Арсений Тарковский «Ветер»

АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ «ВЕТЕР»   Душа моя затосковала ночью.   А я любил изорванную в клочья,   Исхлёстанную ветром темноту   И звёзды, брезжущие на лету   Над мокрыми сентябрьскими садами,   Как бабочки с незрячими глазами,   И на цыганской масленой реке   Шатучий мост, и женщину в платке,   Спадавшем с плеч над медленной водою,   И эти руки, как перед бедою. И кажется, она была жива, Жива, как прежде, но её слова Из влажных "Л" теперь не означали Ни счастья, ни желаний, ни печали, И больше мысль не связывала их, Как повелось на свете у живых.   Слова горели, как под ветром свечи,   И гасли, словно ей легло на плечи   Всё горе всех времён. Мы рядом шли,   Но этой горькой, как полынь, земли   Она уже стопами не касалась   И мне живою больше не казалась. Когда-то имя было у неё. Сентябрьский ветер и ко мне в жильё Врывается - то лязгает замками, То волосы мне трогает руками. 1959 Джон Уильям Уотерхаус

Июльское интермеццо / Иосиф Бродский

Иосиф Бродский. Июльское интермеццо Девушки, которых мы обнимали, с которыми мы спали, приятели, с которыми мы пили, родственники, которые нас кормили и все покупали, братья и сестры, которых мы так любили, знакомые, случайные соседи этажом выше, наши однокашники, наши учителя, — да, все вместе, — почему я их больше не вижу, куда они все исчезли. Приближается осень, какая по счету, приближается осень, новая осень незнакомо шумит в листьях, вот опять предо мною проезжают, проходят ночью, в белом свете дня красные, неизвестные мне лица. Неужели все они мертвы, неужели это правда, каждый, который любил меня, обнимал, так смеялся, неужели я не услышу издали крик брата, неужели они ушли, а я остался. Здесь, один, между старых и новых улиц, прохожу один, никого не встречаю больше, мне нельзя входить, чистеньких лестниц узость и чужие квартиры звонят над моей болью. Ну, звени, звени, новая жизнь, над моим плачем, к новым, каким по счету, любовям привыкать, к потерям, к незнакомым лицам, к чужому шуму и к новым платьям, ну, звени, звени, закрывай предо мною двери. Ну, шуми надо мной, своим новым, широким флангом, тарахти подо мной, отражай мою тень своим камнем твердым, светлым камнем своим маячь из мрака, оставляя меня, оставляя меня   моим мертвым. Музыка и гитары - Олег Евгеньевич Шаранданов (Ефимыч); Звук и бас-гитара - Владислав Олегович Шаранданов

Г.Остер «Вредные советы жуликам и ворам и борцам с коррупцией»

-=смотреть и читать =-

Юлия Хазина — художник и поэт

Наверное, я безнадежный и неисправимый романтик.   Мне нравится как неясное впечатление становится живым образом с собственным независимым характером и манерами. Вот они и живут, мои нарисованные мысли, и норовят поболтать за жизнь с каждым встречным.   Что до стихов, они вообще складываются по какой-то неведомой мне логике - просто плавают строчкой в сознании, пока ее не напишешь: Они вроде зарисовок, только в рифму.   Юлия Хазина

>>>>>>>>>>>>>>>>>>

Armik - Для твоих глаз

Armik - Оur night

Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был... / памяти

Арсений Тарковский 25.06.1907 - 27.05.1989 Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был И что я презирал, ненавидел, любил. Начинается новая жизнь для меня, И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня. Больше я от себя не желаю вестей И прощаюсь с собою до мозга костей, И уже наконец над собою стою, Отделяю постылую душу мою, В пустоте оставляю себя самого, Равнодушно смотрю на себя - на него. Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня, Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня, Сновидения ночи и бабочки дня, Здравствуй, всё без меня и вы все без меня! Я читаю страницы неписаных книг, Слышу круглого яблока круглый язык, Слышу белого облака белую речь, Но ни слова для вас не умею сберечь, Потому что сосудом скудельным я был. И не знаю, зачем сам себя я разбил. Больше сферы подвижной в руке не держу И ни слова без слова я вам не скажу. А когда-то во мне находили слова Люди, рыбы и камни, листва и трава.

Без заголовка

фотограф-художник Георгий Колосов

http://georgiykolosov.ru/albums.html



(слова мои))

С грустью смотрю на букет,время краски стирает
словно на сцене свет постепенно гаснет.
Зритель не знает что дальше... или окончена пьеса?

