Настроение сейчас - Просвященное

Сегодня узнала много чего нового из умной литературы. Вот читала Вавилонскую Библиотеку Борхеса, и еще один раз прочла доказательство моего детского утверждения, что Вселенная закручена вокруг самой себя. И еще много всего интересного и развивающего для мозгов, допустим, что вероятности умножаются. Допустим, если шанс того, что по Октябрьской площади запляшет памятник Ленина, равен где-то 1/30 450 000 (например), а вероятность того, что там же запляшет динозавр, равна 1/4 579 000, то вероятность того, что одним погожим утром вы в окошко увидите, как по Октябрьской гарцуют памятник Ленину в обнимку с динозавром, равна примерно 1/139 430 550 000 000. Во как... п.с. плюс еще вероятность того, что именно в этот момент выгляните, ой-ой-ой...
Может, через лет эдак 1 587 000...
 

Еще в нагрузочку картиночку классного художника, Мориса Корнелиса Эшера, Другой Мир II. Обожаю....

Настроение сейчас - Отдающее болью

...Прошлое вернулось. Оно возвестило о своем возвращении как обычно – неожиданно и больно – словно ударило внезапно в живот бейсбольной битой. Только возвращение воспоминаний намного больнее; не резко и одномоментно, что можно перетерпеть, а медленно крутит живот, и по телу распространяется жгущая боль, яд, отравляющий душу и ее оболочку одновременно.
Сидишь вот так вот, и случайно палец сорвется на знакомую композицию… и словно толчок в живот – напоминание невидимой руки времени о том, что трудно было помнить, но и невозможно забыть, и что сохранилось где-то далеко в памяти, находя иногда отголосок в происходящих событиях. Но никогда не выпускаемое больше, чем надо. Потому что убьет. Потому что разрушит. Медленно – и не заметит. Сожрет твое сердце по кускам, а телу и не будет смысла дальше жить.
И так хочется взять эти песни, слова, запахи, картины, чувства, фразы, мечты – взять, спаковать в один большой архив и отправить ему почтой. Чтобы он понял, что все, чему он в свое время не придал значения, поселилось у меня, осело толстым слоем забытой пыли, которую вроде и не видно, но от которой у тебя аллергия и постоянно слезы на лице. И ты пьешь антигистаминные препараты – но хоть раз обязательно забудешь, и тогда тебе еще аукнется. И пускай у него будет эта пыль… пускай помучается от аллергии… невидимой, но от этого не менее ядовитой… НЕДО-ПЕРЕ-УБРАННОЙ.
Просто для кого как.


И новая любовь, и новая жизнь... все с начала. Но память еще никто не отменял.

Цитата из Пратчетта "Мрачный Жнец". Все гениальное - просто.

...Солнце клонилось к горизонту.

Самые недолговечные создания Плоского мира – это мухи‑однодневки, они живут не больше двадцати четырех часов. Как раз сейчас две самые старые мухи бесцельно кружили над ручьем с форелью, делясь воспоминаниями с более молодыми мушками, что родились ближе к вечеру.

– Да, – мечтательно произнесла одна из них, – такого солнца, как раньше, уже не увидишь.

– Вы совершенно правы, – подтвердила вторая муха. – Вот раньше солнце было настоящим. Оно было желтым, а не каким‑то там красным, как сейчас.

– И оно было выше.

– Именно так, именно так.

– А личинки и куколки выказывали к старшим куда больше уважения.

– Именно так, именно так, – горячо подтвердила другая муха‑однодневка.

– Это все от неуважения. Думаю, если бы нынешние мухи вели себя как подобает, солнце осталось бы прежним.

Молодые мухи‑однодневки вежливо слушали старших.

– Помню времена, когда вокруг, насколько хватало глаз, простирались поля, поля… – мечтательно промолвила старая муха.

Молодые мухи огляделись.

– Но ведь поля никуда не делись, – осмелилась возразить одна, выдержав вежливую паузу.

– Раньше поля были куда лучше, – сварливо парировала старая муха.

– Вот‑вот, – поддержала ее ровесница. – А еще корова, корова была.

– А и верно! Верно ведь! Я помню эту корову! Стояла здесь целых… целых сорок, нет, пятьдесят минут! Пегая такая, если память не изменяет.

– Да, нынче таких коров уже не увидишь.

– Нынче вообще коров не увидишь.

– А что такое корова? – поинтересовалась одна из молодых мух.

– Вот, вот! – торжествующе воскликнула старая муха. – Вот они, современные однодневки. – Она вдруг замолчала. – Кстати, чем мы занимались, прежде чем зашел разговор о солнце?

– Бесцельно кружили над водой, – попыталась подсказать молодая муха.

В принципе, так оно и было.

– А перед этим?

– Э‑э… Вы рассказывали нам о Великой Форели.

– Да, верно. Форель. Понимаете, если бы вы были хорошими однодневками и правильно кружили над водой…

– И с бо́льшим уважением относились к старшим, более опытным мухам… – подхватила вторая.

– Да, и с бо́льшим уважением относились бы к старшим мухам, тогда Великая Форель, быть может…

Плюх.

Плюх.

– Да? – нетерпеливо спросила молодая муха.

Ответа не последовало.

– Великая Форель – что? – с беспокойством переспросила еще одна молодая муха.

Они посмотрели на расходящиеся по воде концентрические круги.

– Это святой знак! – воскликнула молодая муха. – Я помню, мне рассказывали о нем! Великий Круг на воде. Это символ Великой Форели!

Самая старая из оставшихся мух‑однодневок задумчиво взглянула на воду. Она начинала понимать, что, будучи самой старшей, получила право летать как можно ближе к поверхности воды.

– Говорят, – сказала муха‑однодневка, летавшая выше всех, – что, когда Великая Форель съедает тебя, ты попадаешь в страну, изобилующую… изобилующую… – Мухи‑однодневки ничего не едят, потому молодая мушка пребывала в полной растерянности. – Страну, изобилующую водой, – неловко закончила она.

– Очень интересно, – произнесла старшая муха.

– Там, наверное, так здорово… – сказала самая молодая мушка.

– Да? Почему?

– Потому что никто не хочет оттуда возвращаться.