Отмаялся, оттомился, отстрадал,
отошёл ко Господу,
церковный изгнанник,
последний русский соловъёвец и
мученик за "русскую идею",
честной игумен Вениамин Новик.
Вместе с Тобой, скорбный мой друг,
мы погребаем и саму "русскую идею",
и очевидно всякую надежду,
на возможность отечественного Православия,
"с человеческим лицом".
При Твоей жизни,
Твоим именем пугали церковных деток,
ибо что может быть одиознее
в королевстве кривых зеркал,
чем слыть либералом, правозащитником или христианским демократом?
В чёрных списках для отечей "нощи длинных ножей",
Твоё имя стояло одним из первых,
как имя еретика и духовного ренегата.
В среде духовенства над Тобою трунили
как над "белой вороной",
на улице предпочитая обходить Тебя стороною.
Церковный гламур
шарахался от тебя как от прокажённого,
почитая Тебя очернителем и диссидентом.
На милость человеческого суда,
Ты и не надеялся никогда,
ибо бюрократическая охлократия
беспощадственно вычеркнула Тебя
из "книги Жизни".
Но есть ведь и Божий суд и
в Доме Отца Моего, где обителей суть много,
надеюсь что Господь предоставит Тебе обитель иную -
не заодно с Твоими палачами и линчевателями,
кои так красочно любят проливать крокодиловы слёзы,
на тризнах по своим жертвам...

Ангел смерти предстоит у Твоего одра,
дорогой мой друг.
Позади двенадцать тяжких лет
церковного одиночества,
гулкой вкруг тебя пустыни,
фактического "запрета на профессию"
и двенадцать лет Донкишотных борений,
супротив "церковной охлократии".
Двенадцать лет нищеты,
аки у церковной мыши,
жития впроголодь и крайнего физического истощения.
Те кто тебя утилизировал,
очевидно полагали, что булки растут на деревьях,
тебе же всегда твоё достоинство,
не позволяло опускаться до
меркантильного попрошайничества.
Тебя обзывали озлобившимся и озлоблённым,
а ты был и оставался,
всего лишь церковным Чацким.
"Горе от ума" - таинственная "опухоль мозга" -
и должно было
рано или поздно
ведь приключиться с тобою.
Прости, добрый мой друг,
за черствость, на нечуткость, за неслышание,
за что в тяжкие часы отчаяния
не довелось побыть и разделить их с Тобою...

"Веское слово" игумена Вениамина Новика,
книга Православие. Христианство. Демократия.
увидело свет уже после злополучного сентября 1997-го,
когда после семи лет,
старательных - в ногу со временем -
упражнений в либералисткой риторике,
церковенным священноначалием,
всякого рода прожекты Православия "с человеческим лицом",
были окончательно выброшены
в мусорныя корзины.
А вместе с прожектами,
ассенизированы и демократныя "белыя вороны",
не сумевшия гутаперчиво перелицевать
собственныя убеждения.
На богословских конференциях,
того славного времячка,
те кто успел вовремя перепластоваться,
как "истину" в последней инстанции возвещал,
что епископы - это и есть собственно "полнота церковная",
и что никакого Поместного собора
с участием лаиков и младшего клира,
нам вовсе не надобно,
а пускай сами токмо деспоты собираются,
и в междусобойчике и решают
жизненно важныя для Церкви вопросы...

Окрик и носорожье топотание из Чистого,
не только вышвырнул паршивоовцевнаго игумена Вениамина,
с места работы - Духовной Академии,
но подверг его самому настоящему церковенному остракизму.
"Ату его!", - топнул ноженькой,
барственной Хозяин всероссийской поповки,
и всё кутейно холопское племя,
в одночасье стало шарахаться от него, как от прокажённого.
Честной игумене, ничего ещё толком не понимая,
скорым поездом отправился
их хладного Питербуха,
во всегда для него гостеприимную
столицу Московитов.
Но в Даниловом, в людской,
ему сразу врезали отворот - поворотец.
Ибо и его всегдашний покровитель - владыка ОВЦС,
сменил вдруг всегдашнюю милость
на огньсъедающую гневенность:
"Барин нонче не принимает!
Да и вообще с порогу,
гнать взашей
Вашу милость отселе велено..."
Изшед вон и расплакася горце,
честной игумене Вениамине,
огляделся по сторонам:" Мать Честная!" -
а по обочинам ОВЦС-ной дороженьки,
лежали в канавах,
поджав кургузыя ноженьки,
и точно жаждущиеся заново возвернуться
в материнское лоно,
такие же как он, соработники
по министерству церковно - иностранных дел,
трудоголики на ниве экуменной "дружбы на век",
выжатыя и выплюснутыя как скорлупки,
и за вящей не надобностью,
окончательно списанныя в утиль...

