Сегодня вечером Эмили была особенно в ударе. Прямо-таки какое-то на нее хмельное веселье накатило. И чтобы как-то отпраздновать, так сказать, свое доброе расположение духа, она решила, что неплохо бы пощекотать маме нервишки. Хорошенечко так пощекотать, не понарошку,а взаправду.

И действительно, это просто невероятно забавно.

Обхохочешься.

Ставлю перед ней тарелку. Опустила голову. Ковыряется. Глянет на меня из-подтишка и дальше ковыряется. Потом решительно отодвигает тарелку и норовит сбросить ее со стола.

- Нет, - грит,- не хочу ням-ням.

Я поспешно тушу пяткой пылающий в груди пожар и, не дрогнув ни единым мускулом, забираю тарелку и несу на кухню.

Слышу, хлюпает. Оборачиваюсь -слеза катится, аки брульянт.

- Ты чего? -спрашиваю.
- Ням-ням... - шепчет проникновенно и прерывисто, слабою ручкой указывая на тарелку. А брульянт висит уже на подбородке и сиротливо мерцает.

Обгорелыми пятками бегу по ковру белых ромашек, стремительно и густо выросших на пепелище. С трепетом ставлю тарелку обратно на стол. Осторожно пячусь и не смею взглянуть.

Поковыряла. Подцепила на вилку кусок курицы, поднесла сначала ко рту (о, коварная!), потом к глазам и пристально рассмотрела. Потом посмотрела на меня кристально чистым взглядом и деловито заключила:

- Нет, не хочу ням-ням.

Вот скажите, что делать, а? *голос истерично срывается* Во что, или точнее в кого, превращает нас материнство?

Одна часть меня, та, что мирно существовала "до того, как" подсказывает: вырви ты, мол, эту тарелку, запихай себе в рот ее содержимое, откуси край тарелки на всякий случай, выплюнь, вытри рот рукой, а потом мрачно и раскатисто расхохочись ей в лицо.

А другая половина, та, что "после того, как" испуганно шепчет (почему-то маминым голосом): что ты, что ты, пожалей крошку невинную, это же кровинушка твоя родная - ненаглядная, света хрупкий лучик в жизни твоей унылой.

Вот что делать, а?

Вот если честно, мне хочется в такие моменты выбежать на улицу, во мрак, и как в американских боевиках широко и прочно расставив ноги, расправив руки за спиной и задрав голову к небесам, истошно заорать в ночь. И орать, орать. И чтобы камера меня непременно сверху снимала и постепенно удалялась, пока я не превращусь в маленькую беснующуюся точку.

А потом зайти обратно в дом, мило улыбаясь, разглаживая передник, поправляя шиньон и ласково сказать:

- Хрен я отпущу тебя когда-нибудь на ночную дискотеку, доченька.