Гражданская война в Сирии скоро вступит в свой пятый год, а конца ей не видно. 20 января ведущий редактор Foreign Affairs Джонатан Тепперман (Jonathan Tepperman) встретился в Дамаске с сирийским президентом Башаром аль-Асадом и взял у него эксклюзивное интервью на тему продолжающегося конфликта.

— Нет. Все войны заканчиваются политическим урегулированием.

— Во-первых, это неточное представление, потому что нельзя говорить о мини-государствах, не упоминая людей, живущих на их территории. Сирийский народ по-прежнему за единство Сирии, и он по-прежнему поддерживает правительство. Те группировки, о которых вы говорите, контролируют некоторые районы, но они перемещаются с одного места на другое, и четких разделительных линий между различными силами нет. Иногда они смешиваются друг с другом, иногда передвигаются. Но главный вопрос — это вопрос о населении. Население по-прежнему поддерживает правительство независимо от того, пользуется оно их политической поддержкой или нет. Я имею в виду, что оно поддерживает государство как представителя единства Сирии. Так что пока сирийский народ верит в единство, любое правительство и любой руководитель может объединить страну. А если народ разделится на две, три или четыре группы, объединить нашу страну не сможет никто. Так мы на это смотрим.

— Если вы сейчас пройдетесь по Дамаску, то увидите, скажем так, все многоцветье нашего общества, живущего вместе. Поэтому раскол в Сирии имеет не религиозную и не этническую основу. Даже в курдских районах, о которых вы говорите, у нас два разных цвета: у нас там арабов больше, чем курдов. Так что дело не в этнической принадлежности, дело в тех фракциях и группировках, которые удерживают некоторые районы военными средствами.

— Мы были готовы к этому с самого начала. Мы в Сирии вели диалог со всеми сторонами. Говоря о сторонах, я имею в виду не только политические партии: это и партии, и течения, и некоторые личности, и любые политические образования. Мы внесли изменения в конституцию, мы открыты для чего угодно. Но когда вы хотите что-то сделать, то думать надо не об оппозиции и не о правительстве. Думать надо о сирийцах. Иногда существует большинство, не принадлежащее ни к одной стороне. Поэтому, когда вы хотите осуществить перемены, говоря об общенациональной проблеме, свое слово должен сказать каждый сириец. Когда вы ведете диалог, это должен быть диалог не между правительством и оппозицией, это должен быть диалог между различными сирийскими сторонами и образованиями. Таково наше мнение о диалоге. Это первое. Второе. Какое бы решение вам ни хотелось принять, в итоге вам все равно надо обратиться к народу через референдум, потому что речь идет о конституции, об изменении политической системы и прочее. Надо обращаться к сирийскому народу. Поэтому ведение диалога отличается от принятия решений, которые должны приниматься не правительством и не оппозицией.

— Именно. Решение должен принимать народ, а не кто-то еще.

— Означает ли это, что пространство для переговоров отсутствует?

— Нет, мы поедем в Россию, мы пойдем на эти переговоры, но здесь есть другой вопрос. С кем будут эти переговоры? Будучи правительством, мы имеем институты, мы имеем армию, мы обладаем влиянием, позитивным или негативным, в любом направлении, все время. А те люди, с которыми мы должны вступить в переговоры, кого представляют они? Вот в чем вопрос. Когда вы ведете переговоры с оппозицией, они должны иметь смысл. Оппозиция в целом должна иметь представителей в местной администрации, в парламенте, в органах власти. Она должна представлять широкие массы. Если вести речь о нынешнем кризисе, то надо задать вопрос о влиянии оппозиции на местах. Надо вспомнить, что повстанцы заявляли публично — а они многократно говорили, что оппозиция их не представляет. Она не обладает влиянием. Если вести речь о продуктивном диалоге, то это должен быть диалог между правительством и повстанцами. Есть и другой момент. Оппозиция должна быть национальной, она должна действовать в интересах сирийского народа. Она не может называться оппозицией, получая финансирование извне и являясь марионеткой Катара, Саудовской Аравии или каких-то западных стран, включая США. Она должна быть сирийской оппозицией. У нас есть национальная оппозиция, я этого не исключаю. Я не говорю, что вся оппозиция нелегитимна. Но надо разделять национальную оппозицию и марионеток. Не всякий диалог является плодотворным.

— Мы готовы встречаться со всеми. У нас нет предварительных условий.

— Нет условий.

