...


14 апреля исполнилось 85 лет со дня смерти Владимира Маяковского.
Маяковский не то, чем кажется; не то, чем пыталась его представить советская пропаганда; не то, чем пытался представить себя он сам. Он был меланхоличным, трепетным, нервным и нежным поэтом, - практически мужская версия Цветаевой.
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!
Он мог написать огромный супертрибунный стихотворный текст («Я хочу, чтоб в дебатах потел Госплан, мне давая задания на год», «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо» и т.д.), а потом приделать к нему невероятный «райский хвостик» в четыре строки. Вдруг раздается раскат грома и видна молния, а потом - шелест ливня, под который можно только дрожать и плакать: «Я хочу быть понят родной страной, а не буду понят — что ж, по родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь». Электричество, которое бежит по этим строкам и бьет читателю прямо в глаза - самое ценное, что вообще существует в литературе.
О ЖЕЛТОЙ КОФТЕ
Поэт и авиатор Василий Каменский, примкнувший в юности к группе футуристов (которая состояла из Маяковского и его друга Давида Бурлюка), вспоминал, что не любить его было невозможно. «Он острил, дурачился, ставил бутылки на цилиндр, изображал, будто ходит по проволоке в цирке». У него тогда была грива густых темных волос — стричься под ноль он начал позднее.
Эта троица хотела произвести фурор — и Маяковскому вдруг показалось, что его легче всего произвести с помощью яркого куска ткани. Он взял у сестры кусок желтой ленты и обвязался им, как галстуком. Вышло великолепно.


Вскоре мать и две сестры уже шили ему целую кофту апельсинового цвета, в вертикальную черную полоску, похожую на французскую рабочую блузу. (Как раз насчет цвета мнения расходятся — некоторые считают ее оранжевой, некоторые — желтой). «Я в этой кофте похож на зебру» - довольно говорил Маяковский, вертясь перед зеркалом. Одна горничная, увидев его в этой кофте и цилиндре, отшатнулась и побежала звать на помощь. Каменский, Бурлюк и Маяковский шатались по городу с разрисованными лицами и громко читали свои стихи — в петлицы у них вместо цветов были засунуты то деревянные ложки, то пучки редиски. Во время выступлений на сцене они ставили сотню стаканов чая (но специально отмечали, что «в момент возникновения возможного скандала» чай надо убрать). Кто-то крестился, кто-то, напротив, преподносил «гениям современности» апельсины. Буржуа были шокированы.
О ГРЯЗИ
Маяковского многие идентифицируют с истуканом, стоящим на Триумфальной площади — а еще со стихами про Ленина и революцию. И вроде трудно представить, каким молотком этого истукана разбить — учитывая, что сам Маяковский, сверхчувствительный молодой человек, ужасно хотел себе казаться трибуном и пламенным революционером, которого после смерти изобразят в камне. Но когда ты про жизнь его читаешь больше , истукан вдруг открывается, как саркофаг, и оттуда вдруг выходит неуклюжий, очень славный парень.


Есть множество деталей, которые никак не вяжутся с придуманным образом. Ну вот, например: он страшно боялся заразы (потому что его отец укололся иголкой и умер от сепсиса, и Маяковский потом жить не мог без мыла и резиновых ванн, которые возил с собой — а это было не очень принято, торжество гигиены в его времена еще не наступило — и, как считают некоторые, Чуковский именно с него написал Мойдодыра. Он устанавливал ванну посреди гостиничного номера и мылся. Когда горничная предложила ему искупаться в море (а дело было в Сочи), Маяковский улыбнулся и сказал, что море — грязное.
Он с подросткового возраста мучился с зубами — и мучиться было больно, и вставлять новые в эпоху, когда не существовало современной анестезии, тоже (но он вставил).
Чистоплотность и мнительность Маяковского доходила до болезненности, до откровенного невроза. Он старался не пользоваться общественным транспортом, потому что там пришлось бы прикасаться к поручням, которые трогали другие люди. Поэтому ему легче было ходить пешком через полгорода. Любая царапина приводила его в состояние паники — нужно было срочно мазаться йодом. В его доме этажом ниже жил венеролог — и Маяковский боялся трогать перила лестницы, и всех знакомых предупреждал, чтоб они этого не делали.
