От меня: этот небольшой рассказик мне скинул очень давно одногрупник. Советовал почитать. Если честно, то я просто забыл. Но совсем недавно все таки решил прочитать. Он произвел на меня большое впечатление.
Если у вас найдется свободных минут 10-15, обязательно прочтите его.
Курт Воннегут. Наследство Фостера.
Я - продавец умных советов для богатых людей. Служу я в фирме, которая
дает указания, как выгоднее размещать капитал. Прожить на мою зарплату
можно, но пока я новичок в этом деле, и тут особенно не разойдешься. Да еще
пришлось завести специальное обмундирование: мягкую шляпу, темно-синее
пальто, двубортный костюм, как у банкиров, - серый, в полосочку, - строгий
полосатый галстук, полдюжины белых рубашек, полдюжины черных носков и серые
перчатки.
К клиентам я езжу на такси - аккуратный, чистенький, вежливый. Я веду
себя так, будто сам только что загреб уйму денег на выгодной биржевой
операции, а к ним зашел скорее по общественной линии, а вовсе не по делу.
Когда я прихожу, весь в новом, с хрустящими бумагами и текущими анализами
биржевых операций в красивых папках, клиенты обычно, как и положено,
реагируют на мой визит как на посещение священника или врача: я взял дело в
свои руки, значит, все пойдет прекрасно.
Чаще всего я общаюсь со старыми дамами, которые благодаря железному
здоровью оказались наследницами немалой толики земных благ. Я перелистываю
их акции и излагаю им мнение наших экспертов, как и куда вложить эти бумаги,
- богатство, - их запасы, - пусть растут и процветают. Без дрожи в голосе я
говорю о десятках тысяч долларов, с полным спокойствием смотрю на ценные
бумаги - тысяч на сто - и только с видом знатока произношу: "Мммм-м-мда...
М-мда..."
Так как у меня лично никаких ценных бумаг нет и в помине, моя работа
несколько похожа на работу голодного мальчишки, развозящего сладости из
кондитерской. Но по-настоящему я это почувствовал, только когда Герберт
Фостер попросил меня проверить его финансы.
Он позвонил мне как-то вечером и сказал, что приятель порекомендовал
ему обратиться ко мне, так не могу ли я прийти поговорить с ним по одному
делу. Я умылся, побрился, почистил башмаки, надел свой "мундир" и с важным
видом подъехал к нему на такси.
У людей моей профессии, а может быть, и у всех людей, есть неприятная
привычка - определять годовой заработок человека по его жилью, машине и
одежде. Герберт Фостер зарабатывал не больше шести тысяч долларов в год - за
это я ручался. Поймите меня правильно: против людей се скромным достатком у
меня нет возражений, кроме одного; очень важного: на них я ничего заработать
не могу. Было как-то обидно, что Фостер отнимет у меня время из-за
каких-нибудь несчастных акций ценой в несколько сот долларов. Ну, скажем,
даже в тысячу долларов: все равно я на этом заработаю от силы доллара два
или три.
И вот я сижу у Фостера в стандартном домике послевоенного образца - из
готовых деталей, с пристройкой-мезонином. Видно, хозяева воспользовались
предложением местного магазина - сразу купить всю обстановку для
трехкомнатной квартиры, включая и пепельницы, и плевательницу, и картины на
стены, всего 199 долларов 99 центов. Но раз я уже влип, черт бы меня подрал,
надо будет просмотреть его жалкие бумажонки и поскорей убраться отсюда.
- Славный у вас домик, мистер Фостер, - сказал я. - А это, наверное,
ваша милейшая супруга?
Худая и явно въедливая женщина деланно улыбалась мне. На ней был
полинявший халат с изображениями охоты на лисиц. Узор халата никак не
уживался с яркой обивкой кресла, и мне пришлось сощурить глаза, чтобы
выделить ее лицо из этой пестрой безвкусицы.
- Рад познакомиться, миссис Фостер, - сказал я. Около нее лежала груда
носков и белья для починки, и Герберт сказал, что зовут ее Альма - вполне
подходящее имя.
- А это - молодой хозяин, - сказал я. - Умница, сразу видно. И похож на
папочку.
Двухлетний карапуз вытер грязные ручонки об мои брюки, шмыгнул носом и
потопал к пианино. Он встал у края клавиатуры и начал барабанить на самой
высокой ноте - минуту, потом другую, потом третью.
