< ..>
“— Мы — задорные и озорные существа, весёлые дети Вселенной. Мы не можем умереть, и нам, как и иллюзиям на экране, ничто не может повредить.

Но мы можем поверить в то, что нам очень плохо, и представить это в самых ужасающих и мучительных подробностях, на какие только способны.

Мы можем поверить в то, что мы жертвы, что нас убивают, или что мы сами кого-то убиваем, и что мы — лишь пешки в борьбе милостивой Судьбы и Злого рока.

— У нас много жизней? — спросил я.

— Сколько фильмов ты посмотрел?

— Ага!

— Фильмы о жизни на этой планете, о жизни на других планетах; всё, что имеет пространство и время — лишь фильм и иллюзии, — сказал он. — Но пока что, в наших иллюзиях, мы можем многому научиться и неплохо позабавиться, правда?

— А как далеко ты проводишь эту аналогию с фильмами?

— А как далеко тебе бы хотелось? Ты сегодня посмотрел фильм отчасти от того, что я хотел его посмотреть. Многие выбирают себе жизни потому, что им нравится быть и работать вместе с друзьями.

Актеры из сегодняшнего фильма и раньше играли вместе — «раньше или позже» — это зависит от того, какой фильм ты посмотрел первым; ты даже можешь видеть их на разных экранах одновременно.

Мы покупаем себе билеты на эти фильмы, платя за вход своим согласием поверить в реальность пространства и реальность времени... Ни то, ни другое не истинно, но тот, кто не хочет заплатить эту цену, не может появиться на этой планете, или вообще в любой пространственно-временной системе.

— А есть такие люди, которые совсем не имели жизней в пространстве-времени?

— А есть такие люди, которые совсем не ходят в кино?

— Понял. Они учатся иначе?

— Ты прав, — сказал он, довольный мною. — Пространство-время — это довольно примитивная школа. Но многие держатся этой иллюзии, даже если она и скучна, и они не хотят, чтобы в зале зажгли свет раньше времени.

— А кто сочиняет эти фильмы, Дон?

— Ну не странно ли, как оказывается мы много знаем, если начнем спрашивать самих себя, а не других? Кто сочиняет эти фильмы, Ричард?

— Мы сами, — сказал я.

— А кто играет?

— Мы.

— А кто оператор, киномеханик, директор кинотеатра, билетер, кто смотрит за всем этим? Кто волен выйти из зала в середине или в любое время, изменить, когда захочет, весь сценарий, кто волен смотреть один и тот же фильм снова и снова?

— Дай-ка подумать, — сказал я. — Любой, кто захочет?

— Ну, не достаточно ли тут для тебя свободы? — спросил он.

— И поэтому фильмы так популярны? Потому, что мы инстинктивно знаем, что они так схожи с нашими жизнями?

— Может быть, и так, а может, и нет. Да это и не важно. А что представляет собой кинопроектор?

— Наш мозг, — сказал я. — Нет. Воображение. Это — наше воображение, как бы его ни называли.

— А что такое сам фильм? — спросил он.

— Вот этого я не знаю.

— То, что мы согласны допустить в наше воображение?

— Может быть, и так, Дон.

— Ты можешь держать бобину с фильмом в руке — он весь тут: начало, середина, конец — всё сжато в одну секунду или одну миллионную долю секунды.

Фильм существует вне времени, записанного на нём, и если ты знаешь, что это за фильм, ты знаешь, в общих чертах, что там должно случиться, еще до входа в кинотеатр: там будут битвы и волнения, победители и побежденные, любовь и несчастье, ты знаешь, что все это произойдет.

Но для того, чтобы тебя захватил и унёс этот фильм, для того, чтобы полностью насладиться им, тебе надо вставить его в проектор, и прокрутить через объектив кадр за кадром; для того чтобы погрузиться в иллюзию, обязательно необходимо пространство и время.

Поэтому ты платишь свою монетку, и получаешь билет, и устраиваешься поудобнее, и забываешь о том, что происходит за стенами кинозала, и кино для тебя начинается.

— И никто на самом деле не страдает? Вместо крови — лишь красная краска, а слеза от лука?

— Нет, это настоящая кровь, — сказал он. — Но, судя по тому, как это влияет на наши истинные жизни, это всё равно, что киношная кровь из кетчупа.

— А реальность?

— Реальность божественно индифферентна, Ричард. Матери всё равно, какую роль играет её дитя в этих играх: один день он «злодей», другой день — «сыщик». Абсолют даже не знает о наших иллюзиях и играх. Он знает только Себя, и нас в своём подобии, совершенных и законченных.

— Я не уверен, хочу ли я быть совершенным и законченным. Расскажи о скуке...

— Взгляни на небо, — сказал он, — и от столь резкой перемены темы я невольно взглянул на небо. Там, высоко-высоко, летели перистые облака и восходящая луна серебрила их края.

— Прекрасное небо, — сказал я.

— Оно совершенно?

— Конечно, Дон, небо всегда совершенно.

— Ты хочешь сказать: несмотря на то, что небо меняется каждую секунду, оно всегда совершенно?

— Ура, я молодец. Да! ”