Бессонница / Тютчев

Часов однообразный бой, Томительная ночи повесть! Язык для всех равно чужой И внятный каждому, как совесть! Кто без тоски внимал из нас, Среди всемирного молчанья, Глухие времени стенанья, Пророчески-прощальный глас? Нам мнится: мир осиротелый Неотразимый Рок настиг — И мы, в борьбе, природой целой Покинуты на нас самих. И наша жизнь стоит пред нами, Как призрак на краю земли, И с нашим веком и друзьями Бледнеет в сумрачной дали...

Важное...

Ок Мельникова Все важные фразы должны быть тихими, все фото с родными всегда нерезкие. самые странные люди всегда великие, а причины для счастья всегда невеские. самое честное слышишь на кухне ночью, ведь если о чувствах — не по телефону, а если уж плакать, так выть по-волчьи, чтоб тоскливым эхом на полрайона. любимые песни — все хриплым голосом, все стихи любимые — неизвестные. все наглые люди всегда ничтожества, а все близкие люди всегда не местные. все важные встречи всегда случайные. самые верные подданные — предатели, цирковые клоуны — все печальные, а упрямые скептики — все мечтатели. если дом уютный — не замок точно, а квартирка старенькая в Одессе. если с кем связаться — навеки, прочно. пусть сейчас не так всё, но ты надейся. да, сейчас иначе, но верь: мы сбудемся, если уж менять, так всю жизнь по-новому. то, что самое важное, не забудется, гениальные мысли всегда бредовые. кто ненужных вычеркнул, те свободные, нужно отпускать, с кем вы слишком разные. ведь, если настроение не новогоднее, значит точно не с теми празднуешь.

Декабрь ломающим его...

И.Сидоров - Хмарь Яков Гуревич

На подоконнике судьбы Сагидаш ЗУЛКАРНАЕВА (Сагидаш Светлячок)

Родилась и живёт в Самарской области. Стихи публиковались во многих литературных изданиях. Член СПР. Лауреат газеты «Российский писатель». Лауреат Всероссийского поэтического конкурса им. Сергея Есенина. Автор книги «Выпив ночь из синей чашки».
***
Пришла зима в пустынный край ракит,
В глухом дому одна не заскучаю:
К обеду Зойка сойкой залетит,
Расскажет все известия за чаем.
Зачем грустить, когда идут часы,
Полны теплом небесные ладони,
Горит герань и хлебом пахнет в доме,
Горьки слова, но помыслы чисты.
И хорошо, что город далеко.
Живи себе, да печь топи во благо.
Есть тишь и свет, есть мёд и молоко,
И два пути – до неба и продмага.
Есть дом и дочь, за окнами метель,
Есть ровный след…Каких высот мне надо?
Ведь дальше неба некуда лететь,
А дальше бездны некуда и падать.
Лишь только б жить, без злости и обид,
Любить людей на свадьбе и на тризне.
А то, что Бог со мной не говорит…
Поговорит, быть может, после жизни.

***

Держусь средь ритма суеты
На нитевидном пульсе снега.
Безумен город пустоты,
Холодных глаз, слепого бега.
Уеду в глушь, где топят печь,
Где дремлет Бог на старой крыше,
Где все тревоги, сбросив с плеч,
Я поднимаюсь к небу выше.
Где всюду призрачна канва
Сквозного, тонкого наитья.
В эфире неба – синева!
Зима, зима, снегопролитье…

***

Не знаем, что будет – огонь или лёд,
Где выпадет крылья сложить.
А если бы знали мы всё наперёд,
Была б интересною жизнь?
Не ясно какая заглохнет из троп,
Все вьются и манят – пойдём!
Где дерево – лодка, где дерево – гроб
Не видно в лесу молодом.

***

Я помню: с мамой моем окна,
От чистоты визжит стекло.
И ваты хрусткие волокна
Меж рам кладём – беречь тепло.
И руки мамины, как птицы,
Летают с тряпкой по окну…
Ах, мне туда бы возвратиться
Сейчас, вот только дверь толкну…
От осознанья не возврата
В пространство детской скорлупы...
Я цепенею словно вата
На подоконнике судьбы.

***

Под бархатною пылью тишины
Лежала степь от края и до края,
Окутывал пространство вышины
Сиреневый туман шального мая.
А первого июня – небеса
Разверзлись окаянными мечами.
И дрогнуло оконце, как слеза,
Когда тебя не стало за плечами….
За окнами зима и снег кружит,
Усталый ветер кашляет надсадно.
Мне без тебя невыносимо жить!..
Дойдёшь до Бога, поверни обратно.