Полгода в стенах римского Руссикума,
писалась отцом Вениамином
книга Православие. Христианство. Демократия.,
писалась с напрягом, с превелием трудом,
безо всякого роздыху,
и даже без утренне - вечерних моционов
по улочкам Вечного града.
За окошком чуялось "дыхание вечной весны",
но Рима честной русский падре так и не увидел,
поспешая русскому "третьему Риму",
высказать свое весткое слово.
Книга его, оказалась так никем на Святой Руси,
и не прочитанной,
а само его честное имя
на его же Родине - соделалось символом крайней "одиозности":
"Надо же было так сбрендить,
чтобы вопреки святоотечим канонам и правилам ,
сыскать в нашем отечьем Православии,
ещё и место для пресловутой Западной дерьмократии.
Нет, игумен Вениамин Новик,
Россия матушка пойдёт вопреки вашим пожеланиям,
совсем другим путём!"
Там же в Руссикуме и написалось им протестное письмо,
направленное в московито Государеву Думу,
супротив нового российско - религиозного законотворчества.
Письмецо это даже в Думе и не прочитанное вовсе,
перенаправленно было в Чистый,
где прямиком и легло на стол,
без меры разгневанного Главпеча:
"Гнать его вон из Академии!
Вон его из матери нашей Церкви...!"

Перенастрой Питерской духовной академии,
на московито казарменный лад,
движился на полных парах:
укручивание дисциплинарных гаек,
установка "прослушек" в бурсацком общежитии,
"оценка по поведению", как самая заглавная в аттестате,
иммитация учебного процесса,
и полная дырка от бублика
по "учённо" богословской части.
Таковое заведение могло на потоке
только клепать духовных роботов,
послушливо покладистых,
конформистки настроенных,
безъинициативных ударников
поповье доблестного труда.
Душа игумена Вениамина Новика,
из сей церковенной духоты,
просилася на воздух,
и он на полгода отпрашивается в Рим,
чтобы в стенах альтернативного Pontificium Collegium Russicum,
писать работу,
и не просто работу, а целую книгу,
какая бы явственно могла показать
русской церковной яви,
возможность альтернативного исхода,
из приключившегося с нами казарменного тупика...

Последующие 95-й - 97-й годы,
для игумена Вениамина Новика
стали тяжким испытанием,
для его идиллической веры,
в реальность церковных перемен.
Святейший по прежнему пребывал
в наркиссной эйфории,
и ничем другим, кроме выстраивания
собственной "вертикали власти",
не занимался.
Чистый переулок образно и показывал московитому Кремлю,
по какому ранжиру
следует выстраивать "управляемую демократию".
Само русское Православие,
аки Буриданова ослица,
задумчиво послонявшись
у перепутья двух дорог -
РПЦЗ-охранительного и по американски
реформаторско - Шмемановского,
решительно побрело по пути Синодально - охранительному.
На официальных богословских конференциях,
основным рефреном
звучал торжественный леймотив
об "ошибочности" решений Собора 1917 - 18 года.
А на рассаднике никодимовского либерализма -
Питерской духовной академии,
был поставлен жирный крест:
из ея стен не вышел уже ни един ебискуп,
а на само ея усмирение
ниспослан московитой Фельфебель,
по бурсацкой кликухе Костя - карлик:
"Развели, понимаешь, здесь всякие Новики, вертепище разрату,
ничего - Вы у меня вскорости все
по струнке вышагивать будете..."

