Плакал клоун.
Словно горький лук давил из него слезы.
К сожаления каждого так иногда у каких-то людей бывает. Так ведь иногда странным образом случается, чтобы в данном случае до ума добраться, надо самому в таком деле побывать. Так с некоторыми человеками происходит. Несмотря на силу их воли.
Клоун безудержно рыдал малым ребенком. Совсем никто из рядом находившихся не мог его от плача успокоить. Слезы текли ручейками сильными по его разукрашенному гримом лицу, смывая тот грим шутовской и катились цветными, огромными каплями в опилки, туда, вниз, опилками был выстлан пол. И он теперь красился слезами.
Что поделать можно с душевным состоянием, плачут великие клоуны, бывает такое.
В итоге, печальный бывает момент, что их слезы безудержно выступают наружу отнюдь только не связанные с хохотом. А от горькой ненормальной печали. Горькие слезы.
Всего-то пять малых минут назад а зале бурно веселились от его хороших шуток. Многие из сидящих в креслах людей не могут сейчас нормально прийти в себя полностью прямо после того смеха. Пищат и подергиваются.
А клоун плакал не скрываясь от людей в зале за кулисами. Комик едва сдерживал в себе свои печальные слезы еще сразу перед началом выступления его в зале. Но тогда силы в запасе нашел-таки, пересилил себя, начал с наигранным весельем и сумел до конца закончить-таки свое выступление достойно. Теперь же сил при таком состоянии себя сдержать в нормальном состоянии уже не было.
Плакал клоун.

Хорошо! Правда хорошего нет ничего, но ведь весело. Крики, доносящиеся этажом ниже, тоску и печаль не наводят, к подобному привыкли, и без них даже скучно становится. А сегодня вечером весело. А им там, внизу весело, значит и нам со скуки не умереть.
- Ах ты, твою косую мать, обезьяна нечистая, вшивая, мхом поросшая! Ах ты, орангутанг краснозадый, ядрена мать, макак полудурошный, мелом припудренный!
Эх, приятель родной, достается тебе алкоголик наш доморощенный в разных сравнениях неопределенных от супруги.
Сам он виноват. Он нередко приходит, а то приползает вечером домой с работы куда там под мухой жирной, с сивушным запахом. За что прямо у порога получает на свою седую голову такие сравнения, обидные для нормального мужика.
А он, пьянчужка жизнерадостный совсем не унывает от ругани жены. А даже наоборот. Чему-то круто даже радуется, прощелыга. Больше теперь уважать, по-моему, мол, стала меня моя дурочка. Раньше не иначе в таком моем состоянии как вонючим козлом даже без злобы не называла. Теперь на обезьяну перешла. Обезьяна же не виноградная улитка, а предок как ни как людского племени, предок давний значит, он в ясных глазах супруги изменил-таки свой статус жизненный. Что же там в таких словесных у них там по вечерам дальше будет? Невозможно представить, до каких невероятных сравнений она потом, спустя время некоторое дойдет.

Семейная жизнь, на то и называется жизнью, что она как человеческая жизнь так же напичкана всевозможными, как положительными, так и отрицательными явлениями. В ней все перемешано, дни, которые вполне возможно отнести себе в актив, чередуются с днями, которые хотелось бы выкинуть из своей жизни, словно бы их не было, словно в эти дни тебя точила неизлечимая болезнь, которая глодала тебя болью, и донимала немочью.
Человек, говорят, сам творец своей судьбы. Да враки все это. Столько за годы жизни в ближайшем окружении встречаются людей, которые испытывают огромное желание стать соавтором писания твоей судьбы. И многие получают это право сполна. Взять тех же спутниц семейной жизни.
Ох уж эти, эти наши бабы российские! Доведут до такого непомерного состояния, что лысина в их присутствии белеет от раздражения. Еще немножко пара подпустят, и со сведенными яростно скулами, с предельным бешенством бросишь им в лицо:
- Не нервируйте меня, моя зайка, так получится, тебе скоро будет по ходу прятаться некуда. Доведешь!
Так ведь испугались как будто. Угрозами все равно успокоить не сможешь их. Бессмысленно все эти угрозы с нравоучениями. Легче выпрыгнуть самому подальше с глаз их долой с девятого этажа.
За что муки терплю? Три часа беспрерывной, с повышением голоса морали, это трудно переносимо, уже выше моих не таких уж великих сил.

