На рассвете я очнулась от бестолкового, отрывистого сна, который не принес ни бодрости, ни облегчения. После умывания я принялась пересматривать свой гардероб. Все мои платья давно вышли из моды, да и моды теперешней я толком не знала. Она мне была ни к чему.

    Была. А теперь я сама не понимала, чего хочу. Кому и что я докажу? И зачем? Даже если мне на вид не сто, а шестьдесят, и талия у меня до сих пор самая тонкая во всей округе, всё равно я старуха! Старуха, которой не спится, которая распустила по голым иссушенным плечам седые космы, стоит у зеркала и смотрит на свое отражение с надеждой и что-то в нем выискивает, точно девица на выданье. «Тетка Веста до сих пор невеста!» Наверно, это и правда смешно...

    Я нашла самое строгое свое темно-синее платье с серыми рукавами и глухим воротом, уложила волосы попышнее и уж, конечно, не стала надевать никаких чепцов. Получилась благородная пожилая дама с остатками былой красоты, но уж больно истощенная и суровая. Не невеста, это уж точно! Даже для какого-нибудь овдовевшего старика – не невеста. Тем не менее, на это преображение ушло часа четыре. Потом пришла Сонита с завтраком.

    - Пиньо опять замолчал, - сообщила она, - говорят, ты на него вчера сильно ругалась?

    - Какое мне дело до мальчишки, когда речь идет о жизни Леонарда? – ответила я.

    - Но ведь Пиньо говорил правду! Птица была!

    Как же мне всё это надоело!

    - Да не было никакой птицы! – рявкнула я, - и быть не могло!

    Однако моя тупая служанка сдаваться не собиралась.

    - Но Веторио же видел! – настаивала она.

    Я стукнула кулаком по столу.

    - Да врет ваш Веторио! Самым наглым образом! Он болтун! И пустомеля! Видел он! Как же! Бессонница у него! Не летает она по ночам, понятно?! Не летает!

    Сонита даже надкусанный пирожок изо рта вынула.

    - А… ты откуда знаешь?

    - Знаю, - сказала я после долгого раздумья, - собирай посуду и уходи.

    Ей было очень любопытно расспросить меня поподробнее, но она знала, что когда я говорю строго, меня лучше сразу послушаться, и нехотя вышла.

    Чуть позже я отправилась к Корнели. Ее служанка Кьель посмотрела на меня подозрительно и проводила в спальню госпожи. Наша красавица уже встала, но была до сих пор в халате, накинутом поверх кружевной рубашки, из-под которой просвечивало ее тонкое, розовое тело. Я с трудом могла представить, что это неземное, недосягаемое существо будет корчиться от такой острой, такой женской боли, но жалеть ее всё равно не собиралась. Я разучилась жалеть.

    - Ты принесла? - спросила она меня прямо с порога.

    - А ты не передумала?

    Она молчала, красивая, тоненькая, черные волосы были распущенны, но уже тщательно расчесаны. Растрепанной ее представить было невозможно. А спать она умудрялась так, что на рубашке не оставалось ни одной складочки.

    - Убери свою служанку подальше, - сказала я, - она много болтает и подслушивает.

    - Я знаю, но другие не лучше.

    Корнелия выглянула за дверь и куда-то отправила любопытную Кьель, потом закрыла все замки и вернулась.

    - А теперь скажи ради бога, за что ты так ненавидишь Леонарда? - спросила я.

    - Какая тебе разница, Веста? - усмехнулась она горько, - он твой любимчик, ты всё равно меня не поймешь.

    - Моим любимчиком, как ты выражаешься, был Филипп. А все грехи Леонарда я прекрасно вижу. Ты считаешь, что он распутен и изменяет тебе, так? Извини меня, но таковы почти все мужья. И это не повод не рожать от них детей.

    - Веста! Ты рассуждаешь, как обыкновенная старая тетка! Я могла от кого угодно услышать эту избитую истину, но не от тебя... Ты советуешь мне махнуть на всё рукой, наплодить детей и завести любовника в утешение? Неужели это мне подходит?!

    Это ей не подходило. Скорей уж монашеское платье.

    - Я ничего тебе не советую, - сказала я, - просто хочу предостеречь тебя от заблуждения. Арчибелла, конечно, дурно на него влияет, но у них ничего не было, можешь мне поверить. Они просто друзья детства.

    При имени Арчибеллы у нее даже щека задергалась.

    - Да как ты можешь такое заявлять, когда у нее вожделение просто на лице написано? - Корнелия нервно заходила по комнате, - если она голая катается с ним на лошадях и вытанцовывает на пирушках? Вакханка! И слышать о ней не хочу!

    - Послушай, еще ни один мужчина не мог похвастаться тем, что поцеловал Арчибеллу Альби, - объявила я, - не говоря уже о большем. Арчибелла – особенная женщина, и я знаю ее с пеленок. Это себе она позволяет всё, а другим - ничего.

    - Что-то верится с трудом.