Чуть больше года продержался игумен Вениамни Новик,
на должности академического инспектора:
"Бог дал, Бог взял, слава Богу за всё!"
Высвободилось сразу много свободного времени,
кое он и хотел потратить,
всё без сустатка
на идейный экуменизм.
Экуменизм по русски,
со времён ещё владыки Никодима,
носил откровенно меркантильный характер:
выезд на "загниющий Запад",
отсидка чередных "переговоров" - бла - бла - бла -
с братьями нашими меньшими "люторами",
и после скорого фуршету -
"Pardonne-moi, нам уже надобно собираться в обратный путь!" -
блаженной проскок
по супермаркетной системе ихнего разложения.
Русские экуменисты завсегда возвращались в матушку Россию,
груженными под завязку: унитазы, биде, дамское deshabille,
чайныя сервизы, пудовыя баулы с колбасой и сыром...
Только одна "белая ворона" - честной падре Вениамине,
как с лёгкой сумочкой выезжал за бугор,
так с ней же и возвращался,
до самой посадки на самолёт,
честным образом дискутируя и общаясь.
Захидныя экуменисты налюбоваться не могли,
на первого из святой Руси,
настоящего, искреннего экумениста!
Однако приглашение от них -
приехать и снова пообщаться -
растворилися внезапу,
единовременно с потерею им,
должности академического Инспектора.
Для игумена Вениамина в 1994-м,
это откровение и стало пожалуй самым большим ушибом:
"Оказывается их "экуменизм" - это всего лишь дружба с начальством.
Потерял я статус начальника,
и вчерашние западныя "друзья" на век,
потеряли ко мне всяческий интерес..."

В году так 1994-м отправляясь
в столицу Московитов,
я в вагоне поезда,
столкнулся с Владимиром Иосифовичем Бронским -
матёрым академическим волком
и милейшим преподавателем в Семинарии Филаретова катехизису:
"К Святейшему на приём еду - спасать Академию!"
Располовинив с ним бутылочку "Чёрной смерти" -
так именовалась припасённая им в путь дороженьку,
постперестроечная сорокоградусная бодяга,
Владимир Иосифович мне поведал,
о воцарившихся в академических стенах,
бардаке и раздрае:
почуявшее демократную слабину,
без Бога и без царя в голове,
бурсачье племя
практически уже не просыхало,
каждый Божиий день устраивая
пьянки - гулянки, загулы, дебоши и прочая мальчиковыя шалости:
"Да что и говорить: прозервативы спущенныя,
в академических классах
уборщицы поутру находят,
и не по одному, а по два - по три штуки разом!" -
Оставшиеся на дедулькиной главе,
три волосины,
стояли от рассказанных ужастей дыбом:
"Быть того в церковных стенах не может!" -
"Вот те крест - если мне не веришь!" -
Владимир Иосифович перекрестился
наотмашь широким крестом.
Что - то, а сколько я мог упомнить,
Владимир Бронский всегда говаривал, как на духу,
только одну, чистую правду...

В 1993-м бурсаки Духовных школ,
с прямой подачи отца Инспектора,
идут на штурм бывшего здания Духовной Академии,
где в совдепныя времена
размещался физкультурный техникум.
Первый в новоявленной России,
"рейдерский захват",
сотворённый по инициативе
честного игумена Вениамина Новика,
у вышестоящего церковенного начальства,
никакого особливого энтузиазма не вызвал:
пуганно - перепуганное прошлыми десятилетиями,
оно радело не столько о церковном благе,
сколько прежде всего боялось за себя,
и свои насиженно тепленькие местечки.
Любая инициатива отца Инспектора,
в стенах Академии
подвергалась полной обструкции,
или через силу продавленная им,
тихосапно саботировалась.
Особенно яростливое сопротивление
вызывала у старой закваски,
преподавательской корпорации,
инспекторская решимость
"доверять" семинарскому студиозу:
"Что за бред - "демократия в Церкви"?
Да бурсак ведь и русского языка толком то не понимает.
Ему надобно ведь сначала для острастки "бить в морду",
а потом уж пытаться с ним "разговаривать"..."

