Лин фон Паль. Битва за Шамбалу. НКВД против Аненербе (продолжение 5)

Конец  надежд

С 1923 года он активно работает вместе с Бехтеревым в созданной при Институте мозга комиссии по мысленному внушению. Это было весьма странное заведение, своего рода прообраз немецкого «Аненербе», только, конечно, не в таких масштабах. В этой комиссии были как учёные, трезвые и скептичные, так теософы и оккультисты, и вот эта команда совместными усилиями пыталась научиться строить телепатические мосты.

В этом же году Барченко создаёт совершенно масонскую по форме и деятельности организацию — Единое Трудовое Братство, но сказать точно, кто из окружения Барченко в него входил, а кто нет — сложно. Когда Барченко арестовали, он на допросах записал в это ЕТБ чуть ли не всех, кого знал! Вряд ли те, кто оказался в кабинете следователя, остались ему за это благодарны...

ЕТБ была престранная организация. С одной стороны, это общество занималось научными изысканиями, с другой — Барченко всех сразу же построил. Во-первых, он перебрался жить к Кондиайнам и создал там «коммуну». Во-вторых, чтобы женщины не бездельничали и могли зарабатывать на жизнь, решил, что лучшее для них — купить ткацкий станок. Он даже пристроил весь женский коллектив к профессиональной ткачихе — обучаться. Но потом всё дело заглохло, станка так и не приобрели. Точно так же провалилось дело и с приобщением к портняжному искусству, плотницкому делу. Интеллигенция никак не хотела работать руками! Какое ж тогда из неё Трудовое Братство?!

В эти годы Барченко посчастливилось близко сойтись с ленинградскими буддистами, среди которых был и Дорджиев. Они много разговаривали о Тибете, и сердце Александра Васильевича ныло — экспедиция всё никак не могла состояться. За это время он побывал в разных уголках страны, но так до Тибета и не добрался. Пребывая в ожидании, он занялся разработкой некоего простого прибора, позволяющего заглядывать в прошлое и будущее — Археометра, который сам Барченко называл Универсальной схемой. Эту каббалистическую конструкцию разработал ещё в XIX веке Сент-Ив д'Альвейдр. Собственно, сам Барченко ничего нового не привнёс, но пользоваться этим весьма сложным инструментом научился. Прибор представлял собой несколько вращающихся концентрических окружностей, в которые вписаны таблицы соответствия. Центр «прибора» занимали две наложенные друг на друга гексаграммы, которые образовывали двенадцатилучевую звезду. При вращении лучи звёзды указывали на различные буквы и цифры, планеты, металлы и т.п. Сам Барченко считал эту Универсальную Схему ключом к древнему знанию. Особое удивление вызвал тот факт, что если по законам Универсальной Схемы расчертить поверхность земного шара, то она окажется разбита на пятиугольники — горные массивы лягут по граням пятиугольников, воздушные и океанские течения — по окружностям, а вершины очень часто указывают на древние центры культуры. Барченко был потрясён. В его время это было действительно весьма неожиданным результатом. При помощи своего чудо-инструмента он даже научился прогнозировать будущие катаклизмы. Но будущей своей судьбы предугадать не смог...

А время близилось!

Читая весьма разноречивые свидетельства современников, я не знаю, кто из них прав. Это, так сказать, дело веры, потому что нельзя доверять ни единому документу, исходящему из узилищ чрезвычайки и её последующих реинкарнаций, поскольку ясно, как могли оговаривать себя люди на допросах; и в то же время нельзя верить полностью и очевидцам, современникам, поскольку они тоже все лица заинтересованные, то есть их мнение — субъективное.

Дело тут вот в чём. В 1925 году судьбе было угодно столкнуть двух людей — Глеба Бокия и Александра Барченко. Для обоих это оказалось злой шуткой судьбы.

Глеб Бокий, если кто-то не знает, был главой ленинградской «чрезвычайки». На совести его, наверно, целые толпы отправленных к праотцам. В то же время многие, кто знал его близко, пишут о нём с нежностью и удивительным теплом, словно это были два разных человека — один расстреливал, второй умел быть верным другом. Лев Разгон, женатый на его сестре, даже вызвал после одной из публикаций её автора, историка Соколова, на импровизированную дуэль, а проще — отхлестал по щекам перчаткой за то, что тот использовал чужой непроверенный материал и приписал Бокию создание «дачного притона для высокопоставленных работников ОГПУ». Писательница Ямщикова, которая дружила с Бокием, вспоминает его с нежностью, для неё это был верный друг, который всегда придёт на помощь, умный, проницательный, умевший всегда вычислить шпика, интересовавшийся древностями: «Бокий побывал в отдалённых районах Казахстана и Сибири, где находчивость и упрямство в достижении цели проявились у него в практической работе. Увлекаясь археологией, он, на свой страх и риск, на сколоченные им самим деньги затеял экспедицию по отысканию трона Чингисхана. Любовь к раскопкам впоследствии, много лет спустя, заставила его принять участие в большой экспедиции в районе Ташкента. Разрывая Кунигутскую пещеру, он обнаружил огромный камень с таинственными записями древних племён». Она его не идеализирует, поскольку тут же передаёт его слова, прозвучавшие в ответ на вопрос, расстреливает ли он приговорённых или только подписывает приговоры, и вот что сказал ей Бокий: «Я присутствую при расстрелах для того, чтобы работающие рука об руку со мною не смогли бы говорить обо мне, что я, подписывающий приговоры, уклоняюсь от присутствия при их исполнении, поручая дело другим, и затыкаю ватой уши, чтобы не расстраивать нервы». Иными словами, доверять такому свидетелю можно. С другой стороны, она к Барченко тоже не должна была испытывать предубеждения, однако...

Итак, в 1925 году Барченко стал читать лекции для работников «чрезвычайки», то бишь уже — ОГПУ, лекции эзотерического характера, посвящённые Древнему Знанию. На эти занятия захаживал даже Ягода, тогда ещё не занимавший столь высокого поста. Группой обучающихся товарищей руководил Бокий. А теперь предоставлю слово Ямщиковой:

«Сижу я мирно в своём номере и читаю. В воскресенье только и почитать. Вдруг знакомый торопливый стук в дверь. Через несколько секунд входит Глеб, односложно здоровается и ставит к стенке шкафа туго набитый портфель. Потом так же односложно говорит:

— Запри на ключ дверь. Выключи телефон и слушай. Смотри и слушай.