    - Но ты мне все-таки поверь. Я давно живу и много вижу.

    - Всё равно он от нее без ума! – вспыхнула Корнеля, - и всегда был без ума... Он меня никогда не любил, Веста. Ты можешь сказать, зачем он на мне женился?! Посадил словно кролика в клетку и живет, как ему вздумается!.. Неужели только затем, чтобы хоть в чем-то обойти Конрада?

    - Про Конрада ты забудь, - сказала я, - Конрада ты потеряла. Даже если он вернется, он не будет переступать через брата. Надеюсь, ты это понимаешь?

    - Понимаю...

    - И не передумала?

    - Нет.

    По-моему, она все-таки не поняла.

    - Ну что ж... – вздохнула я, - тогда бери после обеда коня и скачи вдоль реки к утесу. Там я тебя встречу. Леонард мне никогда не простит, если узнает, да и тебе лишние разговоры ни к чему. Ты только не волнуйся, у меня там своя избушка, и в ней найдется всё, что нужно.

    На том мы и расстались.

    Старший конюх Итрасио смотрел на меня угрюмо и почти враждебно, когда я выводила из конюшни рыжего Лоби. Мне больше нравился серый кроткий Пегас, но на нем ускакал кто-то из свиты Леонарда.

    - Твой сын опять молчит? - спросила я, как бы не замечая враждебности.

    - Спасибо тебе, - буркнул конюх.

    - Знаешь что, я никому не позволю делать из гибели Филиппа сказку для слуг, - сказала я строго.

    - Это совсем не сказка, - зло ответил он, - это проклятье для замка Карс и рода Карсти. Да ты и сама это знаешь!

    Я не ответила. Подвела Лоби к ступенькам и села верхом. Широкие старомодные юбки позволяли мне ездить в мужском седле. День был жаркий, хотелось снять с себя всё на свете и помчаться с ветерком под палящими солнечными лучами, но что можно молодой цветущей девушке, никак немыслимо для старухи.

    Добравшись до проклятого утеса, я чуть не сварилась вкрутую. Место было глухое и безлюдное, Корнелия не появлялась, поэтому я с наслаждением скинула платье и ополоснулась в маленькой прохладной речке, больше похожей на ручей. В ней нельзя было плавать, только стоять по колено в воде.

    Утес был прямо передо мной, он нависал мрачной громадой над радостно-зеленой долиной, веселой речкой и торжественно-прохладным хвойным лесом. Солнце светило мне в спину, я видела каждый выступ на этой неприступной крепости, из узких расщелин которой росли одинокие кривые деревца и пучки травы. Я ненавидела этот утес. Он притягивал к себе с непонятной магической силой, он манил, он призывал, источая каждым своим камнем надежду. Какую? Наверное, у каждого свою...

    Корнелия явилась на час позже меня и тоже не могла оторваться от проклятого великана.

    - Это здесь он сорвался, Веста?

    - Да, вон у той сосны в расщелине, если верить вашему Пиньо.

    - Неужели он туда долез?

    - Это невозможно.

    - А как же?

    - Он спускался сверху.

    - Зачем, боже мой?!

    - Откуда я знаю, детка... пошли отсюда, не смотри на него долго, а то еще самой захочется залезть.

    - Он как будто живой, этот утес!

    - Идем!

    Мы взяли коней под уздцы и вышли на узкую лесную тропинку, которая вела к моей старой избушке. Избушка состояла из одной только комнаты с маленькой печуркой, кроватью, столом и двумя табуретками, под потолком висели сушеные травы, в углу стопкой лежали дрова.

    Я растопила печку, сходила к ручью за водой и поставила котел на огонь. Корнелия покорно лежала на кровати и грустно смотрела на меня.

    - Мы с тобой вдвоем в такой глуши, - сказала она, - здесь никого не бывает?

    - Никого. Можешь раздеваться.

    Она разделась и снова легла. Тогда я налила из фляги в кружку свой отвар и в последний раз спросила, не передумала ли она.

    Корнелия пила отраву спокойно и медленно, словно клюквенный морс. Я разрешила ей погулять полчаса, но она осталась в кровати.

    - Веста, а у тебя правда не было детей?

    - Правда, - кивнула я, решив полностью удовлетворить ее любопытство, - у меня не было детей, у меня не было абортов, у меня вообще не было мужчин. Женских трудностей я не знала.

    - Но почему?! Разве ты не любила никого?

    - Любила. Людвига-Леопольда... О, это был настоящий воин, не то, что теперь... высокий, крепкий как скала, смелый, благородный! У него были темные кудри и зеленые глаза... он погиб на этом же проклятом утесе, и я не успела узнать, что такое его объятья. Таких, как он, больше нет.

    - Ты любишь только воинов, Веста?

    - Я люблю настоящих мужчин. После Людвига-Леопольда мне все кажутся ничтожествами...

    - Но разве можно всю жизнь прожить одной?

    - У меня были приемные дети, а потом внуки.

    - Но ты же понимаешь, о чем я говорю...

