Имя российского донского поэта, историка, журналиста и издателя Николая Николаевича Туроверова мало известно на его родине, на Дону в России. А между тем это был видный поэт и деятель культуры русского Зарубежья, оставивший многотомное поэтическое наследие.
      Родился он в марте 1899 года в станице Старочеркасской на Дону в семье казака. Свою родную станицу, ныне всемирно-известный историко-казачий музей, Туроверов воспел потом в своем творчестве, завещав похоронить себя здесь.
      Беззаботное детство Коли Туроверова кончилось грозным летом 1914 года, когда разразилась Первая мировая война, круто изменившая судьбы России и его личную судьбу. Вспоминая дни проводов на фронт казаков из своей станицы, Туроверов писал об ощущении близкой победы над германцами.

            Разве не казалась в это время
            Неизбежной близкая победа?

      Он рвется на фронт, и его желание сбылось: после окончания Каменского реального училища в качестве вольноопределяющегося он отравился служить в Л.-гв. Атаманский полк. Шел страшный для России 1917 год...
      Октябрьский переворот кинул страну в пучину братоубийственной гражданской войны. Фронт развалился, казаки неуправляемыми толпами хлынули на Дон. Вместе со всеми вернулся домой и Николай Туроверов, устроившись в Новочеркасском военном училище.
      Гражданская война тем временем набирала губительные обороты, и Туроверов в отряде знаменитого есаула Чернецова принял участие в этой братоубийственной войне. Так вспомнил он те страшные, легендарные дни:

            С утра мы бились с конницей — на север,
            Потом на юг с пехотою дрались...

      А затем был беспримерный по тяжести Степной поход — одно из тяжелейших испытаний, выпавших на долю Туроверова:

            ...Мы отдали все, что имели,
            Тебе, восемнадцатый год,
            Твоей азиатской метели
            Степной — за Россию поход.

      Подъесаул Николай Туроверов прошел всю гражданскую войну, получил четыре ранения и несколько боевых наград. В 1920 году он попал в Крым, где укрепились последние силы белых. В холодные ноябрьские дни 1920 года началась эвакуация остатков армии генерала Врангеля из Крыма. Вместе со всеми навсегда покидал Россию и Николай Туроверов, попав сначала на Лемнос, потом в Югославию и, наконец, во Францию.
      Работая мукомолом в Париже, Туроверов посещает Сорбонну, пишет стихи, исторические статьи и очерки по истории донского казачества. В 1939 году он становится одним из организаторов "Кружка казаков-литераторов", выпустив год спустя иллюстрированный "Казачий альманах". Как автор весьма интересных работ по истории Дона, Туроверов являлся одним из основателей "Общества ревнителей русской военной старины". К нему за помощью и советом обращаются французские историки-писатели, занимающиеся темой "Казаки и Наполеон", а французское историческое общество "Академия Наполеона" попросило Туроверова редактировать специальный ежемесячный сборник, посвященный Наполеону и казакам.
      После окончания 2-й мировой войны, в которой Туроверов сражался против немцев в составе 1-го кавалерийского полка французского Иностранного легиона, он возвратился в Париж. Став одним из создателей "Казачьего Союза", он возглавлял его с 1947 по 1958 годы. Одновременно он редактирует газету "Казачий Союз" с немалым для издания такого типа тиражом в 2 тысячи экземпляров. Н.Н.Туроверов был одним из основателей и журнала "Родимый Край", выходившего в Париже с 1954 года.
      В 1965 году Н.Н.Туроверов вышел на пенсию, однако литературного творчества не оставил до самой смерти, последовавшей в Париже 23 сентября 1972 года. Его похоронили на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа рядом с женой Юлией Александровной, поблизости от могил однополчан по Атаманскому полку — генерала Каргальского и есаула Кумшацкого. Русская зарубежная пресса откликнулась на смерть Н.Н. Туроверова серией статей, называя его "поэтом талантливейшим", "любимым и ...последним выразителем духа мятежной ветви русского народа — казачества". Творчество Туроверова ныне медленно, но уверенно возвращается к этому народу...
      Михаил Астапенко — историк, литератор
      Старочеркасск

       * * *

        Мы шли в сухой и пыльной мгле
        По раскалённой крымской глине,
        Бахчисарай, как хан в седле,
        Дремал в глубокой котловине.