После этого таинственного начала он раскрывает передо мною большой альбом и указывает на акварель, изображающую ветку с розой.

— Видишь?

— Вижу. Что это и к чему ты мне показываешь?

— Это роза Розенцвейга.

— Ага! Масонская роза.

— А ты разве знаешь?

— Как мне не знать символа масонов, ведь я много лет занималась историей и дед мой, со стороны матери, Николай Николаевич Толстой, был масоном, как и многие декабристы. После смерти матери я нашла у неё дедовский масонский знак.

— Вот как! А я и не знал... Многое ли тебе известно об этом тайном обществе?

— Конечно, да разве это такой секрет? Я тебе говорю, что в связи с историей я интересовалась и масонством. Приехав в Москву, я даже купила здесь на развале Сухаревки два тома с заглавием „Тайные общества". Перевод с немецкого. Могу тебе дать. Вот посмотри.

И протягиваю ему взятые с полки книги.

— А вот, Глеб, ещё кое-что интересное в этом же духе. Ты знаешь издание Сытина „Великая реформа"? Там имеется необходимый для меня материал о русских крепостных художниках XIX века. Историк В.И.Семевский ими занимался и, в связи с исследованием эпохи, дал описание движения русского масонства с приложением списка сочинений масонов.

— У тебя есть список?

— Ну конечно.

— Дай мне его.

— Хорошо, только верни, чтобы мне не составлять нового.

Я не сказала ему, что читала бульварную книгу, случайно попавшуюся мне: „Сатанисты" Шабельской. Фабула и идея этого бульварного романа представляли нечто бредовое. Страшные приключения с принесением человеческих жертв тайным обществом масонов. Может быть, и к месту было бы рассказать об этом, когда он мне неожиданно заявил:

— Ты знаешь, старые масоны были организацией социальной, высокого порядка, близкой к нашему коммунизму, но потом они выродились в новое масонство, врагов наших, которое мирно распространяется за границей и старается подорвать нашу работу.

Я подумала: „Наверно, он знает и о книжке Шабельской „Сатанисты"».

Но он ничего не сказал о «Сатанистах», неожиданно заговорил о России:

— В России ещё в давние времена существовали корни коммунизма, и они гармонично, хотя и странно, переплетались с масонством. Я недавно узнал, что в одной деревне Костромской губернии жил крестьянин по имени Михаил, имевший громадное влияние на окружающих. Проповеди его о праведном житье людей, собранных в деревнях и в городах в одно целое общество, слушали окрестные мужики и верили ему. Он проповедовал учение, сохранившееся с былых времён и долетевшее до России, — учение, во многом совпадавшее с масонством. Жаль, что он умер. Постой, у тебя что-то в глазах... какое-то недоверие. Я тебе сейчас скажу всё — ведь до конца я не дошёл. У этого Михаила был ученик, который теперь появился в Москве. Он очень странного вида. Одни считают его помешанным, другие — жуликом. Ходит он зимою босым, носит вериги и одевается как-то по-шутовски, под блаженного. Надевает на голову бумажную корону, а в руках несёт какое-то „зерцало" — ширмы с самодельно обклеенными бортами и зеркалами, с надписями-цитатами. И говорит виршами, рифмованно, часто как будто чепуху. Его фамилия Круглов...

Я вскочила, взволнованная:

— Знаю! Знаю! Я его видела и гонялась за ним, чтобы записать вирши, которое мне пригодятся для задуманного нового романа из истории декабристов...

— Где ты его видела?

— У Дурова. Ты ведь знаешь, что я наблюдаю у него животных и пишу по его рассказам их историю. Он мне как раз и указывал на Круглова, как на пример, который может объяснить историю, составившую легенды о мучениках римских цирков. Возможно, говорит Дуров, что звери не трогали христиан на арене цирка потому, что они, не обращая на зверей внимания, смотрели вверх и молились. Животные не боятся тех, кто не смотрит им в глаза, не обращает на них внимания, а у Круглова как раз рассеянный взгляд. Дуров говорит, что и я хорошо лажу со зверями и могу даже ласкать в клетке гепарда потому, что у меня несколько косят глаза. Дуров делает опыты над „блаженным" Кругловым с обезьянами, а я — со словами...

Глеб закивал головою:

— А я сделал опыт над ним, прощупываю его масонство. Мы арестовали Круглова, чтобы исследовать его мышление. Я искал в нём мудрости костромского Михаила, но ошибся: никакой в нём мудрости нет, и я отпустил его со всеми зерцалами и короной к твоему Дурову. Нет, Шамбала ускользает от меня, как мираж...

Я удивилась:

— Шамбала? Какая шамбала?

— Ах, ты не знаешь... Это слово мудрости древней, от которой остались корни в масонстве. И если тебе когда-нибудь попадётся где-либо это название горы, реки, деревни, поляны, знай, что здесь в древности исповедовали эту великую мудрость.

Мне стало смешно:

— Глеб, — сказала я, — ты или надо мной смеёшься, или тебя кто-то морочит. Скажу тебе: у нас в деревне жил старик и весьма дурашный, сапожник; его звали Шамбал. Значит, он был хранителем древней мудрости?

— Если ты знаешь, что он был дурашный, то прозвище Шамбал он мог получить от старинного „шандала" — подсвечника...

Он говорил серьёзно и был, видимо, огорчён. Мне стало его жаль.

— Ах, „Шамбала"... — вспомнила я и пояснила, чтобы его утешить:

— Я совсем забыла об одной интересной книге, прочитанной мною не так давно. Книга переводная, автора забыла, заглавие „Присцилла из Александрии". В ней очень ярко выведены разные народности, разные религии и разные общественные классы, существовавшие в первые века христианства. Разгром Александрийской библиотеки, учёная Ипатия, еврейство, египетские жрецы, философы Греции — полнейшая сумятица в понятиях разных каст и обществ. В этой книге упоминается место, где было сосредоточие правды и мудрости, под названием Шамбала.

