Покорна божъему веленью окрестность зеленит мой взгляд. Вот, полны самоумиленья, пичуги радостью звенят, и я от песен шалой птицы трясу задорно головой: и мне, и мне пора гнездиться в мураве сочной луговой!.. Прильнуть щекой к фертильной почве, морщинки пахотой забив, и тяготы, и кособочье свое до времени забыв, - и так лежать себе, покуда ознобом колким не торкнет... В соитьи с воскрешенем чуда бежит по жилкам сладкий мед желаний суетных. Сусально пылает гносис под лучем. Так жизнь течет, мебиусальна, о чем поэт писал. О чем?

От невозможного до яви ажурный перекинув мост, апрель из аморальной ямы за уши выдерает мозг, для водевиля и потехи туда вплетая всякий вздор. Вот - писем женские помехи жымэйл приносит в монитор, где разношерстные метанья из этой списаны поры: жытье, бытье, мытье, катанье, былье, белье, бульон, и пры... Вот - ночь по-девичьи несмело тулит к аптеке свой фонарь. Гитару мучит неумело во тме невидимый говнарь, и явно видится: «про это» природа шепчет под окном... Но я все слушаю поэта – о ком поэт писал. О ком?

Трагизма не изведав меру поэта вряд ли ты поймешь. Идешь-бредешь себе по миру, траву ботинком грязным мнешь... А он - любил! И многоточьем гремел, покуда было сил... Потом закашлялся и кончил. А я его и не спросил.