— Да, мы готовы встречаться со всеми. Но каждого из них надо спросить: кого вы представляете? Вот о чем я веду речь.

— Да, конечно. Мы делали это и раньше, до назначения де Мистуры на эту должность. Мы делали это в другом городе — Хомсе, это еще один большой город. Мы делали это в меньшем масштабе в разных, скажем так, пригородах, деревнях и так далее. Это давало результат. Поэтому сама идея очень хорошая, но многое зависит от деталей. Де Мистура приезжал в Сирию с общими предложениями. Мы согласовали некоторые предложения, и сейчас ждем, когда он представит подробный план или график — скажем так, от А до Я. Мы обсуждаем это с его заместителем.

— Мы выбираем разные сценарии, разные примирительные процедуры. В некоторых районах мы позволяем им выйти из населенных пунктов, чтобы предотвратить потери среди гражданского населения. Они уходят оттуда с оружием. В других районах они складывают оружие, и уже потом уходят. Все зависит от того, что предложат они, и что предложим мы.

— Нет, нет. Я не это имею в виду. В некоторых районах они уходят без оружия — вот о чем я хочу сказать.

— Происходящее в Москве — это не переговоры об урегулировании. Это просто подготовка к конференции.

— Именно так — как подготовиться к переговорам. Когда мы ведем речь о конференции, каковы должны быть ее принципы? Я повторю свою мысль. Буду откровенен: некоторые группировки, как я и говорил, это марионетки других стран. Они должны реализовывать их повестку, и я знаю, что многие страны, такие, например, как Франция, совершенно не заинтересованы в успехе этой конференции. Поэтому они приказывают этим людям сорвать ее. Есть и другие личности, которые представляют только самих себя. В Сирии они никого не представляют. Некоторые из них вообще никогда не жили в Сирии и ничего не знают о нашей стране. Конечно, есть и другие люди, действующие в национальных интересах. Поэтому, когда мы ведем речь об оппозиции как о едином явлении, то кто там на кого будет оказывать влияние? Вот в чем вопрос. Это пока неясно. Поэтому слово «оптимизм» было бы преувеличением. Не скажу, что испытываю пессимизм. Я бы сказал, что во всех наших действиях есть надежда.

— Они всегда что-то говорят, но главное, что они делают. А вы знаете, что между сирийцами и США существует недоверие. Так что поживем-увидим, что произойдет на конференции.

— Договариваться надо непосредственно с повстанцами, но повстанцы у нас двух разных видов. Большинство это «Аль-Каида», то есть, ИГИЛ и ан-Нусра. Есть и другие группировки, входящие в «Аль-Каиду», но они меньше. Остается то, что Обама назвал «фантазией», что он назвал «умеренной оппозицией». Это не оппозиция, это повстанцы. Большинство из них присоединилось к «Аль-Каиде», а кое-кто недавно вновь присоединился к армии. На прошлой неделе многие покинули эти группировки и перешли на сторону армии.

— Да, они вернулись в армию. Они сказали: «Мы не хотим больше воевать». Так что их там осталось очень мало. Можно ли в итоге вести переговоры с «Аль-Каидой» и остальными? Они не готовы к переговорам. У них есть собственные планы. Практичным решением на местах является начатый нами и продолжаемый де Мистурой процесс примирения. Это первый момент. Второе, надо реализовать резолюцию Совета Безопасности № 2170 по ан-Нусре и ИГИЛ, которая была принята несколько месяцев назад. В этой резолюции четко говорится, что никто не должен оказывать данным группировкам военную, финансовую и логистическую поддержку. Однако именно этим до сих пор занимаются Турция, Саудовская Аравия и Катар. Если данная резолюция не будет реализована, нельзя вести речь о подлинном урегулировании, потому что препятствия будут сохраняться до тех пор, пока они выделяют на это деньги. С этого мы можем начать. Третье. Западные страны должны отказаться от поддержки тех сил, которые кое-кто до сих пор называет «умеренной оппозицией». Они знают, что это в основном «Аль-Каида», ИГИЛ и ан-Нусра.

— Речь идет о личных взаимоотношениях, а не о механизмах. В политике можно говорить только о механизмах. Там не нужно верить кому-то, что он что-то сделает. Если есть четкий механизм, можно добиться результата. Этого хотят люди. Поэтому вопрос в следующем: какой механизм мы можем применить? И здесь мы возвращаемся к тому же самому вопросу. Кто они? Кого они представляют? Каким обладают влиянием? В чем смысл укреплять доверие с людьми, не имеющими никакого влияния?

