А может быть зря я не досмотрел до конца даже первую серию кинофильма «Прошу слова»?

Это я уже в 2010-м году, перечитываая дневник, задался таким вопросом. Нашел в интернете информацию о фильме.

В ролях: Леонид Броневой (...Алтухов, бывший председатель горисполкома), Николай Губенко (...Сергей Уваров), Эрнст Романов (...доцент Козлов), Инна Чурикова (...Елизавета Андреевна Уварова, председатель горисполкома), Василий Шукшин (...Фёдор, драматург), Вадим Медведев (...Владимир Викентьевич, главный архитектор города), Валентина Ковель (...секретарь Уваровой), Александр Суснин (...прораб), Николай Сергеев (...Степан Трофимович Бушуев, старый большевик), Дмитрий Бессонов (...Спартак Иванович, помощник), Николай Пеньков (...начальник ЖЭКа), Виталий Жабовский (...Юра Уваров), Сергей Жукович (...внук Ивана), Баадур Цуладзе (...гость на свадьбе), Константин Тягунов (...Иван, старый большевик), Александра Охитина (...Александра Васильевна, жена старого большевика).

Примечание: На роль Владимира, мужа Уваровой, приглашались Станислав Жук (известный тренер по фигурному катанию) и Владимир Высоцкий.





Сценарист и режиссер: Глеб Панфилов, композитор: Вадим Биберган.

Какие имена, какие люди!

А вот и аннотация к фильму.

Главная героиня, как говорили на советском языке - «аппаратчица», женщина-функционер. Партийная номенклатура, выдвинутая с должности секретаря заводского комитета на пост председателя горисполкома («мэра», выражаясь нынешним языком). Город крупный, областной центр, притом из древних русских городов - Златоград; история его насчитывает более семисот лет.

С самого начала перед зрителем разворачивается символика кинофильма, далеко выходящего за рамки жизнеописания партийной номенклатуры. Фабула его начинается с самоубийства подростка-сына Елизаветы Уваровой. Потом мы узнаем, что мать этого подростка - не только «мэр», но и мастер спорта по стрельбе. Так что игры с оружием у него, так сказать, наследственные.

На переднем плане — еще не сами герои, но уже их дети. Дочь Лена, в меру капризная, себе на уме девочка, больше похожая на отца, чем на мать — своей приземленностью, практичностью, в свои нежные лета хорошо чувствующая, что мягкостью и хитростью скорее добьешься успеха в жизни, чем гневом и напором. Этакая милая кошечка, танцующая под «битлов». И сын Юра — парень как парень, интересующийся спортом (особенно стрельбой), мастерящий себе пистолет, испытывающий его в зимний день, благополучно ускользающий от милиции... и вдруг убивающий себя в собственной квартире под музыку и танцы сестры. Что же все это значит?

Глеб Панфилов уже в первых кадрах своей картины настраивает зрителя на высокий лад. Пока мать заседает в Верховном Совете, сын убивает себя. Случайно, нечаянно убивает, но все же стреляет себе в лицо. Невинная жертва, приносимая за грехи мира — сказал бы религиозный мыслитель. Но не будем торопиться с выводами. Тем более что и автор не торопится: впереди весь фильм.

Вторая часть картины начинается с похорон. Ничего лишнего — строго, сухо, лаконично. Но ведь тут хоронят сына героини, единственного мальчишку, так нелепо и страшно погибшего! Самое поразительное, что мать остается внешне вполне спокойной. Разумеется, Уварова вовсе не изверг, не бесчувственный человек. Страдание матери написано у нее на лице, видно в ее глазах — но жизнь продолжается. Более того, жизнь Елизаветы Андреевны Уваровой принадлежит не только ей самой и ее семье — она принадлежит делу, которому эта женщина служит. В день похорон сына она, как обычно, является на работу, что повергает в недоумение и даже слезы окружающих людей, к примеру, её милую секретаршу Танечку.

Но что взять с секретарши? Она обычная мягкосердечная девушка, для которой бытие открыто в первую голову как частное бытие. Что же касается Елизаветы Уваровой, то зритель уже на 12-й минуте фильма начинает догадываться, что она, если позволено так выразиться, в другом измерении пребывает. По иному закону живет.

