Жил был листочек.

Он упал.

Его подхватило сильным порывом ветра и пронесло еще метра на десять.  Порыв стих и его плавно опустило на серо-черный, еще сырой после утреннего дождя асфальт. Он даже не успел отдышаться, а его уже настиг следующий поток воздуха, слабее предыдущего. Сил второго хватило лишь на то, что бы протащить его, всего лишь, на какие-то метр или два. Совсем слабенький. Но для него, старика, это уже достаточно приличное расстояние. Он никогда не путешествовал так далеко. Он родился, вырос и воспитывался у всегда на одном единственном месте. А тут такое…

Он был совсем юный.

Тогда он мог мечтать о путешествиях. О полетах. Он же видел как птицы так свободно, легко порхали с места на место, с ветки на ветку, а потом и вовсе улетали куда-то далеко-далеко и потом еще долго не возвращались. И он, наверное, мечтал об этом. Смотрел цветные сны. Трепетал, вырывался, боролся, надеялся и ждал.

А потом он постарел.

А, как известно, когда люди стареют, они забывают о своих мечтах. Даже не просто забывают, а абсолютно стирают их из головы. Знаете, это часто бывает: ты молодой и тебе хочется всего и у тебя полный вагон планов, идей и энтузиазма, а все взрослые и старшие говорят «да ну, это же ребячество» или объявляют все это «вздором», «нонсенсом». Вот так и стало с ним. Неосуществленные идеи о полетах и странствиях из уст молодежи он объявлял «глупостями и мальчишеством», отрицая факт того, что и сам мечтал об этом. Может, невозможность и безысходность сломили его дух?

Оторвало, закружило, понесло.

Это для тебя 12 метров ничто.

Забавно, да? А подумай, как бы ты ощущал себя на его месте, когда ты – грязный, дряхлый, немощный, старикан с больным сердцем вдруг резко сорван подхвачен и унесен туда где ты уже давно мечтал оказаться!?

Вот валяется он на грязном и мокром асфальте. Тысячи людей пинают его. А он рад. Он рад! Он не просто рад, он счастлив! И пускай это был первый и последний полет в его жизни, но он был! И ничего, что через пятнадцать минут чьи-то ноги растерзают его на тысячи. Ему теперь наплевать на смерть. Он счастлив.

Он лежит на грязном и мокром асфальте, он вглядывается в небо, он улыбается.

А небо серое.

Хотя, ты знаешь, серое это очень скупо сказано. В этом небе переливаются тысячи невообразимо разных и так похожих оттенков серого!

Они были нарисованы гуашью на акварельном фоне в очень прокуренной квартире пьяного художника, которого, видимо, совсем недавно бросила жена. Т.е. его грусть, тоска и безысходность настолько очевидны, что кажется будто в некоторых местах вместо неба, он нарисовал асфальтовые заплатки, то ли путаясь, то ли неся особую идею. Тут уже и черт не поймет, чего он хотел.

Вся это отражается и в оставленных утренним дождем лужах, которые так весело разбрызгивают машины, заставляя людей жаться к противоположному от дороги краю тротуара и с опаской ждать своей очереди на порцию лужи для одежды.

Каждый второй с зонтом.

Хотя зонт толком никогда не спасает.

Каждый третий поднял воротник.

Хотя простуда передается воздушно-капельным путем.

Макушки еще не пожелтевших деревьев на фоне картины алкоголика выглядят черными, да и вообще кажется, что город наконец-то смыл свой макияж и предстал в естественном виде. Он как будто назло подчеркнул кривизну и обшарпанность пятиэтажек, убогость перекопанных дорог. Намочил – умыл, теперь ребят любуйтесь.

Хотя видимо почти всем все равно.

Или город простудился?

А как лечить город? Также как и людей?

Может напоить его горячим чаем с лимоном и медом, он поправится и вернет нам лето?