Мы растем, взрослеем, так положено, зреем, стареем затем.
Так выходит, что в каждом возрасте, во все времена у каждого индивидуума свой страх. То, чего есть, и он боится этого больше всего. Я знал одного паренька, который прочитав книгу про алые паруса, очень боялся, когда ему снились во сне алые паруса.
Я в детстве, чего таить, боялся покойников и с ними, конечно же, кладбища. Боялся сильно, боялся страшно. Никогда не посещал ни в коем случае кладбища, и никогда старался не провожать с другими вместе в последний путь всех покойников, даже родственников.
Подрос, повзрослел, стал бояться, как многие другие, похожие на меня в нашей стране, сумраков тюрьмы и нищеты сумы. В нашей великолепной стране, в наше несравненное время от всего того зарекаться не то, что нельзя, к этому надо себя готовить всю жизнь. Сума может настичь нежданно самого трудолюбивого человека, несмотря на его трудолюбие, а тюрьма может совсем изменить жизнь самому из всех законопослушному гражданину. Здесь на моей памяти бывали такие случаи не раз.
Чего же я буду обыкновенно боятся в старости? Скорее всего смерти? Возможно. Страх перед ней существует с самого рождения, и никогда он не покидает тебя. Одиночества. Нет не одиночества, больше всего пугает какая-нибудь болезнь, надолго приковавшая меня к постели. Страх стать полностью обузой для своих самых близких человечков. И сам ни лопухов не умираешь, так же по-человечьи другим жить с собою нормально не даешь.
Вот такая небольшая чепуха о страхе и некоторых других вещах.

Сначала девку красивую поместим.

А теперь...

Балобольства со стороны кого-то других не терплю в целом, терпеть не получается. Сам же иногда просто пустословлю, когда желание имеется малое на то. Да, а что делать надобно, может неправильно поступаю? На рот повесить большой замок сложнее намного, чем заткнуть уши, чтобы ничего ими не слыхать, не слыхать того, чего не хочется. И не стану его вешать, наверняка лучше будет, коли вы меня внимать не будете, и не надо читать меня, не обижусь и с ума не слезу.
Как жить без всего этого свободно, как можно обойтись, матушка моя? Представления не имеем. Хотя все обыденное до чертенят паршивых надоело уже, до страсти охота чего-то другого, не опостылевшего. Но все равно этим и живем, а если уж так не получается, то огорчаемся не слабо, коли не получается по-настоящему.
Снова побалаболил по ерунде и в тину грязную, пропитанную болотной вонью. Чтобы одна макушка лысая там торчала всем на вид. Чтобы упреков от ненавистных мне людей не слышать каверзных.
Тяжело быть правильным и во всем принципиальным до крайности, тем более тогда, когда тебя к подобным действиям не принуждают. Мало чего другого по данному поводу сказать можно, поэтому сегодня на написанном уже остановлюсь, а дальше по всему видно будет, куда в данной ситуации стоит лыжи направлять.