Что это за закон, пока неясно (ни зрителю, ни, пожалуй, самой Уваровой), налицо только одно из его проявлений. Однако как археолог восстанавливает целую культуру по отдельным сохранившимся черепкам, так и внимательный зритель уже может предположить, что это закон сверхличный, суровый. Понятно, что это не закон рода: Уварова ценой подавленного материнства преодолевает плач по сыну.

Быть может, тогда это некое подобие кантовского категорического императива: поступай всегда так, чтобы правила твоего поведения могли служить нормой всеобщего законодательства? Однако вряд ли русской женщине способны прийти в голову такие отвлеченности. Остается предположить тот (разумеется, бессознательный или, лучше сказать, сверхсознательный) источник уваровской морали (этоса, выражаясь языком Аристотеля), который обращается не к чувству и не к разуму, и который устами своего основателя произносит действительно роковые слова: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мтф. 10 : 37). Пока это лишь предположение. Посмотрим, что будет дальше.

А дальше следует... оперетта. Звучит музыка «Сильвы». Елизавета с мужем на пляже. Идут по берегу реки. Кувыркаются в траве.

Итак, от похорон сына до игр с мужем, от морга до оперетты мы вслед за Панфиловым проделали путь всего за 10 минут. И куда же он нас привел? Кувыркания с мужем, слезы секретарши, даже похороны нам по-человечески понятны: все это житейское, кто через это не проходил?

Но вот явиться на работу в день погребения собственного ребенка — тут уже другое дело. Здесь проступает нечто, от чего современного (да и «вечного») обывателя бросает в дрожь. Здесь кто-то рождается, здесь хочет высказаться какая-то трудная мысль. Но тогда причем тут «Сильва»? Неужели у Елизаветы Андреевны Уваровой, строго и сурового человека, коммуниста, председателя горсовета, любимая музыка — оперетта, это самое буржуазное из всех искусств?

«Сильва» продолжается и в третьей части. Более того, она оказывается одним из лейтмотивов фильма — наряду с величественной революционной песней... Но это в будущем. А пока Елизавета с мужем и новорожденным сыном на руках выходит из роддома. Здесь картина делает возврат во времени, к тому счастливому утру, когда появился на свет ее первенец. Уварову целуют друзья и родственники.

Фотографируются. А после упоенные родители танцуют в комнате общежития.

И опять гремит «Сильва», и снова восхищается ею Лиза («Вот это искусство!»), камера скользит по развешанным на стене фотографиям Лизы на пьедесталах почета (стрельба), мы видим ее стреляющей в тире с правой, с левой и с обеих рук, муж ее (тренер городской футбольной команды) удовлетворенно повторяет свою любимое словечко «велл». Все как у людей — жизни мышья беготня, цена дней...

А потом муж узнает, что жене его предлагают стать... мэром города. Первая его реакция, как и следует ожидать от обывателя — отказ (снять с себя ответственность). «Ну что ты? Я же этого хотела», — отвечает ему жена. Сергею Уварову невдомек, что хотеть в жизни можно именно ответственности, а не «тихой гавани» с геранями на окнах (или с собственной иномаркой и виллой, по нынешним меркам). Более того, Елизавета Андреевна не помышляет использовать власть и как привилегию.

Власть — это не золотая рыбка, ее нельзя унижать на посылках для личных и групповых вожделений (например, для того, чтобы обеспечить квартирой правого крайнего городского футбола, как об этом просит муж). Власть — это... несение креста, сказала бы Уварова, если бы умела выговаривать такие слова. Трусливое бегство от него или извращение его в своих интересах равно чуждо Лизиной душе. Окружающие Уварову люди — в том числе самые близкие, родные — хотят именно пригреться у власти, корыстно использовать ее. Интересно, что сказали бы по поводу Уваровой демократические «борцы с привилегиями»?