Мой гость оживился:

— Это очень интересно. Надо познакомиться непременно...

— Но скажи, Глеб, откуда у тебя этот интерес?

— От Барченко.

— От Барченко? Что это ещё за Барченко?

— Это большого ума и таланта человек, философ и учёный, который у нас при ГПУ организовал кружок; мы знакомимся там со многими научными открытиями и жалеем, что не знали раньше этого замечательного человека.

— Но откуда он явился?

Глеб встал. Он всегда так делал, когда не хотел отвечать на какой-нибудь вопрос.

— Ну, об этом сейчас не время говорить. — И посмотрев на часы: — Мне давно пора. Прощай. Поговорим в другой раз. А список масонов и книги о тайных обществах дай; я верну аккуратно и то и другое».

Тут интересно вот что. И костромского Михаила, у которого были какие-то «дощечки», и обвешанного зеркальцами Круглова, своего рода московского юродивого, всех их привечал Барченко, пытаясь вызнать тайну пути в Беловодье — русский вариант Шамбалы. «...Это убеждение моё нашло себе подтверждение, — писал Барченко Цыбикову, — когда я встретился с русскими, тайно хранившими в Костромской губернии Традицию. Эти люди значительно старше меня по возрасту и, насколько я могу оценить, более меня компетентные в самой Универсальной науке и в оценке современного международного положения. Выйдя из костромских лесов в форме простых юродивых, якобы безвредных помешанных, они проникли в Москву и отыскали меня... Посланный от этих людей под видом сумасшедшего произносил на площадях проповеди, которых никто не понимал, и привлекал внимание людей странным костюмом и идеограммами, которые он с собой носил... Этого посланника — крестьянина Михаила Круглова — несколько раз арестовывали, сажали в ГПУ, в сумасшедшие дома. Наконец пришли к заключению, что он не помешанный, но безвредный. Отпустили его на волю и больше не преследуют. В конце концов с его идеограммами случайно встретился в Москве и я, который мог читать и понимать их значение. Таким образом, установилась связь моя с русскими, владеющими русской ветвью Традиции. Когда я, опираясь лишь на общий совет одного южного монгола,... решился самостоятельно открыть перед наиболее глубокими идейными и бескорыстными государственными деятелями большевизма тайну, то при первой же моей попытке в этом направлении меня поддержали совершенно не известные мне до того времени хранители древнейшей русской ветви Традиции. Они постепенно углубляли мои знания, расширяли мой кругозор. А в нынешнем году... формально приняли меня в свою среду...»

И как своё ЕТБ Барченко подсадил на шамбальскую наживку, так теперь он подсаживал и ОГПУ. А книги, которые Ямщикова порекомендовала Бокия для чтения, ОГПУ тут же изъяло для изучения из Ленинской библиотеки, там опустели все масонские полки! Это было забавно, но с Бокием происходили странные вещи — он «загорелся» Шамбалой. Старый знакомый Ямщиковой революционер Вечеслов, услышав из её уст имя Барченко, только поморщился, он считал Барченко проходимцем, как раз припоминая историю с Ловозером: когда Барченко попросили предъявить фотографии, он показал один только снимок, а про негатив сообщил, что тот пропал. Бокий тем временем всё больше углублён в эзотерические дебри. Он уверовал в возможность чтения мыслей на расстоянии, правда, как человек практичный, хотел использовать это примерно так, как Владимиров свой дар графолога: «Отделение психотехники при Университете прислало Сталину проект изобретённого аппарата для чтения человеческих мыслей. Представляете, как это было бы важно для нас, — говорил Глеб, — мы могли бы избегнуть многих ошибок при допросе. Но в канцелярии у Сталина чиновники, не имевшие воображения и мало заинтересованные в каких-либо открытиях, просто-напросто бросили проект в архив. Когда нам пришлось для одного дела искать документы в канцелярии Сталина, мы там в архиве наткнулись на этот замечательный проект и взяли его, чтобы проверить и дать ход». Бокий в то же время продвигал и проект экспедиции, доказывая Чичерину его крайнюю необходимость. Ведь какие знания можно найти в древней земле, откуда пришло человечество! Какие новые технологии!

Бокий называл Барченко «колдуном». Он точно помешался на тибетской экспедиции. Все разговоры, которые он вёл с Ямщиковой, были только об этом:

«— Всё это поможет идее посева коммунизма во всём мире. Всё это важно для завоеваний наших...

— Для завоеваний? Но как же это, я не понимаю, Глеб?..

— Не понимаешь, а я начал и иду твёрдо. И человек нашёлся как раз такой, как надо, — смелый и находчивый, знающий фарсидский язык, понятный для всего Востока... Ведь с Востока мы начинаем коммунистическое воспитание всего мира. Вот она, древняя Шамбала, о которой говорится в „Присцилле из Александрии", — мы её вернём.

Совершенно неожиданно для меня он назвал Блюмкина, того самого Блюмкина, который, участвуя в эсеровском заговоре летом 18-го года, способствовал убийству германского посла Мирбаха.

Я не знала о его судьбе. Оказалось, что он был прикомандирован к ГПУ, и Глеб Бокий именно его и решил использовать для своего плана „коммунизации" Востока. Поможет Блюмкину масонская литература. Он изучит учение масонов как можно обстоятельнее и поедет, подкованный им, прямо в Лхасу, город, куда не может проникнуть ни один европеец. Блюмкин будет первым, кто завоюет доверие главы тибетского народа, великого всесильного Далай-ламы».

Тоже интересная деталь. Исследователи правы: Блюмкин готовился отправиться в Тибет, а поскольку он изучал тибетский язык и штудировал эзотерику — так явно не знал ни того, ни другого. Во всяком случае, в 1925 году для тибетской экспедиции он был бесполезен. Но она и не состоялась! А затем, очевидно, освоивший тибетский, Блюмкин на год отправляется в Монголию, в конце 1927 года возвращается в Москву, в марте 1928 командируется делать мировую революцию в Индию (северные районы), в середине августа 1929 года снова возвращается в Москву. К этому времени Троцкий, которого он боготворил, уже выслан, под ногами Блюмкина горит земля... И «коммунизатора Востока» приходится брать самому Бокию!

