E.R.

Второе Рождество на берегу
незамерзающего Понта.
Звезда Царей над изгородью порта.
И не могу сказать, что не могу
жить без тебя - поскольку я живу.
Как видно из бумаги. Существую;
глотаю пиво, пачкаю листву и
топчу траву.

Теперь в кофейне, из которой мы,
как и пристало временно счастливым,
беззвучным были выброшены взрывом
в грядущее, под натиском зимы
бежав на Юг, я пальцами черчу
твое лицо на мраморе для бедных;
поодаль нимфы прыгают, на бедрах
задрав парчу.

Что, боги,— если бурое пятно
в окне символизирует вас, боги,—
стремились вы нам высказать в итоге?
Грядущее настало, и оно
переносимо; падает предмет,
скрипач выходит, музыка не длится,
и море все морщинистей, и лица.
А ветра нет.

Когда-нибудь оно, а не — увы —
мы, захлестнет решетку променада
и двинется под возгласы «не надо»,
вздымая гребни выше головы,
туда, где ты пила свое вино,
спала в саду, просушивала блузку,—
круша столы, грядущему моллюску
готовя дно.
Январь 1971, Ялта
Иосиф Бродский. Конец прекрасной эпохи.
Стихотворения 1964-1971.
Санкт-Петербург: Пушкинский фонд, 2000.

Ааааааааааа!!!!!!!!!!!!! ХОЧУ!!!!!!!!!!!
http://dmitry30.livejournal.com/15260.html

Северный приют


I




В северной части мира я отыскал приют,

в ветреной части, где птицы, слетев со скал,

отражаются в рыбах и, падая вниз, клюют

с криком поверхность рябых зеркал.




Здесь не прийти в себя, хоть запрись на ключ.

В доме - шаром покати, и в станке - кондей.

Окно с утра занавешено рванью туч.

Мало земли, и не видать людей.




В этих широтах панует вода. Никто

пальцем не ткнет в пространство, чтоб крикнуть: "вон!"

Горизонт себя выворачивает, как пальто,

наизнанку с помощью рыхлых волн.




И себя отличить не в силах от снятых брюк,

от висящей фуфайки - знать, чувств в обрез

либо лампа темнит - трогаешь ихний крюк,

чтобы, руку отдернув, сказать: "воскрес".






II




В северной части мира я отыскал приют,

между сырым аквилоном и кирпичом,

здесь, где подковы волн, пока их куют,

обрастают гривой и ни на чем




не задерживаются, точно мозг, топя

в завитках перманента набрякший перл.

Тот, кто привел их в движение, на себя

приучить их оглядываться не успел!




Здесь кривится губа, и не стои'т базлать

про квадратные вещи, ни про свои черты,

потому что прибой неизбежнее, чем базальт,

чем прилипший к нему человек, чем ты.




И холодный порыв затолкает обратно в пасть

лай собаки, не то, что твои слова.

При отсутствии эха вещь, чтоб ее украсть,

увеличить приходится раза в два.




III




В ветреной части мира я отыскал приют.

Для нее я - присохший ком, но она мне - щит.

Здесь меня найдут, если за мной придут,

потому что плотная ткань завсегда морщит




в этих широтах цвета дурных дрожжей;

карту избавив от пограничных дрязг,

точно скатерть, составленная из толчеи ножей,

расстилается, издавая лязг.




И, один приглашенный на этот бескрайний пир,

я о нем отзовусь, кости' не в пример, тепло.

Потому что, как ни считай, я из чаши пил

больше, чем по лицу текло.




Нелюдей от живых хорошо отличать в длину.

Но покуда Борей забираться в скулу горазд

и пока толковище в разгаре, пока волну

давит волна, никто тебя не продаст.




IV




В северной части мира я водрузил кирпич!

Знай, что душа со временем пополам

может все повторить, как попугай, опричь

непрерывности, свойственной местным сырым делам!




Так, кромсая отрез, кравчик кричит: "сукно!"

Можно выдернуть нитку, но не найдешь иглы.

Плюс пустые дома стоят как давным-давно

отвернутые на бану углы.




В ветреной части мира я отыскал приют.

Здесь никто не крикнет, что ты чужой,

убирайся назад, и за постой берут

выцветаньем зрачка, ржавою чешуей.




И фонарь на молу всю ночь дребезжит стеклом,

как монах либо мусор, обутый в жесть.

И громоздкая письменность с ревом идет на слом,

никому не давая себя прочесть.




V




Повернись к стене и промолви: "я сплю, я сплю".

Одеяло серого цвета, и сам ты стар.

Может, за ночь под веком я столько снов накоплю,

что наутро море крикнет мне: "наверстал!"




Все равно, на какую букву себя послать,

человека всегда настигает его же храп,

и в исподнем запутавшись, где ералаш, где гладь,

шевелясь, разбираешь, как донный краб.




Вот про что напевал, пряча плавник, лихой

небожитель, прощенного в профиль бледней греха,

заливая глаза на камнях ледяной ухой,

чтобы ты навострился слагать из костей И. Х.




Так впадает - куда, стыдно сказать - клешня.

Так следы оставляет в туче кто в ней парил.

Так белеет ступня. Так ступени кладут плашмя,

чтоб по волнам ступать, не держась перил.




1981