1866
Дмитрий Сергеевич Мережковский
(окончание)
Некоторое время писатель безуспешно пытался связаться с Франко, диктатором Испании — страны, которая стала казаться ему возможным убежищем от «коммунистической экспансии» в Европу. При этом Мережковский осознавал опасность фашизма. Ещё в 1930 году он писал в одной из своих книг о Европе: «В нижнем этаже — пороховой погреб фашизма; в верхнем — советская лаборатория взрывчатых веществ, а в среднем — Европа, в муках родов: мир хочет родить, а рождает войну». Но возможная победа Гитлера в войне пугала Мережковского меньше, чем порабощение Европы большевиками. В отношении к фюреру впервые взгляды Гиппиус и Мережковского разошлись. Если для Гиппиус Гитлер всегда был «идиотом с мышь под носом» (об этом вспоминали Л.Энгельгардт и Н.Берберова), то Мережковский считал его удачным «орудием» в борьбе против «царства Антихриста», каковым считал большевизм. Осенью 1938 года, когда гитлеровская Германия аннексировала Австрию и захватила Судеты, а потом и Чехословакию, Мережковский и Гиппиус выступили с категорическим осуждением «Мюнхенского сговора». В июле 1939 года в гитлеровской Германии было запрещено издание «Жанны д’Арк». В Брюсселе, в издательстве «Петрополис», на русском языке вышел «Данте» — без посвящения и каких бы то ни было упоминаний Муссолини во вступительной статье. «Пакт о ненападении», заключённый 23 августа СССР и Германией, Мережковские сочли политическим абсурдом; Гиппиус назвала его «пожаром в сумасшедшем доме». Летом 1941 года, вскоре после нападения Германии на СССР, В. Злобин и его немецкая знакомая без ведома Гиппиус (предположительно, чтобы облегчить тяжелое материальное положение супругов) привели писателя на немецкое радио. Мережковский перед микрофоном произнес речь «Большевизм и человечество», в которой говорил о «подвиге, взятом на себя Германией в Святом Крестовом походе против большевизма». Писатель сравнил фюрера с Жанной д’Арк, призванной спасти мир от власти дьявола. «Он ощущал себя предтечей грядущего Царства Духа и его главным идеологом… Диктаторы, как Жанна д’Арк, должны были исполнять свою миссию, а Мережковский — давать директивы. Наивно? Конечно, наивно, но в метафизическом плане, где пребывал Мережковский, 'наивное' становится мудрым, а 'абсурдное' — самым главным и важным; так верил Мережковский», — вспоминал Ю.Терапиано.
Надеясь, что большевизм и национал-социализм уничтожат друг друга, в радиоречи Мережковский фактически повторил то, что писал с 1920 года:
«Большевизм никогда не изменит своей природы, как многоугольник никогда не станет кругом, хотя можно увеличить до бесконечности число его сторон… Основная причина этой неизменности большевизма заключается в том, что он никогда не был национальным, это всегда было интернациональное явление; с первого дня его возникновения Россия, подобно любой стране, была и остается для большевизма средством для достижения конечной цели — захвата мирового владычества.»
З. Гиппиус, «узнав об этом радиовыступлении, была не только расстроена, но даже напугана», — первой её реакцией стали слова: «Это конец». Она не ошиблась. Их подвергли остракизму, «сотрудничества» с Гитлером (заключавшегося лишь в одной этой радиоречи) Мережковскому не простили.
Последние дни Мережковского
1 сентября 1939 года начало Второй мировой войны супруги встретили в Париже. Незадолго до этого Мережковский передал Л. М. Лифарю рукопись эссе «Тайна русской революции». Летом американская киностудия Paramount и французская Association des Auteurs de Films приняли к постановке сценарий Мережковского «Жизнь Данте», но из-за начала войны съемки не состоялись. 9 сентября, опасаясь бомбардировок, Мережковские, вместе с десятками тысяч парижан выехали из Парижа и поселились в Биаррице на юге Франции. Проведя здесь три месяца (в обществе Г.В.Иванова и И.В.Одоевцевой, французских и английских военных), они вернулись в столицу, где провели зиму и весну 1940 года. В начале июня начались бомбардировки Парижа, супруги вновь «эвакуировались» в Биарриц, но 27 июня сюда вошли гитлеровцы, и осенью Мережковские вернулись в столицу, где некоторое время вынуждены были ночевать у знакомых и жить в приюте для беженцев. 14 августа 1940 года в Биаррице прошло чествование Мережковского по случаю его 75-летия под председательством Клода Фаррера, в комитет по организации которого входили П.Н.Милюков, И.А.Бунин, В.А.Маклаков и М.А.Алданов. Торжество принесло юбиляру и 7 тысяч франков: это позволило супругам снять виллу «El Recret». Здесь писатель успел завершить «Святого Иоанна Креста» и сразу же начал работать над «Святой Терезой Авильской» и «Маленькой Терезой».

Могила Дмитрия Сергеевича на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа недалеко от Парижа
Заклейменный русской эмиграцией за германофильство, писатель оказался в общественной изоляции. Между тем (как отмечает О. Волкогонова), саму речь Мережковского мало кто слышал: «Объективно, прогитлеровскими в ней были лишь процитированные выше слова, весь же остальной текст выступления был посвящён критике большевизма, заканчивалась же речь пламенными строками Гиппиус о России (совершенно несовместимыми с гитлеровскими планами славянского геноцида)». Вести о зверствах гитлеровских войск в России заставили Мережковского усомниться в своем выборе; незадолго до смерти он, по свидетельству близкого к кругу З.Гиппиус поэта В.А.Мамченко, осуждал Гитлера. Последние месяцы жизни Мережковский непрерывно работал: прочёл публичные лекции о Леонардо да Винчи и Паскале, пытался прочесть доклад о Наполеоне, но он был запрещён оккупационными властями. К июню 1941 года у Мережковских кончились деньги: выселенные из виллы за неуплату, они сняли на лето меблированные комнаты. В сентябре, одолжив деньги у знакомых, супруги вернулись в парижскую квартиру. Истощённый физически и морально, Мережковский до последних дней пытался работать над «Маленькой Терезой», но она так и осталась неоконченной. Мережковский скоропостижно скончался 7 декабря 1941 года от кровоизлияния в мозг. 10 декабря состоялись отпевание в православном храме Святого Александра Невского на улице Дарю и похороны на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа; здесь присутствовало всего лишь несколько человек, а могильный памятник был поставлен на подаяние французских издателей. Надгробие — белый обелиск, повторяющий контуры византийского православного храма, увенчанный маковкой с «восьмиконечным» православным крестом, — в нише своей имело изображение Пресвятой Троицы в обрамлении слов из прошения молитвы Господней: «Да приидет Царствие Твое».
Личная жизнь. Союз с Зинаидой Гиппиус
Первым серьёзным романтическим увлечением Мережковского была Л.К.Давыдова, дочь издательницы «Северного Вестника» А.А.Давыдовой. Летом 1885 года он совершил путешествие с семьей А.А.Давыдовой по Франции и Швейцарии, но этот любовный роман оказался неудачным. В январе 1889 года Мережковский вступил в брак с З.Н.Гиппиус, будущей поэтессой и писательницей, которая стала на всю жизнь его ближайшим другом, идейным спутником и «соучастницей духовных и творческих исканий». Союз Мережковского и Гиппиус — самый известный творческий тандем в истории русской культуры «серебряного века».