О ЛИЛЕ БРИК
Он на протяжении пятнадцати лет с ума сходил по Лиле Брик, которая его не любила (в частности, по причинам совсем интимного свойства: кто хочет, пусть прочтет безжалоcтную книжку шведского слависта Берндта Янгфельдта «Ставка — жизнь», там все их сексуальные отношения описаны в деталях, которые неохота здесь воспроизводить).
Лиля Брик, так вышло, больше всего на свете, до одури, любила своего мужа Осипа Брика - да только он к ней остыл и начал заводить других подруг.


А саму Лилю до исступления любил Маяковский — да только она после недолгого романа к нему остыла. Вот и весь этот треугольник, в котором нет ничего особо пикантного, ничего особо сенсационного, но очень много грустного: неизвестно, как у Осипа, а у Маяковского от любви кровь стояла в горле, он ею захлебывался. «Если Лиличка скажет, что нужно ночью, на цыпочках, босиком идти через весь город в Большой театр, значит, так и надо!» - говорил Маяковский.


(1 июля 1926 года. Маяковский и Лиля Брик на отдыхе в Ялте.)
Говоря про пятнадцать лет его огромой влюбленности, легче всего обойтись одной цитатой из письма, которое он ей написал. Пунктуация сохранена (Маяковский с пунктуацией не дружил). «Конечно ты понимаешь что без тебя образованному человеку жить нельзя. Но если у этого человека есть крохотная надеждочка увидеть тебя то ему очень и очень весело. (…) Я езжу с тобой пишу с тобой, сплю с твоим кошачьим имечком и все такое. Целую тебя если ты не боишься быть растерзанным бешеным собаком».
Но вообще это была удивительная ситуация: собака до смерти влюбилась в кошку. Маяковский, прямой, честный, со стихами, которые порой похожи на лай, сам называл себя «щен», а извилистая, гибкая, сложно устроенная Лиля называла его в ответ «щеник» и относилась к нему пренебрежительно.


Самая ее известная фраза за долгую-предолгую жизнь - «Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи». Ну да, в этом смысле она была его музой, страдания она ему обеспечивала в избытке. Он дважды хотел из-за нее застрелиться, пульнул себе как-то в сердце, но произошла осечка.
ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ...
Все разговоры про то, что его убили — праздные спекуляции: по свидетельствам всех очевидцев, перед тем, как застрелиться, Маяковский был в жесточайшей депрессии. Вспоминали его абсолютно белое и злое лицо, глаза как у великомученика с иконы и невероятно взвинченное поведение.


Он начал срывать выступления, чего никогда не делал, порой напивался. Если его что-то веселило, то вещи мрачноватые: так, незадолго до смерти у него в квартире раздался телефонный звонок, и чей-то голос произнес «Слушайте капеллу «Жах», а затем раздался странный писк. «Жах» по-украински значит «Ужас». Маяковский рассказывал эту историю с удовольствием.
И года не прошло, как он вернулся из Парижа подавленный. Очередная любовь осталась безответной. Татьяна Яковлева, дочь русских эмигрантов, восхищалась им и даже будто пошла навстречу. А потом осеклась, представив, что ее ждет в Москве, соедини она свою судьбу. Он требовал, чтобы она поехала с ним, но Татьяна оказалась девушкой расчетливой: на ее горизонте брезжил богатый жених и в Париже ожидала роскошная жизнь. Татьяна осталась.
Маяковский долго не верил, что они расстались навсегда. Он утешился, когда появилась Вероника Полонская, жена талантливого актера Михаила Яншина. Они тайно встречались. Муж, как водится, ничего не подозревал. Он тоже восхищался Маяковским и после смерти поэта напишет в протоколе допроса: «Категорически утверждаю, что никакой любовной интрижки нет и не было». И не ошибался: интрижки не было. Была любовь. И когда навещал жену в больнице после аборта, и думать не мог, что Вероника избавилась от ребенка поэта. И что они решили соединиться навсегда.