- Музыкальный, - сказала Альма, - весь в отца.
- А вы играете, мистер Фостер?
- Только классику; - сказал Герберт. Я впервые разглядел его как
следует. Худощавый, круглое веснушчатое лицо, крупные зубы - такая внешность
у меня обычно ассоциировалась с ловкачами, со всезнайками. Трудно было
поверить, что он доволен своей некрасивой женой и привязан к семейству, как
он старался показать. А может быть, мне только почудилось, что в его
спокойном взгляде таится какая-то тихая безнадежность.
- А тебе не пора на собрание, дорогая? - спросил он жену.
- Нет, в последнюю минуту все отменили.
- Так вот, насчет ваших капиталовложений... - начал я. Герберт
растерялся:
- Как вы сказали?
- Я про ваши капиталовложения - ваши ценные бумаги.
- А-а, да, да. Зайдемте, пожалуйста в спальню. Там поговорим спокойнее.
Альма отложила шитье:
- Это что еще за бумаги?
- Займы, дорогая. Государственный заем.
- Надеюсь, ты не собираешься их продавать, Герберт?
- Нет, Альма. Мне только надо посоветоваться.
- Понятно, - сказал я, нащупывая почву. - А... ммм... на какую сумму у
вас заем?
- Триста пятьдесят долларов, - гордо сказала Альма,
- Ах, так, - сказал я. - Зачем же нам уединяться в спальню? Мой совет,
- и я с вас ничего за это не возьму, - держите свой капиталец, пока он не
станет давать прибыль. А теперь разрешите мне вызвать такси...
- Прошу вас, - сказал Герберт, стоя в дверях спальни, - мне надо еще
кое о чем вас спросить.
- О чем это? - сказала Альма.
- Есть кое-какие планы на дальнейшее время, - неопределенно сказал
Герберт.
- Ты бы лучше планировал на ближайшее время, нам в этом месяце
расплачиваться с бакалейщиком.
- Прошу вас, - повторил Герберт.
Я пожал плечами и пошел за ним в спальню. Он закрыл за мной двери. Сидя
на краю кровати, я смотрел, как он отворил небольшую отдушину в стене, где
проходили водопроводные трубы из ванной. Он просунул руку вверх и, крякнув
вытащил оттуда большой конверт.
- Ого, - сказал я равнодушно. - Так вот куда вы прячете бумаги.
Остроумно. Только зря вы трудились, мистер Фостер. Я прекрасно знаю, что
такое государственный заем.
- Альма! - позвал Фостер.
- Да, Герберт? .м
- Свари-ка нам кофе!
- Я по вечерам кофе не пью, - сказал я.
- У нас с обеда остался, - сказала Альма.
- Не сплю, если вечером выпью кофе, - сказал я.
- Нет, ты свежий завари, - сказал Герберт. - Свежий! Заскрипели пружины
кресла, неохотно зашаркали на кухню шаги.
- Держите, - сказал Герберт, бросая конверт мне на колени. - Я в этом
деле ничего не понимаю, мне нужен деловой совет.
Ладно, дам этому типу деловой совет насчет его несчастного
государственного займа в триста пятьдесят долларов.
- Это самые надежные бумаги, - сказал я. - Они не так подымаются в
цене, как многие другие акции, и проценты по ним не больше, но зато они
надежнее всего. Советую вам ни в коем случае с ними не расставаться. - Я
встал: - А теперь, если разрешите, я вызову такси.
- Вы их не посмотрели.
Я вздохнул и развязал красный шнурок на конверте. Ничего не поделаешь -
придется полюбоваться этими бумагами. Я высыпал на колени займы и список
каких-то акций. Быстро перелистав займы, я неторопливо прочел список акций.
- Ну что?
Я положил список на вылинявшее покрывало, и, стараясь сдержать
волнение, спросил:
- Ммммм-нда-а... Простите, а вы мне не скажете, откуда к вам попали
акции из этого списка?
- От деда в наследство, два года назад, - сказал он. - Бумаги лежат на
хранении у адвоката, который ведал его делами. Он мне и послал этот список.
- А вы знаете, сколько стоят эти акции?
- Да, их оценили, когда вводили меня в наследство. - Он назвал мне
цифру, и, к моему изумлению, вид у него при этом был какой-то туповатый,
даже, пожалуй, недовольный.