— У нас есть нечто конкретное, и это примирение. Люди сложили оружие, мы объявили им амнистию, они живут нормальной жизнью. Это реальный пример. Это мера доверия. С другой стороны, какая связь между этой оппозицией и пленными? Никакой. Они в любом случае не их пленники. Так что это совсем другой вопрос.

— Да, конечно, и мы делали это много раз.

— Точных цифр у меня нет, но это тысячи боевиков. Не сотни, а тысячи.

— Да, я заявил об этом публично в одном из своих выступлений.

— Мы не можем. Но как бы то ни было, если в 50% случаев это удастся сделать, то 50% в таких обстоятельствах можно назвать успехом. Вот так. Ничто не абсолютно. Приходится ожидать некоторые негативные аспекты, но это не главные аспекты.

— Иран — это важная страна в нашем регионе, и она обладала влиянием еще до кризиса. Ее влияние не связано с кризисом. Оно связано с ее ролью, с ее политической позицией в целом. Когда мы ведем речь о влиянии, следует отметить, что влиятельной ту или иную страну делают различные факторы. На Ближнем Востоке, в нашем регионе, у нас одинаковое общество, одна и та же идеология, много схожего, те же самые племена, пересекающие границы. Так что если у тебя есть влияние в определенной сфере, это влияние перейдет границы. Таков наш характер. И это не связано с конфликтом. Конечно, когда есть конфликт и анархия, другая страна может оказаться более влиятельной в вашей стране. Если у тебя отсутствует воля для сохранения суверенитета своей страны, ты окажешься под этим влиянием. Отвечая на ваш вопрос, скажу: у Ирана нет никаких устремлений в Сирии. И как страна, как Сирия, мы никогда не допустим, чтобы другое государство влияло на наш суверенитет. Мы этого не приемлем, да и иранцы этого не хотят. Мы допускаем сотрудничество. Но если позволить какой-то стране оказывать влияние, то почему не позволить американцам оказывать влияние на Сирию? Это проблема американцев и всего Запада: они хотят обладать влиянием без сотрудничества.

— Нет, нет. Играть роль в рамках сотрудничества это не то же самое, что играть роль посредством гегемонии.

— Конечно, он делает это в полном взаимодействии и сотрудничестве с сирийским правительством, и так было всегда.

— Вы имеете в виду сирийцев или военизированные формирования в целом?

— Будет естественно сказать, что только государственные институты могут дать гарантию стабильности и навести порядок. Все прочие факторы и силы, действующие параллельно государству, могут быть позитивными и хорошими в определенных обстоятельствах, но это всегда будет иметь побочный эффект, причем негативный побочный эффект. Все будут чувствовать себя уверенно и комфортно, если они будут взаимодействовать с государственными органами, такими как армия, полиция и так далее. Но случившееся в Кунейтре это нечто совершенно другое. Никогда операции против Израиля не проводились с Голанских высот. Этого не было с момента прекращения огня в 1974 году. Этого не было ни разу. Поэтому, когда Израиль утверждает, что был план нападения, это далеко от реальности, это просто отговорка, потому что им хотелось убить кого-то из Хезболлы.

— Это не так, потому что они наносят удары по Сирии почти два года, причем совершенно беспричинно.

— Они наносили удары по армейским позициям. Какая связь между Хезболлой и армией?

— Это ложные утверждения.

— Они поддерживают мятежников в Сирии. Это совершенно ясно. Потому что всякий раз, когда мы где-то продвигаемся, они наносят удар, чтобы ослабить армию. Это тоже совершенно ясно. Поэтому в Сирии ходит такой анекдот: «Как можно говорить, что у „Аль-Каиды“ нет авиации? У них есть израильские ВВС».

— Вернемся к вопросу о военизированных формированиях ополченцев. Уверены ли вы, что сможете контролировать их после окончания войны? Ведь чтобы обладать реальным суверенитетом, любое государство должно иметь монополию на силу. А это очень трудно, когда вокруг тебя снуют все эти самостоятельные вооруженные группировки.

— Ну, это самоочевидно. Государство не может исполнять свои обязательства перед обществом, если не является единоличным хозяином в поддержании порядка.