Давайте опять обратимся к записям Ямщиковой:

«— Ну и дела у нас, — сказал он (т.е. Бокий. — Авт.), сбрасывая шинель, — не ругайте за неаккуратность. У нас события большой важности: арест Блюмкина.

Со всех сторон посыпались вопросы, восклицания:

— Блюмкина? Нечего шутить!

— А ты всех нас не собираешься арестовывать?

— Рассказывай, не тяни...

— Что-то пахнет сказкой, Иваныч!

— Дело не без запутанности, товарищи. И арест как раз накануне назначенной для этого гуся знаменательной поездки в Лхасу. Ведь как долго мы её подготовляли и так глупо, бездарно кончили. И я уверен, что этот ловкий парень блестяще всё выполнил, если бы не Троцкий... И принёс чёрт этого злого гения стать нам поперёк дороги...

— При чём тут Троцкий?

— Разве Троцкий находится в Лхасе или собирается туда?

— Ни то, ни другое. Да лучше начну с самого начала. Вы все знаете, как тщательно и долго ГПУ готовило Блюмкина к этой миссии. Мы всячески прощупывали его, взвешивали, экзаменовали и нашли, что лучше не сыскать персонажа для обработки лам масонской мудростью. И Блюмкин охотно изучал все эти тайны, проникаясь масонской философией, а что касается языка, то он мог бы преподавать его в Институте восточных языков. Он был подкован в совершенстве для этой поездки. И у него уже был заграничный паспорт, когда это случилось...

— Да что случилось-то? — нетерпеливо спросил Кострикин.

Ему казалось, что Бокий нарочно тянет рассказ.

— Я буду передавать по порядку. Перед отъездом он поехал к Радеку. Оказывается, он хотел от Радека получить удачный совет, веря в его ум и ловкость, но ошибся в том, что Радек будет хранить тайну.

— Тайну Лхасы? — спросил опять Кострикин.

— Нет, немножко другого порядка. Он необдуманно разоткровенничался с Радеком, приблизительно так: „Карл, ты знаешь, куда и зачем меня посылают, но я колеблюсь, так как до сих пор я действовал по-другому, будучи агентом Троцкого". Я изображаю схему разговора, конечно, он, вероятно, имел иную форму. Троцкий на Блюмкина надеялся, как на каменную гору, а его миссия была в нашу пользу... Ехать в Лхасу Блюмкину было не совсем удобно, состоя в тесной связи с Троцким. Отказаться от поездки к Далай-ламе было невозможно, а смелости не хватало вместо того, чтобы поехать на Восток, двинуться на Запад, в объятия Троцкого... Радек сначала ему это посоветовал, а тот откровенно сознался, что „хочет покончить всякие отношения с советским изгнанником" и сейчас находится в большой нерешительности, а попросту он струсил. Радек возьми и посоветуй ему поехать ко мне и чистосердечно покаяться в прошлом, обещая вести себя благопристойно в будущем; он, Бокий, мол, поймёт, и всё станет на своё место. Блюмкин как будто всецело принял совет, а когда вышел от приятеля, то передумал. Вместо того чтобы ехать на Лубянку в кабинет Бокия, он отправился на вокзал, к отходу поезда, чтобы улизнуть за границу к Троцкому. Приезжает туда, а там: ба, ба, знакомые всё лица с Лубянки. Оказывается, Радек тотчас же после разговора с приятелем дал знать по телефону в ГПУ о своём разговоре с лхасским пропагандистом, и Бокий, по своей привычке всё заранее предвидеть, послал на Белорусский вокзал людей для ареста беглеца. Так бесславно кончилась фантастическая идея покорения Востока».

С 1929 по 1937 год у Барченко то появляются надежды на возможность экспедиции, то пропадают снова, потому что НКИД постоянно колеблется и предпочитает не связываться с тибетскими проблемами, тем более что с начала 30-х годов и отношение к буддизму резко меняется. Буддизм и советская власть встают друг к другу в оппозицию. Далай-лама из Урги перебирается сначала в Мукден. Советские буддисты поднимают восстание за восстанием, газеты начинают поминать Шамбалу только в самом негативном плане, сообщая, что ламы готовят поход Шамбалы против Советской России. Какая там экспедиция! Барченко, не зная, как помочь великому делу получения Древнего Знания, просит Бокия связаться лично с товарищем Сталиным...

Но тут арестовывают и Бокия, и Барченко, и весь ЕТБ в полном составе и даже более того! Но Ямщикова, сожалея о друге-чекисте, совсем не сожалеет о Барченко. Почему? Потому, что он втянул Глеба Бокия в дурацкое мероприятие? Нет. Обвинение серьёзнее. Она передаёт такой разговор, состоявшийся с Бокием ещё в середине 1920х годов:

«Глеб отрывочно рассказывал о том, что делал и говорил „Колдун". Кроме разных „научных" откровений и фантастических небылиц он занимался ещё и „раскрытием крамолы". Он был введён в дом бывшей жены Бокия Софьи Александровны, вышедшей вторично замуж за члена ЦК М.И.Москвина. Барченко и там сумел вскружить головы „своей эрудицией", войти в доверие, а пользуясь им, делать доносы. Доносил он, называя „подозрительных" лиц пачками, вылавливая имена из корпорации писателей, художников, композиторов, переходя от искусства к науке и технике. Он находил „врагов" и среди врачей, фармацевтов. Барченко в ГПУ верили с лёгкой руки Глеба Бокия. Наконец это стало невыносимым, и мы услышали за нашим „Круглым столом" раздражительные окрики самого Глеба:

— Лучше бы он давал нам списки научных изобретений, чем подозрительных людей!

Тогда у меня вырвалось впервые:

— Боюсь, как бы этот „Колдун" не написал в своём списке ваших имён, друзья мои!»

А через много лет, когда она начинает заниматься реабилитацией Бокия, беседуя с майором Корнеевым, ведущим этот процесс, Ямщикова находит подтверждение своей догадке: дело в доносе Барченко. Но верить майору Корнееву? Майору, который пришёл лично успокоить старушку, чтобы не донимала вопросами? Выслушивал её воспоминания целых два часа? Согласно кивал, когда она говорила о плохом Барченко и хорошем Бокии? Не знаю. Жаль лишь, что он так и не попал в Лхасу, хоть под конвоем Блюмкина. Когда человека лишают мечты, он начинает подозревать, что вокруг враги. Может о подозрениях и сообщить, «куда надо».

