав, где-то допустил ошибку ― но где именно, поздно было соображать. Невольно всплыл и монополизировал мои умственные лабиринты вечный неразрешимый вопрос: «Что важнее: быть любимым или любить самому?» Наверное, она всегда отдавала мне больше, чем умел отдавать ей я. Крен нарастал, и конструкция разрушилась. Когда хоронил родителей, мне было горько и больно, как любому любящему сыну, но я хотя бы умом понимал, что свершилась неизбежность. Когда хоронишь брак с человеком, с которым хотел прожить долгую жизнь, до дна испив чашу радостей и горестей ― не намного легче, а может, в чем-то и потяжелее. Потому что не было никакой неизбежности, а была лишь неспособность на поступок, который бы все изменил и исправил… Не сумев придумать, что это мог бы быть за поступок, я отступил. Мне хотелось, чтобы она просто была счастлива. Если разучилась быть счастливой со мной ― пускай без меня… Лишь бы ей было хорошо…

Переехав, я не позволял себе унывать, я искусственно-злорадно бодрился. Какие перспективы впереди! Полная свобода! Сейчас перепробую новых женских тел! Буду, как король, выбирать из выстроившихся в очередь за дверью моей опочивальни красоток!.. Но до мстительной вакханалии так и не дошло. В одно «прекрасное» утро я не смог подняться с постели. Меня всего колотило, я закутывался в ватное одеяло посреди жаркого лета, обливался липким потом, меня тошнило. В общем, я в одночасье расклеился ― видимо, на нервной почве. Я все-таки решился на попытку добрести до кухни приготовить себе чай, но посреди коридора ноги, как иструхлявившие, подломились из-за головокружения. Я почти что на коленках дополз обратно и попытался уснуть, но даже спать у меня не получалось. Я мог только страдать, боясь любого своего неосторожного движения, причиняющего боль…

Всю эту историю я записал под гнетом неотступного страха, что в любую секунду умру. Меня найдут спустя неделю, отдавшим Богу душу в забвении и одиночестве, отвратительным, разложившимся ― один в один, как умер несколько лет назад в своей гиблой коммунальной комнатушке мой несчастный товарищ Ромка Ледяев, в 33, совсем молодой… Пару абзацев назад я наступил на горло своей гордости и позвонил своей бывшей. Она удивилась. Она сказала: «Неожиданно». А я ей сказал: «Просто приезжай, если можешь». Я лежу, подобрав ноги. Две прислонившиеся друг к дружке коленки топорщат одеяло, туго натянув его от живота. Грифель карандаша скрипит по бумаге. Разбрасываю вокруг себя испещренные каракулями листы. И жду… Я хочу увидеть ее хотя бы в последний раз и попросить за все прощения.

Меня выкинули на свалку, чтобы я тихо окочурился, никому при этом не испортив настроения. Я словно детдомовский ребенок, от которого отказались как от надоевшей игрушки. Я взрослый мужик, а реву в подушку. Стыдоба стыдобой. Колочу в стену сведенной судорогой ногой, отравляя покой ни в чем не повинным добродушным старикам-соседям. Моя наволочка так отсырела и просолилась, что хорошо бы ее поменять. Впрочем, я вряд ли заставлю себя совершить вторую попытку, чтобы на своих двоих добраться до шкафа с запасным бельем. Но хоть я и брюзжу ― нет у меня в душе подлинной обиды или злости. Не чувствую я этого. Хочется уметь ценить жизнь в любых ее проявлениях. Даже к своему отчаянию хочется попробовать отнестись с благодарностью. За то, что оно меня чему-то учит… 

На минуту забываюсь в спасительной дреме, и вижу, как выхожу из своего деревянного домика и бреду по извилистой тропинке меж хвойных стен к большой воде. Вот маленькая пушистая королева, белочка, перебежала мне дорогу. На удачу. Иду дальше, и в стороне, в частоколе деревьев, дятел долбит огромный столетний пень. Всегда думал, что дятлы — это такие миниатюрные пташки, вроде цыплят. Но сейчас передо мною не цыпленок, а целый петух, да еще и увеличенный в полтора раза. Огромная черная птица с красным хохолком, не обращающая на меня ровно никакого внимания, а, знай свое дело, мерно выбивающая щепы из трухлявого горемыки-пня. Продолжаю променад. Хвойные великаны расступаются, и передо мною чудо голубой водной глади, чуть подернутой перекатывающимися морщинками. Знаю, что эта вода бывает и сурова. И на лодке тебя так отнесет «погулять» куда подальше, что потом, возжелав вернуться обратно, двух весел покажется мало… Но сегодня я ловлю с берега, и вода селигерская ― как колыбель. Кругом радует глаз жизнь. Журавли, чайки, утки, стрекозы, шмели. Щука бьет хвостом, охотясь за мальком, и окунь здесь же, наготове, и угорь притаился где-то на дне, и мясистый лещ подходит близко к берегу подкормиться после нереста. Славная идиллия. Только человек здесь лишний. Я… я… здесь лишний.

Всегда представлялось, что напишу о Городомле с натуры. Проезжая на велосипеде по цветущим аллеям поселка «Солнечный». Гуляя по лесу в окрестностях озера Дивное. Вдыхая полной грудью вольный целебный воздух, гребя против ветра с набором удилищ навстречу дальним камышам. Провожая закаты и встречая рассветы на Майской косе… Не сложилось. А откладывать до вилами по воде написанного раза побоялся. На полке, куда не достать рукой, стоит деревянная фигурка Нила Столобенского. Гляжу на маленького Нила и улыбаюсь.

Приедет она все-таки или нет?

Даже если нет…

Я ее люблю…

Ее…

И мою Городомлю.