Тьфу тьфу тьфу тьфу тьфу.
По идее велено через месяц ложиться на операцию.
Эх эх.

В те дни, когда я вылечилась, выздоровела и робко выглянула во внешний мир, на меня шквалом обрушилось и застало врасплох моё собственное Имя. Оно было повсюду, на работе, на улице, в магазине, в метро. Мальчики на работе, до сих пор ограничивавшиеся только дипломатичным "пока" перешли на множество вариаций от "Сонь, пока!" до "София, удачного вечера..". Один из новых опрометчиво начал звать меня Софой.. Этой привилегией обладают только сумасшедшая рыжая соседка снизу Гаврилна и преподавательница не помню чего Женечка, вторая - частично. Впрочем, поразмыслив, я не стала наставлять его на путь истинный, решила, пускай для разнообразия будет так. И вот обещанным удачным вечером в обычный час пик на длинном-длинном эскалаторе я, не завоевав себе места справа, разбив пару женщин хватаюсь за поручень, чтобы не быть унесенной вниз потоком бегущих людей. Женщины говорят о Соне, которая не сделала эфирки. Я еду в книжный, и, выбирая себе ежедневник, наблюдаю сквозь полки, как семилетняя Сонечка разглядывает аляповатых птичек на проволочках и сетует на тяжелую школьную жизнь, на мальчишек, разрисовавших линейку, которую, разумеется, необходимо заменить новой. И так всю неделю, в среду-четверг-пятницу, в субботу и в воскресенье. А на следующий день я исчезла. Следующий день начался скверно, знаете, как это бывает, будильник не сработал, проспала, встала не с той ноги, уронила потеряла забыла, сломала любимый каблук, опоздала на работу. Но никто не заметил. Никто не поздоровался, никто ничего не спросил и не поручил, никто не позвал обедать, никто не предупредил, надолго ли уходит, хотя делают так всегда. Я чувствовала себя привидением, исчезающим воспоминанием, как будто проснулся тот, кому я снилась. Казалось, будто меня просто нет. Я сидела и боялась, что кто-нибудь сейчас попытается пройти сквозь меня, и еще больше боялась, что у него это получится. Мне даже не пришло ни одного письма. А в положенное время я бесшумно ушла. А на следующий день я исчезла окончательно. Рецидивирующий паратонзилярный абсцесс (слева). И снова тридцать восемь и много, больно, и нетронутый чай. Я спустилась в клинику на первом этаже моего дома, там в очереди к врачу мне на колени и плечи высыпалась кучка детей. А врач ткнула мне в горло своей волшебной палочкой, и мир уплыл влево и вниз под затихающее "о какой ужас". Меня откачали нашатырём (жуткая всё-таки дрянь), денег не взяли и велели ложиться в больницу. Отец поднял кипиш, я собрала самое необходимое типа симки с рабочим инетом, и мы поехали лечиться дальше. Дальше на меня взглянули одним глазком и выписали наряд на больничную койку. Куда мы и отправились. А там моё уже полубессознательное тело проволокли по рукам, и снова вернулись колючки, и впились в мои бледные бескровные пальчики сразу дважды, трижды, и присосались железяки какие-то к белой девичьей груди, и после всех этих мук уложили меня наконец-то на пресловутую койку. И, собственно, тут мои приключения только начинаются.
Пишу я сейчас, лёжа под одеялом в палате двадцать пятого лор отделения Боткинской больницы под тихий храп двух бабушек-соседок. Через несколько секунд мой телефон чуть слышно пикнет, и всё вышенаписанное уйдет в небытие, и весь следующий день я буду писать это заново.
- девочка, что ты тут видишь?
- это смска!
- ну какая же это смска, девочка, смотри, сколько написано всего, это же дневниковый пост!
- а вот такая вот это нефиговая смска...

Колючки пришли к белке внезапно и совершенно самостоятельно, как желание съесть чего-то конкретного или всем известное «чего-то хочу а чего – не знаю». Белочка в тот момент грызла пришедшие тем же путём ананасы, посему подвоха не увидела, приняла колючки с радостью, вложила в них самый светлый смысл, какой у неё был, и стала их желать. В соответствии со вложенным смыслом, колючки находились очень далеко, поэтому желала их белочка чисто гипотетически, это, как говорится, был процесс ради процесса.
А Колючки тем временем, найдя себе место в белочкиных желаниях, начали претворять в жизнь свои коварные планы. Шесть дней и шесть ночей они колдовали, шевеля своими длинными скрюченными пальцами над материей бытия, закручивая вокруг белочки сквозняки подпорченной реальности, пока стойкая, но ничего не подозревающая белочка не склонила наконец перед их мощью коленей, схватилась лапками за горло и отрубилась на коврике в ванной. Тогда Колючки, потирая свои колючки, проложили себе путь в белочкину реальность через её выключенное сознание, и стали делать последние приготовления.
А спустя еще один день и ночь, они вцепились своими маленькими колючими ручками белке в горло!!! А большими острыми ногами – в хвост. Добавили для верности еще скальпель и ножницы, и так по сей день и держат. А белочка бродит грустной тенью по своему дому, молчит, ничего не ест и плюётся кровью. Горло её изрезано, хвост покрыт синяками, а душа из последних сил своих борется с разочарованием в редкие часы тревожного сна.
Последним утром белочке снился ёжик, что характерно. Он ходил по краю чьего-то балкона с каким-то крупным хомякоподобным, а белочка сидела в оконном проёме и боялась, боялась, что вот-вот кто-то один из них испугается второго и свалится от страха с балкона вниз. Но выяснить, чем кончится дело, белке так и не удалось, потому что пришли Колючки, вцепились ей в хвост и разбудили её.
Так и живём.
Отсюда мораль – будьте осторожны в своих желаниях, друзья.

Знайте, други, что через полтора часа вашу непокорную будут привязывать ремнями к кровати и резать. Олелуи.