А Елизавете Андреевне нужен мост. Красивый, большой мост через реку, чтобы построить на левом берегу новый город. Старый задыхается на правом. На левом берегу не будет никаких заводов, будет новый центр в лесу с соловьями – почти курорт. Не больше и не меньше.

Опять всплывает это странное противоречие, можно даже сказать, антиномия (противоречие в законе). Елизавета Андреевна Уварова берет власть как служение, как своего рода нравственный подвиг — а осуществляет ее под «Сильву» для строительства города-курорта. Совсем по Маяковскому: «здесь будет город-сад». Только почему покончил с собой автор этих стихов, и только ли случайно выстрелил себе в лицо сын панфиловской героини? Противоположение между сверхличным источником власти и ее мещанским, «опереточным» толкованием проходит через сердце Уваровой. Чтобы строить курорт с соловьями, не надо понимать власть как послушание и приходить на работу в день семейных похорон. Для этого достаточно умной администрации. Это понимает опытный, хотя и несколько циничный бывший предисполкома, уступая Елизавете Андреевне свой кабинет и предупреждая ее, что и у нее в сейфе валерьянкой может запахнуть.

Пятую и шестую части картины занимает один из важнейших ее эпизодов — посещение старого большевика. Попытаемся войти в объективный «эйдос» происходящего, независимо от той или иной политической коньюнктуры.

Итак, сразу после «Сильвы» мы видим председателя горисполкома Е. А. Уварову зачитывающей Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении старого коммуниста Степана Трофимовича Бушуева орденом Ленина — за активную революционную деятельность в годы становления Советской власти, за большие заслуги в деле коммунистического строительства и в связи с восьмидесятилетием со дня рождения.

Старик лежит в постели, уже не встает. Поздравить его с днем рождения и с новым орденом пришли к нему на квартиру друзья (и даже один враг, которого юбиляр прощает). Композиция намеренно выстроена на манер канонических произведений «социалистического реализма» 50-х годов, в ней участвуют все полагающиеся в таких случаях персонажи. И разговор соответствующий: «Ну, Степа, поздравляю тебя с высокой наградой. Желаю тебе быстрейшего выздоровления».

О Степане Бушуеве мы узнаем — жена проговаривается — что он полпенсии на телеграммы тратит: во все концы нашей страны, где электростанцию построят, где завод откроют или в космос полетят... Прямо иконописный портрет какой-то...

Самое существенное, однако, в том, что это действительно иконописный портрет. Не из тех, авторы которых думали только о гонораре и цинизм которых проступал в каждой черточке их «пятизвездных» моделей. Автор настоящего портрета — сама Елизавета Уварова, старого большевика мы видим ее глазами и в ее мысленном горизонте. «Вот. Как какое-нибудь событие, он в комод за деньгами и на почту поздравлять. А то и поругать, кого есть за что. И все-то его касается. И до всего ему дело есть. А я стою тогда и радуюсь. Какой красивый человек в нашем городе живет. Вы, Степан Трофимович, как поэт».

Другими словами, между Бушуевым и Уваровой пробегает некая искра, возникает своего рода электрический ток — та самая энергия, которая за три года после революции собрала разрушенную Россию, в 1945 году подняла красное знамя над германским рейхстагом, а в 1961 вывела чудного русского паренька в космос. Это та сила, которая побудила сурового старообрядца Клюева писать Ленину стихи, а гениального прозаика Платонова — поведать о всаднике Копенкине, влюбленном в Розу Люксембург. Даже искушенного в разного рода переключениях религиозной энергии Бердяева эта сила заставила в сущности, прославить коммунистический опыт России в своей итоговой книге «Истоки и смысл русского коммунизма». И кто знает, не молодого ли Степана Бушуева видел Александр Блок среди двенадцати красногвардейцев-апостолов в январе семнадцатого?