По  другую  сторону  СССР

По другую сторону советской границы между тем тоже собирались силы, готовые покорить Древнее Знание Тибета. И эта команда единомышленников была гораздо удачливее Александра Васильевича Барченко. Четверо исследователей — Елена, Николай, Юрий и Святослав Рерихи грезили Шамбалой. Им не удалось попасть в Лхасу, но они провели ряд экспедиций по Тибету. Однако не они были первыми, кто стремился в недоступную горную страну. В эту плохо изученную область Азии рвался и другой человек, оставивший глубокий кровавый след в истории Дальневосточной Республики и Монголии. Имя ему барон Роман Фёдорович Унгерн фон Штернберг.

Барон тоже был мистиком. Он бесконечно верил в свою особенную судьбу и мечтал о Древнем Знании. Но больше древностей он любил войну. Какое несчастье угораздило его родиться в России и во вполне рационалистическом веке? Барону следовало появиться в мире, где скрещивали с противником мечи тевтонские рыцари, где были в почёте дуэли и где величие и великая судьба определялись личным мужеством и неукротимой волей к победе. Но он появился на свет на крохотном островке в Балтийском море, который принадлежал его не менее странному родителю. Единственной достопримечательностью этого островка был старый замок и башня с маяком. Говорят, в прежние годы предки Унгерна занимались морским разбоем, и горе тому капитану, который шёл на маяк, — конец его был неминуем. Упоминания о пиратах-Унгернах есть в записках знаменитого путешественника маркиза де Кюстина. «Единственные живые существа, которых барон допускал в башню, были его сын, в ту пору ещё ребёнок, и гувернёр сына. Около полуночи, убедившись, что оба они уже спят, барон затворялся в лаборатории; тогда стеклянный фонарь загорался таким ярким светом, что его можно было увидеть издалека. Этот лжемаяк легко вводил в заблуждение капитанов иностранных кораблей, нетвёрдо помнящих очертания грозных берегов Финского залива. На эту-то ошибку и рассчитывал коварный барон. Зловещая башня, возведённая на скале посреди страшного моря, казалась неопытным судоводителям путеводной звездой; понадеявшись на лжемаяк, несчастные встречали смерть там, где надеялись найти защиту от бури, из чего вы можете сделать вывод, что в ту пору морская полиция в России бездействовала. Стоило какому-нибудь кораблю налететь на скалы, как барон спускался на берег и тайком садился в лодку вместе с несколькими ловкими и смелыми слугами, которых держал нарочно для подобных вылазок; они подбирали чужеземных моряков, барахтавшихся в воде, но не для того, чтобы спасти, а для того, чтобы прикончить под сенью ночи, а затем грабили корабль; всё это барон творил не столько из алчности, сколько из чистой любви к злу, из бескорыстной тяги к разрушению». Однако конец его был ужасен: «Барона схватили и отвезли в Санкт-Петербург, где император Павел приговорил его к пожизненным каторжным работам. Умер он в Сибири». Другой его именитый предок, барон Вильгельм Унгерн, занимался алхимией, за это его называли не иначе как «брат Сатаны». Дед барона занимался пиратством в Индийском океане, потом был схвачен и выслан на родину, а царь тут же отправил его в Сибирь. Дед во время странствий стал буддистом, эту же религию исповедовал и его отец, принял её и Роман Фёдорович. Так что был он буддистом в третьем колене. Как только позволили лета, он пошёл служить на флот. Но тут случились волнения казаков в Забайкалье, и его отправили подавлять бунт. Именно там впервые барон понял, что необходимо учредить Орден Военных Буддистов, чтобы бороться с заразой революции.

Барон Унгерн, грезивший рыцарскими поединками и крестовыми походами, чувствовал себя лишним даже на военной службе. Там он постоянно нарушал дисциплину, имел очень сложные отношения с командирами. От барона шарахались. С ним не знали что и делать. И в то же время он был образованный, умный и проницательный человек. Сам Роман считал, что способен разглядеть потаённые мысли других людей, поэтому суждения он выносил резкие и безоговорочные, и — как часто при такой самоуверенности бывает — не всегда справедливые. В мирной жизни он бы зачах, и судьба уготовила ему принять участие в нескольких войнах. Сначала были Забайкалье и Монголия. И в конце пути тоже была Монголия. Точно эта страна требовала души Романа Унгерна, его крови и его жизни.