З.Гиппиус, 1900-е годы
Современники отмечали, что Мережковский и Гиппиус составляли единое целое, были неотделимы друг от друга. Сами супруги признавались, что часто не улавливали, кому именно из них принадлежит начало той или иной идеи. «Она ведь не другой человек, а я в другом теле», — писал Мережковский в письме к В.В.Розанову от 26 октября 1899 года. Они прожили вместе, как писала Гиппиус в своих мемуарах, «52 года, не разлучившись ни на один день». Необычным было уже начало этого союза. Едва только познакомившись, они стали встречаться ежедневно, в парке, причём втайне от окружающих. Каждый их разговор выливался в спор, но при этом стремительно способствовал осознанию полного единения. Секретарь Гиппиус В.А.Злобин отмечал, что та «…по неопытности — ведь ей всего девятнадцать лет» — не чувствовала «внутренней слабости» писателя, скрывавшейся за внешним блеском, которым он «ослепил» литературный Боржом, но признавал за Мережковским уникальную восприимчивость, способность ассимилировать идеи: «Он 'слушает порами', как она говорит, и по сравнению с ним она — груба. Но у неё — идеи, вернее, некая, ещё смутная, не нашедшая себе выражения реальность… Он к её стихам прислушивается внимательно и недаром так дорожит утренними с ней прогулками по боржомскому парку. Любит их и она. В этих прогулках, разговорах, даже ссорах — начало их сближения, того 'духовного брака', потомство от которого будет 'как песок морской'», — писал Злобин. Грань между «собеседованием» и любовным свиданием была в эти дни для двоих практически стёрта, — отмечал Ю.Зобнин.
З.Гиппиус так описывала их встречу 23 июля в Боржоме: «…Мне уже не раз делали, как говорится, «предложение»; еще того чаще слышала я «объяснение в любви». Но тут не было ни «предложения», ни «объяснения»: мы, и главное, оба — вдруг стали разговаривать так, как будто это давно было решено, что мы женимся и что это будет хорошо. Начал, дал тон этот, очень простой, он, конечно, а я так для себя незаметно и естественно в этот тон вошла, как будто ничего неожиданного и не случилось. З. Гиппиус» Венчание состоялось 20 января 1889 года практически без гостей. День свадьбы молодожены провели за чтением. Наутро Гиппиус, по собственному признанию, «забыла, что накануне вышла замуж». Многие исследователи отмечали «экспериментальный» характер их брака, необычность взаимоотношений. «Их брак не был обычным в обыденном понимании этого слова. Как и вся жизнь этих людей, он носил характер смелого эстетического и нравственного эксперимента», — отмечал Д.Чураков. Ю.Зобнин возражал против романтического представления о «необычной любви и необычном браке» Мережковских: история их супружеской жизни была, по его мнению, в чём-то, напротив, крайне банальной: относительная бесстрастность мужа, эмоциональная неудовлетворённость жены; его физическая отстранённость как реакция на её бурные романтические увлечения и — результат: «любовь, подобная вражде». При том, что гораздо больше поводов для ревности давала Гиппиус, именно её реакция на увлечения мужа вызывала ссоры, которыми омрачался союз. Самый большой скандал в семье вызвали отношения Мережковского с Е.И.Образцовой, его многолетней поклонницей. В начале апреля 1901 года она приехала в Петербург, и он неожиданно завязал с ней любовный роман, оправдывая своё «падение» теорией о «святости плоти». В конце июля 1902 года Образцова прибыла к супругам вновь: формально — чтобы стать пайщицей «Нового пути», в действительности — по причинам опять-таки романтическим. В конечном итоге Гиппиус со скандалом выставила её из дома Вспыхнувший осенью 1905 года внезапный роман Мережковского с поэтессой-«оргиасткой» Л.Н.Вилькиной, из-за которого в очередной раз чуть не рухнуло «троебратство», оказался его последним серьёзным увлечением «на стороне». Заранее предоставив друг другу полную романтическую свободу, супруги в какой-то мере принесли ей в жертву чувственную сторону союза: до самого конца совместного жизненного пути, ощущая полное духовное и интеллектуальное единение, они уже не испытывали друг к другу сильных чувств; страдали, с одной стороны — от невозможности жить друг без друга, с другой — от внутреннего взаимотторжения. Как следствие, в отношениях Мережковских сложилась «странная искусственность», обращавшаяся в «болезненную и неприятную игру», где муж, как отмечали многие мемуаристы, играл роль «пассивную, а то и страдательную».
Роли в семье
В.А.Злобин утверждал, что в браке с Мережковским «руководящая, мужская роль <принадлежала> не ему, а ей». Секретарь Гиппиус вспоминал: «Она очень женственна, он — мужественен, но в плане творческом, метафизическом роли перевёрнуты. Оплодотворяет она, вынашивает, рожает он. Она — семя, он — почва». О том же писала И.В.Одоевцева: «В их союзе они как будто переменились ролями — Гиппиус являлась мужским началом, а Мережковский — женским».
Вячеслав Иванов был уверен, что «З.Н. гораздо талантливее Мережковского… Многие идеи, характерные для Мережковского, зародились в уме З.Н., Д.С. принадлежит только их развитие и разъяснение». Похожие мнения высказывали Андрей Белый, Д.Философов, А.Карташев. Сама Гиппиус так характеризовала суть своих творческих отношений с мужем: «Случалось мне как бы опережать какую-нибудь идею Д.С. Я её высказывала раньше, чем она же должна была встретиться на его пути. В большинстве случаев он её тотчас же подхватывал (так как она, в сущности, была его же), и у него она уже делалась сразу махровее, принимала как бы тело, а моя роль вот этим высказыванием ограничивалась, я тогда следовала за ним…» По многочисленным свидетельствам, Гиппиус тяжело переживала смерть Мережковского. «Я умерла, осталось умереть только телу», — призналась она в 1941 году.
Характер и внешность
Исследователями творчества Д.С.Мережковского отмечалось, что во многом основные качества его личности сложились в детстве, под влиянием разнообразных домашних факторов, главным из которых был продолжительный внутренний конфликт с отцом. В. Розанов о внешности Мережковского
«…Следя за его сутуловатою, высохшею фигуркою, идущею небольшим и вдумчивым шагом, без торопливости и без замедления, «для здоровья и моциона», я подумал невольно: «так, именно так, — русские никогда не ходят! ни один!!» Впечатление чужестранного было до того сильно, физиологически сильно, что я, хотя и ничего не знал о его роде-племени — но не усомнился заключить, что так или иначе, в его жилах течет не чисто русская кровь. В ней есть несомненные западные примеси; а думая о его темах, о его интересах, невольно предполагаешь какие-то старокультурные примеси. Что-нибудь из Кракова или Варшавы, может быть из Праги, из Франции, через прабабушку или прадеда, может быть неведомо и для него самого, но в нем есть. И здесь лежит большая доля причины, почему он так туго прививается на родине, и так ходко, легко прививается на Западе.»