Через полгода встретив доброго своего друга
на съёмках "православного кино",
на каковом мы с ним на пару являлись "консультантами",
я вопросил его:"Ну и как успехи на академическом фронте?" -
"Крадут-с, - саркастно ответствовал падре Вениамине,
известной фразою государя Николая Палыча, -
без зазрения совести, все до единого крадут - с!"
Практически вся академическая обслуга,
утром помышляла, как вынести,
а к вечеру, минуя все кордоны,
героически задуманное и выносила:
"Унитазы в туалетах - и те свинчивают и выносят!"
"Несунство" оказалось системой,
на коем десятилетиями и строилось
управление Академическим хозяйством:
православным поварам на кухне платили мало,
зато закрывали глаза,
на проносимые ими мимо вахты
сумки с продуктами.
Также мизер получали и вроде
как церковные плотники, слесари, электрики,
зато вознаграждали они себя уже сами - натурой.
Доблестный пример подавал
и зачищенный митрополитом Иоанном отец ректор,
вывозя к себе в загородный дом,
дореволюционныя рояли и прочий антиквариат,
целыми грузовиками.
Не потому, что страдал навязчивой клептоманией,
а потому, что почитал Академию своей вотчиной,
собираючи достаток на всякий случай и "на черный день"...

Назначение в 1992-м иеромонася Вениамина Новика
на пост инспектора Духовных школ -
в табели о рангах второго лица после ректора -
стало полной неожиданостью для него самого.
Карьеристкие наклонности отсутствовали в нём напрочь,
и сам он почитал ниже собственного достоинства,
интриговать или заниматься искательством,
пролезая наверх "без мыла".
Ясно было только одно:
на сие место напрашивалось велие множество кандидатов,
однако "продавлен" честной отче Вениамине,
был асфальтноукладною волею смоленского владыки:
не имея прямой возможности сесть на Петербурский стол,
глава ОВЦС везде и всюду расставлял "своих" людей.
Иеромонася тут же произвели в игумены,
и вместе с игуменством,
в нем вдруг открылась харизма
решительного реформаторства:
"Свершишася!
Наконец - то и там - в Синоде поняли,
что без основательного преобразования
духовных школ - кузницы духовных кадров,
Православной церкви не выползти из кокона
совдепной маргинальности,
никогда не выкарабкаться на свет Божий,
из того местечкового гетто,
в каком она доселе и пребывает!"
Сама система духовного просвещения,
зиждившаяся на механическом,
безо всякого осмысления, зубреже и долбеже,
на воспитательном недоверии к бурсаку,
на внутреннем сыске и стукачестве,
и порождало ведь в течениии послевоенных десятилетий,
генерацию всё основном запуганно застращенных,
священников требоисполнителей,
героев поповско соборного конвейеру,
способных за пятнадцать минут
покрестить полсотни орущих глоток,
за двадцать минут исповедать триста причастниц,
и за получасие обвенчать семь брачующихся пар: "Исаия ликуй!"
Но в тоже время духовенство "без обратной связи",
неспособное к диалогу с постхристианским социумом.
И первым шагом от чего избавился
новоявленный отец Инспектор,
то это от тщательно налаженной системы
бурсацкого осведомительства:
провинившихся семинаристов
и пойманных, скажем, на винном запашке,
вызывали на инспекторский "ковер",
с острасткою "пропесочивали",
грозили изгнанием из бурсы, "волчьим билетом"
и жирным крестом на будущей церковной жизни,
а затем "по евангельски" смилостивившись -
"Я хоть и инспектор, но всё - таки христианин" -
вербовали в классно комнатныя "слухачи".
Вот на этой то сыскной системе,
игумен Вениамин Новик,
и удосужился первым делом
и поставить жирный крест...