***

Выпив ночь из синей чашки, жду, когда нальют рассвет.
Тень в смирительной рубашке мой обкрадывает след.
Обернувшись тёплым пледом, обойду притихший сад.
Пахнет горько бабье лето неизбежностью утрат.
Звёзды светят маяками. Может, в небо за буйки?
Где цветные сны руками ловят божьи рыбаки.
И по лунам, как по рунам выйти в космос напрямик.
По дороге самой трудной, где полёт – последний миг…
Только в доме спит ребёнок. Захожу, скрипят полы.
Не скрипите: сон так тонок! В степь пойду, сорву полынь,
И травою горькой, дикой окурю себя и дом:
Блажь полёта, уходи-ка! Полечу потом, потом...

***

Я оденусь в шёлк июля,
Не зови меня – ушла.
Пусть молва летит, как пуля,
Зависть жалит, как пчела.
Над ручьём и над канавой,
Где скопился сельский сор,
Напрямик шагну я с правой,
Всем врагам наперекор,
Улыбнусь песочным сотам
Муравьиного вождя
И зонта дырявым сводом
Не закроюсь от дождя.
Прощевай, моя избушка,
Прощевай, моя земля…
Я свободна, как лягушка
В чёрном клюве журавля.

***

– Что творится в мире, брат?
– Осень. Небо киснет.
За окошком дни стоят
Скользкие, как слизни.
Пахнет водкой и войной,…
Бродит волк по лесу.
Над планетою земной
Всполошились бесы.
Шар нашару прикреплён,
Расшатались скрепы.
В небе снежный батальон
Ждёт зимы свирепой...
– А на улице души
Серой глухомани
Не Иван от сна ожив,
Запрягает сани?..

***

Сегодня всё ему подчинено.
А без него в мой дом ворвался ветер,
Сложился мир, как перочинный нож,
Который день черно на белом свете!
А если рядом он со мною, здесь,
То я летаю, таю, рвусь на части,
И тут же в масло – радость до небес!
Сбиваю слово сливочное – счастье.
Держусь его, готова всё отдать!
Плохой, хороший – это мне не важно.
Не потому что с ним легко летать,
А потому что падать с ним не страшно.

***

Всё тише звук земной струны,
Над миром чёрный ветер.
Не стой на сквозняке войны,
Простудишься до смерти!

http://www.mk.ru/seteratura/2016/11/28/na-podokonnike-sudby.html

Звали его Иешуа

И ты, вероятно, спросишь: какого лешего? А я отвечу пафосно: было нужно. Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа, Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек. И он как-то очень свежо рассуждал о политике И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти. И вдруг сказал: «Ты уж не сочти меня нытиком, Но я устал, понимаешь, устал ужасно. Стигматы ноют от любых перемен погоды, И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб. Или вот знаешь, летом полезешь в воду, И по привычке опять по воде - шлёп-шлёп... Ну что такое, ей-богу, разнылся сдуру. Что ж я несу какою-то ерунду?! ... Я просто... не понимаю, за что я умер? За то, чтобы яйца красили раз в году?

О чем я там, на горе, битый день долдонил? А, что там, без толку, голос вот только сорвал. Я, знаешь ли, чертов сеятель - вышел в поле, Да не заметил сослепу - там асфальт. И видишь ведь, ничего не спас, не исправил, А просто так, как дурак, повисел на кресте. Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил Неизлечимо-смертельный диагноз - "любить людей" ?» Он сел, обхватив по-детски руками колени, И я его гладила по спутанным волосам. Мой сероглазый мальчик, не первый ты, не последний, Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам, Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли? (У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови). ... А город спит, обернувшись ночной прохладою, И ты один - по колено в своей любви.

© reine de chaos
Плакала звезда

Гадание на кофейной гуще...

Истекает вечер золотом, а судьба – кофейной гущею… Сколько истин в кофе молотом на глоточки нам отпущено? Сколько нужного не сказано, сколько важного отложено… Узелками жизнь завязана, и на прошлое помножена. Вьются, взрезанные буднями, наши сны и сновидения, Впечатленья стали скудными: так – ни более, ни менее. Не волнуют и не трогают: всё-то было, всё мы ведаем… Не целуют нынче – чмокают. Не летаем больше – следуем По маршруту безразличия, по тропинкам равнодушия. Верим в правила приличия, как в смертельное оружие. Замирая перед числами, понедельниками, лужами, Чуть похрустываем чистыми накрахмаленными душами. Истекает вечер золотом, чашка кофе – как спасение. Жаль, от истин тянет холодом, и – ни более, ни менее…

Лёша Курбатов и Иосиф Бродский..... Потому что искусство поэзии требует слов....