        И в этот день в Чуфут-Кале,
        Сорвав бессмертники сухие,
        Я выцарапал на скале:
        Двадцатый год — прощай, Россия.

            1920

            * * *

 КРЫМ

        Уходили мы из Крыма
        Среди дыма и огня,
        Я с кормы всё время мимо
        В своего стрелял коня.
        А он плыл, изнемогая,
        За высокою кормой,
        Всё не веря, всё не зная,
        Что прощается со мной.
        Сколько раз одной могилы
        Ожидали мы в бою.
        Конь всё плыл, теряя силы,
        Веря в преданность мою.
        Мой денщик стрелял не мимо,
        Покраснела чуть вода...
        Уходящий берег Крыма
        Я запомнил навсегда.

            1940

            * * *

        В эту ночь мы ушли от погони,
        Расседлали своих лошадей;
        Я лежал на шершавой попоне
        Среди спящих усталых людей.
        И запомнил, и помню доныне
        Наш последний российский ночлег,
        - Эти звёзды приморской пустыни,
        Этот синий мерцающий снег.
        Стерегло нас последнее горе
        После снежных татарских полей -
        Ледяное Понтийское море,
        Ледяная душа кораблей.
        Всё иссякнет - и нежность, и злоба,
        Всё забудем, что помнить должны,
        И останется с нами до гроба
        Только имя забытой страны.

            1937

            * * *

            ОТПЛЫТИЕ

        Уходит дымный контур Аю-Дага.
        Остались позади осенние поля.
        На юг идёт за пеной корабля
        Стальных дельфинов резвая ватага.
        Вчерашних дней кровавая отвага
        Теперь для нас неповторимый сон.
        Даль придавил свинцовый небосклон,
        Всё больше вёрст на циферблате лага.

        Помню горечь солёного ветра,
        Перегруженный крён корабля;
        Полосою синего фетра
        Исчезала в тумане земля;
        Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,
        Ни протянутых к берегу рук.
        - Тишина переполненных палуб
        Напряглась, как натянутый лук;
        Напряглась и такою осталась
        Тетива наших душ навсегда.
        Чёрной пропастью мне показалась
        За бортом голубая вода,
        И, прощаясь с Россией навеки,
        Я постиг, я запомнил навек
        Неподвижность толпы на спардеке,
        Эти слёзы у дрогнувших век.

            1928

            * * *

        Эти дни не могут повториться -
        Юность не вернётся никогда.
        И туманнее, и реже снятся
        Нам чудесные, жестокие года.
        С каждым годом меньше очевидцев
        Этих страшных, легендарных дней.
        - Наше сердце приучилось биться
        И спокойнее, и глуше, и ровней.
        Что теперь мы можем и что смеем?
        Полюбив спокойную страну,
        Незаметно, медленно стареем
        В европейском ласковом плену.
        И растёт, и ждёт ли наша смена,
        Чтобы вновь, в февральскую пургу,
        Дети шли в сугробах по колено
        Умирать на розовом снегу.
        И над одинокими на свете,
        С песнями идущими на смерть,
        Веял тот же сумасшедший ветер,
        И темнела сумрачная твердь.

            1937

            * * *

            Франции

        Жизнь не начинается сначала,
        Так не надо зря чего-то ждать;
        Ты меня с улыбкой не встречала
        И в слезах не будешь провожать.
        У тебя свои, родные, дети,
        У тебя я тоже не один,
        Приютившийся на годы эти,
        Чей-то чужеродный сын.
        Кончилась давно моя дорога,
        Кончилась во сне и наяву, -
        Долго жил у твоего порога,
        И ещё, наверно, поживу.
        Лучшие тебе я отдал годы,
        Всё тебе доверил, не тая, -
        Франция, страна моей свободы -
        Мачеха весёлая моя.