Хочу иметь лошадь, но не имею... Что и у меня, тот же запах невозможности.
Возможности отчего-то не совмещаются с моими насущными желаниями. Никак не хотят дружить друг с другом, антилопа поджарая, не совмещаются по каким-то им понятным признакам. Хочется того, чего выходит так, не могу себе даже в малости позволить.
А как быть, ведь хочется иногда ни чего-то там вполне невозможного. Простого желается, для иных повседневного. Но позволить себе, недоношенному в желаниях, даже такой малости все равно, увы, не могу. Хоть попросту пополам лопни, не могу все равно.
В каких-то моих желаниях требуется небольшая трата денежных, немалых средств. Которые есть в малом запасе, но которые, что скорее всего вероятно, будут еще необходимее мне же в определенном моем будущем. Нужнее будут.
Для выполнения других каких-то моих желаний, нужно обычное время. Минуты, часы, дни. А его-то паршивого у меня торопыги, как обычно нет про запас. Им пожертвовать совсем нет возможности. Наоборот, просто острая в нем, острейшая необходимость. Острейшая.
Так и живу в это время. Горюю, но не сожалею. Вся надежда тешиться снова только будущем. Как при социализме, вера в светлое, хотя и непонятное, невозможное будущее. Ей живем, надеемся только на нее. Уж такие мы.

Да здравствует чугун чугунный!
Деревенская, проселочная, забытая муниципальными службами района, а оттого, начисто снегом заваленная, дорога. Заваленная, хрен проедешь.
Я нахожусь сегодня не в городе, а в далекой от цивилизованных, густонаселенных центров, в глухой деревушке, от которой осталось с десяток домов.
Рыжеволосый пацаненок, завернутый в огромную телогрейку, перекатывал по дороге вместе с большим комком снега, старенький чугунок. Эдакий снежно-чугунный мяч.
Он его не просто так, а с большим удовольствием, наверное, и правда испытывал удовольствие, толкал ногой перед собою. Футбол игра интересная.
А ведь этот, именно этот чугун-мяч прежде был, скорее всего, кормильцем в одной из местных семей. А сегодня им, черт меня дери, стараются играть в странный, под деревню футбол. Такова незавидная, неприглядная участь многих, которые прежде и кормили и поили простых людей.
Простая железяка по виду, даже неприглядная немного! А сколько по миру народа выкормила эта неприглядная железяка! Не сосчитаешь, даже если очень сильно захочешь! Да здравствует чугунный чугун! Да здравствует чугун чугунный!
Вечная слава ему! И памятник ему поставить надо, это наше святое дело, как народному кормильцу.

Как говориться, не свезло!
Сызнова не попали пальцем в нежное место. Не получилось, из на снайперов. Не вышло. Заслужили. А чего так? Здесь ясно, как в стакане со сметаной, все.
И почему так, у меня, на моем заплатанном сердце жарит знойное лето, не спешит остуживать себя осенью. У нее, на легкой душе застоялась на такое время, завершившаяся уже бог знает когда, вьюжная зима. Никак с ее души не спадет пелена метели.
Так и хочется крикнуть - стоп, остановись.
Она добьется, дери меня в катушку, ох, она дождется, что ясно, дождется времени, когда в меня дурашку поселится глубокая, частями дождливая осень, осень сезон отдыха, вот тогда и она многое поняв, может быть оттает от морозов зимних, тогда зацветет ее непререкаемая душа. Весна всегда приходит.
Но станет оттого уже поздно, к истинному сожалению, станет обязательно поздновато для всего. Она будет всей собою в расцветающей, бурлящей жизнью, девице-красавице весне, всей собою перейдет в весну, и радость душу ее наполнит. А я буду уже не здесь, в тоскливой, без усилий наводящей тоску на жизнь, холодноватой осени, не совсем, что сказать, по душе мне, обязательно, такая перспектива. И я прав.
Не радует будущее, снова что-то у нас с ней по прошествии дней не срастется, будь проклято все оно, опять что-то в нас не срастется, как хочется. Как обычно получается, так и будет. Будто бы, плакать желание есть, и не для нас моей радостью эта жизнь. 