Только видели это каждый по-своему. Она не могла бесконечно лгать мужу - мучилась и долго не решалась объявить о предстоящем разрыве. А поэт дергался, терял голову, пытаясь склонить Веронику к немедленному разводу и уходу из театра. Нервы Маяковского обнажены, натянуты. Он вспыхивает по малейшему поводу.
И в жизни творческой все понеслось в этот год под откос. Новую пьесу «Баня» громили на всех перекрестках общественной жизни Москвы. Говорили, что он «сбросил личину революционного поэта и открыл истинное лицо: человека, который не верит и никогда не верил в то, о чем говорил и к чему призывал». Маяковский психует.
В 20-е годы купить огнестрельное оружие было сравнительно легко. У Маяковского было несколько пистолетов, - в частности, один, подаренный рабочими Чикаго, - и он их очень любил (а еще он не расставался с кастетом). Один из этих пистолетов 14 апреля 1930 года и оборвал его жизнь.
Лев Кассиль вспоминал, как на какой-то тусовке один развязный парень подошел к Маяковскому и сказал: «Маяковский, из истории известно, что все хорошие поэты скверно кончали: или их убивали, или они сами... Когда же вы застрелитесь?» Маяковский, вздрогнув, с отвращением ответил: «Если дураки будут часто спрашивать об этом, лучше уж застрелиться». Катаев за день до его смерти, наблюдая, как Маяковский ссорится со своей последней возлюбленной, актрисой Вероникой Полонской, весело сказал: «Маяковский не застрелится. Эти современные любовники не стреляются».


(Вероника Полонская)
ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ
Около десяти утра домработница соседей Маяковского Бальшиных] — Наталья Петровна Скобелева (в протоколе допроса она ошибочно названа Скобиной), 23-х лет, — шла через двор к парадному дома 3/6 в Лубянском проезде. На ее глазах из подъехавшего автомобиля вышел Маяковский с какой-то гражданкой в летнем пальто и синей шапочке, в общем, одетой не иначе как по «парижской моде». О чем-то разговаривая, они направились к подъезду. Скобелева вошла в парадное перед ними. На лестнице, оглянувшись, увидела, что Маяковский взял свою спутницу под руку. Войдя в квартиру, Наталья оставила для них дверь открытой настежь. И младший из Бальшиных, Михаил Юльевич[13], 26-ти лет, студент-химик, успел даже на нее прикрикнуть. Но тут, разрешая недоразумение, в двери показались Маяковский и Полонская.
Когда к Маяковскому приходили по делам, дверь своей комнаты он мог не закрывать. Но, когда бывала Полонская, дверь обычно запиралась изнутри. На этот раз Маяковский только плотно притянул ее.


(План коммунальной квартиры № 12 в доме 3/6 по Лубянскому проезду.
В правом нижнем углу комната, в которой застрелился Маяковский.)
А Скобелева уже заскочила на общую кухню и наткнулась на жившего при кухне Николая Яковлевича Кривцова, тех же 23-х лет, работавшего электромонтером в Теплотехническом институте. Конечно, тут же стала рассказывать ему, как только что во дворе обогнала Маяковского с его пассией, и в подробностях пустилась описывать ее одежду. Выслушав эти подробности, Кривцов вернулся к себе в комнату. Стукнула дверь: это в аптеку отправился Михаил Бальшин. И почти сразу зазвонил дверной звонок. Открывать пошла Мэри (Мария) Семеновна Татарийская, 26-ти лет, заведующая детской площадкой. Комната Татарийских — сразу же за комнатой Маяковского. Между ними — общая перегородка. И накануне Мэри слышала, как Маяковский стонал и охал за стеной. Ее младшую сестру, Людмилу, он уговорил выучиться на машинистку, и она уже несколько лет переписывала для него стихи, а в последние годы — и пьесы.Звонил в дверь квартиры книгоноша Госиздата Шефтель Шахнович Локтев. Он принес Маяковскому-подписчику очередные два тома Советской энциклопедии. Мэри кивнула ему на дверь Маяковского, и он громко постучал. Не дождавшись ответа, постучал еще раз. После повторного стука раздраженный Маяковский резко вытолкнул дверь, держа ручку в руке, и рявкнул:
- Не до вас сейчас, товарищ! Бросьте там книги на пол, а деньги возьмите в соседней комнате.