 

 

Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.

 

 

 

 

В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.

Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.

 

********

С Петербургом на "вы"...




С утра зарядил снег. Внешнее и внутреннее синхронило необыкновенно. День не обещал ничего вдохновляющего. Я буксовала, двигаясь во времени и пространстве с явным усилием. Спасал автопилот. Вот на этом-то автопилоте, семеня мелкой рысью вдоль канала Грибоедова, и перекатывая в голове кучу мыслей, со всей бестолковой дури налетела на господина Павловского.
- Ми-шень-ка-а-а! - завопила я, повиснув у него на шее, и не обращая ни малейшего внимания, на явно заинтересованных подобным порывом прохожих. Голос предательски дрожит, глаза намокли... Словом, являю собой жалкое зрелище.Читать далее...

О сереньком козлике / 25 версий судьбы... ))



Грустная история… Но она может стать еще ужаснее или смешнее :))
Всё зависит от того, кто её вам перескажет.

_двадцать пять версий судьбы_

Спасибо Э.Паперной, А.Финкелю и А.Розенбергу

Max Ehrmann ...~ Desiderata ~ ...

Здравствуйте !

Стихотворение в прозе Макса Эрманна Desiderata (Desideratum Poem) неоднократно переводилось на русский язык разными переводчиками. Однако, все они допускали те или иные досадные оплошности. Причиной этого является вовсе не недостаток мастерства и квалификации у различных авторов перевода. Просто сама сущность этого произведения такова, что любой читающий его человек начинает в большей мере руководствоваться эмоциями и чувствами, а не буквой первоисточника...В этом случае ошибки появляются сами собой — ведь эмоции у всех свои....

читать и слышать...

Время Зверя...

безбожен свет, когда в рассудке – темень, когда любой иуда новой моды, сойдя в эдем, бросает злобы семя, чтоб после терпеливо холить всходы. и, отдавая дань призывам крови, поглаживает нежно тёплый бархат, скрывающий до срока могендовид под ризой православного экзарха. соборы заполняя вонью серы и кости выворачивая с хрустом, нас учат жить без принципов, без веры, ревнуя к славе циника прокруста. смеясь, на сатанинской чёрной мессе даёт уроки святости блудница – эпоха мелкотравчатого беса под звёздно-полосатой плащаницей.

ощерясь зверем, смотрит время-сводня как где-нибудь в дамаске или вене рождается последнее «сегодня» на кромке пулевых прикосновений.

Обнажённым нервом... / Юлия Драбкина

Родилась в Беларуси в 1977 г., город Гомель. Окончила филологический факультет Гомельского Государственного университета имени Ф.Скорины. Преподавала английский язык, работала в банке, на телевидении, в других, менее благозвучных местах, снова преподавала. Не была. Участвовала мало. Почти не состояла. В 2000 году переехала с семьей в Израиль. Русский язык (не весь) забрала с собой ручной кладью. Пользуюсь теперь как умею.