«Среди иноязычных». Д.С.Мережковский. Дмитрий Мережковский в детстве был «крайне возбудимым, впечатлительным мальчиком, болезненным и хрупким». Внешность он унаследовал от отца: невысокий рост, хрупкое телосложение, неправильные черты. Мальчик рано ушёл от общения с внешней средой во внутренний мир; сформирован последний был прежде всего миром литературы, к которому он рано приобщился. С детства, как отмечает Ю. Зобнин, одиночество «…обживалось им в качестве единственно комфортной формы существования». Многие мемуаристы и критики говорили о рано сложившемся «кабинетном характере» личности Д.С.Мережковского. Если верить А.Белому, другу юности Мережковского, последний был холодным, рассудочным человеком и работал только «от головы», по «выстрелу пушки сверяя свой рабочий режим». Мережковского обвиняли в сухом интеллектуализме, холодности, схематизме, «головном» характере творчества, в отрешенности от «живой жизни» во имя культурно-мифологических «химер». При этом многих озадачивало очевидное противоречие между «рассудочностью» творчества писателя и буйством скрытых страстей. Александр Блок о романе Мережковского «Александр I» писал в дневнике: «Писатель, который никого никогда не любил по-человечески, — а волнует. Брезгливый, рассудочный, недобрый, подозрительный даже к историческим лицам, сам себя повторяет, а тревожит. Скучает безумно, так же как и его Александр I в кабинете, — а красота местами неслыханная…». Похожую мысль высказывал В.В.Розанов. Толкуя писательский дар Мережковского как умение «набивать пустоту» (мыслями, чувствами и т. д.) он заключал: «О, как страшно ничего не любить, ничего не ненавидеть, все знать, много читать, постоянно читать и наконец, к последнему несчастию, — вечно писать, то есть вечно записывать свою пустоту и увековечивать то, что для всякого есть достаточное горе, если даже и сознается только в себе».
Мережковский, как вспоминали современники, мог быть сильным и опасным противником в любой дискуссии. Он обладал редким ораторским даром; «говорил, как бы думая вслух — спокойным, всем слышным голосом, почти не делая жестов» и умел вовремя бросать убийственные для оппонента реплики. «Личное обаяние, то, что французы называют charm'ом, у него вообще было очень велико… Это было связано с огромной его культурой и с его редким ораторским талантом… Его вечная напряжённая умственная работа чувствовалась каждым и придавала редкий духовный аристократизм его облику.» — М.А.Алданов о Д.С.Мережковском. Г.Адамович, хорошо знавший Мережковского в эмиграции, писал о безотчётной непримиримости последнего ко всякому проявлению русского дружеского «панибратства», даже самого невинного: «…Наши отечественные рубахи-парни и души нараспашку всех типов неизменно шарахались от него, как от огня». При этом он притягивал людей: «Никого он не 'занимал', не 'развлекал': он просто говорил весело, живо, интересно — об интересном. Это останавливало даже тех, кто ничем интересным не интересовался», — вспоминала З.Гиппиус. Основными чертами характера Мережковского, сформировавшими его писательский стиль и отношение к делу, были чрезвычайная скрупулёзность и дотошность; «европеизм» и «кабинетность» таланта. «Ко всякой задуманной работе он относился с серьезностью, я бы сказала, учёного. Он исследовал предмет, свою тему, со всей возможной широтой, и эрудиция его была довольно замечательна», — вспоминала З.Гиппиус в книге «Дмитрий Мережковский», опубликованной в 1951 году. Выразительный портрет внешности и характера «двуликого» Мережковского оставил Андрей Белый:
«Если бы два года тому назад вы прошли около часу в Летний сад в Петербурге, вы встретили бы его, маленького человека с бледным, белым лицом и большими, брошенными вдаль глазами… Он прямой как палка, в пальто с бобровым воротником, в меховой шапке. Высокое его с густой, из щек растущей каштановой бородкой лицо: оно ни в чём не может остановиться. Он в думах, в пурговом хохоте, в нежном, снежном дыме. Мимо, мимо проплывал его силуэт, силуэт задумчивого лица с широко раскрытыми глазами — не слепца: все он видит, все мелочи заметит, со всего соберёт мед мудрости… Его лицо тоже символ. Вот он проходит — подойдите к нему, взгляните: и восковое это, холодное это лицо, мертвое, просияет на мгновение печатью внутренней жизненности, потому что и в едва уловимых морщинах вокруг глаз, и в изгибе рта, и в спокойных глазах — озарение скрытым пламенем бешеных восторгов; у него два лица: и одно, как пепел; и другое, как осиянная, духом сгорающая свеча. Но на истинный лик его усталость мертвенная легла трудом и заботой. Отойдите — и вот опять маска. И нет на ней печати неуловимых восторгов неугасимых… Если бы мы подошли к нему здесь, в Летнем саду, посмотрел бы на нас он холодным, неприязненным взором, поклонился бы сухо, сухо.» — А. Белый. Арабески. Мережковский. Силуэт.
У Мережковского не было друзей. Отчасти (замечала З.Гиппиус в воспоминаниях) «…это шло от него самого. Он был не то что скрытен, но как-то естественно закрыт в себе, и даже для меня то, что лежало у него на большой глубине, приоткрывалось лишь в редкие моменты». Задаваясь тем же вопросом, который некогда сформулировал А.Блок («Почему все не любят Мережковского?»), О.Михайлов замечал: «…Он как будто никого не устраивает. Особое положение Мережковского отчасти объясняется глубоким личным одиночеством, которое он сам превосходно сознавал, пронеся его с детских лет и до кончины». Известны строки из доверительной переписки Мережковского с Л.Н.Вилькиной: «Я страшно стыдлив, неимоверно робок, до глупого застенчив, и от этого происходит то, что Вам кажется моей неискренностью. О самом моем глубоком я совсем, совсем не могу говорить». Биограф Ю.В.Зобнин делает вывод: перед нами — «…легко узнаваемый тип российского неприкаянного художника-неудачника… очень неуверенного в себе, вечно мятущегося, подчас — нелепого, подчас — наивного и сверх меры наделенного сугубо русским талантом — хроническим 'неумением жить'».
Мировоззрение и философия Мережковского
Мережковский-философ начинал в 1880-х годах на позициях позитивизма. Предполагалось, что здесь сказалось влияние брата (впоследствии — известного учёного) и университетской среды. Разочаровавшись в позитивизме, Мережковский, как отмечалось исследователями, не порвал с ним окончательно: он перешёл на религиозные позиции, своеобразно развив «…субъективно-идеалистические тенденции, которыми <был> так богат позитивизм рубежа веков, причём, в особенности, российский».
Д.Мережковский о символизме
«Мысль изреченная есть ложь». В поэзии то, что не сказано и мерцает сквозь красоту символа, действует сильнее на сердце, чем то, что выражено словами. Символизм делает самый стиль, самое художественное вещество поэзии одухотворенным, прозрачным, насквозь просвечивающим, как тонкие стенки алебастровой амфоры, в которой зажжено пламя...
...Жадность к неиспытанному, погоня за неуловимыми оттенками, за темным и бессознательным в нашей чувствительности - характерная черта грядущей идеальной поэзии. Ещё Бодлер и Эдгар По говорили, что прекрасное должно несколько удивлять, казаться неожиданным и редким. Французские критики более или менее удачно назвали эту черту импрессионизмом...
Таковы три главных элемента нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности. — «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы»
Практической (в литературоведении) реализацией этой эволюции явился для Мережковского символизм, а также новый, «субъективно-художественный метод», провозглашённый и обоснованный им в лекции «О причинах упадка и о новых течениях современной русской культуры». Сутью предложенного Мережковским подхода был «отказ от рационального и переориентация на интуитивное». С этих пор Мережковский уже достаточно резко отзывался о «мёртвенном позитивизме», в противовес ему предлагая положиться «на одухотворённость символов, говорящих об окружающем мире неизмеримо больше и точнее», поскольку символ — это иносказательное откровение о сущем, тогда как «мысль изречённая есть ложь». Мережковский (согласно Д.Чуракову) прошёл весь путь за основоположником позитивизма О.Контом, провозгласив «смерть метафизики» и противопоставив познаваемый мир материи миру образов, символов, духа. Разница состояла лишь в том, что если Конт стал применять новые установки к области науки, то Мережковский — к области литературы и литературной критики.