- С тех пор они еще поднялись в цене, - сказал я.
- На сколько?
- По нынешним ценам они, пожалуй, стоят тысяч семьсот пятьдесят, мистер
Фостер. Сэр, - добавил я.
Выражение его лица ничуть не изменилось. Мои слова произвели на него
примерно такое же впечатление, как будто я ему сообщил, что зима нынче
холодная. Он поднял брови, услышав, что Альма вернулась из кухни в комнату.
- Тссс! - сказал он.
- Она ничего не знает?
- Что вы! Нет, нет! - Он сам удивился своей горячности. - Просто время
еще не подошло.
- Если разрешите взять этот список, я поручу нашей нью-йоркской конторе
сделать для вас полный отчет и выработать дальнейшие рекомендации, - шепнул
я. - Можно мне звать вас просто Гербертом, сэр?
Мой клиент Герберт Фостер три года не покупал себе нового костюма. У
него никогда не было больше одной пары ботинок. Он беспокоился, что вовремя
не заплатит взнос за свою подержанную машину, и питался рыбными консервами и
сыром, считая, что мясо обходится слишком дорого. Его жена сама Шила себе
платья, костюмчики Герберту-младшему, занавески и чехлы на мебель - все из
одного куска, купленного по дешевке на распродаже. Фостеры изводились до
чертиков, решая, купить ли для своего автомобиля новые шины или подержанные,
а телевизор они ходили смотреть к знакомым через два дома. Они упорно
старались прожить на скудный заработок Герберта - он служил бухгалтером в
оптовой фирме.
Видит Бог - ничего постыдного в таком образе жизни нет, я, например,
живу куда безалаберней, но было довольно нелепо видеть это, зная, что
ежегодный доход Герберта, после выплаты всех налогов, составлял примерно
тысяч двадцать.
Я поручил нашим специалистам оценить фостеровские бумаги,
проанализировать все варианты роста прибылей, все колебания, возможные и в
военной и в мирной обстановке, во время инфляции или падения цен, и так
далее. Обзор занял около двадцати страниц - таких обзоров я еще своим
клиентам не посылал. Обычно мы посылаем отчеты в картонных папках. Отчет для
Герберта переплели в красный кожимит.
Я получил этот отчет в субботу днем и позвонил Герберту, - можно ли
зайти, у меня для него есть очень хорошие новости. При беглом обзоре бумаг я
их явно недооценил: выяснилось, что они на сегодняшний день стоят около
восьмисот пятидесяти тысяч долларов.
- Теперь у меня есть все данные, полный анализ и советы специалистов, -
сказал я, - и перспективы у вас отличные, мистер Фостер, просто отличные.
Надо только изменить некоторые вложения, может быть, кое-где учесть спрос,
но в основном...
- А вы сами сделайте все, что надо, - сказал он.
- Но когда же мы сможем все обсудить? Нам непременно надо
посоветоваться, вместе решить. Сегодня вечером, например, я свободен.
- А я вечером работаю.
- Сверхурочно, на службе?
- Нет, другая работа - в ресторане. Там я занят весь конец недели - в
пятницу, субботу и воскресенье, по вечерам.
Меня передернуло. У этого человека с его ценных вкладов ежедневно
набегает не меньше семидесяти пяти долларов, а он три вечера в неделю
работает дополнительно, чтобы свести концы с концами.
- А в понедельник?
- Играю на органе в церкви, там хор репетирует.
- Так во вторник?
- Добровольная пожарная дружина собирается по учебной тревоге.
- Вереду?
- Играю на рояле в церкви - там кружок народного танца.
- А в четверг?
- Ходим с Альмой в кино.
- Так когда же?
- Да вы сами делайте все, что надо.
- А разве вас не интересует, что я буду делать?
- Зачем мне интересоваться?
- Мне как-то стало бы легче, если бы вы были в курсе.
- Хорошо, в четверг, в двенадцать, позавтракаем вместе.
- Прекрасно. Но, может быть, вы просмотрите этот отчет и у вас найдутся
вопросы?
Голос у него был недовольный.
- Ну ладно, ладно. Сегодня я дома до девяти вечера. Если не трудно,
занесите отчет.