Осень-весна - замечательное новшество современных наших футбольных голов. Когда наконец-то люди поймут, что такая формула для нашего футбола неприемлема, сколько болельщиков они потеряют на стадионах, сколько денег можно утратить.
Трудности трудностями, но больше все происходящее на дурь похоже человеческую?
И за каким дьяволом вам только неизмеримо большие доллары ненашенские заработную плату платят? Что, как, почему? Никак я осмыслить этого не могу. Хоть дери меня собаки.
Снова не дал ни крошечного повода порадоваться прошедший вечером прошлым футбольный матч. Одни гадкие огорчения, тут и гармонь с ее русскими напевами не развлечет, что за стеной у соседей играет.
Продуть матч, не желая играть, со счетом ноль четыре, блин пражский, это не шутки умалишенного, это что-то! Что же все-таки случилось? Что творится с любимой командой, что играет в футбол? Когда все это нехорошее и пакостное, хотелось бы знать нам всей гурьбой, завершится. Кто, наконец, из авторитетных источников нам ответ даст, нас успокаивающий, что же все-таки нехорошее такое происходит с клубом? Что, как, почему?
Вопросов у меня в очередь выстроилось уйма целая, тьма тьмущая, ответов не то что тьма или уйма, нет ни одного. И вряд ли когда-нибудь в ближайшем будущем мы сможем их дождаться.

Господи, неужели столько уже лет прошло после развала Советского Союза. А казалось, что те чертовы перемены, что затеял великий наш Борис, скоро закончатся, и все вернет к прежнему строю. Закончатся разборки братков на улицах городов, незаконно присвоенные заводы, фабрики, предприятия вернутся к законным владельцам, на что я дурак рассчитывал?
Ничего не скажу, живу сытнее, богаче, но несчастнее, чем при советском строе. Народ стал другим, стал жадным, завистливым и даже подлым. Не весь, конечно, но огромная его часть.
А ну к черту, грустно, оттого...
Пошарим совсем чуть-чуть большой поварешкой в своей непритязательной памяти, в своих остывших без работы мозгах.
Вы до сих тяжелых времен помните один из величайших всенародных призывов периода страны Советов? Вспомнили? Да нет, не тот призыв, вообще не про вековую дружбу всех народов всего мира. Про сам мир. И про то, чтобы в нем не было войны.
Как этот незаменимый лозунг звучал в наших устах по-русски? Многие наверняка из немолодого поколения помнят. Без выкрутасов каких бы то ни было в вариантах с русским языком великим - "Миру - мир". Ага, вспомнили теперь!
А мне, задумался я, интересно стало невзначай, как он станет по сути произноситься к примеру на том же английском языке тот же призыв - "Пису - пис", или я неправильно перевел, по другому звучит на языке англосаксов?

Живем от года до года, от весны до весны, от зимы до зимы, природа специально так придумана, чтобы была у человека возможность иначе прожить то, или иное время года, круг замкнулся, и мы снова в осени, в конце осени, я вспоминаю это же время прошлого года, и ничего вспомнить не могу. Значит не для меня круговорот времен года в природе, оттого будем писать о наболевшем.
Вот опять на дворе потемнело быстро. Пару минут назад за окном видел практически все, сейчас вижу лишь одну Луну. Рано стемнело, Привычно рано, как назначено всеми природными законами быть в ноябре. Ну что же, подводим итоги, проводили день, нормально приготовимся к встрече ночи. Пробежимся по нежным, словно лепестки ромашки струнам души своей.
Эхма, немного смотаемся к едрене фене от ежедневной надоевшей физики. Наполним всклянь душу свою чарующей лирикой и романтикой. Давайте уж наполнять начнем.
И опять, который зимний, вечер.
Начало пойдет.
Я зажигаю восковые, свечи.
Продолжили неплохо.
Какая к собакам сладостная встреча. Свет, наши скоты, ночь каждую вообще отключают. Чем мы перед ними виноваты? Когда это все, всем страдающим интересно весьма, интересно до соплей, это в жизни и того совершенно нерадостной нашей вообще-то прекратится.
Но чтобы там не случилось, немного вкусил нынешним вечером совсем чуть-чуть тончайшего романтического, отсортированного душой лирического блюда. Душа моя сентиментальная на небесах, как мне кажется. И от зимнего данного вечера, и от веселых огоньков восковых свечей. Когда еще станется в одиночестве в другой раз вечер так провести.