НЕ СТИХИ И снова будет сегодня сниться: кошмарный ливень, собачий вой, допрос с пристрастием на границе; упрямый въедливый постовой посмотрит в паспорт и ставит просто отказы-штампики на судьбе; и, замыкаясь, ряды форпоста не пропускают меня к себе. Так и останусь на распродаже по низким ценам скупать грехи. А кто-то мудрый прочтет и скажет, мол, не стихи это, не стихи. И кто-то умный начнет глумиться, знакомый вновь заведя куплет, что сердце рвать неприлично в тридцать, что опоздала на десять лет. Мол, напиши, как луны камея собою красит небес парчу, а я о звездочках не умею, а я о бабочках не хочу. Я напишу о глазах ребенка, распознающих любую ложь, о том, что рвется не там, где тонко, а там где этого меньше ждешь; о том, как в доме напротив прячут мужской, срывающий крышу плач; о том, как времени ушлый мячик безостановочно мчится вскачь, живых людей превращая в маски на зависть куклам мадам Тюссо, что мертвым грузом в его запаске – фортуны пятое колесо; что, несмотря на чины и масти, одна на всех у него печать. Я напишу (как усталый мастер о самом грустном всегда молчать) о том отчаянном женском пьянстве, что незаметно в тени кулис, о заоконном ночном пространстве, к утру сильнее зовущем вниз; я напишу себе послесловье на грязном зеркале, словно тать, такой горячечной бурой кровью, что ты не сможешь меня читать... Прохладно. Слышится звук негромкий (полощет ноги в воде луна). Стою у суток на самой кромке, всепримиряющей с гладью дна, там, где кончается божья помощь и начинается путь домой. И чей-то смех разрезает полночь, знакомый, нервный. Похоже, мой. * * * * * * * ~ ~ ~ Я боюсь тишины, черноты ее глаз в темноте, предсказаний судьбы на исписанном за ночь листе. Попадая во власть языка, не имущего страха, опасаюсь ронять безобидные с виду слова, сторонюсь одинаково тени случайного льва и хмельного соседа, похожего в профиль на Баха. Распадаясь на мелкие шорохи, крошится быт: старый пес на полу, навсегда глухотою убит, и беззвучно рапира луны разбивает посуду. Обнаженное время садится ко мне на кровать, равнодушные тонкие губы ему целовать я боюсь, но с последней надеждой, наверное, буду. Расплывается в воздухе комната, рушится свод, кто-то – ближе и ближе – во тьме по подъезду идет, так легка его поступь: ни звука, ни скрипа ступеней. Спит ребенок, укутанный ночью от холки до пят. Заходи ко мне, Бог, не волнуйся, домашние спят, помолчим на твоей непонятной божественной фене. И в предельном беззвучье обоих взрывается страх, обретенный в других, параллельных живому мирах, заполняет пространство своей пустотой островною. И безмолвие в небе дрейфует, не видно планет под распластанной ночью. Всё замерло, выживших нет, никого, только время и Бог, только мы с тишиною. * * * * * ОСТРОВ 1 Натянулась душа, изведясь постоянным немым самосудом; перекрыли случайную связь сообщавшимся раньше сосудам; айболита свезли в Лимпопо сотворять непременное благо, ну а я на прием. Апропо - подлечил меня док Проживаго. Разбросал по кушетке таро: медицина сегодня обманна. Рейс на остров чудес Гоморро есть в любые дожди и туманы. Мне подарен счастливый билет по рецепту добрейшего дока; он с улыбкой шепнул мне вослед: «Там не будет тебе одиноко...» 2 О, прекрасные эти края рассыпного осеннего злата! Миллионы таких же, как я, в одинаковых серых халатах по тенистым аллеям скользят не спеша, капюшоны внакидку. Никому за калитку нельзя, да и незачем нам за калитку... Дивный воздух дает аппетит, от депрессии лечит мелисса, наш культмассовый сектор не спит: каждый день поминутно расписан. В понедельник – мотыга и плуг, а по средам – бумага и краски, обязательно в спектре услуг на ночь сера для полной острастки, чтобы стал ты безмолвен и снул, как потомок египетских мумий, чтоб измученный мозг отдохнул от постылых гоморрораздумий. 3 Вечерело, но было тепло, задремало над морем светило. Как-то разом с души отлегло, отпустило меня, отпустило... Ни беды, ни любви, ни войны, никаких философских теорий, на страданья и чувство вины объявили гоморрораторий. Мне спокойно, легко, хорошо; занавеску полощет в оконце. Так приятно лежать нагишом под закатным оранжевым солнцем, если ты вещество, монолит, благовонное чистое тело. У меня ничего не болит, как давно ничего не болело. Замыкается плотным кольцом этой жизни горящая кромка. Я лежу в поднебесье лицом, и меня отпевают негромко. 2007

---

Читать ЕЩЁ

и ЕЩЁ

---

Обнажённым нервом... / Юлия Драбкина

Родилась в Беларуси в 1977 г., город Гомель. Окончила филологический факультет Гомельского Государственного университета имени Ф.Скорины. Преподавала английский язык, работала в банке, на телевидении, в других, менее благозвучных местах, снова преподавала. Не была. Участвовала мало. Почти не состояла. В 2000 году переехала с семьей в Израиль. Русский язык (не весь) забрала с собой ручной кладью. Пользуюсь теперь как умею.