«Третий Завет»
Выработанная Д.С.Мережковским (в творческом сотрудничестве с З.Н.Гиппиус) концепция «нового религиозного сознания», многими воспринятая как культурно-религиозный ренессанс Серебряного века, в равной степени противостояла и материализму, и церковной христианской традиции. Заимствовав основы своей теории у итальянского богослова XII века аббата Иоахима Флорского, Мережковский развил концепцию, согласно которой на смену двум первым заветам (Ветхий завет Бога-отца и Новый Завет Бога-сына), должен прийти Третий Завет — Святого Духа; «завет Свободы вослед заветам Закона и Благодати». В первом Завете (как считали Мережковские), «открылась власть Божья, как истина»; во втором — «истина, как любовь;» в третьем и последнем — «любовь, как свобода». В этом последнем царстве «произнесено и услышано будет последнее, никем ещё не произнесенное и не услышанное имя Господа Грядущего: Освободитель». Третий Завет должен был стать, по их мнению, религией Святого духа, своеобразным синтезом «правды о земле» (язычества) и «правды о небе» (христианства). Таким образом, по Мережковскому, исполнением «сокровенной Тайны Святой Троицы» исторический процесс замкнёт начало с концом и настанут «новое небо и новая земля» обетованного в Апокалипсисе, библейской Книге Откровения. В этом контексте Мережковский рассматривал духовную историю человечества как противостояние двух «бездн»: «бездны плоти» (воплощённой в язычестве) и «бездны духа» (христианский бесплотный аскетизм), двух несовершенных начал, стремящихся к синтезу через «духовную революцию» — в будущей «новой Церкви». Эту церковь Мережковский и Гиппиус именовали «Церковью Третьего завета». Мережковский осознавал себя «пророком» нового религиозного сознания и выстраивал свои концепции в соответствии с троичным законом диалектики (конфликт тезиса и антитезиса; завершение — синтезом). Общая и основная идея, на которой базировались религиозные концепции Мережковского, состояла в необходимости обновления традиционного христианства. В. Розанов, говоря о религиозно-философских работах Мережковского, отмечал: «…Всё талантливое и вдохновенное, наконец просто всё искреннее, одно за другим отталкивалось от себя «подлинными христианами»… <Задачей Мережковского было> …выпустить Евангелие в окружении нового комментария: заметить, подчеркнуть и дать истолкование бесчисленным изречениям Спасителя и событиям в жизни Его, которые до сих пор или не попали на острие человеческого внимания, или истолковывались слишком по-детски, или, наконец, прямо перетолковывались во вкусе и методе старых фарисеев и книжников…». — «Среди иноязычных (Д.С.Мережковский)»
Плоть и вопросы пола
Развитие идеи о том, что язычество «утверждало плоть в ущерб духу», а церковное христианство выдвинуло аскетический идеал «духа в ущерб плоти» привело (согласно Н. О. Лосскому) к тому, что важнейшее место в философии Мережковского занял вопрос «плоти». По Мережковскому именно «через пол» достигается высшее единство: «Я сознаю себя в моем собственном теле — это корень личности; я сознаю себя в другом теле — это корень пола; я сознаю себя во всех других телах — это корень общества». Отметив, что на одном из древних языков Библии, арамейском, слово «дух» («Rucha») — женского рода, и сославшись на одну из аграфа (неканонических сказаний о Богоматери) Мережковский оригинально интерпретировал Дух в православной троице, отождествив его с Божьей Матерью. Святая Троица по Мережковскому это Отец, Сын и Мать-Дух. Третий завет, таким образом, будет царством духа-матери, «пламенной заступницы холодного мира» («Иисус Непознанный», 112).
Идеал Бога как единство мужской и женской природы он переносил и на своё понимание человека. Разделение на два пола является, с точки зрения Мережковского, симптомом распада личности. Для Мережковского идеал личности (в этом с ним были согласны Вл.Соловьев и Н.Бердяев) — это некое двуполое существо, мужчина-женщина («Тайна трёх», страница 187). Отмечалось, что большое взаимовлияние друг на друга оказывали Мережковский и В.В.Розанов, также придававший вопросам пола большое значение. «Мережковский некогда провозгласил Розанова русским Ницше. Розанов несомненно предопределил подход Мережковского к христианству, привил ему христианские темы в своей постановке», писал Н.Бердяев. По формулировке Лосского, идеал Мережковского — «не бестелесная святость, но святая плоть, Царство Божие, в котором осуществляется мистическое единство тела и духа». Вся его религиозная философия «основана на идее христианства как религии любви и, следовательно, свободы». Это сочетание любви и свободы «приближает его вплотную к религиозно-философскому движению, начало которому было положено Владимиром Соловьевым». Новизна и великое дело Мережковского заключалось в том, что он положил задачею соединить, слить остроту и остроту, острое в христианстве и острое в язычнике… Открыть (перефразирую задачу так) в «величайшей добродетели» — «соблазнительный порок», а в «соблазняющем пороке» — «величайшую добродетель». — В.Розанов. «Среди иноязычных (Д.С.Мережковский)» В модернизированном христианстве по Мережковскому должны были исчезнуть монашество и аскетизм, а искусство должно стать не только освященным, но и принятым «внутрь» религии. Цель исторического процесса, считал он, состоит в соединении плоти и духа, синтезу религии и культуры; осуществлении «царства Божиего не в потустороннем мире, а здесь, на земле».
Отношение к революции. Религиозный анархизм
Установление «царствия Божьего на земле» по Мережковскому должно сопровождаться катастрофами, прежде всего — «революцией духа», в результате которой религия должна будет принять и освятить человеческую плоть, человеческое творчество, свободу человека на бунт. «Лишь постольку мы люди, поскольку бунтуем»; в этой идее Мережковского многие усматривали предвосхищение одной из тем французского экзистенциализма. Революция должна была привести, по мысли Мережковского, к полному разрыву религии и государства, к соединению народа и интеллигенции и, в конечном итоге, к установлению христианской безгосударственной общественности. В открытом письме Н. Бердяеву Мережковский так сформулировал своё анархическое кредо:
«Христианство есть религия Богочеловечества; в основе всякой государственности заложена более или менее сознательная религия Человекобожества. Церковь - не старая, историческая, всегда подчиняемая государству или превращаемая в государство, - а новая, вечная, истинная вселенская Церковь так же противоположна государству, как абсолютная истина противоположна абсолютной лжи... Д.Мережковский — Н.А.Бердяеву.»