1990-й - год переломный,
когда сама "империя зла"
трещала уже по швам,
год всенародного раззору,
с полками в магазинах "шаром покати",
перловкой и сахарным песком
отпускавшимся строго "по карточкам".
А вместе с медленно со скрежетом
поднимавшимся "железным занавесом,
и начало "небывало духовного возрождения":
вновь открывающиеся монастыри и храмы,
и 200-тысячная армия агитаторов афеизму,
в одночасье ставшая никому не нужная,
с одним только вопрошанием
в отчаившихся очах:"Куды ж нам тяперича?" -
"Ну как куды? Конечно же, аки детки девятого часу,
перепрофилироваться и срочно вливаться
в ряды поповского сословия -
с новой песнею к построению Царства Божия!"
К тому времени относятся и
наши с иеромонасем Вениамином Новиком "расхождения":
оба мы были воспитаны на сребрянновекной культуре,
на одних и тех же именах и книгах,
но он почитал 70-ть лет советской власти "трагедией",
из коей нам всем надобно срочно выбираться,
мне же эти семь десятин казались
апокалипсного характира "катастрофой",
из коей матушке России уже никак не выкарабкаться.
Для отца Вениамина,
Родина - мать являлась кораблём,
давшим небольшую течь,
востребовавшим срочного ремонта,
и после соответствующей стоянки
в ремонтном доке,
готовым вновь отправиться в дальное плавание.
Для меня же изнасилованная большевизмом Родина - уродина,
с созданной по совковым лекалам,
новой человеческой породою -
накренившимся на бочёк-с,
и уходящим кормою вниз,
русским Титаником.
"Отечественное Православие находится "в параличе",
но после соответствующих реформ,
оно возродится, аки Феникс...", -
такого было решительное убеждение
моего доброго друга.
Моему же болезному уму,
предстоящее "возрождение духовное",
грезилось наступанием церковенным на старыя грабли,
зловещим пародированием синодально дореволюционных клише,
новой народной ненавистью и отторжением,
бюрократно казённого Православия
и самым страшным погромом,
отстроенных с иголочки,
храмов и святых обителей.
"А ведь признайся - Ты не прав, в своем пещерном пессимизме!" -
"Кто ж спорит, добрый друг мой, конечно же лучше веровать,
нежили жить со скепсисным адом в душе..."

Пресвитерская хиротония Вениамина Новика,
совпала по времени
с пышным празднованием
юбилея 1000-летия Крещения Святой Руси,
"исторической" встречей Михаила Горбачёва с синодалами,
и началом "оттепели" в самом отечьем Православии.
С отцом Вениамином буквально на глазах,
произошло велие преображение:
напрочь исчез холопий страх,
он уже не скрывал своего яростливого антикоммунизма,
и в нём вдруг открылся дерзновенный русский патриот,
болезнующий за свою пленённую богоборчеством Отчизну:
он посещал все митинги,
стихийно тогда возникавшие
у стен музея атеизма - бывшего Казанского собора,
и даже вполне сознательно
ходил на радения общества "Память",
слушать филиппики Дмитрия Васильева.
Собственно таким он всегда и был -
до мозга костей, исконно русским человеком,
взлелеяным на русской культуре и русской духовности,
никогда не помышлявшим,
о том чтобы "свалить"
с утопающего русского "Титаника",
и вовсе он никогда не был
никаким ни "криптокатоликом", ни "криптопротестантом",
но именно всегда и во имя "Русской идеи",
идеологом русской Ортодоксии.
Почему так и печаловало его,
по детски прямодушную душу,
продолжавшееся холопское пресмыкательство
пред богоборной властию,
князей церковных.
Деспоты Ювеналий Поярков и Владимир Котляров,
именно только тогда то "с удивлением"
и узнали из газеты "Правда",
про "неслыханные гонения на Церковь":
"А ведь они даже и непонимают,
что этим "признанием" позорят всех нас и нашу Церковь!
Это же благоглупость на уровне идиотизма,
причём, идиотизма уже клинического!
Ах, как стыдно то за них!
И единственное было бы сейчас справедливым,
для наших князей церковных,
это всем им разом
взять и уйти со своих постов
на вечный уже "покой"!"
Столь же отца Вениамина искренно ужасало,
и "флюгерство" тогдашнего академического ректора,
протопопа Владимира Сорокина,
идеоложныя убеждения коего,
менялись единовременно
с директивами первой полосы,
той же самой газеты "Правда":
"А Ленина мы никому не отдадим!
Ленин - это наш гений!
И имя Владимира Ильича
бесконечно дорого
для каждого
православного патриота!"
На что отец Вениамин,
так тогда кулуарно прокомментировал:
"При всей моей антипатии к Ульянову - Ленину,
как раз он вот то таких своих "защитничков",
и характеризовал предельно точно:
"проститутка политическая"..."