НЕ СТИХИ И снова будет сегодня сниться: кошмарный ливень, собачий вой, допрос с пристрастием на границе; упрямый въедливый постовой посмотрит в паспорт и ставит просто отказы-штампики на судьбе; и, замыкаясь, ряды форпоста не пропускают меня к себе. Так и останусь на распродаже по низким ценам скупать грехи. А кто-то мудрый прочтет и скажет, мол, не стихи это, не стихи. И кто-то умный начнет глумиться, знакомый вновь заведя куплет, что сердце рвать неприлично в тридцать, что опоздала на десять лет. Мол, напиши, как луны камея собою красит небес парчу, а я о звездочках не умею, а я о бабочках не хочу. Я напишу о глазах ребенка, распознающих любую ложь, о том, что рвется не там, где тонко, а там где этого меньше ждешь; о том, как в доме напротив прячут мужской, срывающий крышу плач; о том, как времени ушлый мячик безостановочно мчится вскачь, живых людей превращая в маски на зависть куклам мадам Тюссо, что мертвым грузом в его запаске – фортуны пятое колесо; что, несмотря на чины и масти, одна на всех у него печать. Я напишу (как усталый мастер о самом грустном всегда молчать) о том отчаянном женском пьянстве, что незаметно в тени кулис, о заоконном ночном пространстве, к утру сильнее зовущем вниз; я напишу себе послесловье на грязном зеркале, словно тать, такой горячечной бурой кровью, что ты не сможешь меня читать... Прохладно. Слышится звук негромкий (полощет ноги в воде луна). Стою у суток на самой кромке, всепримиряющей с гладью дна, там, где кончается божья помощь и начинается путь домой. И чей-то смех разрезает полночь, знакомый, нервный. Похоже, мой. * * * * * * * ~ ~ ~ Я боюсь тишины, черноты ее глаз в темноте, предсказаний судьбы на исписанном за ночь листе. Попадая во власть языка, не имущего страха, опасаюсь ронять безобидные с виду слова, сторонюсь одинаково тени случайного льва и хмельного соседа, похожего в профиль на Баха. Распадаясь на мелкие шорохи, крошится быт: старый пес на полу, навсегда глухотою убит, и беззвучно рапира луны разбивает посуду. Обнаженное время садится ко мне на кровать, равнодушные тонкие губы ему целовать я боюсь, но с последней надеждой, наверное, буду. Расплывается в воздухе комната, рушится свод, кто-то – ближе и ближе – во тьме по подъезду идет, так легка его поступь: ни звука, ни скрипа ступеней. Спит ребенок, укутанный ночью от холки до пят. Заходи ко мне, Бог, не волнуйся, домашние спят, помолчим на твоей непонятной божественной фене. И в предельном беззвучье обоих взрывается страх, обретенный в других, параллельных живому мирах, заполняет пространство своей пустотой островною. И безмолвие в небе дрейфует, не видно планет под распластанной ночью. Всё замерло, выживших нет, никого, только время и Бог, только мы с тишиною. * * * * * ОСТРОВ 1 Натянулась душа, изведясь постоянным немым самосудом; перекрыли случайную связь сообщавшимся раньше сосудам; айболита свезли в Лимпопо сотворять непременное благо, ну а я на прием. Апропо - подлечил меня док Проживаго. Разбросал по кушетке таро: медицина сегодня обманна. Рейс на остров чудес Гоморро есть в любые дожди и туманы. Мне подарен счастливый билет по рецепту добрейшего дока; он с улыбкой шепнул мне вослед: «Там не будет тебе одиноко...» 2 О, прекрасные эти края рассыпного осеннего злата! Миллионы таких же, как я, в одинаковых серых халатах по тенистым аллеям скользят не спеша, капюшоны внакидку. Никому за калитку нельзя, да и незачем нам за калитку... Дивный воздух дает аппетит, от депрессии лечит мелисса, наш культмассовый сектор не спит: каждый день поминутно расписан. В понедельник – мотыга и плуг, а по средам – бумага и краски, обязательно в спектре услуг на ночь сера для полной острастки, чтобы стал ты безмолвен и снул, как потомок египетских мумий, чтоб измученный мозг отдохнул от постылых гоморрораздумий. 3 Вечерело, но было тепло, задремало над морем светило. Как-то разом с души отлегло, отпустило меня, отпустило... Ни беды, ни любви, ни войны, никаких философских теорий, на страданья и чувство вины объявили гоморрораторий. Мне спокойно, легко, хорошо; занавеску полощет в оконце. Так приятно лежать нагишом под закатным оранжевым солнцем, если ты вещество, монолит, благовонное чистое тело. У меня ничего не болит, как давно ничего не болело. Замыкается плотным кольцом этой жизни горящая кромка. Я лежу в поднебесье лицом, и меня отпевают негромко. 2007

---

Читать ЕЩЁ

и ЕЩЁ

---

Карен Джангиров & Ffiona Lewis ~ Словечность...~