Как это странно - забывать... Станно, но так приятно...

Забыть, что нужно есть и носиться весь день, как угорелый заяц, не зная и не чувствуя себя, погружаясь с головой в суету города, так, чтобы лишь крашком сознанья улавливать, как, свистя будто шальная пуля, пролетает чья-то жизнь у тебя над ухом...

Забыть, что вокруг тебя что-то есть, и сидеть на стареньком, но все еще мягком как теплое воспоминание диване и, укутавшись клетчатым пледом, потягивать горячи чай из любимой, надтреснутой кружки, заботливо подаренной кем-то на безумно далекий и давно забытый день рождения. Сидеть и, растворяясь в уютных струнах ажурного, неторопливо-грозного и наивного как средневековье Баха и шуме далекого сурового северного моря, забыть, что есть что-то кроме тепла и покоя...

Уютно устроившись на мягком сиденьи чьего-то дорогого импортного автомобиля, забыть, куда и зачем ты едешь, и, глядя в окошко на летящие мимо глазища окон и васильки фонарей, верить, что никогда не кончится это шуршащая по настерпимо ровному шоссе резиновая скорость, и что ты навсегда уезжаешь из прошлого, чтобы никогда не встретиться с настоящим...

Забыть, что нужно каждый день суетиться в этой серой бесконечноти, ненавидя эти изломанные закоулки грязных улиц и скочных душ. Забыть, что вокруг есть что-то, что обязательно растормошит, разбудит, выпотрошит и не помилует, не пощадит, не поцелует на прощанье, обдав щеку горячим дыханием чуть отдающей табаком старости, исколов нежную кожу наждаком трехдневной щетины, не спасет во имя чьего-нибудь светлого, давно позабытого и истоптанного имени, не помолится, обливаясь слезами первого душевного возрождения в пыльной полупрозрачной тьме старой деревянной церкви, не удивит, в поледний раз протянув усталую морщинистую руку и, схватив за грязный клетчатый воротник детской рубашки, не вытянет обратно, туда, где тепло и свет, туда, где жарко натоплен камин и ждет горячий душ и чистая постель...

Как хорошо забыть, что на свете есть война и смерть и, однажды, теплым, но пасмурным осенним утром, когда кленовые листья, мягко шурша, падают в буйный сад чьего-то маленького дома, забыть, что ты живешь, и не жить...

Летел мужик над городом...
Летел не просто так, а со смыслом.
Чтобы размять затекшую шею, он стал вертеть головой по сторонам.
Из четвероэтажного окна какого-то дома на него глупо таращила свои зеленые глазища какая-то облезлая кошка.
Огромноя, красная, нахальная луна неотвратимая, как будущее, медлительная, как мысли лентяя, упрямо ползла из-зи горизонта.
Он взлетел выше...
Желтые уличные фонари бесстыже пялились на него уже снизу.
Мимо, разрезая ночной воздух огромными крыльями, пролетел незнакомый ворон.
- Эй, мужик! Ты откуда такой будешь? - спросил он.
- Из города, - ответил мужик.
- И чего ф тогда в одной рубахе? - простудишься... ночь-то вон какя зябкая.
- Да иди ты... - гаркнул мужик. - накаркаешь еще!
- Да ты не кипятись, не кипятись... Я чего хотел-то... тетка у меня там, карга старая, на литейной квартирует... так ты, это, привет ей от меня передай, что ли...
- Много вас там таких шастает, - философски заметил мужик. - Всех не упомнишь... Ну, так и быть - передам, сгинь только.
- Ну, спасибо, Бывай, - уже по-дружески попрощался деловой ворон и, подмигнув на прощанье угольным глазом, полетел дальше.
"Все носятся, - подумал мужик. - Ну, ничего, и наш черед придет".
Он хотел отправиться дальше, но тут понял, что совершенно забыл, куда и зачем он вылетел в эту стылую ночь. Он повисел минут пять в густом, как кисель, и звонком, как капризный крик воздухе... А затем, трязнув лохматой головой и пошевелив замерзшими от ночной свежести пальцами босых ног, полетел домой пить чай...

Певец Юрий Шевчук был кумиром многих. Толпы народа колбасились под его музыку, давы друг друга у сцены. Однажды этот деятель рокового искусства сидел в студии небезизвестного многим радио:
"Привет, друганы, блин... Ха-ха-ха! - голос у певца был не слишком трезвый, ди и приятным из-за, видимо, пожизненного насморка назвать его было нельзя, - Русский язык - это великий... ха-ха-ха.. язык... блин... да... ха-ха".
Позвонила какая-то заумная девица и долго задавала вопрос, смысл которого, казалось не понимала сама. В эфире повисла пауза - видимо Шевчук чесал в репе.
"Ну... блин... да... ха-ха-ха... а можно повторить?" - сказал он наконец.
Девица повторила свой вопрос, слекка его перефразировав, отчего смысл окончательно ускользнул от всех, не оставив даже надежды на свое возвращение. Но певец за это время, видимо, успел собрать в кучку остатки мозгов, и последовал ответ, в которо он обмолвился о своем отношении к жизни, предстоящему концу света, взглядах на смысл бытия и собственное творчество, но так и не сказал, что думает о поставленной теме. Барышня сбливчиво поблагодарила всех и отключилась в спешном порядке.
А Шевчук еще долго поливал грязью своих музыкальных колег, снабжая это маловразумительными аргументами и нецензурной бранью. Он бы наговорил еще много чего, если бы Серфим своей недрогнувшей рукой не выключил радио, положив тем самым конец этому акустическому терроризму.
Да, Юрий Юлианович Шевчук был ярким представителем искусства этого скмасшедшего и пугающего в своей неизвестности двадцадь первого века...