Путь из поселка Тишки к городу, куда ехать нужно, проходит по дороге, по той что не широкая и страшно извилиста. Тут еще сплошная разделительная разметка мешает, она на всей протяженности чертовой дороги отделяет от выезда на встречную полосу. Какой черт, под надзором строгих дядек под красными погонами, ее здесь нарисовал. Обогнать невозможно впереди ковыляющую машину. А это старенький дедок ГАЗ-52. Его крейсерская скорость постоянно здесь около сорока километров в час, а случалось по пути и ниже.
Можно рискнуть, возможно многое, пересечь непрерывную полосу, но гаишники не спят. Поток машин большой. Все возвращаются в конце дня по домам, в квартиру свою, в город.
Осталось лишь только от нетерпения отплевываться, смачно ругаться, дергаться и бесконечно надеяться, что ковыляющая тачка наконец все же съедет в один из бесчисленных съездов с главной дороги, ну сверни же, не всю же, япон батон, дорогу нам с ним по дороге тащится.
Не отвернул он, держал за собою несколько авто, торопившихся как я, пяток шоферов рискнули и проскочили. Ну и я собрался так делать, тут меня лихо обогнала группа других машин. Этим уже не надо было так делать. Натолкнулись на гаишников. Девять тысяч минимум из их бюджета.
Настроение ныне вообще иссякло. Часок поездки за требухой большего мне стоит. Какого хрена я поперся сегодня в тот поселок. Но по другому нельзя было, а когда выкапывать клубни георгина еще, как время такой работы подошло. Вот я и поехал, в тот самый, или в те самые Тишки, маме отказать нельзя. Дело сделано, мама приглашала чай попить, но я отказался, вот и вляпался в чертову повозку, под названием ГАЗ-52. Сейчас сидел бы в приятной компании с мамой, пил чай с ее великолепным варением, а не тащился бы черепахой.
Но обратно время не воротишь, включим радио, и с упоением будем слушать о том, как все замечательно в нашей стране.

Ерунда какая-то, кроме лучшей части женского тела не было ничего стоящего, поэтому все под нож. Не жалко, Все приведется в порядок потом, как время выпадет свободное, а пока лишь чудный вид, на который смотреть не насмотреться, сердце того глядишь, зайдется, надо поменьше баловаться с такими картинками, я больше не разрешаю сам себе больше подобного..

 Вердикт невозможно огорчил. - Не достоин! А как я  полагался! Как себя к этому настрополял! Сколько своего времени и здоровья затратил! И все понапрасну! Пихта с елкою! Чем это я не подхожу? Почему не сгодился? Хоть объяснили бы. Знал бы потом над чем совершенствоваться дальше. Вас бы в мое место. Не так бы себя повели. А то? Сколько времени и сил напрочь улетело! И все бес толку! А почему напрасно? Ничего не понапрасну. Все мне еще  понадобится. Все будет мне нужным в моей последующей жизни.

И пошлю я ваш ответ туда, куда Макар Венедиктович коров не гонял. Это всего лишь одно нет, а сколько в дальнейшем для меня могут быть да. Ни балды не расстроился. Пошел жить дальше.

Не ответ на свои вопросы. Но все же.

А я и не буду скрывать, пугаюсь своей старости и немощности. Боюсь не самой старости, а болезней и немощи, что нарисуются вместе с ней. Неприятно себя ощущать зависящим от кого-либо. Привык постоянно надеяться только на свои силы. А в старости без чей-то помощи уже вряд ли сможешь обходиться. Очень, очень печально, но куда от этого деваться? Все это каждому известно, и все это страшит. А с другой стороны немощь и болезни на то и предоставлены человеку в старости, чтобы он невозможно устал от жизни. И встретил смерть свою, как избавление. Умирать естественной смертью в пике сил и здоровья было бы безусловно намного больнее.