Впервые в Монголии Унгерн оказался в 1913 году, когда рвался встать под кровавые знамёна Джа ламы. Но сотнику не повезло. Ему практически не пришлось принимать участия в боевых действиях. России не нужны были осложнения с Китаем. Поэтому «предводитель монгольской конницы» надолго вынужден был забыть о карающем мече. За время, которое он провёл в Монголии, он так проникся её духом и полюбил эту землю, что считал личным оскорблением тот политический курс, который избрала Россия. Этому немало причин. Одна из них — искренняя ненависть Унгерна к тому, что называется «современной цивилизацией». В буддизме и странах, которые его исповедуют, он видел хотя бы какой-то свет надежды. Он был совсем не глуп, чтобы не замечать и варварские обычаи, и жестокость, но сам он не был человеком мягким и простым. И «распущенный» Запад казался ему большим злом, чем «жестокий» Восток. После Февральской революции личным приказом Керенского барон Унгерн фон Штернберг был отправлен в Забайкалье, чтобы убедить казаков в легитимности новой власти и склонить их на её сторону. Больше его в Петербурге не видели. Как только барон попал на любимый Восток, к казакам, он там и остался. А спустя самое короткое время случился Октябрь, и к власти пришли те, кого он ненавидел и боялся. Унгерн вливается в казачью армию генерала Семёнова. Отряды Унгерна наводили страх на местных «красных» — он был безжалостен, и если кого-то подозревал в большевизме, то смерть была неминуема. Как вспоминал Оссендовский, приличное время находившийся в унгерновской Урге, в этом вопросе он полагался на собственное чутьё. Пройдясь перед шеренгой пленных, он обращался к своему внутреннему голосу, и по голосу этому и отделял большевиков от простых крестьян. Поскольку никакого расследования не проводилось, то выбранных бароном тут же казнили, и насколько был прав этот внутренний голос Унгерна, возможности выяснить не имеется. Но красные выводили его из себя. «Некоторые из моих единомышленников, — говорил Унгерн, — не любят меня за строгость и даже, может быть, жестокость, не понимая того, что мы боремся не с политической партией, а с сектой разрушителей всей современной культуры. Разве итальянцы не казнят членов „Чёрной руки"? Разве американцы не убивают электричеством анархистов-бомбометателей? Почему же мне не может быть позволено освободить мир от тех, кто убивает душу народа? Мне — немцу, потомку крестоносцев и рыцарей. Против убийц я знаю только одно средство — смерть!» Оссендовскому он заявил: «В буддийской и древней христианской литературе встречаются суровые пророчества о времени, когда разразится битва между добрыми и злыми духами. Тогда в мир придёт и завоюет его неведомое Зло; оно уничтожит культуру, разрушит мораль и истребит человечество. Орудием этого Зла станет революция. Каждая революция сметает стоящих у власти созидателей, заменяя их грубыми и невежественными разрушителями. Те же поощряют разнузданные, низкие инстинкты толпы. Человек всё больше отлучается от Божественного, духовного начала. Великая война показала, что человечество может проникнуться высокими идеалами и идти по этому пути, но тут в мир вошло Зло, о приходе которого задолго знали Христос, апостол Иоанн, Будда, первые христианские мученики, Данте, Леонардо да Винчи, Гете и Достоевский. Оно повернуло вспять колесо прогресса и преградило путь к Богу. Революция — заразная болезнь, и вступающая в переговоры с большевиками Европа обманывает не только себя, но и всё человечество. Карма с рождения определяет нашу жизнь, ей равно чужды и гнев, и милосердие. Великий Дух безмятежно подводит итог: результатом может оказаться голод, разруха, гибель культуры, славы, чести, духовного начала, падение народов и государств. Я предвижу этот кошмар, мрак, безумные разрушения человеческой природы».

Монголы трепетали перед бароном так же, как они и трепетали перед вернувшимся в Ургу Амурсаной. Обоих этих людей они считали воплощениями Махакалы. Оссендовский имел счастье разговаривать с Амурсаной, вспоминает он об этом так: «Он быстрым движением развязал кушак и снял шубу. Под ней оказалось великолепное одеяние из золотистого шёлка, перехваченное дивной красоты синим поясом. Всё — чисто выбритое лицо, короткий ёжик, коралловые чётки на левой руке, парадная одежда жёлтого цвета — говорило о том, что перед нами высокого ранга лама. И в то же время за поясом у него торчал огромный кольт. На лицах хозяина и Церена я прочёл страх и благоговение. Незнакомец подошёл к жаровне и сел рядом.

— Давайте перейдём на русский язык, — предложил он и взял кусок мяса.

Завязалась беседа. Незнакомец стал критиковать правительство Живого Будды в Урге.

— Где-то там борются за свободу Монголии, захватывают Ургу, одерживают победу над китайской армией, а мы здесь пребываем в неведении. Мы бездействуем, а в это время китайцы убивают и грабят наших людей. Богдохан должен был бы связаться с нами. Почему китайцы посылают гонцов из Урги и Кяхты в Кобдо, требуя подкрепления, а монгольское правительство не делает этого? Почему?

— Значит, китайцы получат подкрепление? — спросил я.

Гость хрипло рассмеялся и ответил:

— Я изловил всех гонцов, отобрал письма, а их отправил... в могилу.

Он вновь засмеялся и обвёл юрту каким-то диким горящим взглядом. Только сейчас я обратил внимание, что чертами лица и разрезом глаз незнакомец отличался от монголов».

Ещё бы! Это наш старый знакомый калмык Дамбижанцан, который вернулся в Монголию и стал ламой-воином, наводящим порядок в любезной ему степи. Махакала Амурсана владел такими чудесными способностями, что Оссендовский не верил собственным глазам: он мог летать по воздуху, заставлять людей видеть то, чего нет, умел лечить, изучал священные тексты и владел Тайным Знанием Тибета. Однажды при Оссендовском он вскрыл кинжалом грудь монгола, а спустя полчаса тот же монгол мирно спал, и на его теле не было видно ни единого шрама. А когда Оссендовский упомянул Агартхи и Царя Мира, сказал очень просто: «Только один человек из всех живущих знает его священное имя, только один из всех посещал Агарти. Этот человек — я. Поэтому Далай-лама почитает меня, а Живой Будда из Урги боится. Впрочем, напрасно — мне никогда не сидеть ни на священном престоле в Лхасе, ни на том, что Чингисхан завещал Главе нашей Жёлтой веры. Я не монах, а воин и мститель».

Воином-мстителем был и барон Унгерн. Интересно, что Махакала-Унгерн вёл свою монгольскую революционную конницу под знаменем, на котором были такие инициалы — МII, то есть Михаил Второй, а вовсе не имя Керенского Александра Фёдоровича. Он верил, что, только создав прочное и крупное государство из азиатов, которое встанет заслоном на юго-восточной русской границе, можно дать русскому народу возможность возродиться. И желательно обратить развращённый большевиками народ в... буддизм. А очистить мир от коммунистической скверны сможет только новая монгольская конница, которая пронесётся по просторам развращённой Европы и выжжет всё слабое, неправильное и нездоровое. Тогда возродится русская нация и ей откроются Тайные Знания, которыми давным-давно владеет Восток. В качестве нового Чингисхана он видел себя — воина Шамбалы, а из своей армии он хотел создать «Орден Света». Приказы по армии чем-то сильно напоминали апокалиптические пророчества.