— На то в Ираке есть очень важная причина. Пол Бремер (Paul Bremer) создал там конституцию не для государства, он создал ее для фракций. Теперь что касается Сирии. Почему армия стойко держится все эти четыре года, несмотря на эмбарго, войну и десятки стран со всего мира, которые нападают на Сирию и поддерживают повстанцев? Потому что у нас есть настоящая конституция, настоящая светская конституция. В этом причина. А в Ираке она сектантская. Сектантская конституция не может называться конституцией.

— Все вернется в нормальное состояние, как это было до войны.

— Да. У нас нет иного выбора. Это задача государства. Это очевидно.

— Нет, потому что когда ты платишь за оружие и другие товары, у тебя нет проблем.

— Пока мы не видим никаких изменений, и я не могу сказать, какое влияние это на них оказывает.

— Ошибки допускает любое государство, любой человек, это само собой разумеется и не требует доказательств. Но если вести речь о политических ошибках, то надо спросить, какие важные решения мы принимали с начала кризиса. Мы приняли три важных решения. Прежде всего, быть открытыми для диалога. Второе, мы внесли изменения в конституцию и в законодательство, отвечая на требования оппозиции, которая порой заявляла, что недостатки основного закона якобы явились причиной кризиса. В-третьих, мы приняли решение защищать свою страну, защищать себя, бороться с террористами. Поэтому я не думаю, что эти три решения можно назвать неправильными или ошибочными. Если говорить о реальной жизни, то в ней любой руководитель в любом месте может совершать ошибки. Однако есть разница между ошибками в работе и ошибками в политике.

— Ничто из этого мне не приходит в голову. Чтобы получить ответ на этот вопрос, надо обратиться к руководителям на местах. Мне бы хотелось говорить о политике.

— Я уже упомянул три важных решения.

— Защищать страну от терроризма? Если бы я хотел назвать это ошибкой, то в этом случае было бы правильно поддерживать террористов.

Что касается трех главных решений, то они были правильными, я в этом уверен.

— Да, некоторых людей задерживают, потому что они нарушают закон в этом отношении. В таких обстоятельствах это случается.

— Да, во время протестов в самом начале, да.

— Да, потенциал существует всегда, определенно, потому что мы 30 лет говорим о международном сотрудничестве в борьбе с терроризмом и просим наладить его. Нот этот потенциал нуждается в политической воле. У нас по этому поводу есть вопрос. Хватит ли США воли, чтобы по-настоящему и конкретно бороться с терроризмом? Пока мы не видим ничего конкретного, несмотря на удары, наносимые по ИГИЛ на севере Сирии. Ничего конкретного нет. Пока мы видим только показуху, но ничего реального. С тех пор, как началась эта кампания, ИГИЛ захватил еще больше земли в Сирии и Ираке.

— Кобани — маленький город, где живет около 50 тысяч человек. С начала ударов прошло более трех месяцев, а они все еще продолжаются. Некоторые районы похожего размера, занятые группировками «Аль-Каиды», сирийская армия освободила менее чем за три недели. А это значит, что США несерьезно относятся к борьбе с терроризмом.

— Дело не в активизации военного участия, потому что это не только военный вопрос, но и политический. Дело в том, насколько сильно Соединенные Штаты хотят влиять на турок. Если террористы могут так долго выдерживать авианалеты, это значит, что турки продолжают снабжать их оружием и деньгами. Оказали ли США хоть какое-то давление на Турцию, чтобы та прекратила поддержку «Аль-Каиды»? Нет, не оказали. Так что дело не только в военном участии. Это первое. Во-вторых, раз уж вы заговорили о военном участии, то американские официальные лица публично признают, что не смогут добиться ничего конкретного без присутствия там наземных сил.

— Не американские войска. Я говорю о принципе, о принципе ведения войны. Я не имею в виду американские войска. Если вы заявляете, что хотите вести войну с терроризмом, вам надо задействовать против него войска. Вопрос, который надо задать американцам, следующий. На какие войска вы хотите сделать ставку? Конечно, это должны быть сирийские войска. Это наша земля, наша страна. Мы несем за нее ответственность. Мы не просим американцев прислать свои войска.

— Давление на Турцию, давление на Саудовскую Аравию, давление на Катар, чтобы они прекратили поддерживать мятежников. Во-вторых, сотрудничать с Сирией надо на законных основаниях. Для начала надо попросить у нашего правительства разрешение на нанесение таких ударов. Они не попросили, так что это незаконно.

— Конечно. Если ты хочешь предпринимать какие-то действия в другой стране, ты просишь у нее разрешение.