Пострижение в монаси
начинающего преподавателя Основного богословия,
Валерия Николаевича Новика,
происходило накануне Страстной пятницы,
в академическом храме Иоанна Богослова,
весной 1988 года,
и произвело на меня удручающее впечатление:
точно не новое то "рождение духовное",
а самые что ни на есть похороны.
Учёное монашество - вот жаждаемый им церковный удел,
да и другого пути
к полноценному церковному служению,
у Валерия Новика и быть не могло:
он ещё до своего воцерковления
возымел опыт неудачного брака.
Новое имя, коим его наградил митрополит Алексий Ридигер,
ему совсем пришлось не по нраву:
"Вениамин - что за дикость такая?
Видно решили посмешить публику честную..."
До этого он никогда в алтаре и не был,
издали со трепетом взираючи на "святая святых".
А в алтаре вместо предполагаемого трепета и благоговейной молитвы -
суета, понукания,
медвежаче подтанцовочный пляс,
вкруг деспоты церковеннаго,
мастито перемаститого духовенства,
и казарменное выстраивание во фрунт:
"Отцы - к престолу: крестимся, кланяемся, целуем престол,
кланяемся владыке,
ещё ниже - голова не отвалится - кланяемся владыченьке..."
Отцу Вениамину - только что руковозложенному иеродиакону,
не ведавшему как и ступить, согласно ритуалу,
проходилось совсем туго: колотушки, втыки да нагоняи ,
сыпались на его бедовую головушку, как из рога изобилия -
какая уж тут, прости Господи, "вечеря любви".
И спустя где то год,
его осенило вдруг новым откровением:
"Когда я был просто преподавателем -
я был ещё тогда свободным человеком,
а когда ничего лукавого не подозревая,
вступил в церковный клир,
то превратился в самого, что ни есть настоящего крепостного,
коего за чуб
имеет позволение себе в охотку тягать,
любой деспота церковный..."

Своим появлением на небосклоне отечьего Православия,
вполне преуспевающий 35-ти летний,
ленинградский инженер Валерий Николаевич Новик,
целиком и полностью обязан,
своему духовному авве - епископу Выборскому Кириллу Гундяеву.
Без благой на то владычной воли,
горящему неофитским пламенем интеллигенту,
духовно взрасташему в конце 70-х,
в подполье питерских семинаров и кружков,
на гремучей смеси
Бердяевского антикоммунизма и
Соловьевского "всеединства",
было бы и невозможным
само его появление в 83-м,
на порожике Ленинградской духовной академии.
Совдепный мир в те времена,
уход в церковное гетто
никому не прощал,
и обращал любого новоявленного церковника
в изгоя и отщепенца,
лишая его права как на пенсию,
так и на прочии социальныя блага.
Деспота Кирилл почитал своим долгом,
вливать в обветшавшие изрядливо церковные мехи,
младую кровь людей культурныхъ и просвещённых,
а сам Валерий Новик шёл в Церковь,
не ради каръеры или хлеба куса,
а во имя только единого на потребу - высокого служения Идее.
Большего романтика и идеалиста,
коим и был добрый мой друг,
в церковных стенах
мне так больше и не довелось повстречать.
Православие его целиком было вычитано
из книг представителей парижского богословия,
отсюда и доминировавшие в нём
на протяжении 80-х,
чувства шока и страха.
Шока - от самой системы "духовного образования" -
зубрёжно - долбёжного,
провинциально местечкового.
К лекциям никто из преподавателей академии,
за исключением Ианнуария Иовлева да Августина Никитина,
заранее не готовился,
вместо связанного и дельного объяснения предмета,
преобладала диктовка,
а сама "профессура" как огня
боялась дополнительных вопросов,
ибо знание ими своего предмета,
лежащим пред их носом конспектом
собственно говоря и исчерпывалась.
Страха - поскольку само церковное гетто,
этим лакейским страхом
сверху донизу,
и было пронизано...