«№ 15 Мая 21 дня н.ст. 1921 г.г. Урга Я — Начальник Азиатской Конной Дивизии, Генерал-Лейтенант Барон Унгерн, — сообщаю к сведению всех русских отрядов, готовых к борьбе с красными в России, следующее:

§ 1. Россия создавалась постепенно, из малых отдельных частей, спаянных единством веры, племенным родством, а впоследствии особенностью государственных начал. Пока не коснулись России в ней по её составу и характеру неприменимые принципы революционной культуры, Россия оставалась могущественной, крепко сплочённой Империей. Революционная буря с Запада глубоко расшатала государственный механизм, оторвав интеллигенцию от общего русла народной мысли и надежд. Народ, руководимый интеллигенцией как общественно-политической, так и либерально-бюрократической, сохраняя в недрах своей души преданность Вере, Царю и Отечеству, начал сбиваться с прямого пути, указанного всем складом души и жизни народной, теряя прежнее, давнее величие и мощь страны, устои, перебрасывался от бунта с царями-самозванцами к анархической революции и потерял самого себя. Революционная мысль, льстя самолюбию народному, не научила народ созиданию и самостоятельности, но приучила его к вымогательству, разгильдяйству и грабежу. 1905 год, а затем 1916-17 годы дали отвратительный, преступный урожай революционного посева — Россия быстро распалась. Потребовалось для разрушения многовековой работы только 3 месяца революционной свободы. Попытки задержать разрушительные инстинкты худшей части народа оказались запоздавшими. Пришли большевики, носители идеи уничтожения самобытных культур народных, и дело разрушения было доведено до конца. Россию надо строить заново, по частям. Но в народе мы видим разочарование, недоверие к людям. Ему нужны имена, имена всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя лишь одно — законный хозяин Земли Русской ИМПЕРАТОР ВСЕРОССИЙСКИЙ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ, видевший шатанье народное и словами своего ВЫСОЧАЙШЕГО Манифеста мудро воздержавшийся от осуществления своих державных прав до времени опамятования и выздоровления народа русского.

§ 2. Силами моей дивизии совместно с монгольскими войсками свергнута в Монголии незаконная власть китайских революционеров-большевиков, уничтожены их вооружённые силы, оказана посильная помощь объединению Монголии и восстановлена власть её законного державного главы, Богдо-Хана. Монголия по завершении указанных операций явилась естественным исходным пунктом для начавшегося выступления против Красной армии в советской Сибири. Русские отряды находятся во всех городах, курэ и шаби вдоль монгольско-русской границы. И, таким образом, наступление будет происходить по широкому фронту (см. п. 4 прик).

§ 3. В начале июня в Уссурийском крае выступает атаман Семёнов, при поддержке японских войск или без этой поддержки.

§ 4. Я подчиняюсь атаману Семенову.

§ 5. Сомнений нет в успехе, т.к. он основан на строго продуманном и широком политическом плане. По праву, переданному мне как военачальнику, не покладавшему оружия в борьбе с красными и ведущему её на широком фронте, ПРИКАЗЫВАЮ начальникам отрядов, сформированных в Сибири для борьбы с Советом Народных Комиссаров:

1. Начальникам малых отрядов, существующих отдельно и готовящихся к борьбе, подчиняться одному командующему сектором, который и объединяет действия отдельных отрядов. Неподчинение повлечет за собой суровую кару.

Примечание. Отряды численностью до 150 человек, не считая нестроевых и семьи, при приближении на 40 вёрст к другим отрядам должны объединиться в своих действиях под общей командой единоличного начальника; отряды численностью 150-300 чел. — в 100-вёрстном радиусе; отряды численностью в 300-500 чел. — в 200-вёрстном радиусе. Отрядам, не оставлявшим борьбы с красными и имеющим старую организацию, руководствоваться своими распорядителями.

2. Установить связь между боевыми единицами и действовать по общему плану, сообразуясь с временем и направлением начавшегося наступления (см. п. 4 прик).

3. При встрече действующих отрядов численностью более 1000 чел. с отрядами одинаковой или большей численности, действующими против общего врага, подчинение переходит к начальнику, который вёл непрерывную борьбу с советскими комиссарами на территории России, причём не считаться с чином, возрастом и образованием. Примечание. Пункту 3-му настоящего приказа подчиняются и командующие секторами.

4. Выступление против красных в Сибири начать по следующим направлениям: а) Западное — ст. Маньчжурия; б) на Монденском направлении вдоль Яблонового хребта; в) вдоль реки Селенги; г) на Иркутск; д) вниз по р. Енисею из Урянхайского края; е) вниз по р. Иртышу. Конечными пунктами операции являются большие города, расположенные на магистрали Сибирской ж.д. Командующим отдельными секторами соображаться с этими направлениями и руководствоваться: в Иркутском направлении директивами полк. Казагранди, в Урянхайском — атамана Енис. Каз. войска Казанцева, в Иртышском — есаула Кайгородова.

5. Командующие секторами назначают срок для общего выступления всех Отрядов под своим руководством. Пока, за дальностью расстояния, я лишён возможности карать, а потому на ответственность командующих секторами и командиров отрядов возлагается прекращение всяких трений и разногласий в отрядах (рыба с головы тухнет). Помнить, что поколения будут благословлять или проклинать их имена.

6. Заявить бойцам, что позорно и безумно воевать лишь за освобождение своих собственных станиц, сёл и деревень, не заботясь об освобождении больших районов и областей. Считать такое поведение сохранением преступного нейтралитета перед Родиной, что является государственной изменой. Такое преступление карать по всей строгости законов военного времени.

7. Подчиняться беспрекословно дисциплине, без которой всё, как и раньше, развалится.

8. При мобилизации бойцов пользоваться их боевой работой, по возможности, не далее 300 вёрст от места их постоянного жительства. После пополнения отрядов нужным по количеству имеющегося вооружения кадром новых бойцов, прежних, происходящих из освобождённых от красных местностей, отпускать по домам.

9. Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Всё имущество их конфисковывать.

10. Суд над виновными м.б. или дисциплинарный, или в виде применения разнородных степеней смертной казни. В борьбе с преступными разрушителями и осквернителями России помнить, что по мере совершенного упадка нравов в России и полного душевного и телесного разврата нельзя руководствоваться старой оценкой. Мера наказания может быть лишь одна — смертная казнь разных степеней. Старые основы правосудия изменились. Нет «правды и милости». Теперь должны существовать «правда и безжалостная суровость». Зло, пришедшее на землю, чтобы уничтожить Божественное начало в душе человеческой, должно быть вырвано с корнем. Ярости народной против руководителей, преданных слуг красных учений, не ставить преград. Помнить, что перед народом стал вопрос «быть или не быть». Единоличным начальникам, карающим преступников, помнить об искоренении зла до конца и навсегда и о том, что справедливость в неуклонности суда.