— Формат можно обсудить позднее, но начинать надо с разрешения. Будет ли это соглашение или договор — это другой вопрос.

— С любой страной, которая хочет всерьез бороться с терроризмом, мы готовы налаживать сотрудничество. Если это всерьез.

— Я думаю, это Вашингтон должен продемонстрировать свою волю. Мы уже воюем на земле, и нам ничего не нужно показывать.

— Любые войска, не взаимодействующие с сирийской армией, незаконны. А поэтому с ними надо бороться. Это совершенно ясно.

— Без взаимодействия с сирийскими войсками они незаконны и являются марионетками другого государства. Поэтому против них будет вестись борьба, как против любых других незаконных вооруженных формирований, воюющих с сирийской армией. Но здесь возникает другой вопрос по поводу этих войск. Обама сказал, что это фантазия. Как фантазия превратилась в реальность?

— Но экстремизм умеренным не бывает.

— Что любопытно, это первая в истории администрация, которая делает оценки, а затем принимает решения, полагаясь на социальные сети. Мы называем это правлением соцсетей, в котором нет никакой политики. Упомянутые вами заявления неконкретны, все они являются выдумкой. Можно взять фотографии у любого и сказать, что это пытки. А кто делал снимки? Кто он? Никто не знает. Подтверждений этих улик нет никаких. Так что это бездоказательные и голословные заявления.

Нет. Это профинансировал Катар, а они говорят, что это анонимный источник. Поэтому ничего не ясно, ничто не доказано. Непонятно, что за люди на фотографиях. Например, там есть просто фотография головы, нескольких черепов. Кто сказал, что это сделало правительство, а не мятежники? Кто сказал, что это жертвы сирийского государства, а не кого-то еще? Например, фотографии, которые публиковали в начале кризиса, были из Ирака и Йемена. Во-вторых, Запад в целом и Соединенные Штаты в частности не в том положении, чтобы говорить о правах человека. Они виновны в большинстве смертей в нашем регионе, особенно США после оккупации Ирака и Британия после вторжения в Ливию. Эти страны несут ответственность за ситуацию в Йемене, за случившееся в Египте, где они поддерживали «Братьев-мусульман», за терроризм в Тунисе. Все эти проблемы возникли из-за США. Это Америка первая начала попирать нормы международного права и резолюции Совета Безопасности, а не мы.

— Это не так. Соединенные Штаты нас обвинили, а поэтому мы должны дать ответ на сей счет. Я не говорю о том, что если есть нарушения прав человека или посягательства на них, правительство не несет за это никакой ответственности. Это другой вопрос. Вторая часть вашего вопроса по поводу утверждений. Так или иначе, это только утверждения. Если хотите от меня ответов, спрашивайте о чем-то конкретном, доказанном, подтвержденном.

— Если есть какой-то беспристрастный и справедливый способ проверить все эти утверждения, то конечно мы готовы. Это в наших интересах.

— Никаких, потому что сирийский кризис на этих переговорах никогда не рассматривался, а Иран отказался включать его в повестку. И это правильно, потому что никакой связи между двумя этими вопросами нет.

— У нас никогда не было никакой подтверждающей информации на сей счет. Никогда. Я не могу обсуждать то, о чем у меня нет информации.

— Во-первых, если описывать театр военных действий, то это не война между двумя странами, между двумя армиями, в ходе которой осуществляется вторжение, вы теряете некую территорию, а затем пытаетесь ее отвоевать. Все иначе. Речь надо вести о повстанцах, которые проникают на территории, где проживает гражданское население. Они ведут то, что мы называем партизанской войной. Таков характер этой войны, а поэтому о ней нельзя говорить как о борьбе за территорию. Во-вторых, где бы сирийская армия ни начинала продвижение, она всегда добивается успеха. Но сирийская армия не может находиться на каждом километре территории своей страны. Это невозможно. За последние два года мы провели несколько наступлений, добившись успехов. Но поскольку вы спрашиваете, хорошо ли продвигается война, я должен ответить, что хороших войн не бывает, что война это очень плохо, потому что ты всегда проигрываешь, потому что каждая война несет разрушения. Главный вопрос следующий: чего мы добились в ходе этой войны? Мы добились того, что сирийский народ отверг террористов, сирийский народ стал сильнее поддерживать свое правительство, сирийский народ стал сильнее поддерживать свою армию. Прежде чем говорить о завоевании территорий, надо говорить о завоевании умов и сердец, о поддержке сирийского народа. В этом мы определенно побеждаем. Остаются технические вопросы. Но это дело времени. Эта война идет в позитивном направлении. Но это не значит, что ты не проигрываешь на национальном уровне. Ты теряешь жизни людей, теряешь инфраструктуру. Война сама по себе создает очень плохие социальные последствия.