Среди действующих лиц сцены у постели старого большевика на первых порах не заметен мальчик, сопровождающий своего деда (давнего друга-врага Бушуева) в гости к юбиляру. Зовут деда Иван, и оказывается он врагом фактически всем присутствующим. Видимо, дело тут в каких-то застарелых ранах на душах этих строителей нового мира. Между ними происходит следующий знаменательный диалог:

«Иван: Поздравляю тебя, Степа. Будь здоров. И прости ты меня Христа ради. Прости.
Гриша (один из друзей Бушуева): Тьфу ты, мать честная! Прощенья пришел просить!
Бушев: Молчи, Гриша. Уймись!
Гриша: Я-то уймусь. А вот ты простишь. Ты добрый. А Петр Никитин... Вася Паньков? Кто из них простит? Ты? Я? Нет за них ему прощенья и не будет...
Иван: Помру я, Гриша. Скоро помру. Прости и ты меня, если можешь.
Гриша: Нет, Ванька, не прощу! Смерть, и та нас с тобой не помирит. Ты так и знай!
Внук: Папаша, зачем же так? Зачем шуметь, здесь же люди.
Гриша: А ты кто таков, чтоб встревать? Своего выгораживаешь?
Внук: Не выгораживаю, а люблю. Он мне дед. Он меня вырастил без отца, и брата вырастил, и сестру.
Бушуев: Вот это верно. Это ты хорошо сказал».

Действительно, хорошо — иную точку отсчета внес. Для молодости не так важно, что было вчера, для нее необходимо завтра. И в перспективе этого будущего дня или века значимо вечное, а не преходящее, важен замысел, а не результат. Пусть старики живут прошлым — жизнь продолжается и в конечном счете придет к божьему суду. Там все ответят за все и за всех. Как сказано в Писании, «в чем застану, в том и сужу».

Православная концепция спасения, в отличие от католической и протестантской, не признает перед Богом юридических заслуг или абсолютного предопределения. Если Иван кается перед своими одногодками, значит, есть за что, и покаяние ему зачтется.
Недаром этот старый коммунист (и, вероятно, в дневном своем сознании — безбожник) просит у Ивана прощения Христа ради. Что было, то было, а для Бога не только было, но и есть. И в суд божий войдет вина старика Ивана перед Петром Никитиным и Васей Панковым, и перед крестьянами, которых он, возможно, раскулачивал, и перед русскими офицерами, которых он, возможно, расстреливал, и перед городским собором, с которого он, возможно, свергал кресты — но в него войдет и любовь его к внукам и ответная любовь их к нему.

А самое главное, туда войдет идея русского коммунизма как мирового спасения — того самого русского соблазна, объединяющего у постели Степана Бушуева его друзей и врагов, включая Елизавету Уварову.

Фильм Глеба Панфилова «Прошу слова» дает возможность субстанционально отделить марксизм-ленинизм как идеологию (и насильственную практику) от религиозного состояния соборной души русского народа, в этот коммунизм поверившего и его на себя взвалившего как своего рода юродский подвиг. В таком плане русский коммунизм — от революционной молодости Степана Бушуева до «реального социализма» Елизаветы Уваровой — предстает перед нами как хилиастическая ересь на почве православия, где замысел о жизни по правде оказывается жертвенным переосмыслением христова огня. «Огонь пришел я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он возгорелся!» (Лк. 13. 49). Не этот ли огонь — вопреки гревшимся около него бесам — горит и в величественной песне, многими точками своего духовного пространства совпадающей с церковным хоралом, вплоть до слов о крови мучеников, на которой стояла и стоять будет русская земля:

«Угрюмый лес стоит вокруг стеной,
Стоит, задумался, и ждет.
Лишь вихрь в груди его взревет порой.
В глубоких рудниках металла звон.
Из камня золото течет.
Там узник молотом о камень бьет...
Вперед, друзья! Вперед, вперед, вперед!
Иссякнет кровь в его груди златой.
Железа ржавый стон замрет...
Но в недрах глубоко земля поет:
Вперед, друзья! Вперед, вперед, вперед!
Кто жизнь в бою неравном не щадил,
С отвагой к цели той идет.
Пусть знает, кровь его тропу пробьет.
Вперед, друзья, вперед, вперед, вперед!»

Нет, кажется не зря, я, сидя перед телевизором, умирал со скуки и в конце-концов отправился спать..

И артисты отличные, и режиссер, но мне такое кино и теперь не по душе…