- Да, еще одно, Герберт. - Я приберег сюрприз под конец. - Я здорово
обсчитался, когда назвал вам стоимость ваших бумаг. Теперь им цена никак не
меньше восьмисот пятидесяти тысяч.
- А-аа...
- Я говорю, что вы на сто тысяч долларов богаче, чем мы думали.
- Угу. Ладно, делайте то, что считаете нужным.
- Хорошо, сэр, - сказал я, но он уже повесил трубку.
Меня задержали дела, и я попал к Фостерам только в четверть десятого.
Герберт уже ушел. Альма открыла мне дверь и, к моему удивлению, попросила
отчет, который я спрятал под пальто.
- Герберт сказал, что мне там смотреть нечего, - сказала Альма, - так
что не волнуйтесь, я туда и не загляну.
- Герберт так вам сказал? - спросил я осторожно.
- Да, он сказал, что это негласные сведения о тех акциях, которые вы
хотите ему продать.
- Ага, м-да, конечно. Ну что ж, раз он разрешил оставить бумаги вам,
возьмите, пожалуйста.
- Он мне сказал, что ему пришлось дать вам обещание - никому эти бумаги
не показывать.
- Что? Ах, да, да. Извините - такие у нашей фирмы правила.
В ней почувствовалась некоторая враждебность:
- Одно только могу вам сказать, и не глядя на ваши бумаги: ни одного
займа я ему продавать не позволю, и никаких акций он покупать не будет.
- Да я никогда ему и не посоветую их продавать, миссис Фостер.
- Чего же вы тогда к нему ходите?
- Ну, как знать, а вдруг он когда-нибудь и сможет что-то купить, -
сказал я и тут увидел, что руки у меня в чернилах, - видно, запачкал перед
уходом к Фостерам.
- Вы не разрешите мне вымыть руки? - спросил я. Она очень неохотно
впустила меня, стараясь держаться подальше, насколько позволял узкий
коридорчик.
В ванной я думал о списке ценных бумаг, который Герберт вытащил из-под
фанерной обшивки. Бумаги эти означали зимний отдых во Флориде, филе-миньон,
старое бургундское, "ягуары", шелковое белье, обувь на заказ, кругосветные
путешествия... Словом, что ни назовешь, все было доступно Герберту Фостеру.
Я тяжело вздохнул: мыло в фостеровской мыльнице было все в пятнах, не очень
чистое, слепленное в комок из маленьких обмылков разных сортов.
Я поблагодарил Альму и пошел к выходу. Проходя мимо камина, я
остановился и взглянул на небольшую раскрашенную фотографию:
- Хорошо вы тут вышли, - сказал я, делая робкую попытку наладить
отношения. - Мне очень нравится.
- Все так говорят. Только это не я. Это мать Герберта.
- Поразительное сходство, - сказал я. Это была чистая правда. Герберт
женился на такой же точно девушке, как его добрый старый папаша. - А это
фотография его отца?
- Нет, моего. Нам его отец тут не нужен. Как видно, я попал в больное
место. Может, хоть теперь я что-то узнаю.
- Герберт такой славный человек, - сказал я, - наверное, и отец у него
был хороший?
- Он бросил жену и ребенка. Вот вам и хороший. Вы лучше при Герберте о
нем не вспоминайте.
- Простите. Значит, все хорошее Герберт унаследовал от матери?
- Она была святая. Это она воспитала Герберта в страхе Божьем,
вырастила человеком порядочным, честным. - Голос Альмы звучал сурово.
- А она тоже была музыкантшей?
- Нет, это у него от отца. Но играет Герберт совсем по-другому: вкус у
него хороший, любит классику, как его мать.
- Отец, наверно, играл в джазе? - подсказал я.
- Да, он любил играть на рояле в притонах, дышать дымом, пить джин,
только бы не сидеть дома, с женой и ребенком. И мать Герберта наконец
сказала - пусть выбирает...
Я сочувственно кивнул. Видно, Герберт потому и считает свое богатство
неприкосновенным, грязным, что оно перешло к нему по наследству от отцовских
предков.
- А вот дедушка, который умер два года назад...
- Он содержал Герберта с матерью, когда его сын их бросил. Герберт его
обожал. - Она грустно покачала головой: - Умер без гроша: нищим.
- Какая жалость!