— Если у них не будет внешней поддержки, не будет снабжения и набора новых боевиков внутри Сирии, то разгромить их будет легко. Даже сегодня в военном плане у нас нет проблем. Проблема в том, что они безостановочно получают помощь и обеспечение, главным образом из Турции.

— Именно так. Из-за снабжения боевиков и финансирования террористов из Саудовской Аравии и Катара, которое осуществляется через Турцию.

— Да. Потому что он приверженец идеологии «Братьев-мусульман», а эта организация составляет основу «Аль-Каиды». Это была первая политическая исламская организация, выступавшая в начале двадцатого века за насильственный и жестокий политический ислам. Эрдоган твердо придерживается этой идеологии и непоколебимо верит в эти ценности. Он очень фанатичен, и поэтому до сих пор поддерживает ИГИЛ. Он несет личную ответственность за произошедшее.

— Я бы не хотел говорить о нем лично, но пока Египет, египетская армия и правительство ведут борьбу с такими же террористами, какие действуют в Ираке, то конечно, мы можем думать о сотрудничестве с этими странами в борьбе с общим врагом.

— В каком смысле?

— Если посмотреть на военную карту, то мы увидим, что сирийская армия есть во всех концах страны. Не повсюду — я имею в виду север, юг, запад, восток и между ними. Если бы мы не верили в единую Сирию, в ее способность вернуться к прежнему положению, то мы как власть не стали бы посылать туда армию. Если бы мы как народ не верили в единство Сирии, то население страны было бы сейчас изолировано и жило в различных гетто, создаваемых по этническому, конфессиональному или религиозному признаку. Такого нет, народ живет вместе, армия повсюду, армия состоит из самых разных представителей сирийского общества, сирийского населения. А это значит, что мы все верим в необходимость вернуть Сирию в прежнее положение. Иного выбора у нас нет, поскольку если страна не вернется в прежнее положение, это отразится на всех окружающих нас странах. Это единая структура, и возникнет эффект домино, который повлияет на ситуацию от Атлантического до Тихого океана.

— Я думаю, было бы правильно требовать от любого руководителя в мире действовать в интересах своего народа. Я хочу спросить каждого американца: что вы получите от поддержки террористов в нашей стране, в нашем регионе? Что вы получили от поддержки «Братьев-мусульман» в Египте и других странах? Что вы получили от поддержки таких людей как Эрдоган? Один руководитель из вашей страны спросил меня семь лет назад в Сирии после окончания встречи: «Как, на ваш взгляд, мы сможем решить проблему в Афганистане?» Я сказал ему: «Вам надо научиться вести дела с руководителями, которые не являются вашими марионетками, которые могут сказать вам нет». Поэтому когда США полагаются только на своих ставленников в руководстве и зависимые от них государства, это не соответствует интересам вашей страны. Вы сегодня величайшая в мире держава, у вас есть много того, что вы можете распространять по миру: знания, инновации, информационные технологии. Все это будет находить позитивный отклик. Как вы можете быть лучшими в этих областях и худшими в сфере политики? Это противоречие. Мне кажется, именно это должен проанализировать американский народ. Почему вы проигрываете каждую войну? Вы можете создавать войны, создавать проблемы, но вы не можете решить ни одну проблему. Мирному процессу в Палестине и Израиле 20 лет, а вы ничего не можете с этим сделать, хотя и являетесь великой страной.

— Та, которая обеспечивает стабильность на Ближнем Востоке. Сирия это сердце Ближнего Востока. Это известно всем. Если заболеет Ближний Восток, во всем мире воцарится нестабильность. В 1991 году мы начали мирный процесс, и у нас были большие надежды. Прошло 20 с лишним лет, но ситуация не продвинулась вперед ни на шаг, напротив, все стало только хуже. Поэтому политика должна заключаться в содействии миру в регионе, в борьбе с терроризмом, в укреплении светских начал, в оказании экономической поддержки региону, в совершенствовании общества и состояния умов, как вы делали это в своей стране. Именно в этом должна состоять миссия США, а не в развязывании войн. Развязанные войны не превращают вас в великую державу.

Источник

Пожалуйста, оставьте комментарий об этой статье.