Одна из исследователей творчества Мережковского, Б. Розенталь так излагала его позицию: «Право само по себе есть насилие… Разница между законной силой, которая держит насилие в ‘резерве’, и актуальным насилием — только дело степени, и то, и другое — грех. Автократия и убийство есть лишь крайние формы проявления силы». При этом Мережковские выступали против насилия, в чём пытались убедить Б.Савинкова, одно время — своего близкого знакомого. Они видели путь к изменению мира через духовное преображение человека. Следуя идее о том, что Библия дает революционную (катастрофическую) трактовку хода истории (когда утверждается «преодоление внешнего закона причинности внутреннею свободою, а история предстает как цепь различных катастроф и потрясений»), Мережковский делает вывод о том, что религия и революция — неразделимые понятия. При этом (в отличие от «веховцев», с которыми он спорил) Мережковский определял революцию не как политический процесс, а как тотальное преображение мира, опираясь на «духовное народничество» (которое многие ассоциировали с сектантством). В работе «Революция и религия» Мережковский писал: «Сила великого русского раскола-сектантства, этой религиозной революции, … должна соединиться с ныне совершающейся в России революцией социально-политической». Мережковский считал, что государство и церковь должны будут исчезнуть. К концу жизни он стал склоняться к экуменизму, полагая, что будущее христианство «Третьего Завета» станет синтезом принципов Петра, Павла и Иоанна (то есть католичества, протестантизма и православия). При этом сам он был революционером лишь «эстетическим». Критиковавший самодержавие и государственность Мережковский не принял обе русских революции в их практическом воплощении («пугачёвщине»), увидев в них приход отнюдь не «апокалиптического Христа», но той «демонической силы Антихриста», которая, покинув самодержавие и православие, расцвела в большевизме.
Значение творчества Д.С.Мережковского
Оценки исторического значения творчества Д.С.Мережковского в течение последних ста лет неоднократно менялись. Исследователи называли Мережковского в числе тех немногих классиков мировой литературы, которые «…постигаются в процессе отторжения общественным мнением», упоминая его в одном ряду с маркизом де Садом, Ф. Ницше и Генри Миллером.
Е.Евтушенко, назвал Мережковского «диссидентом нового типа — всенаправленным», который «…оказался в опале у всех, кто считал себя блюстителем морали и порядка»: Царское правительство считало Мережковского подрывателем государственных основ, столпы официального православия — еретиком, литературные академики — декадентом, футуристы — ретроградом, а будущий пламенный идеолог мировой революции Лев Троцкий — реакционером. Участливое мнение Чехова о Мережковском осталось не-услышанным: «…верует определенно, верует учительски…» — Е. Евтушенко, «Дмитрий Мережковский. Между Шариковым и Антихристом» «В России меня не любили и бранили; за границей меня любили и хвалили; но и здесь, и там одинаково не понимали моего», — писал Мережковский Бердяеву.
Редкие эрудиция, учёность, писательское дарование и оригинальный стиль признавались современниками безоговорочно. Мережковский был объективно одним из самых образованных людей в Петербурге первой четверти XX столетия, о чём, в частности, говорил Н.Бердяев. К.И.Чуковский, анализируя в одной из своих ранних критических работ плачевное состояние российской культуры, «зубрами» среди «духовных босяков» называл «несколько культурных людей» в литературе, замечая: «мифическим существом, загадочным, непостижимым представляется нам культурнейший из них — Д.С.Мережковский». Мережковский («певец культуры и её пленник»), согласно О. Михайлову, «…походил на сложившийся уже в Европе тип художника-эссеиста, который явили нам Анатоль Франс, Андре Жид, Стефан Цвейг» и был, возможно, «первым у нас на Руси кабинетным писателем-европейцем».
Д.С.Мережковский одним из первых сформулировал основные принципы русского модернизма и символизма, отделив их от эстетики декаданса. По словам современного исследователя творчества Мережковского И.В Корецкой, его труды стали «своеобразной энциклопедией» для идеологии символизма: «…отсюда брали начало многие идеалистические воззрения символистов в области историософии, социологии, эстетики, морали». Он же вошёл в историю как основоположник нового для русской (и, как полагают некоторые, мировой) литературы, жанра: историософского романа. Классиков экспериментального романа (А.Белого, А.Ремизова, Т.Манна, Дж.Джойса) некоторые исследователи относят к числу последователей Мережковского. Именно благодаря Мережковскому с 1900-х годов изменился сам статус исторического романа. Наследие Мережковского отразилось в романистике В.Брюсова, А.Толстого, М. Булгакова, М.Алданова. Вслед за Вл. Соловьевым (и одновременно с В. Розановым) Мережковский стал пионером религиозно-философского подхода к анализу литературы. Он «…сделал очень много для формирования символистского образа классической традиции»; такие его произведения, как «Вечные спутники» (1897) и «Л.Толстой и Достоевский» (1901—1902), воспринимались как «ярчайшие литературные события» и оказали определяющее влияние на развитие критики литературоведения XX века. Идеями Мережковского были в разное время увлечены поэты А.Белый, А.А.Блок и В.Я.Брюсов, философы Н.А.Бердяев, А.А.Мейер, Г.Риккерт и Ф.А.Степун, психиатр 3.Фрейд, политики И.И.Бунаков-Фондаминский, А.Ф.Керенский и Б. В. Савинков, его романами восхищался историк и юрист М.М.Ковалевский. Высоко ценил дар Мережковского А.П.Чехов: в 1902 году он внёс предложение присвоить писателю звание почётного академика российской Академии наук. Немецкий поэт-экспрессионист Г.Гейм называл Д.Мережковского одним из своих любимых писателей. Томас Манн назвал Мережковского «гениальнейшим критиком и мировым психологом после Ницше». Трилогия «Христос и Антихрист» обеспечила писателю особое место в истории литературы: он вошёл в неё как создатель нового типа мировоззренческого «романа мысли», дав литературе модернизма «образец романного цикла как особой повествовательной формы и способствовал становлению того типа экспериментального романа», который впоследствии получил бурное развитие в лучших произведениях А.Белого и Ремизова, а в Европе — Дж.Джойса и Т.Манна. Отмечалось, что Мережковский был выдающийся эссеист и «блестящий мастер цитаты». В истории русской критики (согласно о. А.Меню) «никто не мог в такой мере великолепно владеть цитатой: иногда кажется, что он жонглирует ими, как опытный циркач, всегда находя под рукой необходимое место». Иногда Мережковского упрекали в склонности непрерывно возвращаться к одним и тем же идеям и темам; другие отмечали, что таким был «стиль начала века»; состоявший в стремлении (свойственном, например, Андрею Белому), повторять «музыкальную настроенность, музыкальную фразу, начиная с одного и кончая этим же», возвращаясь постоянно к одним и тем же темам. Значение Д. Мережковского для русской духовной и художественной культуры, согласно О.Дефье, заключалось прежде всего, в «стремлении найти путь к преодолению кризисных процессов, которые были вызваны исчерпанностью авторитета исторической церкви». Однако, такой подход порождал и противоречения: как писал Бердяев, «бессилие внутренне разрешить религиозные проблемы, творчески раскрыть новое, небывшее, пророческое <приводило> Мережковского к вечному ожиданию откровения духа, откровения трансцендентного, а не имманентного, к перенесению центра тяжести вовне».
Критика взглядов и творчества Мережковского
При том, что все отмечали новаторство, дарование и глубину произведений Мережковского, у современников, «как до революции, так и в эмиграции, <он> получал по большей части весьма критические оценки». В книге «Начало века» Андрей Белый, дав гротескную картину выступления Мережковского в зале Московского университета, замечал, что «его откровения казались философам и профессорам нелепыми, а сам он был чужд академической среде». Проза Мережковского, «насыщенная культурными аллюзиями, мифологическими подтекстами и интеллектуальными конструкциями», стилистически и формально оказывалась вполне общедоступной, а порой и доходила до «границы словесности сугубо массовой». Однако при этом, как отмечалось, художественный мир писателя «всегда оставался закрытым, герметичным для непосвященного большинства». «В борьбе за своё самосохранение Мережковский отгородился от всех и строил себе свой личный храм, изнутри себя. Я и культура, я и вечность — вот его центральная, его единственная тема…», — писал в 1911 году Л.Троцкий.