- Я и то надеялась, может, он нам хоть что-то оставит, чтобы Герберту
по вечерам не работать, - сказала Альма.
Мы пытались перекричать шум и грохот посуды в тесном кафетерии, где
Герберт завтракал ежедневно. Угощал я, - вернее, моя фирма, и заплатил я
целых восемьдесят пять центов!
Я сказал:
- Послушайте, Герберт, прежде чем решать дальнейшие вопросы, надо
установить - чего вы хотите от ваших капиталовложений: чтобы они постепенно
росли или же давали доход немедленно?
Это было стандартное вступление к деловым переговорам с клиентами. Но
чего ждал от своих вложений он, одному Богу было известно. Явно не того,
чего ждали все другие, - денег.
- Как вы скажете, - рассеянно проговорил Герберт. Он чем-то был
расстроен и слушал меня не очень внимательно.
- Выслушайте же меня, Герберт. Вы должны понять одно: вы богатый
человек. Вам надо обдумать - как выгоднее поместить ваше богатство.
- За этим я вас и пригласил. Чтобы не мне обдумывать, а вам. Не желаю я
возиться со всякими налогами, закладами, перезакладами. Вы меня в эти дела
не впутывайте.
- А ваши адвокаты перечисляли все дивиденды на ваш текущий счет?
- Да, там почти все цело. Я взял как-то тридцать два доллара на подарки
к Рождеству и сто пожертвовал на церковь.
- Сколько же у вас на счету?
Он подал мне сберегательную книжку.
- Неплохо, - сказал я. Несмотря на безумную расточительность - подарки
к Рождеству и щедрый дар церкви - он, худо-бедно, накопил пятьдесят тысяч
двести двадцать семь долларов и тридцать три цента. - Разрешите спросить,
отчего у человека с таким доходом может быть плохое настроение?
- Опять меня на работе ругали.
- Да вы купите всю их фирму и спалите к чертям.
- А я мог бы, верно? - Глаза у него вспыхнули, но сразу погасли.
- Герберт, да вы можете сделать все, что душе угодно.
- Да, вероятно... Зависит, как на это посмотреть.
Я наклонился к нему:
- А как именно вы на это смотрите, Герберт?
- Считаю, что каждый уважающий себя человек должен жить на свой
заработок.
- Слушайте, Герберт...
- У меня прекрасная семья, жена, ребенок, у нас хороший дом, машина. И
все заработано моими руками. Я свой долг по отношению к ним выполняю до
конца. И я горжусь, что стал таким, каким меня хотела видеть моя мать, а не
таким, как отец.
- Можно узнать - кем был ваш отец?
- Мне неприятно о нем говорить. Для него ни дома, ни семьи не
существовало. Любил он по-настоящему только низкопробную музыку и всякие
притоны, всякий сброд.
- Хороший он был музыкант, по-вашему?
- Хороший? - В его голосе зазвучало волнение, он весь напрягся,
казалось, он сейчас выпалит что-то очень важное. Но тут же взял себя в руки:
- Хороший? - повторил он уже равнодушно. - Да, конечно, но грубоват. Техника
у него, конечно, была неплохая.
- И это вы от него унаследовали?
- Да, его руки, его пальцы, пожалуй. Но упаси меня Бог от его
характера.
- Но любовь к музыке у вас ведь тоже от него?
- Да, музыку я люблю, но никогда она не станет для меня наркотиком! -
сказал он с ненужной горячностью.
- Угу... Ну, что ж...
- Никогда!
- Простите?
Глаза у него расширились:
- Я сказал, что никогда не допущу, чтобы музыка стала для меня
наркотиком. Музыка мне нужна, но все же она мне подвластна, а не я ей.
Тема явно оказалась скользкой, и я перевел разговор на его финансы.
- Да, да, понятно. Но давайте поговорим о вашем капитале: как вы
собираетесь его использовать?
- Часть нам с Альмой пойдет на старость лет, а большая часть достанется
сыну.
- Но возьмите хотя бы немножко из сбережений, чтобы не работать по
вечерам.
Он вдруг вскочил:
- Слушайте, я вас просил распоряжаться моими бумагами, а не моей
жизнью. Бели без этого вы не можете, я поищу кого-нибудь другого.
- Что вы, Герберт, мистер Фостер. Прошу прощения, сэр. Я хотел только
полностью охватить всю картину. Он сел, красный, как рак.