            1939

            * * *

        Я знаю, не будет иначе,
        Всему свой черёд и пора.
        Не вскрикнет никто, не заплачет,
        Когда постучусь у двора.
        Чужая на выгоне хата,
        Бурьян на упавшем плетне,
        Да отблеск степного заката,
        Застывший в убогом окне.
        И скажет негромко и сухо,
        Что здесь мне нельзя ночевать
        В лохмотьях босая старуха,
        Меня не узнавшая мать.

            1937

            * * *

            ПЕРЕКОП

        Сильней в стремёнах стыли ноги,
        И мёрзла с поводом рука.
        Всю ночь шли рысью без дороги
        С душой травимого волка.
        Искрился лёд отсветом блеска
        Коротких вспышек батарей,
        И от Днепра до Геническа
        Стояло зарево огней.
        Кто завтра жребий смертный вынет,
        Чей будет труп в снегу лежать?
        Молись, молись о дальнем сыне
        Перед святой иконой, мать!

        Нас было мало, слишком мало.
        От вражьих толп темнела даль;
        Но твёрдым блеском засверкала
        Из ножен вынутая сталь.
        Последних пламенных порывов
        Была исполнена душа,
        В железном грохоте разрывов
        Вскипали воды Сиваша.
        И ждали все, внимая знаку,
        И подан был знакомый знак...
        Полк шёл в последнюю атаку,
        Венчая путь своих атак.

        Забыть ли, как на снегу сбитом
        В последний раз рубил казак,
        Как под размашистым копытом
        Звенел промёрзлый солончак,
        И как минутная победа
        Швырнула нас через окоп,
        И храп коней, и крик соседа,
        И кровью залетый сугроб.
        Но нас ли помнила Европа.
        И кто в нас верил, кто нас знал,
        Когда над валом Перекопа
        Орды вставал девятый вал.

        О милом крае, о родимом
        Звенела песня казака,
        И гнал, и рвал над белым Крымом
        Морозный ветер облака.
        Спеши, мой конь, долиной Качи,
        Свершай последний переход.
        Нет, не один из нас заплачет,
        Грузясь на ждущий пароход,
        Когда с прощальным поцелуем
        Освободим ремни подруг,
        И, злым предчувствием волнуем,
        Заржёт печально верный друг.

            1928

            * * *

        Мороз крепчал. Стоял такой мороз,
        Что бронепоезд наш застыл над яром,
        Где ждал нас враг, и бедный паровоз
        Стоял в дыму и задыхался паром.
        Но и в селе, раскинутом в яру,
        Никто не выходил из хат дымящих, -
        Мороз пресёк жестокую игру,
        Как самодержец настоящий.
        Был лёд и в пулемётных кожухах;
        Но вот в душе, как будто, потеплело:
        Сочельник был. И снег лежал в степях.
        И не было ни красных и ни белых.

            1950

            * * *

            ТОВАРИЩ

        Перегорит костёр и перетлеет,
        Земле нужна холодная зола.
        Уже никто напомнить не посмеет
        О страшных днях бессмысленного зла.
        Нет, не мученьями, страданьями и кровью -
        Утратою горчайшей из утрат:
        Мы расплатились братскою любовью
        С тобой, мой незнакомый брат.
        С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,
        Встречались мы, наверное, не раз.
        Меня Господь спасал среди пожарищ,
        Да и тебя Господь не там ли спас?
        Обоих нас блюла рука Господня,
        Когда, почуяв смертную тоску,
        Я, весь в крови, ронял свои поводья,
        А ты, в крови, склонялся на луку.
        Тогда с тобой мы что-то проглядели,
        Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
        Не для того ль мы оба уцелели,
        Чтоб вместе за отчизну умереть?

            1944