Критиками отмечалась непоследовательность писателя в отношении ключевых вопросов современности (христианство, самодержавие, революция, России); «раздвоение, характерное для личности и творчества писателя» непрерывно порождало «метафизические противопоставления» в его творчестве и метания из одной крайности в другую как в творчестве, так и в жизни. В.Розанов, критикуя выступление Мережковского в 1909 году в Религиозно-Философском обществе на тему любви и смерти, писал: «Мережковский есть вещь, постоянно говорящая, или скорее совокупность сюртука и брюк, из которых выходит вечный шум… Для того чтобы можно было больше говорить, он через каждые три года вполне изменяется, точно переменяет все белье, и в следующее трёхлетие опровергает то, что говорил в предыдущее». Н.Минский, отмечая непревзойдённое умение Мережковского использовать первоисточники, считал, что тот использует свой дар в узких целях:
«Благодаря этому необычайному мастерству, критические этюды Мережковского на первый взгляд кажутся блестящими манёврами, парадами мыслей и слов, но… В них нет главного достоинства критики — искания в разбираемом писателе его индивидуальных, неповторяемых, неожиданных черт. Мережковский, наоборот, находит в писателе лишь то, чего ищет, свои же вопросы получает перечеканенными в ответы.»
Негативно относились к деятельности Д.С.Мережковского религиозные философы С.Н.Булгаков, П.А.Флоренский и Л Шестов. «Глубоко не литературным явлением» считал Мережковского литературовед, теоретик формальной школы В Б.Шкловский, критик Р.В.Иванов-Разумник видел в нём «великого мертвеца русской литературы», а К.И.Чуковский считал Мережковского «книжником», которому «до страшных пределов чужда душа человеческая и человеческая личность». Резкое отторжение в эмигрантской среде вызывала лояльная позиция Д.Мережковского в отношении фашистских диктаторов. Ирина Одоевцева в книге «На берегах Сены» (Париж, 1983), писала: «…Он всю жизнь твердил об Антихристе, и когда этот Антихрист, каким можно считать Гитлера, появился перед ним, — Мережковский не разглядел, проглядел его». Социал-демократическая, а затем советская критика всегда отрицательно относились к Мережковскому. Согласно «Литературной энциклопедии» (1934), художественное творчество Мережковского эмигрантского периода «является ярким примером идейной деградации и культурного одичания белой эмиграции», а «в плане литературного наследства творчество <Мережковского> реакционное от начала до конца, представляет безусловно отрицательную величину». Творческое наследие писателя (как отмечал А.Николюкин) — начиная со статьи Л.Троцкого «Мережковский», вошедшей затем в программную книгу последнего «Литература и революция», и до 1980-х годов — представлялось в карикатурном виде. Определение, данное М.Горьким в 1928 году — «Дмитрий Мережковский, известный боголюбец христианского толка, маленький человечек, литературная деятельность которого очень напоминает работу пишущей машинки: шрифт читается легко, но бездушен, и читать его скучно»)[66], — стало для советской литературной критики основополагающим и не менялось в течение десятилетий. Не только творчество Мережковского, но и его имя в советское время было не просто забыто, но забыто «агрессивно». Произведения писателя не переиздавались, само имя его находилось «под негласным полузапретом». Даже в университетских курсах литературы и в академических трудах «адекватная оценка роли Мережковского в литературном процессе, объективный анализ его критического наследия были практически невозможны». Интерес к писателю и его творчеству в России стал возрождаться лишь в начале 1990-х годов.
БИБЛИОГРАФИЯ
Романы
«Христос и Антихрист»: «Смерть богов. Юлиан Отступник» (1895); «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» (1901); «Антихрист. Пётр и Алексей» (1904—1905). «Царство Зверя»: «Павел I» (1908); «Александр I» (1911—1913); «14 декабря» (1918). Дилогия о примордиальном Христианстве: «Рождение богов. Тутанкамон на Крите» (1924); «Мессия» (1926—1927). Итальянские новеллы: «Рыцарь за прялкой» (1895); «Святой Сатир» (1895); «Из Анатоля Франса» (1895); «Любовь сильнее смерти» (1896); «Наука любви» (1896); «Железное кольцо» (1897); «Превращение» (1897); «Флорентийская новелла XV века» (1897); «Хроника XVI века»; «Микеланжело».
Философские и религиозные произведения
Трилогия о Троице и примордиальном христианстве: «Тайна Трех: Египет и Вавилон» (1925); «Тайна Запада: Атлантида- Европа» (1930); «Иисус Неизвестный» (1932—1934). «Лица святых от Иисуса к нам»: «Павел. Августин» (1936); «Святой Франциск Ассизский» (1938); «Жанна д’Арк и Третье Царство Духа» (1938). «Испанские мистики» (1940—1941): «Святая Тереза Иисуса»; «СвятойИоанн Креста»; «Маленькая Тереза».
Исторические эссе
Дилогия о государственных деятелях: «Наполеон» (1929); «Данте» (1939). «Реформаторы»: «Лютер»; «Кальвин»; «Паскаль».