- Отлично, тогда уважайте мои убеждения. Я хочу жить на свои средства.
Если мне надо брать вторую работу, чтоб свести концы с концами, что ж, это
мой крест, и я должен его нести.
- Да, да, конечно. И вы совершенно правы, Герберт. Я вас за это уважаю.
- ("В сумасшедшем доме ему место", - подумал я.) - С сегодняшнего дня я все
возьму в свои руки, помещу ваши деньги повыгодней. - На минуту я отвлекся,
мимо шла красивая блондинка, - и не слышал, что сказал Герберт.
- Что вы сказали? - переспросил я.
- Сказал: "Если правое твое око соблазнит тебя, вырви его и брось".
Я было рассмеялся на эти слова, но тут же оборвал себя; Герберт говорил
совершенно серьезно.
- Ну, ладно, скоро вы окончательно выплатите взнос за машину и тогда
воспользуетесь заслуженным отдыхом по вечерам. Будет у вас чем гордиться:
целую машину заработали в поте лица, всю, до последнего винтика.
- Один взнос остался.
- Тогда прощай, ресторан?
- Нет, надо будет еще выплачивать подарок ко дню рождения Альмы -
покупаю ей телевизор в рассрочку.
- И платить будете тоже из заработка?
- Но подумайте, насколько ценней будет подарок, если я на него сам
заработаю!
- Да, сэр, тогда ей по вечерам скучать уже не придется.
- Что ж, если мне еще двадцать восемь месяцев придется по вечерам
работать, так, ей-богу, ради нее и не то можно сделать.
Если биржевые операции пойдут тем же ходом, что и в последние три года,
Герберт станет миллионером к тому времени, как выплатит последний взнос за
телевизор для Альмы.
- Прекрасно, - сказал я.
- Я люблю свою семью, - сказал Герберт серьезно.
- Не сомневаюсь.
- Я свою жизнь ни на что не променяю.
- Вполне вас понимаю, - сказал я. У меня создалось впечатление, что он
со мной спорит и что ему очень важно меня убедить.
- Когда я вспоминаю, чем был мой отец, а потом думаю - какую жизнь я
для себя создал, то нет для меня в жизни большего удовольствия.
Мало же у Герберта было в жизни удовольствий, подумал я.
- Завидую вам, - сказал я. - Да, вы должны испытывать большое
удовольствие.
- Очень большое, - сказал он решительно. - Да, очень, очень, очень...
Моя фирма занялась ценными бумагами Герберта, заменяя не очень
прибыльные акции более прибыльными, выгодно помещая накопившиеся дивиденды,
- словом, приводя его капитал в полный порядок. Я был восхищен тем, что
сделала наша фирма с бумагами Герберта, но меня угнетала невозможность
похвалиться нашей работой, даже перед ним самим.
Наконец я не выдержал и решил подстроить случайную встречу. Найду
ресторан, где работает Герберт, и зайду туда перекусить, как любой
гражданин. Доклад обо всех изменениях его капитала я как бы случайно захвачу
с собой.
Я позвонил Альме, и она сказала адрес ресторана, - я о таком никогда и
не слышал. Герберт ничего говорить не желал, так что я понял - место, как
видно, неважное, да он так и сказал: "Надо нести этот крест".
Ресторанчик оказался куда хуже, чем я думал, - замызганный, темный,
полный грохота и гула. Да, хорошее место выбрал Герберт, то ли желая
искупить грехи блудного отца и проявить благодарные чувства к супруге, то ли
поддержать собственное достоинство, зарабатывая хлеб в поте лица, - словом,
сам выбрал, неважно зачем.
Я протолкался к бару между скучающими девицами и жучками с бегов.
Пришлось орать, чтобы бармен услыхал меня сквозь оглушительный шум. Когда до
него дошел мой вопрос, он заорал в ответ, что ни про какого Фостера он
слыхом не слыхал. Видно, Герберт занимал самое что ни на есть ничтожное
место в этом учреждении. Возился в грязи где-нибудь на кухне или в подвале.
Характерно.
В кухне какая-то старая карга лепила подозрительные котлеты,
прихлебывая пиво из огромной кружки.
- Я ищу Герберта Фостера.
- Нет тут никакого Герберта Фостера.
- Может, он в котельной?