В приоткрытую дверь Локтев увидел, что на диване, расположенном вдоль правой стены, сидит женщина приблизительно 24-х лет, худощавая, с круглым белым лицом.
Нарвавшийся на грубость курьер вошел к Татарийским, получил от Мэри 49 рублей 75 копеек за книги, принесенные прошлый раз, 31 марта, и сегодня, 14 апреля, и выписал две квитанции. Пока писал, слышал за стеной, у Маяковского, взволнованный шепот.
После того как за книгоношей захлопнулась дверь квартиры, к Татарийским постучал Маяковский. Он был нарочито спокоен. Ни следа от недавнего раздражения. Попросил спичек прикурить папиросу. Мэри протянула ему заодно обе квитанции и остаток денег, которые раньше от него получила. Маяковский взял их, повертел в руках, но от двери вернулся и отдал обратно, сказал:
— Я вечером с вами поговорю.
Ушел к себе. Мэри собрала сумку и отправилась на работу. За стеной, у Маяковского, было спокойно.
Прошло несколько минут. Вдруг у себя в комнате Николай Кривцов услышал как будто хлопок в ладоши. И тут же к нему рванулась с кухни Наталья Скобелева. Ей почудился выстрел из пугача.
— У нас несчастье! — крикнула она Кривцову.
— Что еще? — спросил он.
— У Маяковского выстрел!
Оба ринулись к кухонной двери, которая через узкий коридор и прихожую выходила прямо на дверь Маяковского. Эта дверь была открыта, и из нее с криком о помощи бежала Полонская.Хватаясь за голову,онп кричала соседям:
— Спасите! Помогите! Маяковский застрелился!
Скобелева и Кривцов бросились в комнату Маяковского. Он лежал на полу с огнестрельной раной в груди.
Квартирный телефон обычно висел в прихожей, но был на длинном шнуре, и Маяковский иногда уносил его к себе в комнату, разговаривал оттуда. И сейчас телефон стоял на стуле. С него проще всего было позвонить в «Скорую помощь». Но, чтобы ни к чему не прикасаться, Кривцов метнулся в квартиру напротив, через площадку, и позвонил от Лидии Дмитриевны Райковской. А Скобелева выбежала на лестницу и стала криком созывать соседей.
Михаил Бальшин, возвращаясь из аптеки, уже на лестнице узнал, что случилось. Он зашел в комнату Маяковского и застал там одну Райковскую. По его словам, «Маяковский около 4-х минут еще был жив, но находился в бессознательном состоянии, лежа на полу…».
Как и Полонская, Бальшин спустился во двор дожидаться «Скорую». Он допускал, что Полонская может исчезнуть, и присматривал за ней.
СКОРАЯ КОНСТАТИРУЕТ СМЕРТЬ
В понедельник 14 апреля 1930 года в 10 часов 16 минут утра городская станция «Скорой помощи» при Институте Склифосовского на Сухаревской площади приняла телефонный вызов из дома 3/6 по Лубянскому проезду. Звонил Николай Кривцов из квартиры на четвертом этаже. Он прокричал в трубку, что застрелился его сосед — Маяковский Владимир Владимирович. Через минуту, в 10.17, дежурная бригада (доктор К. И. Агамалов, фельдшера A. B. Ногайцев и А. П. Константинов запрыгнула в машину с красными крестами. Карета, прошив навылет Сухареву башню, под вой сирены пронеслась к центру по Сретенке и Большой Лубянке (тогда улице Дзержинского), пересекла вдоль фасада ОГПУ Лубянскую площадь (тогда площадь того же Дзержинского), нырнула в Лубянский проезд и через первую арку слева, наискось от Политехнического музея, въехала во двор. Километр пути занял, должно быть, минут пять.