Поэзия: «Стихотворения, 1883—1887» (1888); «Символы. Песни и поэмы» Санкт-Петербург, Издательство А.С.Суворина (1892); «Новые стихотворения» (1891—1895); «Собрание стихов» (1904, 1910). Критика и публицистика: «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1892); «Вечные спутники» (1897); «Лев Толстой и Достоевский» (1901—1902); «Гоголь и чёрт» Москва, 1906, она же «Гоголь. Творчество, жизнь и религия»» (1909); «Чехов и Горький»; «Пушкин»; «М.Ю.Лермонтов. Поэт сверхчеловечества»; «Грядущий хам» (1905), сборник статей; «Царь и революция» (1907), сборник статей; «Не мир, но меч; К будущей критике христианства» (1908); «Было и будет. Дневник» (1910—1914); «Невоенный дневник» (1914—1916); «Больная Россия» (1906); «В тихом омуте»; «Лица»; «Акрополь»; «Россия и большевизм»; «Царство Антихриста». Драматургия: «Борис Годунов» (киносценарий); «Данте» (киносценарий); «Будет радость»; «Гроза прошла»; «Маков цвет»; «Митридан и Натан»; «Осень»; «Романтики»; «Царевич Алексей»; «Юлиан-Отступник». Переводы: Переводы из Эдгара Аллана По. «Ворон». Поэма (1890); «Легеля». Фантастическая новелла (1893); «Гете. Фауст. Пролог на небесах» (1892), перевод с немецкого; «Из книги Та-Хио (Великая наука)»; «Из книги Чунг-Юнг (Неизменность в середине)»; «Из книги Лунь-Ю (Беседы мудрецов)»; «Из книги Менг-Тсе (Менция)»; Софокл «Эдип-царь» («Вестник иностранной литературы», № 1-2, 1894). Адреса в Санкт-Петербурге: Литейный проспект, 24 (по улице Пестеля — 27, по улице Короленко — 14); Потемкинская улица, дом 7. Литература: Андрущенко Е. Властелин «чужого»: текстология и проблема поэтики Д.С.Мережковского. Москва: Водолей, 2012. — 248 страниц., ISBN 978-5-91763-129-5; Д.С.Мережковский: литератор, религиозный философ, социальный экспериментатор: 150 лет со дня рождения, 75 лет со дня смерти, 95-летие пребывания в Варшаве // Toronto Slavic Quarterly. Academic Electronic Journal in Slavic Studies. 2016. № 57; Зобнин Ю.В. Дмитрий Мережковский: жизнь и деяния. — Москва: Молодая гвардия, 2008. — 435 страниц, лист иллюстраций. — (Жизнь замечательных людей; Выпуск 1291 (1091)). ISBN 978-5-235-03072-5; Мережковский, Дмитрий Сергеевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: в 86 томах (82 тома и 4 дополнительных) — Санкт-Петербург, 1890—1907; Мережковский / В.В.Сербиненко // Новая философская энциклопедия : в 4 томах / председатель научно-редакционного совета В.С.Стёпин. — 2-е издание, исправленное и дополненное. — Москва : Мысль, 2010. — 2816 страниц; Плеханов Г.В. О так называемых религиозных исканиях в России. Статья третья «Евангелие от декаданса» // Современный мир № 12, 1909 г.; Рыков А.В. Сумерки Серебряного века. Политика и русский религиозный модернизм в романе Д.С.Мережковского «Наполеон» // Studia Culturae. 2016. Выпуск 1 (27). Страницы 9-17; Холиков А. Дмитрий Мережковский: Из жизни до эмиграции: 1865—1919. Санкт-Петербург.: Алетейя, 2010. 152 страницы; иллюстрацмм. ISBN 978-5-91419-341-3; Холиков А. Основные научные работы о Д.С.Мережковском: материалы к библиографии // Вестник ПСТГУ III: Филология. 2011. Выпуск 2 (24). Страницы 107—167; Холиков А. Мережковсковедение: становление, развитие и современное состояние // Библиография. 2011. № 4. Страницы 114—122. [В приложении к статье приводится список публикаций эпистолярного и связанного с ним наследия Д.С.Мережковского; Холиков А. Исследовательские возможности текстологии: случай Д.Мережковского // Вопросы литературы. 2013. № 4. Страницы 40 — 74; Холиков А. Прижизненное полное собрание сочинений Дмитрия Мережковского: Текстология, история литературы, поэтика. Москва; Санкт-Петербург : Нестор-История, 2014. — 344 страницы., ISBN 978-5-446-90256-9; Черников И.Н. Тема Петербурга в историософской трилогии Д.С.Мережковского «Царство зверя». Рекомендованная литература: Д.С.Мережковский: писатель — критик — мыслитель: Сборник статей / Редакторы-составители О.А.Коростелев, А.А.Холиков. Москва: Издательство «Дмитрий Сечин», Литфакт, 2018. — 687 страниц. (Библиотекаа «Литературные наследства». Новая серия. Выпуск 3).


1866
Шарль Жан Этьен Густав Никола де ла Валле-Пуссен (французское имя — Charles Jean Étienne Gustave Nicolas de la Vallée Poussin; иногда его фамилию пишут без дефиса — Валле Пуссен)
бельгийский математик, известный своими глубокими результатами в теории чисел, математическом анализе и других областях математики. Член Бельгийской академии наук (1909). Член-корреспондент Парижской (1945), Римской и Папской академий наук, почётный доктор университетов Парижа, Торонто, Страсбурга, Осло, Мадрида, Неаполя, Бостона. Родился в Лёвене, северная Бельгия. Окончил Высшее техническое училище в Брюсселе, затем слушал лекции в Лёвенском университете, где его отец преподавал минералогию и геологию. С 1891 года, после защиты диссертации — сотрудник университета (помощник профессора на кафедре математического анализа), с 1897 года — профессор. В 1914 году, когда Лёвен штурмовала германская армия, Валле-Пуссен уехал в США, где его пригласили преподавать в Гарвардском университете. По окончании войны он вернулся в Европу, некоторое время преподавал в парижской Сорбонне, затем снова занял свою кафедру в Лёвене. Когда в 1920 году был учреждён Международный математический союз, Валле-Пуссен стал его первым президентом. В 1930 году за выдающиеся научные заслуги бельгийский король присвоил Валле-Пуссену титул барона. Умер в Ватермаль-Буафор, Бельгия, от осложнений после перелома плеча 2 марта 1962 года.
Научная деятельность
Диапазон исследований Валле-Пуссена чрезвычайно широк — теория чисел, теория множеств, математический анализ, тригонометрические ряды, теория приближения функций полиномами, теория потенциала. Одновременно с Ж.Адамаром он доказал в 1896 году улучшенный асимптотический закон распределения простых чисел и уточнил результаты П.Л.Чебышёва относительно асимптотического поведения функции распределения. Доказал предположение А.М.Лежандра о числе простых чисел, меньших заданного. В комплексном анализе Валле-Пуссен изучал конформные отображения многосвязных областей, квазианалитические функции, свойства дзета-функции Римана, методы интегрирования ряда Лорана. Его именем назван один из методов суммирования числовых рядов (1908). Валле-Пуссен дал определение обобщённой симметрической производной (производная Валле-Пуссена). В 1911 году опубликовал признак точечной сходимости ряда Фурье. Валле-Пуссен подготовил и опубликовал ряд учебных пособий, в том числе курсы по анализу и теоретической механике. Эти книги многократно переиздавались и были переведены на многие языки, в том числе на русский. Труды в русском переводе: Валле-Пуссен Ш.-Ж. Курс анализа бесконечно малых. // Перевод Г.М.Фихтенгольца. — В 2 томах — Москва—Ленинград: ГИТТЛ, 1933; Валле-Пуссен Ш.-Ж. Четыре лекции о квази-аналитических функциях действительного переменного // Успехи математических наук, 1938. — Выпуск 5; Валле-Пуссен Ш.-Ж. Лекции по теоретической механике, в двух томах. — Москва: Государственное издательство иностранной литературы, 1948—1949. Литература: Боголюбов А.Н. Валле Пуссен Шарль Жан де ла // Математики. Механики. Биографический справочник. — Киев: Наукова думка, 1983. — 639 страниц; Momtel P. Notice necrologique sur Charles de la Vallee-Poussin. — С r. Acad sci., 1962, 254, p. 2472—2476; Ла Валле Пуссен (La Vallée Poussin) Шарль Жан // Большая советская энциклопедия : [в 30 томах] / главный редактор А.М.Прохоров. — 3-е издание — Москва : Советская энциклопедия, 1969—1978.


