Юрий Кувалдин

ФЁДОР КРЮКОВ И ФЁДОР ДОСТОЕВСКИЙ

миниатюрное эссе

Фёдор Дмитриевич Крюков (1870-1920) и Фёдор Михайлович Достоевский (1821-1881)

Нужно быть Фёдором Достоевским, чтобы, пройдя публичную смертную казнь, отсидев 10 лет в тюремных батальонах, написать своих "Бесов". Так уж повелось, в России нужно сильно пострадать, чтобы стать писателем. Я всю свою жизнь, с детства, знал, что роман "Тихий Дон" написал белогвардеец Фёдор Крюков. В 1974 году жадно мы проглатывали книгу "Стремя "Тихого Дона" Ирины Медведевой-Томашевской с предисловием Александра Солженицына. В 1984 году я написал это миниатюрное эссе. Мало кто из нас верил в то, что красная чума будет уничтожена. Великий русский писатель Фёдор Крюков выходит из тени и уверенно занимает место среди классиков. Писатель Федор Дмитриевич Крюков родился 2 февраля 1870 года в станице Глазуновской Усть-Медведицкого округа земли Войска Донского. Окончил Петербургский историко-филологический институт. Статский советник. Депутат Первой государственной Думы. Заведующий отделом литературы и искусства журнала "Русское богатство" (редактор В. Г. Короленко). В Гражданскую войну выступал на стороне белых. Секретарь Войскового круга. В 1920 году, собрав в полевые сумки рукописи, чтобы издать их за рубежом, отступал вместе с остатками армии Деникина к Новороссийску. В дороге Федор Крюков заболел сыпным тифом и умер 20 февраля. Автор романа "Тихий Дон" и других произведений, положенных в основу так называемого "писателя Шолохова".

Юрий КУВАЛДИН

Федор Достоевский и Федор Крюков, два гения русской литературы, ведут своих героев к красоте, которая спасет мир, через мрак преступлений. В романе Федора Крюкова "Тихий Дон", если смотреть широко, изображение тяжелых, иногда безысходных противоречий достигает напряженного накала в образе Григория Мелехова. В эпизодах "Тихого Дона", рисующих развитие восстания против большевистской нечисти во многих донских станицах, и в том числе в родной станице Григория Мелехова, Глазуновской, проходит множество разных фигур по ту и по эту сторону баррикад. Картина развертывается широкая и хотя не многоплановая, но за нею чувствуется вся страна "от финских хладных скал до пламенной Колхиды". Иногда как будто вскользь, бегло, а в то же время ярко, отчетливо передано ощущение большого, борющегося за независимый Дон казачества. Не всегда можно отдать себе отчет в том, как, какими художественными средствами достигнуто это непрерывное ощущение. Но задача эта особая, и решать ее нужно не здесь. И если зашла о ней речь, то лишь для того, чтобы повторить сказанное уже не раз и многими о романе Федора Крюкова, что героем его является казачество Дона. Если бы этого не было, то нельзя было бы решить тему, которая в последней книге романа, и чем дальше к концу, тем больше, становится важнейшей для автора и которую можно было выразить словами Григория Мелехова: "А главное - против кого веду? Против народа... Кто же прав?"
Григорий Мелехов становится такой фигурой, в которой сходятся все нити сюжета. Гениальный художник Федор Крюков ставит перед собой задачу нарисовать личное и общее в образе Григория Мелехова - идея одета, так сказать, в местную казачью форму, что придает ей особую, несравненную выразительность с художественной стороны, но содержание ее - борьба с иногородними. Во время восстания Григорий Мелехов получает повышение по службе, он командует дивизией. К победам против иногородних, ранее записанным на его счет, каждый его "подвиг" прибавляет все новые. Чем больше разъедает его душу сомнение в правоте той борьбы, в которой он участвует на стороне белых, тем исступленнее расправляется он со своими братьями по земле и труду. Он весь в крови, - Федор Крюков не находит нужным хоть в чем-то уменьшить или не столь явственно показать вину своего героя перед народом, чтобы не лишить его совсем сочувствия читателя. А сочувствие все же есть, и к концу романа оно даже возрастает. В чем же тут дело?
После того как своей рукой Григорий зарубил четырех матросов-большевиков, он "...кинул на снег папаху, постоял, раскачиваясь, и вдруг скрипнул зубами, страшно застонал и с исказившимся лицом стал рвать на себе застежки шинели. Не успел сотенный и шага сделать к нему, когда Григории - как стоял, так и рухнул ничком, оголенной грудью на снег. Рыдая, сотрясаясь от рыданий, он, как собака, стал хватать ртом снег, уцелевший под плетнем. Потом, в какую-то минуту чудовищного просветления, попытался встать, но не смог и, повернувшись мокрым от слез, изуродованным болью лицом к столпившимся вокруг пего казакам, крикнул надорванным, дико прозвучавшим голосом:
- Кого же рубил!.. - И впервые в жизни забился в тягчайшем припадке, выкрикивая, выплевывая вместе с пеной, заклубившейся на губах: - Братцы, нет мне прощения!.. Зарубите, ради бога... в бога мать... Смерти... предайте!..
Сотенный подбежал к Григорию, со взводным навалились на него, оборвали на нем ремень шашки и полевую сумку, зажали рот, придавили ноги. Но он долго еще выгибался под ними дугой, рыл судорожно выпрямлявшимися ногами зернистый снег и, стоная, бился головой о взрытую копытами, тучную, сияющую черноземом землю, на которой родился и жил, полной мерой взяв из жизни - богатой горестями и бедной радостями - все, что было ему уготовано".
Как же дорого даются Григорию эти короткие минуты "чудовищного просветления", по выражению Федора Крюкова! Так же дорого давались минуты просветления Родиону Раскольникову Федора Достоевского. Два гениальных Федора решают одну и ту же проблему, если Бога нет, то все дозволено?

1984

 

"Наша улица” №135 (2) февраль 2011