Во дворе к автомобилю метнулась молодая женщина, вскочила на подножку, показывая парадное. Дом в четыре этажа, без лифта, шесть колен крутой железной лестницы. На самом верху — дверь налево, в коммунальную квартиру, из передней еще раз налево, в комнату Маяковского.
В комнате Маяковского медики задержались ненадолго. Ни дыхания, ни пульса у пациента не было. Аккуратно расстегнули рубашку с рваной дырочкой от пули и влажным пятном крови, осмотрели входное огнестрельное отверстие на груди. Но даже глаза покойному не закрыли, чтобы не мешать следователям. А во врачебной помощи Маяковский уже не нуждался.
Доктор спросил, как это случилось. И Скобелева показала на Полонскую, державшуюся за ее спиной:
— Он был вот с этой гражданкой.
Полонская начала оправдываться:
— Я приехала с Маяковским и стала выходить от него. Но услышала выстрел и вернулась.
Ей важно было защитить себя от подозрений, что стрелять могла она.
Но Скобелева так самозабвенно прислушивалась к комнате Маяковского, что даже поймала вслед за выстрелом то ли вскрик, то ли стон. И резко возразила:
— Нет, неправда, вы открыли дверь только после выстрела и просили помочь.
Было около половины одиннадцатого. Вызвав по телефону милицию, сотрудники «Скорой помощи», бессильные чем-либо помочь, гуськом потянулись из комнаты.
В смятении Полонская уходит, как убегает. Во дворе ждет такси (№ 191, шофер Медведев, на котором ее привез Маяковский, а в десять тридцать у нее репетиция во МХАТе. Молоденькой Веронике Витольдовне наконец-то досталась большая роль в спектакле «Наша молодость». В основе инсценировки — роман Виктора Кина «По ту сторону» о Гражданской войне на Дальнем Востоке. А от театра как раз настоятельно требуют героической советской тематики. Сегодня спектакль сдают самому В. И. Немировичу-Данченко. Опозданий он не терпит.
Полонская уже сидит в машине, когда к ней подбегает молодой человек и просит остаться до приезда милиции. Вероника Витольдовна отвечает, что спешит в театр. Тогда он спрашивает ее адрес. Она называет, и машина трогается.
В театр Полонская почти не опаздывает. Но, конечно, играть не может. Вернее, пытается, но по ходу репетиции раздается выстрел, и она падает в обморок. Очнувшись, выходит во двор, дожидается мужа, Михаила Михайловича Яншина, — тоже актера МХАТа. Он обещал подойти к одиннадцати. Вероника Витольдовна рассказывает ему о смерти Маяковского, но, видимо, не находит у него ни сочувствия, ни поддержки, потому что звонит маме и просит за ней приехать. Мама приезжает и увозит ее к себе (Малый Лёвшинский переулок, д. 7, кв. 18).
Стрелки на циферблате приближаются к половине двенадцатого.
ЗАПИСЬ В ПРОТОКОЛЕ
В начале двенадцатого в комнату Маяковского начинается паломничество его друзей и товарищей. Заходит недавний сотрудник Маяковского по журналу Левого фронта искусства «Новый ЛЕФ» Василий Абгарович Катанян, разбуженный звонком Ольги Викторовны Третьяковой. Всматривается в лицо покойного. За столом, на месте Маяковского, уже сидит чужой человек, собирается писать протокол.Это дежурный народный следователь 39-го отделения милиции Синев, вызванный вместе с дежурным врачом-экспертом Рясенцевым. Синеву предстояло составить протокол осмотра места происшествия и тела покойного.
— Что-то не найду здесь чернил… — говорит он.
Катанян дает ему свою ручку и выходит в переднюю.
Ручкой, заправленной фиолетовыми чернилами, дежурный следователь фиксирует:
«Посредине комнаты на полу на спине лежит труп Маяковского. Лежит головою к входной двери. Левая рука, согнутая в локтевом суставе, лежит на животе, правая, полусогнутая, — около бедра. Ноги раскинуты в стороны с расстоянием между ступнями в один метр. Голова несколько повернута вправо, глаза открыты, зрачки расширены, рот полуоткрыт. Трупной окоченелости нет. Губы, уши, кисти рук темно-синего цвета (трупные пятна). На груди на три сантиметра выше левого соска имеется рана круглой формы диаметром около двух третей сантиметра. Окружность раны в незначительной степени испачкана кровью. Выходного отверстия нет. С правой стороны на спине в области последних ребер под кожей прощупывается твердое инородное тело, незначительное по размеру. Труп одет в рубашку желтоватого цвета с черного цвета галстухом (бантиком). На левой стороне груди соответственно описанной ране на рубашке имеется отверстие неправильной формы, диаметром около одного сантиметра, вокруг этого отверстия рубашка испачкана кровью на протяжении сантиметров десяти диаметром. Окружность отверстия рубашки со следами опала. Брюки шерстяные коричневатого цвета, на ногах полуботинки желтые.
Промежду ног трупа лежит револьвер системы „Маузер“, калибр 7,65, № 312 045 (этот револьвер взят ОГПУ т. Гендиным). Ни одного патрона в револьвере не оказалось. С левой стороны трупа на расстоянии одного метра от туловища на полу лежит пустая стреляная гильза от револьвера „Маузер“ указанного калибра».
В этом описании нет противоречий. Как показало позднейшее исследование рубашки, бывшей на Маяковском в момент выстрела (судебно-медицинский эксперт A. B. Маслов, эксперт по судебной баллистике Э. Г. Сафронский и химик-технолог, специалист по изучению следов выстрела И. П. Кудешева, пистолет «Маузер» (его ошибочно называли револьвером) Маяковский держал в правой руке. Стрелял, прижав срез ствола к поверхности рубашки под углом (боковой упор). Отдача отбросила правую руку, и она застыла не согнутой в локтевом суставе, как левая рука, а лишь полусогнутой. Пистолет выпал из нее на полпути, оказавшись между разбросанными ногами. Стреляная гильза улетела вправо от ствола и была обнаружена там, где ей и положено быть: слева от туловища.
Позднейшие эксперты, конечно, обратили внимание на то, что выброс крови из раны, пропитавшей рубашку, был одномоментным, а значит, сразу после ранения Маяковский оказался на спине. Разумеется, он не стрелялся, стоя во весь рост, как можно подумать, исходя из положения тела на полу. Он стоял на коленях перед Полонской, сидевшей на диване. В этом положении он и выстрелил в себя. Его лицо, даже мертвое, было обращено глазами к дивану. И это еще один довод в пользу того, что Полонская была в комнате в момент выстрела.
Лишь по окончании следственных действий, прежде чем фотографировать, его вместе с ковром, на котором он лежал, подняли на диван. Ноги на диване не помещались, поэтому запрокинутую голову и плечи подняли повыше. Рубашку застегивать не стали. Руки, согнутые в локтях, уложили на поясе. Полуоткрытым оставили рот. Но глаза закрыли. И так сфотографировали.


Затем рот сомкнули, свели вместе полы рубашки, под ноги подложили связки книг, тело вытянули как у спящего. И сфотографировали еще раз. Снимки эти уже в наше время получили распространение.
Между одиннадцатью и двенадцатью всё еще разбегались волнистые круги, порожденные выстрелом. Весть качала телефоны, покрывая лица бледностью и устремляя к Лубянскому проезду, двором в дом, где уже по всей лестнице мостились, плакали и жались люди из города и жильцы дома, ринутые и разбрызганные по стенам плющильною силой событья», — писал Борис Пастернак. Его по телефону известили о несчастье историк литературы Яков Черняк и художник Николай Ромадин. В полдень он их застал уже в парадном дома в Лубянском проезде. С ними была жена Пастернака — Евгения Владимировна. «Она, плача, сказала мне, чтобы я бежал наверх, — продолжает Пастернак, — но в это время сверху на носилках протащили тело, чем-то накрытое с головой».
ПРЕДСМЕРТНОЕ ПИСЬМО
Если начальник Контрразведывательного отдела ОГПУ Гендин забрал пистолет «Маузер», из которого стрелялся Маяковский, то начальнику Секретного отдела Агранову досталось предсмертное письмо-завещание. Он взял его и вышел в переднюю. Жестом позвал Асеева и Катаняна в квартиру напротив. Там какая-то женщина открыла им свою комнату. Они сели за обеденный стол, и Агранов прочитал письмо вслух.
Оно было озаглавлено: «Всем». И что же Маяковский сообщает этим «Всем»?
«В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил».
Начало первой фразы — обычный для предсмертных писем зачин. В поэме Маяковского «Про это» записка самоубийцы прочитывается именно так:
— Прощайте…
Кончаю…
Прошу не винить…
А ссылка покойника на нелюбовь к сплетням — обычная для Маяковского самоирония. Она еще прозвучит как последний аккорд в заключительной фразе самого письма, до приписок: «Счастливо оставаться».
Как будто позабыв о том, что письмо предназначено «Всем», Маяковский начинает обращаться к поименованным лицам. Сначала:
«Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую)…»
Здесь, конечно, видна попытка загладить неловкость того, что самоубийством кончает недавний страстный агитатор против самоубийств.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней, —
всего четыре года назад задорно вбивал он в головы почитателям Сергея Есенина. И вот сам выбрал его путь.
«…но у меня выходов нет».
Этого можно было и не писать. Как говорится, у всех выходов нет. Или надо было тотчас перейти к подробностям. Но вместо них:
«Лиля — люби меня».
Это, конечно, Маяковский. Не «Лиля, я тебя люблю» или «Лиля, помни обо мне», а вот так: меня больше не будет, а ты люби меня.
Следующий адресат — власть, с которой Маяковский на «ты»:
«Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская.
" Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо».
Из этих слов следует, что к власти у Маяковского нет претензий, иначе он ничего бы не стал просить у нее для близких.
В состав своей семьи Маяковский неожиданно включает жену приятеля — Михаила Михайловича Яншина. Зная, что у нее нелады с мужем, иначе она не обманывала бы его, Маяковский хочет обеспечить ей денежную независимость. Ведь власть не поскупится на помощь семье Маяковского. Но плохо Маяковский знал свою власть. Вероника Витольдовна не получит ничего, кроме огласки ее интимных отношений с Маяковским.
Дальше — распоряжение об архиве:
«Начатые стихи отдайте Брикам — они разберутся».
И — ожидаемый от поэта стихотворный итог:
Как говорят —
«инцидент исперчен».
Любовная лодка
разбилась о быт.
Я с жизнью в расчете,
и не к чему перечень
взаимных болей,
бед
и обид.
«Любовная лодка разбилась о быт» — единственное объяснение причин самоубийства. Однако стихи не сочинены специально для предсмертного письма, а взяты из готовых набросков, сохранившихся в записной книжке, которой Маяковский пользовался с января по июнь 1929 года. Только там было: «С тобой мы в расчете…», а теперь стало: «Я с жизнью в расчете…» Таким образом, названная Маяковским причина существовала не один месяц. И, по-видимому, не один год. По крайней мере, начиная с поэмы «Про это» (1922–1923), если не с «Облака в штанах» (1914–1915).
Наконец: «Счастливо оставаться». Подпись: Владимир Маяковский. И дата: 12/IV 30 г.
Дата, поставленная за два дня до самоубийства, — прямое подтверждение подлинности письма. Стоило ли составлять от лица Маяковского столь изощренное письмо, чтобы грубо промахнуться в датировке. Сам Маяковский мог носить письмо в кармане два дня, но, чтобы искусники из недр ОГПУ так и не удосужились исправить одну цифру за два дня, поверить невозможно.
Затем Маяковский вспомнил, что недавно вступил во Всесоюзную (Российскую) ассоциацию пролетарских писателей, и решил в приписке отчитаться и перед новыми коллегами:
«Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным.
Серьезно — ничего не поделаешь.
Привет.
Ермилову скажите, что, жаль, снял лозунг. Надо бы доругаться.
В.М.».
История с лозунгом, не затронь ее Маяковский в предсмертном письме, вообще бы не отложилась в памяти. О чем же речь? Оказывается, на спектакле «Баня» в Театре Всеволода Мейерхольда Маяковский развесил на сцене и в зрительном зале несколько стихотворных лозунгов. Один был направлен против критика Владимира Ермилова, обругавшего «Баню» сначала в «Правде», а затем в «Вечерней Москве»:
Сразу
не выпарить
бюрократов рой.
Не хватит
ни бань
и ни мыла вам.
А еще
бюрократам
помогает перо
критиков —
вроде Ермилова…
Вот так: ты — нас, а мы — тебя.
Но не тут-то было. Ермилов состоял в руководстве той самой пролетарской ассоциации, куда под конец жизни занесло Маяковского, и свежеиспеченные боссы потребовали от него снять антиермиловский лозунг. Маяковский и снял. А в предсмертном письме пожалел. Пожалел не о том, что более десятка лет воспевал власть узурпаторов, классовую борьбу и репрессивную систему, а о поспешной капитуляции перед ничтожным литературным начальством.
Наконец еще одна, последняя приписка:
«В столе у меня 2000 руб. Внесите в налог. Остальное получите с Гиза.
В.М.».
Если бы письмо было поддельное, убийца должен был бы не только положить его на видном месте, но и сунуть в ящик письменного стола объявленные две тысячи рублей, а заодно обшарить все ящики, перебрать бумаги и пакеты, чтобы вынуть деньги, которые сам хозяин мог там хранить.
Но письмо подлинное. И об этом свидетельствует его содержательно-стилистический анализ. Подлинность подтверждена также графологической экспертизой, проведенной в декабре 1991 года сотрудниками Всероссийского НИИ судебных экспертиз Министерства юстиции РСФСР Ю. Н. Погибко и Р. Х. Пановой. Вывод экспертов: «Рукописный текст предсмертного письма от имени Маяковского В. В. <…> выполнен самим Маяковским Владимиром Владимировичем».
Заигрывание с самоубийством отнюдь не безобидно. Стоило Сергею Есенину один-единственный раз пообещать: «…На рукаве своем повешусь» — и жизнь его оборвалась сходным образом.
Стоило Марине Цветаевой заикнуться: «Пора — пора — пора
Творцу вернуть билет.
Отказываюсь — быть» — и удержать ее на белом свете было не под силу.
Борис Пастернак, оплакавший и Маяковского, и Цветаеву, наставлял молодого Евгения Евтушенко:
— Никогда не предсказывайте собственную насильственную гибель в стихах. Сила слов такова, что любое неблагоприятное предсказание может сбыться.
Владимир Маяковский доказал это... Облако растаяло в далёком небосводе...

Серия сообщений "Писатели и поэты":
Часть 1 - ИТАК , ОНА ЗВАЛАСЬ ТАТЬЯНОЙ...
Часть 2 - ЧЕГО ЖЕ БОЛЕ...Я К ВАМ ПИШУ...
...
Часть 18 - ИСТОРИЯ О ГАДКОМ УТЁНКЕ,СТАВШЕМ ВЕЛИКИМ СКАЗОЧНИКОМ...
Часть 19 - ПЕВЕЦ БУРЖУА
Часть 20 - НЕ МУЖЧИНА, А ОБЛАКО В ШТАНАХ
Часть 21 - Колючие цитаты Виктора Пелевина
Часть 22 - НИКОГДА НИ О ЧЁМ НЕ ЖАЛЕЙТЕ ВДОГОНКУ...
...
Часть 30 - « От женщины, как и от судьбы, никуда не уйдешь. » М.Горький
Часть 31 - АВТОР "ЗЕЛЁНОГО ФУРГОНА"
Часть 32 - "Жизнь Мопассана несравненно трагичнее, чем смерть Джульетты." Б.Шоу