Ровно 80 лет назад, 27 января 1944-го года, в день полного освобождения Ленинграда от фашисткой  блокады, Корней Чуковский написал прелестное  стихотворение для детей, посвященное маленьким ленинградцам, пережившим этот 872-дневный ад на земле: 

Ленинградским детям

Промчатся над вами
Года за годами,
И станете вы старичками.

Теперь белобрысые вы,
Молодые,
А будете лысые вы
И седые.

И даже у маленькой Татки
Когда-нибудь будут внучатки,
И Татка наденет большие очки
И будет вязать своим внукам перчатки,

И даже двухлетнему Пете
Будет когда-нибудь семьдесят лет,
И все дети, всё дети на свете
Будут называть его: дед.

И до пояса будет тогда
Седая его борода.

Так вот, когда станете вы старичками
С такими большими очками,
И чтоб размять свои старые кости,
Пойдете куда-нибудь в гости, –
(Ну, скажем, возьмете внучонка Николку
И поведете на елку),
Или тогда же, — в две тысячи двадцать
четвертом году; –
На лавочку сядете в Летнем саду.
Или не в Летнем саду, а в каком-нибудь
маленьком скверике
В Новой Зеландии или в Америке,
— Всюду, куда б ни заехали вы, всюду,
везде, одинаково,
Жители Праги, Гааги, Парижа, Чикаго
и Кракова –
На вас молчаливо укажут
И тихо, почтительно скажут:
«Он был в Ленинграде… во время
осады…
В те годы… вы знаете… в годы
… блокады»

И снимут пред вами шляпы. Только что  отсмотрела в прямой записи сегодняшний Концерт-Реквием из Питера. Громадный зал (стадион?). Как будто во исполнение выделенной мной строчки его стихотворения «партер», все первые ряды заполнены именно теми старичками, бывшими Татками и Петями, о которых писал в 44-ом Чуковский! Ну не чудо ли это, что он прозрел этот вечер 80 лет тому... И бывше блокадныедети, теперь сплошь «лысые и седые»,  у них густо испещренные морщинами, и такие прекрасные ленинградские лица... Надо видеть, как они слушают  Светлану Крючкову, под 7-ую Шостаковича читающую гениальный блокадный набат Ахматовой:

Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?

Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:

Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,

Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба…

Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.

И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.