1867
Джон Голсуорси (John Galsworthy)
английский прозаик и драматург, автор знаменитого цикла «Сага о Форсайтах», лауреат Нобелевской премии по литературе (1932). Джон Голсуорси родился в английском городе Кингстон-Хилл (графство Суррей), в зажиточной семье. Учился на адвоката в привилегированной школе Харроу, затем в Оксфордском университете. Однако Голсуорси, судя по всему, не видел себя в этой профессии и вместо того, чтобы начать карьеру в юриспруденции, уехал путешествовать за границу, где формально он должен был смотреть за семейным бизнесом в сфере морских перевозок. Во время своих путешествий он на рейсе из Австралии встретил Джозефа Конрада, который на тот момент был первым помощником капитана и с которым они стали близкими друзьями. Именно Голсуорси убедил Конрада публиковать свои рассказы о путешествиях, став своего рода инициатором литературной карьеры второго. В 1905 году Голсуорси женился на Аде Пирсон (1864—1956), бывшей жене двоюродного брата. В течение десяти лет до этой женитьбы Голсуорси тайно встречался со своей будущей женой. В 1921 году совместно с Кэтрин Эми Доусон-Скотт основал ПЕН-клуб; стал его первым главой. В 1929 году за заслуги перед литературой стал членом Ордена Заслуг. В ноябре 1932 года Голсуорси была присуждена Нобелевская премия по литературе. Он в это время страдал от сильных головных болей в результате неуклонно росшей опухоли мозга и английские писатели смогли поздравить коллегу только заочно. Голсуорси скончался в Лондоне 31 января 1933 года. Первой книгой, опубликованной Голсуорси в 1897 году, стал сборник коротких рассказов От четырёх ветров. За ним последовал «поэтичный в своем трагизме», по отзыву высоко оценившего его Джозефа Конрада, роман Джослин. Эти две и несколько последующих работ были им изданы под именем Джон Синджон. Его первая пьеса Серебряная коробочка вышла в 1906 году и имела успех, за которой в том же году последовал роман Собственник, первая книга из трилогии о Форсайтах. Хотя Голсуорси писал и пьесы, и романы, он в этот период всё-таки предпочитал работать над пьесами, основной темой которых, как и у многих других писателей того времени, были классовые и социальные взаимоотношения. Однако сейчас Голсуорси лучше известен благодаря своим романам, особенно Саге о Форсайтах, трилогии об одноимённой семье. В этой трилогии, как и в других романах, подробно описана жизнь социальных классов, особенно высшего слоя среднего класса. Несмотря на симпатию к своим героям, Голсуорси показывает их замкнутость, снобизм, жадность и порою сомнительные моральные принципы. Он считается одним из первых писателей Эдвардианской эпохи, который поставил под сомнение идеалы общества, превозносимые в более ранней литературе Викторианской эпохи. Сочинения и издания: Works, v. 1-30, L., 1923-36; Letters. 1900—1932, ed. by E. Garnett, L., 1934: В русских переводах: Голсуорси Д. Собрание сочинений, тома 1-12, Ленинград, 1929; Голсуорси Д. Собрание сочинений, тома 1-16, Москва, 1962; Голсуорси Д. Собрание сочинений, тома 1-8. Москва, 1983; Голсуорси Д. Сага о Форсайтах, тома 1-2, Москва, 1956; Голсуорси Д. Новеллы, Москва, 1957; Голсуорси Д. Драмы и комедии, Москва, 1956; Голсуорси Д. Джослин. Роман, рассказы/перевод А.Кудрявицкого. Москва.: Политиздат, 1991; Голсуорси Д. Конец главы. Трилогия. Москва: ГИХЛ, 1961; Голсуорси Д. Сага о Форсайтах, тома 1-4, перевод под общей редакцией М.Ф.Лорне, Москва:"Правда", 1983. Библиография: Левидова И.М. Джон Голсуорси: Биобиблиографический указатель. Москва, 1957; Тугушева М. Джон Голсуорси. Москва, 1973; Дюпре К. Джон Голсуорси. Москва, 1986. Экранизации: «Английский вальс» (по пьесе «Джой»; режиссёр Гитис Лукшас), 1982; «Двадцать один день» / 21 days (together) (режиссёр Бэзил Дин), 1940; «Нечестная игра» («Грязная игра», «Поигрывание кожей») / Skin Game, The (режиссер Альфред Хичкок), 1931; «Сага о Форсайтах» / That Forsyte Woman США, 1949; «Сага о Форсайтах» / The Forsyte Saga (сериал, 26 серий), Великобритания, ВВС, 1967; «Сага о Форсайтах» / The Forsyte Saga (сериал, 20 серий), Великобритания, 2002.


1867
Павел Иванович Чистяков
врач-офтальмолог, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный деятель науки РСФСР, общественный деятель, специалист по борьбе с трахомой, слепотой, глазным травматизмом. Родился в семье сельского пономаря, в селе Комское Минусинского уезда Енисейской губернии. С 1923 г. до конца жизни возглавлял клинику офтальмологии и кафедру Пермского медицинского института. В 1902 г. с отличием окончил Томский университет и был оставлен в ординатуре при глазной клинике, затем работал ассистентом. В 1910 и 1914 стажировался в Германии, Швейцарии, Австрии. В 1909 г. защитил диссертацию на степень доктора медицины на тему «О хирургическом лечении трахомы» (1909) и работал в течение 10 лет приват-доцентом Томского университета. Специалист по борьбе с трахомой, слепотой, глазным травматизмом, сделал 40 тысяч операций, почти 10 тысячам больных вернул зрение. П.И.Чистяков подготовил 4 доктора и 11 кандидатов наук. Он длительное время работал председателем Пермского научного общества, неоднократно избирался депутатом Пермского горсовета, награжден двумя орденами Ленина, орденом Трудового Красного Знамени и медалями, заслуженный деятель науки РСФСР. В 1960 г. Постановлением Совета министров РСФСР клинике глазных болезней Пермского мединститута присвоено его имя. 50 тысяч своих трудовых сбережений он завещал на строительство глазной клиники и издание трудов молодых ученых. Умер в Перми 20 сентября 1959 года. Похоронен на Егошихинском кладбище города Перми у Успенской церкви.

1868
Поль Пьер Максимильян Мири (французское имя — Paul Miry; олное имя — Поль Пьер Максимильян Мири, Paul-Pierre-Maximilien Miry)
бельгийский альтист и композитор. Родился в Генте. Сын композитора Карела Мири. В 1894 г. вместе с Матьё Крикбомом и ещё несколькими молодыми бельгийскими музыкантами занял первые пульты в парижском оркестре Эжена д’Аркура. Склонный более к ансамблевому исполнительству, в том же году присоединился к квартету Крикбома в ходе его португальских гастролей, а 23 октября вместе с Крикбомом участвовал в брюссельской премьере Адажио из неоконченного фортепианного квартета Гийома Лекё. На следующий год вошёл на постоянной основе в Брюссельский квартет под управлением Франца Шёрга, много гастролировавший по Европе вплоть до начала Первой мировой войны. В дальнейшем преподавал в Брюссельской онсерватории гармонию, контрапункт и камерный ансамбль. Среди учеников Мири, в частности, бельгийские композиторы Люси Веллер и Лионель Бломме, а также перуанский композитор бельгийского происхождения Андрес Сас. Среди композиций Мири преобладают небольшие салонные пьесы для скрипки и фортепиано. Умер в Брюсселе 11 марта 1926 года. Литература: Flavie Roquet. Lexicon Vlaamse componisten geboren na 1800. — Roeselare: Roularta Books, 2007. — P. 509.


1868
Леоне Синигалья (итальянское имя — Leone Sinigaglia)
итальянский композитор. Родился в Турине. После окончания Туринской консерватории занимался в Вене у Э.Мандишевского и в Праге у А.Дворжака. Писал преимущественно инструментальную музыку. Умер в Турине 16 мая 1944 года. Сочинения: для оркестра - Вариации на тему Брамса для струнного оркестра (1901), Пьемонтские танцы (1904), увертюра "Кьоджинские перепалки" (по К.Гольдони, 1907), сюита "Пьемонт" (1909) скрипичный концерт (1900), Романс для скрипки с оркестром, Серенада для струнного трио, соната для виолончели и фортепиано, инструментальные пьесы обработки итальянских песен, в том числе 6 сборников "Старинные народные песни Пьемонта".