11. На должности гражданского управления в освобождённых от красных местностях назначать лиц лишь по их значению и влиянию в данной местности и по их действительной пригодности для несения службы этого рода, не давая преимущества военным, не считаясь при назначении с бедственным состоянием и прежним служебным положением просителя.

12. За назначение несоответствующих и неспособных лиц ответственным является начальник, сделавший назначение.

13. Привлекать на свою сторону красные отряды, особенно из разряда мобилизованных, и рабочие батальоны.

14. Не рассчитывать на наших союзников-иностранцев, переносящих подобную же революционную борьбу, ни на кого бы то ни было. Помнить, что война питается войной и что плох военачальник, пытающийся купить оружие и снаряжение тогда, когда перед ним находится вооружённый противник, могущий снабдить боевыми средствами.

15. Продовольствие и др. снабжение конфисковывать у тех жителей, у которых оно не было взято красными. У бежавших жителей брать продовольствие по мере надобности. Если посёлок, занятый белыми, даёт добровольцев и мобилизованных бойцов, он обязан дать своим людям продовольствие и другое (кроме боевого) снаряжение на 3 месяца, что и поступает в интендантскую часть отряда безвозвратно.

16. В случае переполнения отряда людьми, не имеющими вооружения, отправлять их на полевые работы непременно домой, в освобождённые области.

17. За отрядом не возить ни жён, ни семей, распределяя их на полное прокормление освобождённых от красных селений, не делая различий по чинам и сословиям и не оставляя при семьях денщиков.

18. Мне известно позорное стремление многих офицеров и солдат устраиваться при штабах на нестроевые должности, а также в тыловые войсковые части. Против этого необходимы самые неуклонные меры пресечения. В штабы и на нестроевые должности назначать, по возможности, лиц, действительно не способных к бою, каковым носить, в отличие от строевых офицеров и солдат, поперечные погоны. Организуемые по мере надобности тыловые войсковые части, необходимые для военных операций, должны существовать, но не следует переполнять их излишними чинами. Желательнее всего замещать должности в тыловых частях бежавшими от большевиков и пострадавшими от них поляками, иностранцами и инородцами, с их согласия. Местные жители отнюдь не должны назначаться на указанные должности.

Примечание. Строевыми считать только тех, кто непосредственно участвует в боях. Чины тыловых войсковых частей (интендантство, комендантская ч., сапёрная, служба связи, штабы и т.п.), хотя и имеющие вооружение, не считаются строевыми. В интендантство избегать назначать военных; по возможности назначать имеющих многолетний опыт доверенных фирм, а также бежавших купцов, лично ведших свои дела и показавших на опыте свой талант.

19. В случае необходимости отступления стягиваться в указанных выше направлениях военных операций (п. 4 прик.), в сторону ближайшего сектора, прикрывая собою его фланг.

Народами завладел социализм, лживо проповедывающий мир, злейший и вечный враг мира на земле, т.к. смысл социализма — борьба.

Нужен мир — высший дар Неба. Ждёт от нас подвига в борьбе за мир и Тот, о Ком говорит Св. Пророк Даниил (гл. XII), предсказавший жестокое время гибели носителей разврата и нечестия и пришествие дней мира: «И восстанет в то время Михаил, Князь Великий, стоящий за сынов народа Твоего, и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени, но спасутся в это время из народа Твоего все, которые найдены будут записанными в книге... Многие очистятся, убедятся и переплавлены будут в искушении, нечестивые же будут поступать нечестиво, и не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют. Со времени прекращения ежедневной жертвы и поставления мерзости запустения пройдёт 1290 дней. Блажен, кто ожидает и достигнет 1330 дней».

Твёрдо уповая на помощь Божию, отдаю настоящий приказ и призываю вас, офицеры и солдаты, к стойкости и подвигу.

Подлинный подписал: Начальник Азиатской Конной Дивизии Генерал-Лейтенант Унгерн».

Под пунктами унтерновского приказа с огромным удовольствием мог бы подписаться и Адольф Гитлер. Впрочем, как Унгерн знал о существовании этого нового на исторической сцене лица, так и Гитлер внимательно поглядывал на отчаянные действия Унгерна. Но пока Роман Фёдорович был на святой монгольской земле, она его хранила. Как только он решил повести свою армию на север, на территорию «красных», то Бог Войны и Бог христиан, оба его оставили. Монголы передали барона в связанном виде красным частям.

Впрочем, и сам Унгерн знал, что дни его сочтены. Он верил в пророчества монгольских лам. А они были безрадостны. Зайдя в буддистский храм, он попросил монахов:

— Бросьте кости и назовите число отпущенных мне дней.

Монахи принесли два котелка с костями и высыпали их на низкий столик. Барон, сосчитав вместе с ними выпавшую сумму, воскликнул:

— Сто тридцать! Опять сто тридцать!» Именно такое количество дней выпадало ему в каждом гадании. Он не прожил и ста тридцати дней... Когда он объявил своим казакам, что собирается идти в поход на Тибет, чтобы получить совет Далай-ламы (а это тяжкий путь через пустыню Гоби), те в ужасе его покинули, а когда он повёл монголов в тыл красным — те предали. Красные судили его и приговорили к расстрелу. Рассказывают, что, сидя в камере, он зубами искрошил свой Георгиевский крест — чтобы не достался безбожникам.

А спустя какое-то время погиб и Амурсана, которого предали свои красные — монголы. Видный деятель красной Монголии Балдандорж разорвал руками грудь воина-мстителя, вырвал ещё бьющееся сердце и съёл на глазах у своего войска. Голову Амурсаны отрубили, насадили на пику и так возили по степи, чтобы все увидели, что бессмертный Махакала мёртв, потом голову закоптили и в таком виде отправили в Петербург. Теперь она хранится в Кунсткамере.