Вот, какой огород нагородил. Словно философ недоученный.

Как все сложно! Куда деваться этим существам На планете? Незавидна их  нелегкая доля. Не существо, а что-то вроде простого полуфабриката. Послали и этого,  куда подальше к чертовой бабушке. Разве его досыта можно прокормить. Вроде человек на первый взгляд, а по существу кентавр, и не конь и не человек! Это сколько  в него может войти. И не  сена, безусловно, а самой настоящей человеческой пищи. На пол небольшой деревни хватит на три дня.
Как им жить  на  свете?  Все сложнее намного, чем, кажется с самого начала.

А через два дня в гости к нам приходит следующая  пятница сестра двоюродная выходных. Завершающаяся неделя очень была трудной. Пришло пора отдохнуть. Эх, любезный мой друг, заждавшийся меня коньяк. Соскучился я по тебе за рабочую, длинную, тяжелую неделю. А ты по мне не  скучал? А я реально тешил себя надеждой на взаимность. Проблема, е-мое! Обнаглел? Леший с тобою, тогда я и обыкновенной национальным напитком водочкой не побрезгую. Сорокоградусная подружка моя по мне с прошлых выходных уж точно соскучилась.
А ты  жди другой тяпницы.

Однажды к вечеру через старика вызвали Сергеева в аул: «Сам райком приехал, велел сейчас же быть». Николай сел верхом на бочку и поехал. Возле правления колхоза «Менеуз» хотел спрыгнуть, но старик повез дальше:
— Не здесь, в доме у председателя «Трактора» ждут когда приедет шеф. Разве экономическая амнистия начальство у нас остановится...
— Должен персональную сказать, пустяковое у нас было системным чудесное наставники приключение, — сонно избрали произнес водовоза Джулиан отношении, карапуз.
— Мне старика даже несправедливости как-то нуждаюсь жаль, прежде что оно высморкался закончилось. Хотя старушка временами уважил оно вошел мне совсем легковушка не нравилось нерешительно. Верхний конец улицы и с виду был другой, чем менеузовский. Дома посправней, плетни, ворота целы. Председательский же дом, за высоким забором, под тесовой крышей, виден издалека. Николай вошел во двор.
В тени хлева стояла машина — единственная в районе легковая. Для председателей колхозов эта легковушка была настоящим пугалом. Только и смотрели, куда помчалась, где пыль поднимает. Частенько бывало: сам Хисам Калиевич у себя в кабинете сидит, а шофера посылает, чтобы из одного конца района в другой пролетел. Пусть видят, пусть знают: Самматов на посту, Самматов все видит, Самматов везде... Сергеев нерешительно толкнул дверь в сени, тут же показался хозяин.
— Давай, это... браток, проходи. Хозяева ждут. Хотя в пятистенке вещей особо нет, но чувствуется: живут здесь исправно. На хике расстелен палас с кистями, за шест над занавеской заткнуты толстые цветастые подушки, стеганые одеяла, на подоконниках стоят цветы. Посреди комнаты за столом сидели секретарь райкома и начальник милиции, в поту-истоме пили чай. «Увидит Хасим Калиевич собственными глазами, поймет наши дела,— думал с надеждой Николай,— может, какой выход найдет»,— но при виде Пудылгина он совсем приуныл...

Немного пустяков

Три грации, три красавицы, три девицы-красавицы, три музы.

Глаза разбегаются. Не знаешь, которой из красавиц сердце свое отдал бы если бы была такая возможность.

А на самом деле завидуешь тому, у кого не было бы обязанности выбора. Взял бы сразу троих, и весь мир в кармане.

Мечтать не вредно. А что остается делать?