- Нет тут никакой котельной.
- Слыхали такую фамилию - Фостер?
- Никакой такой фамилии не слыхала.
- Спасибо.
Я снова сел за столик - надо было все обдумать. Очевидно, Герберт взял
адрес этого кабачка из телефонной книжки и сказал Альме, что там он работает
по вечерам. Мне стало немного легче на душе. Наверно, у Герберта были более
уважительные причины - держать под спудом восемьсот пятьдесят тысяч
долларов, а вовсе не те, которые он мне изложил. Я вспомнил, что каждый раз,
как я ему советовал бросить эту вторую службу, он морщился, как будто
дантист подносил к нему иглу бормашины. Теперь я понял: как только он скажет
Альме про свое богатство, у него пропадет возможность удирать от нее в
свободные вечера.
Но что именно было Герберту дороже восьмисот пятидесяти тысяч? Пьянка?
Наркотики? Женщины? Я вздохнул: напрасно я что-то выдумываю, ничего толком я
попрежнему не знаю. Подозревать Герберта в аморальности было немыслимо. Что
бы он ни затеял, все делалось во имя добра. Мать до того его вышколила, а
пороков отца он так стыдился, что я твердо верил - не может он сойти с пути
праведного. Не стоило ломать голову, решил я, и заказал посошок на дорожку.
И тут я увидел, что Герберт Фостер, весь какой-то общипанный,
загнанный, пробивается сквозь толпу. Всем своим видом он выражал
неодобрение, словно праведник, попавший в блудилище вавилонское. Он держался
до странности напряженно, даже локти отставил в стороны, подчеркнуто
стараясь никого не коснуться и ни с кем не встретиться глазами. Никакого
сомнения быть не могло: он испытывал тут муки ада, дикое унижение.
Я его окликнул, но он меня не заметил. Он был вне пределов
досягаемости. Герберт весь окаменел от судорожных усилий - зла не видеть,
зла не слышать, зла не знать.
Толпа в конце зала расступилась перед ним, и я подумал - сейчас он
возьмет в темном углу щетку или тряпку. Но в конце прохода вдруг вспыхнул
свет, и маленький белый рояль заблестел, как драгоценное украшение. Бармеа
поставил на рояль стакан с джином и вернулся к стойке.
Герберт смахнул пыль с табурета носовым платком и, поморщившись, сел.
Он вынул сигарету из кармана пиджака и закурил. И вдруг сигаретка стала
медленно опускаться к углу рта, а Герберт все больше наклонялся к клавишам,
и глаза у него сузились, словно он прищурился, разглядывая что-то
необыкновенно прекрасное, вдали на горизонте.
И чудо: Герберт Фостер исчез. На его месте сидел другой человек. Не
помня себя, он нацелил согнутые пальцы, как когти, и вдруг ударил по
клавишам. И грянул исступленный, похабный, великолепный джаз, опалив воздух
жарким дыханием призраков двадцатых годов.
Поздно ночью, у себя дома, я снова просмотрел свое произведение
искусства - отчет о капиталовложениях Герберта Фостера, известного в кабачке
под именем "Гаррис-фейерверк". Ни своего общества, ни деловых разговоров я в
тот вечер "Фейерверку" не навязывал.
Через неделю-другую он должен был получить сочный кус от одной из
сталелитейных компаний. По трем нефтяным концернам платили дополнительные
дивиденды. Трест сельскохозяйственных машин, - у него там было пять тысяч
акций, - собирался предложить ему сделку - на каждой акции он зарабатывал
три доллара.
Благодаря мне и моей фирме, а также подъему экономики, Герберт стал на
несколько тысяч богаче, чем месяц тому назад. Я имел полное право гордиться,
но мой триумф, - не считая комиссионных, конечно, - был для меня горше
полыни.
Для Герберта уже никто ничего сделать не мог. Он получил все, чего
хотел, задолго до того, как появилось наследство и вмешался я. Он был
воплощением респектабельности, порядочности - всего, что вбила ему в голову
мать. Но и в другом ему повезло. Заработка ему не хватало. И ему ничего не
оставалось, как во имя священного долга перед женой, ребенком и домашним
очагом служить тапером в низкопробном кабаке, пить джин, дыша перегаром, и
три вечера в неделю становиться "Гаррисом-фейерверком" - сыном своего отца.