Вспоминая в очередную бессоную нощь,
своего доброго друга и сопечальника, отца Вениамина Новика,
ныне со своей немощной плотию,
распростёртого между жизнью и смертию,
и наши с ним бередящие душу
кухонные печалования,
достодолжно заметить,
что болезная мысль его,
всё время крутилась,
вокруг да около,
и невольственно возвращалась
к событиям 1 сентября 1997 года.
Именно тогда,
ректор Питерской духовной академии,
по прозванию Костя - Карлик,
поздравив академическую профессуру,
с началом нового учебного года,
следом сказал буквально следующее:
"А теперь я должен исполнить волю Его Святейшества:
игумен Вениамин Новик, встать!
Встать я сказал!
А теперь пошёл вон отсюда!
И чтоб ноги здесь твоей больше не было..."
Не знаю, точно ли именно так,
происходил сей церковный "суд линча",
но в болезной памяти игумена Вениамина,
происходившее запечатлелось именно так,
при гробовом молчании преподавательской корпорации,
когда ни одна душа,
Хама в ебискупском обличии,
не остановила и одёрнула:
"Русское Православие - разве это не организм,
до конца уже поражённый раковыми метастазами
всеобщего страха и раболепства,
и отторгающий от себя,
как инородное тело,
всех кто ими не заражён?"

В связи с критическим состоянием, тяжело болящего, игумена Вениамина Новика
http://kalakazo.livejournal.com/662037.html#comments,
один из моих ЖЖ-друзей в подзамочной записи пишет:
"Да... справедливость.. Ждал ли он ее? Что-то не помню. Рассказывал, как выбросили его за борт "системы". Лет 10 назад был одним из ведущих преподавателей, старшим инспектором в семинарии. И достаточно известным хотя бы по уникальной в нашей среде книги: "Христианство и демократия". В то
время готовился к принятию новый российский закон о религиозных организациях. Отец Вениамин даже не покритиковал, а просто послал куда-то в правительство свои замечания по проекту. Вот здесь безотказно сработала "симфония" - сие стало известно патриарху, который просто дал указания немедленно избавиться от "паршивой овцы", по его же выражению. Прямо с заседания ученого совета отец Вениамин и был с позором изгнан из семинарии. Именно изгнан... без всякого указа-приказа и прочих хотя бы формальных законных процедур. Уже потом удалось с трудом получить какую-то "исходящую" бумагу. Вместе с семинарией о. Вениамин утратил и место служения. Опять же без всяких указов. Просто преподаватели семинарии автоматически считаются клириками семинарского храма. Поэтому оказался он на улице не только как преподаватель, но и как священник. По всему было видно, что он крайне нуждается... когда, например, уезжал из Риги в Питер, то в дорогу взял привычный уже холостяцкий минимум - батон со сметаной, что ли... точно не помню, провожала... которая потом и рассказывала чуть ли не со слезами...
B после такого отношения к людям мы еще на что-то надеемся? Это же людоеды..."
Да, всё здесь до последнего слова, чистая правда.
Но не вся ещё, до конца горькая правда:
когда изгнанный из "системы" игумен Вениамин Новик,
реально нищий и по настоящему вечно голодный,
пытался в воскресный или праздничный день,
прийти в один из питерских соборов или просто храмов,
помолиться и послужить,
то завсегда, безо всякого исключения,
его встречал, всполошенный до самого что ни есть, неподдельного испугу, отец настоятель,
следующими словами:"А почему Вы собственно к нам пришли "помолиться"?
Ведь храмов то Питере, и без нашего, весьма много?"
И как сам игумен Вениамин, подобный страх мне и откомментировал:
"Порядки в нашей Церкви, как за "зоне"!
Сказал церковный "пахан": "Ату его!",
и все мигом вкруг меня разбежались..."

Умирает в больнице
добрый друг моей юности, игумен Вениамин Новик,
так и не дождавшись "справедливости".
Прошу, кто может и кто умеет
помолиться о нем.