    - Понимаю, - я усмехнулась и осторожно погладила ее по плечу, - видишь, я жива, и жизнь мне еще не опротивела, хоть некоторые и дразнят меня засидевшейся невестой...

    Я позволила себе прикоснуться к этому юному прекрасному существу, которое всё еще продолжала считать неземным, и рука моя ощутила гладкость ее кожи, и шелк ее черных волос, и теплоту ее дыхания. Иногда мне казалось, что я смотрю на нее глазами Конрада, поэтому и восхищаюсь ею так незаслуженно. Вот и сейчас мне почудилось, что это не моя, а его рука прикасается к притихшей Корнелии.

    - Странно, - сказала она тихо, - тебе сто лет, а ты совсем не такая старая... почему, а?

    Я молча продолжала ее гладить.

    - Я знаю, у тебя есть страшная тайна, и ты ее никому не рассказываешь.

    - Да ты совсем дитя, Корнелия! У тебя до сих пор на уме сказки.

    - Я просто ужасно не хочу стареть и хочу узнать твой секрет.

    - Глупенькая, если б я такой секрет знала, я была бы сейчас так же молода и прекрасна как ты.

    - А кто-нибудь помнит тебя молодой?

    - Пожалуй, что и нет.

    - А ты была красивой?

    - В меня влюбился сам Людвиг-Леопольд.

    - Надо бы взять у Леонарда ключи и взглянуть на твой портрет! – сказала Корнелия.

    Я так удивилась, что даже отдернула руку.

    - На какой портрет?

    - Ну, на фреску у вас в подвале, где раньше была библиотека, а теперь барахолка. Ты разве не знаешь?

    Я знала. На фреске была не я, а моя прабабка Исидора в обнимку с олененком.

    - Понятия не имею, - проговорила я недовольно, - а тебе кто сказал? Леонард?

    - Веторио.

    Итак, я снова слышала про Веторио. И снова он совал нос не в свои дела!

    - Даже так? Интересно, что этот рифмоплет делает в нашей барахолке?

    - Не знаю, - пожала плечами Корнелия, - но раз Леонард дает ему ключи, значит, так надо. А что такого?

    Она искренне не понимала моего недовольства, а я не смогла бы ничего толком объяснить, потому что со вчерашнего вечера одно только имя Веторио меня выводило из себя, не говоря уже о его выходках. Но даже если бы не он, а кто-то другой глазел на мою прабабку в подвале, меня это обрадовать не могло.

    Объяснять мне ничего не пришлось: у Корнелии начались схватки.

    Срок у нее был маленький, и всё прошло гладко. Мучилась она недолго и почти не стонала, а через час я уже выносила таз с последними сгустками. Потом она отлеживалась, и на лице ее не было ни печали, ни сожаления, только тихое торжество. А у меня… а у меня, как всегда, не было никакой жалости.

    Сонита как-то спросила, почему я никогда не молюсь Богу. А я что-то соврала. Я знала, что молитвы не нужны. Никакого Бога нет и нечего ему молиться. Есть какие-то существа, которые могут гораздо больше, чем мы, и знают гораздо больше нас. Вот и всё. И им виднее. И жизнь моя давно уж была подтверждением тому, что жалость в этом мире не нужна, она только мешает.

    Умудренная своим опытом, я смотрела на Корнелию. Странно, но она, как только умылась, причесалась и надела свое строгое платье, по-прежнему казалась мне существом неземным и недоступным. Даже после того, что я увидела! Солнце пробивалось через сосновые лапы и заглядывало в узкое окошко, по окошку ползали глупые мухи. На кровати спокойно сидела молодая красивая женщина, только что убившая свое дитя, а напротив на кривой табуретке – старуха, которая ей помогла.

    - Спасибо тебе, Веста, - услышала я, - что бы я без тебя делала!

    - Родила бы.

    - Нет!

    - Может, еще пожалеешь.

    - Нет, Веста, нет! Я теперь свободна! Спасибо тебе!

    - Не за что.

    - Знаешь, я даже побаивалась тебя… а ты какая добрая!

    - Я не добрая, - сказала я строго, - запомни это. Никогда не называй меня доброй, если не хочешь меня разозлить.

    Она как будто что-то поняла.

    - Прости, Веста...

    И наклонилась ко мне и поцеловала в щеку. Губы у нее были нежные, как у ребенка, как у маленького Филиппа, который любил сидеть у меня на коленях и разглядывать книжки с рисунками. Мое сердце давно превратилось в камень, почему же оно опять стало болеть? Что с ним случилось после этого странного сна? Или не сна, а простой дурацкой песенки?

    Возвращались мы порознь. Корнелия – через час, а я – когда уже стемнело. Как будто в знак того, что Бог на нас прогневался, на небе не было ни одной звезды, конь мой часто спотыкался, и повсюду мне мерещились призраки, впрочем, я их всё равно не боялась.

    Возле утеса я привязала к деревцу коня, подошла к реке и разделась.

 

 

Часть 1 , Часть 2