Обнажённым нервом... / Юлия Драбкина |
 | Родилась в Беларуси в 1977 г., город Гомель. Окончила филологический факультет Гомельского Государственного университета имени Ф.Скорины. Преподавала английский язык, работала в банке, на телевидении, в других, менее благозвучных местах, снова преподавала. Не была. Участвовала мало. Почти не состояла. В 2000 году переехала с семьей в Израиль. Русский язык (не весь) забрала с собой ручной кладью. Пользуюсь теперь как умею. |
И снова будет сегодня сниться: кошмарный ливень, собачий вой, допрос с пристрастием на границе; упрямый въедливый постовой посмотрит в паспорт и ставит просто отказы-штампики на судьбе; и, замыкаясь, ряды форпоста не пропускают меня к себе. Так и останусь на распродаже по низким ценам скупать грехи. А кто-то мудрый прочтет и скажет, мол, не стихи это, не стихи. И кто-то умный начнет глумиться, знакомый вновь заведя куплет, что сердце рвать неприлично в тридцать, что опоздала на десять лет. Мол, напиши, как луны камея собою красит небес парчу,а я о звездочках не умею, а я о бабочках не хочу. Я напишу о глазах ребенка, распознающих любую ложь, о том, что рвется не там, где тонко, а там где этого меньше ждешь; о том, как в доме напротив прячут мужской, срывающий крышу плач; о том, как времени ушлый мячик безостановочно мчится вскачь, живых людей превращая в маски на зависть куклам мадам Тюссо, что мертвым грузом в его запаске – фортуны пятое колесо; что, несмотря на чины и масти, одна на всех у него печать. Я напишу (как усталый мастер о самом грустном всегда молчать) о том отчаянном женском пьянстве, что незаметно в тени кулис, о заоконном ночном пространстве, к утру сильнее зовущем вниз; я напишу себе послесловье на грязном зеркале, словно тать, такой горячечной бурой кровью, что ты не сможешь меня читать... Прохладно. Слышится звук негромкий (полощет ноги в воде луна). Стою у суток на самой кромке, всепримиряющей с гладью дна, там, где кончается божья помощь и начинается путь домой. И чей-то смех разрезает полночь, знакомый, нервный. Похоже, мой.  Я боюсь тишины, черноты ее глаз в темноте, предсказаний судьбы на исписанном за ночь листе. Попадая во власть языка, не имущего страха, опасаюсь ронять безобидные с виду слова, сторонюсь одинаково тени случайного льва и хмельного соседа, похожего в профиль на Баха. Распадаясь на мелкие шорохи, крошится быт: старый пес на полу, навсегда глухотою убит, и беззвучно рапира луны разбивает посуду. Обнаженное время садится ко мне на кровать, равнодушные тонкие губы ему целовать я боюсь, но с последней надеждой, наверное, буду. Расплывается в воздухе комната, рушится свод, кто-то – ближе и ближе – во тьме по подъезду идет, так легка его поступь: ни звука, ни скрипа ступеней. Спит ребенок, укутанный ночью от холки до пят. Заходи ко мне, Бог, не волнуйся, домашние спят, помолчим на твоей непонятной божественной фене. И в предельном беззвучье обоих взрывается страх, обретенный в других, параллельных живому мирах, заполняет пространство своей пустотой островною. И безмолвие в небе дрейфует, не видно планет под распластанной ночью. Всё замерло, выживших нет, никого, только время и Бог, только мы с тишиною.  1 Натянулась душа, изведясь постоянным немым самосудом; перекрыли случайную связь сообщавшимся раньше сосудам; айболита свезли в Лимпопо сотворять непременное благо, ну а я на прием. Апропо - подлечил меня док Проживаго. Разбросал по кушетке таро: медицина сегодня обманна. Рейс на остров чудес Гоморро есть в любые дожди и туманы. Мне подарен счастливый билет по рецепту добрейшего дока; он с улыбкой шепнул мне вослед: «Там не будет тебе одиноко...» 2 О, прекрасные эти края рассыпного осеннего злата! Миллионы таких же, как я, в одинаковых серых халатах по тенистым аллеям скользят не спеша, капюшоны внакидку. Никому за калитку нельзя, да и незачем нам за калитку... Дивный воздух дает аппетит, от депрессии лечит мелисса, наш культмассовый сектор не спит: каждый день поминутно расписан. В понедельник – мотыга и плуг, а по средам – бумага и краски,обязательно в спектре услуг на ночь сера для полной острастки, чтобы стал ты безмолвен и снул, как потомок египетских мумий, чтоб измученный мозг отдохнул от постылых гоморрораздумий. 3 Вечерело, но было тепло, задремало над морем светило. Как-то разом с души отлегло, отпустило меня, отпустило... Ни беды, ни любви, ни войны, никаких философских теорий, на страданья и чувство вины объявили гоморрораторий. Мне спокойно, легко, хорошо; занавеску полощет в оконце. Так приятно лежать нагишом под закатным оранжевым солнцем, если ты вещество, монолит, благовонное чистое тело. У меня ничего не болит, как давно ничего не болело. Замыкается плотным кольцом этой жизни горящая кромка. Я лежу в поднебесье лицом, и меня отпевают негромко. 2007 |
| Читать ЕЩЁ | и ЕЩЁ |
| Рубрики: | Стихи |
| Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |
