Цитата сообщения лиссиччка О Набокове_"Радио_Свобода"_интервью Михаила Берга



"Серена Витале, известная исследовательница Набокова и Пушкина (несколько лет назад она впервые опубликовала письма Дантеса Геккерну), полагает, что неопубликованного Набокова еще много.

Серена Витале:Да, очень много. И я имела счастье видеть архивы и те, которые сейчас находятся в Публичной библиотеке Нью-Йорка, и то, что осталось в Монтре, и, конечно, то, что осталось в ксерокопиях. Конечно, остаются все письма. Их надо расшифровать. Там очень ценный есть комплект писем Набокова к жене, когда они жили в Праге. Это все очень ценно и трогательно. Потом, существует в Монтре и в Нью-Йорке целая папка Набокова о Пушкине. Это и лекции о Пушкине, которые он читал студентам своим, и какие-то наброски, комментарии к "Евгению Онегину". Потом, я своими глазами видела, не читала, конечно, потому что не имела позволения, но видела: Набоков ведь писал на маленьких картонных бумажках, на которых он готовил, когда был уже в больнице, последний свой роман "Лаура". И вот, Дмитрий Владимирович думает, что делать, потому, что воля его отца была не печатать. Но я это видела и, по-моему, из этого вышла бы прекрасная публикация. Это все по-английски. Я думаю, что самый большой комплект - это письма. Потом, я видела маленькие дневники, беглые заметки. В каждом досье остаются три-четыре страницы. Но самый большой комплект сейчас - это пушкинский материал, письма и последний его роман "Лаура".



Михаил Берг: О неопубликованном Набокове мы еще поговорим. Но одного из наиболее авторитетных исследователей творчества Набокова, президента Набоковского общества и редактора набоковского интернет-сайта Дональда Джонсона я не мог не спросить, какова, по его представлению, роль Набокова в мировой литературе и существует ли неисследованный Набоков?

Дональд Джонсон:Да, конечно, есть наследие Набокова. Он играл очень важную роль в истории и американской литературы, и той же русской литературы. Это просто уникальная вещь, что один человек - мастер двух литератур. Трудно вообразить, какой была бы наша литература без влияния его на наших молодых писателей.

Михаил Берг:Дальнейший разговор с профессором Джонсоном шел по-английски, на языке, более для него привычном. И я спросил его, как изменились представления критиков о Набокове после его смерти?

Дональд Джонсон:Современная критика Набокова сегодня далеко ушла от тех представлений, которые сам Набоков пытался навязать в предисловиях к своим романам. Исследователи стали понимать, что Набоков не был таким асоциальным и политически апатичным, каким пытался себя представить. Мы теперь знаем, что Набоков был традиционен и весьма моралистичен в своих романах. Что "Лолита" - это не аморальный, дурного тона роман, а наоборот, высокоморальная и высокохудожественная книга. К этой точке зрения склоняются сейчас многие, утверждая, что Набоков, во всех своих работах, был озабочен нравственными проблемами. Недавно со всей убедительностью об этом написала нынешний президент Набоковского общества. Я имею в виду книгу о Набокове Элен Пфайфер.

Михаил Берг:Мне показалось важным узнать, какие новые грани исследования творчества Набокова могли быть интересными для Дональда Джонсона, и может ли он представить себе, что новые открытия способны изменить его представления о Набокове?

Дональд Джонсон:Я не думаю, что мои собственные исследования как-то изменились бы. Потому что я довольно формальный исследователь. Но в настоящее время на Западе подходят к изучению литературы, и не только Набокова, с деконструктивистской точки зрения, что неприемлемо, потому что Набокова и других писателей воспринимают как медиумов, как прозрачный катализатор того, что происходит в культуре. Как будто культура говорит устами этого писателя. А он сам ничего из себя не представляет.

Михаил Берг:Набоков - не только уникальный двуязычный писатель, прославивший и прославившийся в двух литературах, но и человек-легенда. Он сам творил свой миф. Однако насколько много неизвестного содержит биография писателя? Этот вопрос я задал племяннице Набокова Марине Ледковской, профессору русской литературы в Нью-йоркском университете.

Марина Ледковская:Это известно в семье, но, может, не особенно ярко выражено в автобиографиях и также в биографиях. Я думаю, это очень такое частное. Его юные годы, его первая любовь Светлана Зиверт, последствия всего этого. Там есть моменты, которые не освещены, но очень интересные. Даже не столько его личные, сколько вот эта параллель с Пушкиным. Я собираю этот материал и думаю его опубликовать в нью-йоркском "Новом Журнале". Но я еще должна получить разрешение от одного профессора, который это раскрыл. Это профессор Давыдов, большой поклонник Набокова и Пушкина. Он всю жизнь ими занимался. Он преподает в Миддлбери колледж. Я с ним должна войти в контакт. Это что-то очень интересное.

Михаил Берг: Способны ли эти, неизвестные публике факты, изменить представление о Набокове?

Марина Ледковская:Не то, что совершенно переменят, но, может быть, переменят понятие о нем, о его душе. Во всяком случае, мне казалось, что да. Это показывает его другую сторону, которая, вероятно, хорошо была известна самым близким - и Мите, и тете Вере, и моей матери. Потому что это я знаю от нее.

Михаил Берг:О том, как воспринимали Набокова его близкие, я спросил двоюродного брата писателя Ивана Набокова, ныне живущего во Франции, встретившись с ним в знаменитом музее Набокова на Большой Морской 47.

Иван Набоков:Когда я его видал, он был всегда очень милый, очень славный, очень приятный. Он мне показывал, когда он рисовал своих бабочек, он был энтомолог, он только так и мог немножко зарабатывать деньги в Америке, вначале. Он с огромным энтузиазмом мне показывал в микроскоп маленькую длинную фалюс бабочки. И сказал, что только по этой фалюс можно отличить эту ночную бабочку от другой. Для меня не было сюрприза. Конечно, было такое дикатемия от этого милого человека, который рисовал бабочек и писал вот эти сложные книги. Но я люблю фокусников, для меня всегда это было очень приятно и забавно.

Михаил Берг: Не казался ли Набоков, в чем его часто упрекают, холодным и высокомерным?

Иван Набоков:Для меня нет. Но я знаю, что есть люди, здесь не надо этого говорить, которые не любят Набокова. Потому что они находят, что там слишком много игры, и он слишком большой фокусник. Есть люди, которые не любят фокусников. Набоков всегда говорил, что то, что он пишет, это настоящая жизнь, а реализм, просто реализм, не существует. Это то, что делает фокусник. Показывает что-то, что не существует. Есть люди, которые ненавидят это. Это понятно. Потому, что есть люди, которые находят, что у Набокова немножко нет сердца. Я так не считаю. Потому что я знаю, довольно хорошо, как он пишет. Но есть люди, которые не любят Джойса, потому что это сложно, они не любят делать работу чтения, когда они читают.

Михаил Берг:Брайна Бойда, автора самой полной двухтомной биографии Набокова, в настоящее время, профессора английского языка и литературы в университете Кейптауна я спросил, насколько, действительно, много белых пятен в биографии Набокова?

Брайан Бойд:Многое, очевидно, не могло войти в биографию, как, впрочем, многое, я нашел уже после ее написания. Какой-то материал был вставлен после выхода в свет первого английского издания. Так что, французское, немецкое и русское, которое тоже должно появиться, будут уже содержать новые факты. Но ничего кардинального в образе Набокова не изменится. Стэйси Шифф недавно закончила биографию Веры Набоковой. Она взяла интервью у большого числа людей, главным образом, в США, которые знали Набокова. Но была неразборчива в оценке достоверности источников. Хотя есть множество интересных анекдотов и многие из них характерны. Вот, например, один случай, когда Набоков встретил студента, который подрабатывал водителем грузовика на летних каникулах. Этот молодой человек учился биологии, был увлечен коллекционированием бабочек. Он остановил грузовик, чтобы взобраться на высокий холм, с которого Набоков спускался вниз после охоты на бабочек. Водитель окликнул Набокова, спросив, не встретил ли тот бабочек во время прогулки. Набоков не ответил, потому что над ним часто подсмеивались, как над чудаком с сачком для ловли бабочек в руках. Молча, он продолжал идти, молодой человек следовал за ним, а, затем, бабочка пролетела через дорогу. И Набоков сказал: "Что это?". И молодой человек точно определил название. Следующая бабочка. Опять вопрос: "Что это?". И, опять, точное название. Так продолжалось некоторое время, затем Набоков повернулся и сказал: "Привет, я Владимир Набоков". Впоследствии он передал часть своих исследований этому молодому человеку, ставшему главным специалистам по голубянкам, которые были набоковской областью специализации в 40-е годы. А теперь его ученик классифицирует недавно открытых голубянок в Южной Америке и называет их именами набоковских персонажей.

Михаил Берг: С тем же вопросом, существуют ли этапы жизни Набокова, которые до сих пор мало исследованы, я обратился к Серене Витале.

Сирена Витале:Да, абсолютно, да. То, что сделал, например, Брайан Бойд - это вообще памятник Набокову. Но это первый памятник. Надо еще второй, третий памятники. Все французские годы, годы в Праге, когда он познакомился с Цветаевой, все это надо восстанавливать. Российские годы, как ни странно, остаются более материальными. А вот европейские годы, до Америки, все это надо восстанавливать. Но это уже для молодого поколения, не для нашего. Потому что это огромная работа.

Михаил Берг:Мне показалось симптоматичным современное толкование Набокова, о чем, в частности, упомянули Дональд Джонсон и Марина Ледковская, как чуть ли не морализатора. Так часто случается с новаторами. Сначала их творчество возмущает, а затем интерпретируется как высоконравственное. Каково представление Брайана Бойда о моральных, так сказать, человеческих принципах Набокова?

Брайан Бойд:Набоков, конечно, всегда имел завышенные стандарты. Но, с одной стороны, он не ждал от молодого студента университета или хозяина магазина, с которыми случайно встречался, того же. С другой, многим интеллектуалам он предъявлял высокие требования и ждал от них многого. Он пытался проверять людей на гибкость их воображения с помощью шуток. Проверял их реакцию и мог быть довольно резким, если обнаруживал, что его собеседники притворялись, что знают больше, чем они знали на самом деле. Но, в целом, Набоков, не представал теплым и душевным человеком и не открывал свою душу другим. И некоторые считали это высокомерием. Но, с другой стороны, он всегда тренировал свое воображение, пытаясь увидеть все точки зрения другого человека, и лучшие его герои, такие, как Федор или Шейд, ведут себя именно так. А вот герои типа Гумберта или Германа игнорируют чужую точку зрения, и в этом их проклятие. Так что я думаю, что в Набокове действительно, много морализаторства. Но он никогда не хотел делать мораль слишком простой и очевидной. Я думаю, у него было органическое неприятие очевидного. Он пытался заставить нас увидеть, как часто мы соблазняемся собственной точкой зрения. И просто показывал это на людях, типа Гумберта, Ады или Ван Вина в "Аде". Поэтому некоторые читатели рассматривают это как проявление некоей набоковской моральной слепоты. Но, на мой взгляд, все это как раз наоборот. Он проверяет читателя, заставляя нас осознавать, что, слишком доверяя своему увлечению, мы обрекаем себя на неведение относительно страданий других. Набоков заставляет нас быть внимательными слушателями.

Михаил Берг: Однако, как известно, у Набокова был свой Донжуанский список. Стоит ли ожидать читателям открытий и в этом направлении?

Брайан Бойд:Набоков на самом деле написал свой донжуанский список в подражание Пушкину и, конечно, он дирижировал своей жизнью в терминах сексуального эксперимента с 15 лет до 25, частично подражая Пушкину. Но я думаю, это, сегодня, вряд ли может кого-то шокировать. Как и история его связи с Ириной Гуаданини. Стэйси Шифф в своей биографии упоминает о некоторых романтических моментах с некоторыми из его студенток. Но, честно говоря, им трудно поверить. Я думаю, подобные рассказы обусловлены романтическим воображением студентов. Я говорил с Альфредом Аппелем в Нью-Йорке. Он прочел эти новые части биографии и сказал, что некоторые его прежние студентки тоже претендуют на то, что имели любовный контакт с ним. Поэтому я допускаю, что если бы и были предъявлены и более очевидные свидетельства, я все равно бы в них сомневался.

Михаил Берг: Как полагает Серена Витале, неизвестный Набоков - это не его любовные увлечения. Главная тайна - секрет его аристократизма.

Сирена Ветале:Потому что, на самом деле, нет такого канонического человека, который бы охотился на бабочек, имел бы прекрасную семью. По-моему, о роли Веры Евсеевны очень много написано. Она не Софья Андреевна Толстая, но без нее нельзя представить Набокова. Надо установить, в чем состоял аристократизм Набокова. Явление неповторимое. То, что он был аристократом, аристократом души скорее, чем по титулу. Вот этот опыт эмиграции, все это создало человека, который: вот у нас, в Италии пишут: "Он был аристократ и сноб". Второе: "Почему он не любил Достоевского? Значит, он не любил плебеев". Вот, что остается делать. Мы не будем искать, потому что никого это больше не интересует, дуэли или сексуальные страницы жизни Набокова, а надо угадать эту тайну аристократизма. Аристократизм, как категория души, и в этом ему близок только Пушкин. Это категория души, которая никем еще не уловлена. И потом, роль Веры Евсеевны. И ребенка, конечно. Дмитрий тогда был ребенком. И вот эта счастливая семья, которая пережила всю эмиграцию, и до конца своей жизни Набоков был счастливым аристократом. Вот ключ к его жизни, по-моему".